Оловянное войско доктора Димы

Недавно меняли полы в квартире. Вынимали отслужившие своё доски. Выгребали «культурный слой», что копился под ними. Трудились тщательно, но клада не отыскали. 

— Гляди-ка, — произнёс один из рабочих.
Раскрыл ладонь, запакованную в нитяную перчатку с синими пластиковыми «пупырышками». На ладони лежал игрушечный солдатик. В зелёном мундире, белых панталонах, чёрных сапогах, в каске с высоким гребнем. С палашом — «на караул». Русский гренадёр 1812 года. Подарок бабушки. Приобретённый в Петергофе полвека тому как.
Находка обрадовала. Солдатика полагал канувшим безвозвратно. Да и забыл.
А пластиковый воин был рядом. Нёс службу. В подполье.
Захотел поделиться радостью.
— Прикольно, пап, — поддержал сын, и даже выслушал приквел.
— Играй теперь, — изрекла жена и улыбнулась, будто сес-
тра-десятиклассница брату-первоклашке.
И тогда я набрал Димкин номер. Рассказал.
Дима выслушал. 
— Повезло, — произнёс серьёзно. 
Словно не давнишний товарищ товарищу, а доктор — пациенту. 
Чтоб успокоить. И воодушевить. 
Успокоил. И воодушевил. 
По тому, как товарищ. И доктор. 

 Стимпанк-фантазия позапрошлого века.
 

С Димой Бурбой дружим со студенчества. 
Моего — университетского. Его — мединститутского. 
Товарищество сохранили до сей поры. Да и как не сохранить. Дима и человек — золото, и доктор без дураков. Такого хоть среди ночи разбудишь, если худо с кем, — поможет. Потому как клятва Гиппократа и вообще.
А ещё он, как иные коренные казанцы, — человек с секретом. Да не с одним.
Нынче Дмитрий Владимирович Бурба — заведующий Рентгеновским отделением Рес-
публиканского клинического онкологического диспансера. По основной специальности. По неосновной же — мастер «золотые руки».
Может мебельную рухлядь вернуть к жизни, чему свидетельства и в собственной квартире имеются: пара кресел рококо и стол письменный. Ампирный. 
— Стол этот — проба моя, — говорит Дмитрий, — Получилось, вроде как. А вот этот — обеденный — писателя Амирхана Еники. 
— А тебе-то как достался? — спросил товарища.
— Отдали. Родные. Они соседи наши. По даче.
Может Дмитрий Владимирович смастерить крошечную копию пушки-единорога, чтоб стреляла. Не только спичками, а и чем покрепче.
Или же реанимировать столетней давности чугунный торшер.
— Он, конечно, торшер, под керосиновую лампу предназначался, — будто оправдываясь, произносит Дмитрий. — Только ненадёжно, с керосином, электричество пусть светит.
А не так давно попала к доктору Диме некая конструкция, размером чуть менее микроволновки. Старая по всему. Старинная. Состоящая из цилиндра металлического с трубой, металлической же платформочки с колёсами и колёсиками, балясинами, лючками-клёпочками. Воплощённая Стимпанк-фантазия.
Фантазию эту собирались утилизировать. В цветмет сдать. По счастью, попала фантазия по иному адресу. К доктору Диме. И оказалась фантазия действующей копией паровоза. Самого настоящего паровоза первой четверти века девятнадцатого. Наверняка паровоз этот был забавой прежде в усадьбе — городской ли, сельской ли. Теперь прописался — среди иных диковинных артефактов в квартире у доктора Димы.

Обеденный стол писателя Амирхана Еники, полагавшего, 
что литератор не забывает прошлого, видит сегодняшнее, думает о будущем, 
но и в последний свой час, как солдат, смотрит только вперёд.
 

— Доделать — руки не доходят, — сетует мастер. — Как доделаю, отвезу на дачу. Пусть ездит.
Дом у товарища моего под стать хозяину. 
Без малого полвека минуло с того дня, как переступил впервые порог кирпичной сталинки на улице имени Полувекового юбилея Октябрьской революции.
Ныне улица сменила масть. Именуется в память академика Кирпичникова. 
А дом Димкин всё тот же. С секретами и секретиками. 
В тот первый раз поразило меня более иного, что за кухней (достойной персонального трактата), кухней — являвшейся в иных квартирах пограничьем соседскому жилищу — скрывался кабинет, а за кабинетом спальня — широкими окнами во двор и со старинной мебелью.
— Мебель с Малой Красной. Бабушкина, — поясняет хозяин. — Прежде мы там жили.
Сказал и продемонстрировал чёрно-белые фото из жилища того. Будто словам своим в подтверждение.
Мало, что топография квартиры не соответствовала топографии общепринятой.
Сама квартира — не соответствовала.
Будто попадал из эпохи Развитого Социализма в эпоху Иную. 
Может, и не такую развитую, но уютную чрезвычайно. Душевную. 
На ум приходили образы книжные. Грезились сборы в дальние страны, кругосветные путешествия, коварные двоюродные братья, легковерные невесты, легкомысленные друзья, неуступчивые враги. Короче, полный майнрид и фениморкупер с жюльверном в придачу.
Квартира с той поры не переменилась. Осталась прежней. Перпендикулярной. 
Тогда — быту советскому, нынче — быту гламурному. 
Правильная квартира по моему разумению.
Квартира не переменилась. А мы? 
Мы. Не молодеем. Ряды поредели. 
А так-то прежние. Аутентичные. 
Не забываем. И время. И друг дружку. Рассказываем. Случается.
Димка рассказчик знатный! Клубком волшебным вели и ведут истории его — в дебри быличек и легенд городских. Заслушаешься. И про Казань. Минувшую и нынешнюю.
И про сограждан наших, что прежде и теперь населяли и населяют город родимый. 
А к рассказам, в довесок, или фотография какая, или артефакт. Бывает и видеозапись.
А однажды позвонил и говорит:
— Мне тут карта Вахитовского и Бауманского районов Казани досталась, по случаю. Рукописная. Опера рисовали. Для работы. Приходи. Поглядишь.
Пришёл и поглядел. И не жалею нисколько потраченного времени.
Насчёт поглядеть, у доктора Димы — за день не управишься.
Одно войско оловянное чего стоит.
— Солдатиков я поздно собирать начал, да и интереса к ним особого не было, — рассказывает Дима, — разве в детстве, так тех солдатиков я на даче ребёнку соседскому подарил. А лет двадцать назад мне вот этого вольтижёра наполеоновского самому подарили. Приятель подарил. Олег Брандуков. Он солдатиков не только собирал, но и мастерил. Подарил, и попёрло. Увлёкся. Скоро их и ставить некуда стало. Тогда жена мне шкафы под них презентовала, а сама стала куклы собирать.
— А ты и делаешь их? Солдатиков? Отливаешь? — поинтересовался у друга.
— Только раскрашиваю, — ответил Дима. 
Задумался и промолвил:
— Олега уж лет десять как нет. 
Помолчали.
— Он, Олег, реконструкцией исторической увлечён был, — продолжил Дима. — Наполеоновскими войнами. Рисовал здорово. Олег. У меня есть его рисунок. Один. В кабинете над столом висит. А солдатики и у меня, в основном, из той же эпохи. Наполеоновской. Хотя и дружинники русские имеются, и самураи. И советские солдатики. Самые первые, которых массово стали в СССР выпускать.

Воины и поэты, для которых «то самое время» всегда было «сейчас».
 

Я разглядывал пёстрые мундиры императорских армий, кольчуги дружинников, доспехи самураев, строгую форму красноармейцев, и спросил:
— А броневики? Покупные?
— Не. Сам, — ответил Дима.
За рядами крошечных воинов, будто Крокодил Гена над чебурашками, высится серьёзный мужчина в камуфляже.
— Это из «Крестов» питерских. Зэки изготовили. Точная копия охранника тюремного. Из хлебного мякиша и глюкозы, — пояснил Дима. — Ленин чернильницы такие в камере мастерил.
«Ленин мастерил чернильницы, — подумал вслед за Димкиными словами, — а профессию свою определял как литератор».
За этой мыслью, прицепным вагончиком, прикатило воспоминание. 
Спросили меня 
как-то, мол, кто я. Ответил — научный сотрудник, в музее работаю. 
А мне: «Да мы все работаем, делаете-то что?» Говорю тогда: «Сказки сочиняю». «Публикуете?» — спрашивают. 
Публикую. В журналах или книжкой. Случается, актёры исполняют или сам. 
Хоккей судил. Любительский. В ночной лиге. Десять лет. 
В 80-х в фолк-группе музицировал, на гитаре и банджо, позже — с панками казанскими.
Было.
Год тому как — в спектакле участвовал. Да мало ли?
Димка доктор, а ещё и столяр, и слесарь, и художник. 
Хотя насчёт художника — скромничает. Говорит, что с фантазией не очень дружит, образец для работы нужен.
— Вот, у знакомого реставратора с фантазией порядок.
Сказал и взял в руки статуэтку. Как нэцкэ статуэтка, только размером крупнее.
— Из автомобильной шпаклёвки ваяет, — молвил Димка. — У него, конечно, образование художественное имеется.
Реставратор — скульптурным ремеслом пробавляется, музейщик — литературным и актёрским, доктор — реставраторским и коллекционер к тому ж.
Когда хоккей судил, на тренировке разговорился с игроком, а он, хоккеист тот, банкир по основной своей специальности. Так, признался банкир, что свободен ко-
гда — режет по дереву и часы-ходики, из дерева ж, собственноручно изготавливает.
Вот кто ж мы, получается? Какие мы настоящие? По основной специальности?
— Ты что будешь, — прервал моё любомудрие Димка, — чай, кофе?
— Кофе, — ответил.
На кухне за столом, похожим на деревянного слона, подумал, что Димка ведь и мясо вялить может, и рыбу коптить получается у него, и настойки всякие — очень даже.
А в одной из комнат «дурак» резиновый обитает. Поясной. Выходит, и с каратэ не «завязал» товарищ мой.
Мы всякие. И можем многое. Только это наше можем, порою, вроде моего гренадёра игрушечного. В подполье обретается. А извлечь — не у каждого хватает, когда сил, когда удачи, когда здоровья, когда чего-другого.
А извлекать необходимо. Иначе жизнь не жизнь, а так — водичка дистиллированная. 

Фото Юлии Калининой