Приют «Воробушек»

Иллюстрация Сергея Рябинина

Имена и фамилии персонажей изменены в той же пропорции, 
в какой изменены события и факты

На привокзальной площади города Энска в сквере на скамейке сидел Яша Веточкин, провинциальный писатель-графоман. Было жарко, несмотря на поздний вечер апреля; рядом, на газоне, компания бомжей пела: «Всё, что в жизни есть у меня...», закусывая хлебом Harrys.
Яша приехал из Томска час назад, телефон Боба, друга юности, который обещал его встретить, не отвечал, и Веточкин наслаждался тёплым вечером чужого города, в котором тебя никто не ждёт. 
Он приехал в Энск, испытывая острый кризис жанра. Роман «Кукушки молчат» сделал Веточкина знаменитым, и издатель ждал продолжения, но слова не хотели превращаться в яркие фразы, образы были вялыми, а характеры не прописывались. Что касается диалогов, то они были настолько фальшивые, что Яша материл своих же персонажей, которые ни в чём не были виноваты.
«Исписался наш Яша, — шептались в курилке редакции журнала «Долгая дорога в Сибирь», — год уже молчит, говорит — муза его покинула, а перо притупилось...»
И вот Веточкин бросил всё и отправился в Энск, надеясь найти пропавшее вдохновение. Этот город ему посоветовал посетить сосед, дворник Николай, служивший в молодости в одном из местных театров. 
Они сидели в дворницкой, играя в шахматы, и Николай рассуждал, нарезая колбасу толстыми кругами:
— Город непривычный для сибиряка, но для писателя — то, что надо... Натура, персонажи, характеры, пиши-не хочу. Может, замахнёшься на исторический роман?.. Материалов там уйма, да и тема не замарана качественной литературой, насколько мне известно... А то ты всё про кукушек, не надоело? И почему они у тебя всё время молчат?..
Яша в дискуссию с начитанным дворником вступать тогда не стал, но совета послушался, тем более у него в Энске жил старинный приятель Боб Мефодьев, известный в городе персонаж, склонный к авантюрам и приключениям. Он, узнав о Яшиной проблеме, тут же пообещал показать «таких людей», после встречи с которыми сюжетов хватит «на два романа и одну небольшую повесть».
Однако телефон Мефодьева был выключен, на быстро темнеющем небе стала прорисовываться полная луна, где-то со стороны Кремля часы пробили восемь раз. 
Проснулся телефон, звонил Боб:
— Старичок, ты где?.. Извини, пока тебя ждал, позвонила бывшая — батарея разрядилась от бреда, который она несла...
Узнав, что Веточкин всё ещё на вокзале, Мефодьев обрадовался: 
— Я тут рядом, в одной богадельне, у друга, сейчас подойду...
Яша вынул из дорожной сумки бутерброд с колбасой, понюхал и есть не стал, отдав сидевшей рядом собаке, закурил. Псина бутерброд проигнорировала и, чихнув от сигаретного дыма, убежала к хору бездомных, которые с неоправданным, на взгляд Яши, оптимизмом орали: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди...»
Появился Боб, от него пахло водкой и говяжьей тушёнкой. Давние друзья поздоровались, и Мефодьев сразу перешёл к делу:
— Говоришь, книга не пишется? Сейчас я тебя приведу в такое место, где у тебя чакры откроются... Оригинальный сюжет, гарантирую...
И они, обсуждая творчество Кена Кизи, вышли из сквера.
Здание из красного кирпича, куда привёл писателя Боб, находилось недалеко от вокзала, выделяясь свежим ремонтом в стиле лофт.
— При царе здесь была конюшня, видишь, решили по стилю не заморачиваться, оставили всё как есть. Сейчас здесь так называемый приют культуры для... Пойдём, я тебя познакомлю с владельцем, очень интересная личность... Ты, главное, ничему не удивляйся, я тебя представил ему, как журналиста, который насмотрелся «Форест Гамп» и интересуется проблемой олигофрении в современном обществе.
Веточкин удивился:
— Я разве этим интересуюсь?
Мефодьев вынул сигарету, подумав, выкинул её в урну.
— Кто из нас не может написать лонгрид? Заинтересуешься... Лёва тебе сейчас накидает сюжет на букеровскую премию...
Над входной дверью светила неоновая вывеска: «Приют «Воробушек»», под ней слоган: «Мы такие же, как все».
Они вошли, в фойе на стене висел плакат, на котором был изображён огромный кассетный плеер, под ним по-английски: «Мы не такие, как все».
Веточкин посмотрел на Боба. У того дёрнулась щека. 
— Вывеску заказывал Лёва по всем законам политкорректности, а плакат рисовали обитатели этой юдоли от культуры... Отрицание... В общем, отцы и дети, волки и овцы... 
Ассоциативный ряд был понятен лишь Мефодьеву. Поднялись на чердак, где находился кабинет «главврача». 
Лев Давидович Геловани оказался необъятным, лысым, в золотых очках. Он сидел за столом в майке-хулиганке и джинсах «Версаче». На столе было накрыто: начатая бутылка водки, остатки нарезки из «пятёрочки» и несколько банок тушёнки, две из них были открыты.
Рядом стоял стул, Лёва показал Бобу на него рукой, налил водки и продолжил прерванный разговор, не замечая писателя. 
— Вот ты говоришь, аренда... Я свою пельменную «У Геловани» с первого этажа убрал... ты же её помнишь?.. — Лёва горько вздохнул. — Ради антикофейни, как просили эти поцы, ушёл в немыслимый убыток... Такой вот я человек... 
Мефодьев недоверчиво выпил, зная, что Лёва просто так не станет разбрасываться доходными пельменными. 
— И что, лишь одна любовь к убогим? А из конторы не придут?.. Не дай бог, конечно... — Боб перекрестил Лёву пустой рюмкой. — Вот, кстати, тут журналист интересуется твоей методикой, я тебе говорил...
Лев Давидович посмотрел на Веточкина, оценивая, в каком объёме можно делиться информацией. Журналистов он не любил, но на­ивный Яшин взгляд и выпитая водка подействовали, и Лёва поведал Веточкину про необычный пансионат для молодых людей с болезнью oligophrenia microcephalica vera, который он открыл. Во времена СССР Лёва работал завхозом в психиатрической больнице и, по его словам, до сих пор испытывает чувство вины по отношению к больным, причину которого он Яше не раскрыл.
Заведение было устроено как дом культуры, в котором все пациенты принимали непосредственное участие в рабочем процессе. В приоритете здесь находилось современное искусство, самое доступное для понимания больными категорий F70, F71 и даже F72 и F73, как их квалифицирует современная медицина.

В конце XX века термины «дебильность», «имбецильность» и «идиотия» были полностью выведены из употребления и исключены из Международной квалификации болезней, поскольку стала очевидной непригодность столь разных слов для обозначения одного и того же понятия. Кроме того, эти слова вышли за сугубо медицинские рамки в разговорный язык, где приобрели яркую отрицательную коннотацию; вместо них предложено использовать нейтральные термины, однозначно указывающие на степень тяжести умственной отсталости.

К этой методике потребовались немалые вложения, Лёве пришлось открыть продажу книг, виниловых пластинок, аудиокассет и ещё какой-то ретро-шняги. Теперь вот — антикофейня. Всё это приносило Лёве «немыслимый убыток», и делалось, по его словам, исключительно из сострадания к несчастным «воробушкам»...
— Я хочу, чтобы они, — он показал пальцем в пол, — чувствовали себя в этом мире такими же, как все... А не шли работать кассирами в «Ашан», где фраза «Вам нужен пакет?» стала бы у них единственной в лексиконе... Здесь же они уважаемые члены общества, специалисты по современной культуре, почти полубоги для вновь сюда забредших овец, то есть воробушков...
— И много их налетело? — уточнил, заинтересовавшись, Яша.
— Достаточно... Причём почти у всех новеньких такой же диаг­ноз как у ... резидентов. Знают, куда летят... Их сразу вычисляет доктор — у меня здесь работает профессор психиатрии Пенделевич из Санкт‑Петербурга, я за большие деньги переманил его у Тани Черниговской и устроил арт-директором, чтобы не нервировал пациентов...
В дверь постучали, и без паузы вошёл молодой человек в мятой одежде, со светлыми, длинными волосами и лицом целлулоидного пупса. Он развязно подмигнул Веточкину, сдержанно поздоровался с Бобом и доверительно обратился к Лёве: 
— Лев Давидович, я два дня работал в коворкинге с крутыми челами и у меня родилась идея для стартапа, я уже даже рисеч сделал... 
— Малевич, ты опять пришёл деньги просить? — Геловани открыл очередную банку тушёнки. — Иди к своим пластинкам, я позже спущусь, а ты пока придумай аргументы, чтобы меня убедить... 
Хипстер послушно ушёл, с отвращением принюхиваясь и сверкая мятым томиком Воннегута в заднем кармане джинсов. Веточкин хотел что-то спросить, но Лёва, выпив, пояснил: 
— Я с ними восемь лет работаю, феня понятная. А этот поц у нас пластинками торгует... Говорит, что бабосы, которые я ему дал в прошлый раз, пропиты в баре «Сахар» с такими же дебилами, как он сам, и просит меня профинансировать новый «стартап». Всё, говорит, подсчитал — в плюсе будем с первого дня...
Веточкин вынул блокнот, сделал какую-то пометку карандашом, спросив:
— Малевич — это его настоящая фамилия?
Лёва ел тушёнку прямо из банки.
— Нет, конечно... «Воробушки» дают себе имена художников, поэтов, музыкантов... Здесь можно встретить Пикассо, Пастернака, Гринуэя, Эль Лисицкого. Есть два Стинга, один местный, второй — из прилетевших... Все привыкли и как-то их различают... 
Лёва встал, надел пиджак.
— Пойдём вниз, посмотрим на всё сами, только ты убери свой скетчбук в карман — так сойдёшь за своего... Но если начнёшь в нём что-то писать — заклюют. Здесь не любят писателей...
Спустились вниз, огромный зал был весь заставлен стеллажами с книгами, среди которых они нашли девушку с кофе-машиной на барной стойке и столик у окна. 
Лёва с Бобом сели за столик, заказав кофе, Веточкин же решил пройтись. 
Посетителей в зале было немного, все одинаково были одеты в ассорти из разных периодов моды.
Книг было много — они продавались и, судя по ценникам, были написаны очень крутыми авторами, никого из которых Яша не знал. Неожиданно он увидел свой роман «Кукушки молчат», наделавший в прошлом году много шума, он стоял в разделе «орнитология». Оглянувшись, Яша взял книгу с постыдной целью незаметно переставить её в раздел «бестселлеры», но тут из-за стеллажа вышел человек в длинном чёрном пальто и широкополой чёрной шляпе. Он подошёл к Веточкину, протянул руку и представился:
— Горький...
— Алексей Максимович? — уточнил на всякий случай Яша. 
Шляпа задумалась:
— Да нет, Максим Горький... Вы здесь в первый раз? Орнитологией интересуетесь? — он кивнул на «Кукушек» в руке у Яши.
Тот поставил книгу на место и покачал головой. Горький безнаказанно продолжал:
— Текст неплохой для литератора, но провальный для учёного... Автор, на мой взгляд, не сумел научно разъяснить читателю, почему кукушки замолчали...
Веточкин занервничал.
— С вашим именем следует писать, а не читать книги неизвестных графоманов... Вы что, всё здесь перечитали?
Горький снисходительно улыбнулся:
— Я литературный критик и мне необязательно читать книги. На них можно просто посмотреть... В крайнем случае, книгу можно раскрыть и зацепить знаков сто, как говорил Антон Юзефович, мой коуч... 
Яша начал злиться на уверенного в себе юношу.
— Критик? Это прекрасно... Писателей как грязи, — Веточкин показал на стеллажи, — а критиков не хватает, некому открыть глаза на современную литературу... А Маркеса с Бёллем все знают — неинтересно.
Горький задумался, стало ясно, что он не читает нобелевских лауре­атов.
— Я не знаю этих челов, меня не интересуют книги, зачитанные до дыр тупым быдлом...
Подошёл Боб, взял под руку Яшу, зашептал:
— Нашёл с кем вступать в дискуссию — это же Макс, у него F70... Пойдём, с Пенделевичем познакомишься...
За столиком с Лёвой сидел кудрявый чувак с бородой в одежде арт-директора модного хипстерского клуба — джинсы скинни, старый растянутый кардиган и массивные очки без диоптрий. На шее болтался плёночный фотоаппарат ФЭД.
Лёва представил Веточкина:
— Вот, журналюга из Сибири приехал, копает про oligophren в обществе...
Пенделевич смотрел на Яшу ясным взглядом. Из колонок звучал микс электропопа с южным хип-хопом. 
— Как вы только что смогли убедиться, наши больные — личности очень сложные, многослойные и туманные. Они не читают книг, а Горький у них пишет с орфографическими ошибками. Там много неразрешимых экзистенциальных проблем, которые понятны только избранным...
Пенделевич кивнул на девушку в пиджаке времён СССР поверх тельняшки и в армейских ботинках.
— Ведут себя и одеваются так, будто им плевать на мнение окружающих, а на самом деле им очень важно, что о них думают... В музыке предпочитают группы, которые мало кому известны, как только эти группы становятся популярными — перестают их слушать...
Пенделевич сфотографировал Яшу и продолжил лекцию:
— Старая как мир формула: пытаться думать, одеваться и вести себя не так, как все, в результате приводит к тому, что вы одеваетесь, думаете и ведёте себя как все...
Яша перебил профессора:
— Скажите, а ... обычные люди сюда заходят? Кто-то же тоже любит современное искусство, слушает винил...
Пенделевич кивнул. 
— Да, это покупатели, они немного оправдывают этих бездельников с их лекциями, выставками и прочими мероприятиями... Ещё приходит категория «примкнувших» — им нравится теория неглубокой культуры. Таких посетителей в последнее время становится больше, и я могу объяснить почему...
Веточкин его не слушал, он сидел у окна, записывая что-то в блокноте, в лицо ему светила полная луна, на которой два Стинга пели дуэтом Fragile.