Равиль, Лидия, Лондон...

Журнал "Казань", № 1, 2015

Впервые я увидел Равиля в июне 2006 года в Казани во время медиа‑форума на теплоходе «Фёдор Шаляпин».

Он был с супругой Лидией. Они держались за руки и ни на миг не отходили друг от друга.

Через три года мы снова встретились в Лондоне, а после - в Астане.

Всего три встречи, которых хватило мне, чтобы взглянуть на мир глазами Равиля.

Теперь его нет с нами. Но память о нём жива.

Живы его произведения, которые он писал стремительно и пронзительно.

Летом 2014 года я, наконец, попал в его дом. Дом на холме, с которого Лондон как на ладони.

Сегодня, как и всегда, хранительницей очага и памяти своего мужа остаётся поэт и прозаик Лидия Григорьева, его верная половинка…

Вот запись нашей с ней беседы во время прогулки по дому и вокруг него.

Поначалу наша с Равилем общая идея была путешествовать по миру, но при этом, конечно, гнездо наше орлиное и было, и сейчас есть на 22‑м этаже, на Филёвской Пойме в Москве. Никуда эта квартира не делась, и куда бы Равиль, как орёл, не улетал, всегда возвращался туда. Например, ещё в начале девяностых мы жили в Москве, он уже тогда переписывался с татарами из многих стран мира, потому что у него возникла идея написать книгу о татарской зарубежной диаспоре. Равиль познакомился с очень многими татарами Германии, Австралии. И так случилось, что его пригласили в Австралию. Естественно, если бы я была простой, обыкновенной женой, то не упустила бы момент и ревниво поехала бы с ним. Но я прекрасно понимала, что Австралия мне лично не нужна и мне это неинтересно. Я лучше останусь в Москве, в своём орлином гнезде, буду беречь орлят и заниматься своей творческой работой. А Равиль жил там три месяца. Объездил всю Австралию. Его принимала там татарская диаспора. И он собирал материал об истории своего народа, часть которого оказалась за рубежом, и составлял книгу эмигрантских татарских поэтов. Он тогда был совершенно одержим этой идеей, и он её осуществил, как и многие другие свои идеи. Это, может быть, самая малоизвестная из всех его работ. Он издал книгу эмигрантских татарских поэтов (многие ведь уехали с исторической родины в годы революции или после Второй мировой войны) на латинице. Он вдруг обнаружил, что очень многие татары в татарской диаспоре современную татарскую литературу читают и издают не кириллицей, а латиницей. Ведь татарский народ три раза делали безграмотным, за какие‑то десятилетия три раза меняли письменность. Латиница была введена в татарскую письменность после революции совсем ненадолго, но так получилось, что этот временной отрезок успел очень сильно повлиять на татарскую культуру. И Равиль издал эту уникальную книгу в Германии, но, к глубокому сожалению, оказалось, что она мало востребована. Он надеялся на финских татар, там большая диаспора, но никто её особо там не заказывал у издателя и тот терпел убытки. Книга лежала на складе. Оказалось, что ни татарская поэзия, ни его труды по поиску архивов и воспоминаний, в общем‑то, не нужны татарской диаспоре. Он очень сильно разочаровался, понял, что эти люди не вынесли с собой с родины никакой национальной идеи, кроме того, чтобы выжить и хорошо жить. А это не идея для писателя и деятеля культуры. И он потерял интерес к татарской эмиграции на этом уровне. Если вам жалко десять марок за книжку вашей же родной истории культуры, то что вы из себя сами представляете? Он столкнулся с этим как с реалией. Оказывается, татарская культура интересна только ему и тем татарам, которые живут в Татарстане. Которые остались, пережили страшные атеистические советские времена, перемену шрифтов и культурных кодов и многое другое.

Я всегда была в курсе всех идей Равиля. Они мне были не чужды и вполне понятны, потому что с юности, ещё студенткой Казанского университета, я переводила татарскую поэзию. Я знала и переводила стихи великого Дэрдменда, я знала, кто такой ГабдуллаТукай и какую роль он играет в самосознании татарского народа. Поэтому для меня всё, чем занимался Равиль, не было чуждым. Я прекрасно понимала, что контекст культурный, он на Земле общий. Музыка, поэзия, живопись есть у всех народов. Все народы пытались себя воплотить и осознать через искусство. В этом мы едины. В этом идея единства, которая у Равиля возникла с самой юности, и которую он развил, когда вошёл в лоно ислама. Потому что в исламе это главная идея - Единства всего живущего. Это совсем другие идеи, глобальные, мощные, надчеловеческие, которые идут от Бога.

В начале девяностых ему не раз предлагали остаться в Мюнхене, на радиостанции «Свобода». Он ведь и немецкий язык знал не хуже английского. Но тут как раз его пригласили в Лондон, прочитать несколько лекций о татарской истории в лондонском университете. Здесь он совершенно случайно (но у Бога, как известно, случайностей не бывает) встретился с Ахмадийской общиной в исламе. Его это учение заинтересовало сначала как интеллектуала, а уже потом как человека, который ищет веру. Ведь каждый из нас хочет к чему‑то прислониться, особенно к Богу. Так уютно чувствовать, что ты в Божьей ладони, и всё будет так, как Бог захочет, а не так, как захочет Иван Петрович, твой сосед или секретарь обкома. Попутно он сделал несколько программ для русской службы Би‑би‑си. Почти сразу же ему предложили контракт, и он остался… Я вообще никогда никуда не хотела уезжать из Москвы, и первые два года жила в самолёте «Москва‑Лондон». Я прилетала к Равилю, он прилетал в Москву. Но я понимала, что если ты веришь в Бога и знаешь, что не ты решаешь свою судьбу, если ты не хочешь расстаться со своим любимым мужем и хочешь ему помогать, то должна быть рядом с ним… Теперь я тут - в Лондоне, и продолжаю его дела, оставленные им незавершёнными так трагически и внезапно.

Это очень интересная история. Вообще‑то мы до сих пор могли бы жить бесплатно в квартире, которую нам предоставила Ахмадийская община. Потому что Равиль переводил книги для их лондонского издательства, и эти переводы были для него очень важны в плане познания и открытия новых духовных горизонтов. Он считал, что переводит не только для людей, но прежде всего для Бога, и потому никогда не брал за это деньги. Для него это было принципиально. Он даже фамилию свою не всегда ставил. Когда я ему сказала, что в христианстве это бы считалось гордыней, что это неприлично - не ставить свою фамилию, это же не невидимка перевёл, он, подумав, согласился и стал подписывать все свои работы. Но суть не в этом, суть в том, что там, в Ахмадийском центре в Лондоне, очень ценили его труд и нам предоставили жильё, что‑то вроде служебной квартиры. Это была большая, трёхкомнатная хорошая квартира. Но когда Равиль получил контракт на Би‑би‑си, мы сочли неправильным получать приличную зарплату и пользоваться при этом бесплатными благами, взяли кредит в банке и стали искать дом. Нам очень не нравились типичные английские дома: каменные, сырые, с толстыми стенами, небольшими окнами, выходящими неизвестно куда, к соседу, и т. д. Мы искали дом, наверное, года полтора, и были очень недовольны результатом: мы заплатим огромные деньги, будем выплачивать проценты за кредит, и будем жить там, где нам не нравится. А сейчас я могу сказать, что этот дом сам нас нашёл. Однажды Равиль увидел объявление в газете Би‑би‑си, которая выходит для служебного пользования: «Продаётся дом, на горе, с видом на Лондон, стеклянные стены, вокруг лес». Вы можете себе это представить?! Стоил он в два раза дороже наших возможностей. Мы понимали, что нам не могли дать такой большой кредит под зарплату, чтобы внести первый залог. Но посмотреть же не грех, просто поехать и посмотреть. И вот Равиль звонит по указанному телефону и слышит русский акцент и знакомый голос. Он говорит: «Я вот хочу купить ваш дом, увидел объявление, хотел бы посмотреть». А голос в трубке переходит на русский и говорит: «Равиль, это ты, что ли?» Оказалось, что это наш коллега, который сидит в соседней комнате. Это был доктор Эдуард Очаговия, он вёл на Би‑би‑си медицинские программы. «Только, конечно, дом дорогой, вам он будет не по карману. Правда, лично я всю жизнь искал этот дом, потому что он находится в экологически чистой зоне, садовая калитка выходит в заповедный лес! Но моей жене, англичанке, там не нравится. У неё голова болит от птичьего пения!»

Оказалось, что в четыре утра в заповедном лесу, вплотную примыкающему к дому, птицы начинают перекликаться и петь, и у его жены‑англичанки от этого пения начались головные боли. Каждому своё! Там ведь и лесные лисы ночами скулят под окнами, ей это тоже не нравилось. «Она хочет купить старинный английский дом,- продолжал объясняться хозяин дома.- Мы полтора года там живём, и полтора года она недовольна, у неё всё время плохое настроение, ради неё я и продаю его». Когда мы приехали и зашли в этот дом, у меня забилось сердце со страшной силой, я упала на диван и боялась выдать свой восторг, потому что так ведь нам никогда цену бы не сбросили, а надо было, чтобы сбросили… Мы его купили. А Равиль спустя несколько лет в одном из своих эссе написал, что первая его мысль в этом доме была: «Почему это в нашем доме так долго жили чужие люди?» Мы, действительно, увидели стеклянную стену, выходящую в лес, огромные деревья, много вечнозелёных растений. Почти рядом с нашей калиткой вход в заповедный лес. В общем, это какая‑то сказка: птицы, белки, лисы, а теперь ещё и павлины. Моя книга «Англия - страна Советов» начинается с главы «Хорошо организованный бунт». Кстати, неплохо бы России и Украине это унаследовать: мирные жители со своими собаками, котами и детьми перегородили со всех сторон нашу тихую лондонскую улицу, потому что по ней вдруг решили пустить автобусы. И жители отстояли эту улицу. Но это был хорошо организованный бунт! Правильно составленные письма в администрацию района, вызванная вовремя полиция, полицейские, которые поддержали протест.

Окно его кабинета выходит в сад, в тишину. Он сам написал в одной из книг о своём дневном распорядке. Вставал он в пять утра, молился и садился к компьютеру. В этом самом кабинете, где бывали и Чингиз Айтматов, и вы, и многие наши друзья, писатели, журналисты, известные люди. Он работал за компьютером четыре часа. Потом он садился тут рядом, за лесом, на автобус, комфортно располагался на втором этаже и обдумывал дальше свои дела, новые идеи, записывал что‑то, читал книги по нужной для творческой работы теме. То есть, в автобусе он тоже работал! Где‑то минут тридцать пять - сорок он ехал до своей работы на Би‑би‑си. Там он вкалывал, как говорится, «до седьмого пота», очень серьёзно, потому что у него были свои программы, он был ведущим в прямом эфире, беседовал едва ли не со всем миром, его знали во многих странах. Одна из его лучших программ была «Радиус», которую он делал и вёл совместно с Андреем Остальским. Приходил он очень уставший. Но зато куда приходил! Он мог посидеть в саду, послушать пение птиц, крики лисиц и павлинов… Утром его будило птичье пение. Его работоспособность была уникальна, она не поддаётся никакому исчислению. Наверное, потому, что я тоже творческий человек, я понимала, что его не остановишь. Это раскочегаренный паровоз! А я не Анна Каренина, чтобы под него бросаться.

Многие годы у нас не было выходных. Если в обычные дни Равиль писал четыре часа, то в субботу и воскресенье он работал над своими книгами все двадцать четыре часа! Так, по крайней мере, мне казалось. Исключением могли быть моменты, когда наступало полное изнеможение, опустошение. Тогда мы ехали к своим друзьям на юг Англии, в Портсмут, на рыбалку. Он любил быть за рулём, для него это был - отдых! Он очень увлекался морской рыбалкой. Заплатив два фунта за вход на пирс, он забрасывал с пирса в море длинные удочки. Рыбу он ловил часто с большим успехом. И тут же в Портсмуте, в доме у друзей, рыбу жарили, подсаливали. Начиналось дружеское застолье - для Равиля оно было безалкогольное уже несколько десятилетий. Была ещё одна отдушина - фазанья охота. Но сам он не охотился: нужно было сдавать экзамены для того, чтобы получить разрешение на оружие и право охотиться именно в этих угодьях. Они же там все частные - охотничьи хозяйства. Но его брали в команду знакомые англичане, он был загонщиком фазанов. Целый день в поле на чистом воздухе, свобода…

Отпуска у нас тоже почти никогда не было. Потому что каждый отпуск, в каждое свободное от работы время, Равиль ехал в Казань. Во‑первых, там жили его родители, без которых он не мог обходиться, это была своего рода подпитка. Три‑четыре раза в год - Казань. Во‑вторых, колоссальный интерес к тому, что там происходит. Он написал книги о Казани: «Сказ о Казани», «Модель Татарстана» - всё это на английском языке. Материалы, общение с людьми, конференции, он постоянно давал интервью казанским журналистам.

Сейчас у меня появилась мечта: найти студентов или аспирантов, которые бы собрали все его интервью, начиная с шестидесятых годов. Именно по ним будет виден его духовный рост. Как он сначала говорил только о поэзии, потом о литературе и о себе. «Я поэт - и это главное!» Это ощущение своего призвания, вторая натура. Но если ты мыслитель, каким он и стал, то ты уже думаешь обо всём человечестве. Так вот, как из поэта, который говорил «я», вдруг он постепенно превратился в человека, который стал говорить «мы». «Мы - народ», а потом «Мы - татары», «наша история». И уже когда он вошёл в ислам, появилось вот это: «Мы - всё человечество», «Мы и единство всего сущего на земле». Мне кажется, это могло бы стать научной работой, докторской диссертацией, как минимум.

Моя беда в том, что я живу далеко от Казани, и, конечно, хочу, чтобы его там помнили. Стараюсь писать о Равиле, давать о нём интервью, публиковать и издавать его произведения не только в Казани, но и в Лондоне, Москве, Париже, Санкт‑Петербурге. Сейчас известный композитор, лауреат Госпремии Российской Федерации, живущий в Казани Леонид Любовский хочет написать музыку на либретто по старинной тюркской сказке «Ак Буре» («Белый Волк»). Но воплощение этого замысла будет зависеть от государственного заказа. То есть, опять от чиновников, которые, как известно, сменяются, а искусство остаётся. Ведь Равиль до последних дней работал над этим текстом! А вот завершать его работу уже пришлось мне. Чтобы не пропали втуне его замыслы, помыслы, мысли…

Я понимаю, что должна чаще бывать в Казани, общаться там с молодыми людьми, студентами и литераторами, и искать людей, способных включиться в работу над творческим и научным наследием Равиля Бухараева. Но уехать из Лондона я не могу по многим причинам. В том числе и потому, что у меня тут ещё много дел по работе с архивами Равиля. Есть уже и результаты - прозаическая книга на английском языке. Переводчик книги «Письма в другую комнату», английский поэт и драматург Джон Фарндон, позвонил мне через три недели после того, как Равиля не стало, и сказал: «Лидия, что мне теперь делать? Мы с Равилем начали работу над его книгой. Продолжать ли мне эту работу?». Тогда я еще не знала этого человека, даже не видела его никогда. Я сказала, что нельзя останавливаться ни в коем случае. И вот результат - прекрасно изданная английская книга. В процессе работы я часто общалась с этим переводчиком, он приходил в гости в дом, где была написана книга, которую он переводил. Когда он увидел наш сад, тут же попросил показать садовое кресло, в котором Равиль сидел и курил вишнёвую чешскую трубку перед работой, и тот зелёный стёганый узбекский халат, в котором он выходил в сад по утрам, и потом описал это в книге. Всё закончилось тем, что этот переводчик ушёл от меня в этом зелёном шёлковом узбекском халате. Вишнёвую трубку я бы тоже ему подарила, я её тогда просто не нашла. Я сказала ему: «Дорогой Джон! Теперь ты можешь для вдохновения надевать этот халат и переводить книгу». И он действительно говорил мне, что надевал этот халат, когда переводил книгу! Перевёл он её очень хорошо, даже - конгениально. Книгу прозы Равиля Бухараева в переводе Джона Фарндона «Письма в другую комнату» английская пресса назвала «экзистенциальным шедевром». О ней писали в литературном приложении газеты «The Times», а это по английским меркам - большой успех. Проза Равиля - это проза поэта, она очень музыкальна. Переводить её трудно. Удача была ещё в том, что перевёл её на английский известный поэт и… музыкант. Есть фото, Джон стоит уже и в татарском бархатном халате. Его он тоже примерил на себя, словно бы пытаясь проникнуть в суть творчества Равиля Бухараева.

О, в этом доме он, во‑первых, закончил свою потрясающую поэму «Моление о чаше». Он начал писать её ещё в Венгрии, в конце восьмидесятых, потом продолжал в Москве в начале девяностых, а закончил её писать в этом доме в 1996‑м. Также он здесь практически завершил свою главную книгу, которая ещё не переведена на английский и только сейчас мы начали над ней работу с переводчиками - ими будут Джон Фарндон и Ольга Надкстон. Это роман‑эссе «Дорога Бог знает куда», который был напечатан в 1997 году в журнале «Новый мир» и выдвинут на Букеровскую премию. Потом эта книга много раз издавалась, выдвигалась на многие премии в России - дошла до финала премии «Северная Пальмира». В этом доме был написан также роман‑эссе «Письма в другую комнату», который уже переведён. В этом же доме он написал «Islam in Russia» на английском языке - невероятный труд! История ислама в России, которую он написал на английском языке, после чего понял, что ещё и на русском нужно заново рассказать эту историю. Я ему сказала как писатель, как соратник, чтобы он отдал эту свою английскую книгу переводчику, и тот перевёл бы её на русский, чтобы сэкономить и силы, и время. Но он сказал, что в русском варианте книги об истории ислама в России будут уже другие реалии. Тут нужен другой исторический контекст, и это всё может сделать только он сам. И у него годы ушли на то, чтобы написать этот труд заново на русском языке. Это книга «История российского мусульманства. Беседы о северном исламе» В конце 2014 года она вышла в свет в Санкт‑Петербурге, в издательстве «Алетейя». Он, повторяю, написал её заново, уже для тех, кто живёт на территории бывшего Советского Союза.

Эта книга - уникальное и увлекательное историческое исследование, написанное в форме непринуждённой беседы с любопытным и любознательным читателем, которого интересует история цивилизаций, мировоззрений и религиозных верований.

Когда, как и почему - без огня и меча, без военных завоеваний исламское учение продвинулось так далеко на север, в районы среднего Поволжья, в Булгарское, а потом и Казанское царство. Эта книга поначалу была написана Равилем Бухараевым на английском языке и издана в Англии. Но потом известный прозаик, поэт и историк Равиль Бухараев, который занимался изысканиями в области исламской истории и культуры много лет, переработал её с учетом восприятия этой темы внутри России на основе исследования многочисленных иноязычных источников, а также личного опыта. Английский вариант этой книги рекомендован для изучения в университетах некоторых англоязычных стран. В книгу также вошли впервые выполненные Равилем Бухараевым переводы на русский из поэзии Золотой Орды.

Вот что написал об этом в книге он сам:

«Автор долго размышлял, как построить эти беседы, чтобы его собеседник, будь он христианин, мусульманин или атеист, не подумал бы тотчас, что его просят расстаться со своими убеждениями, но задумался бы над вещами, которые кажутся ему само собой разумеющимися.

Замысел этих бесед - всё тот же: показать на подлинном историческом материале, что во взаимной истории мусульман и христиан собственно религиозные разногласия играли несравненно меньшую роль, чем человеческие пристрастия, предубеждения, политическое чванство и отсутствие интереса к тому, чем живёт и дышит твой сосед.

В любом диалоге, особенно межрелигиозном, важнее всего задумчивая тишина между аргументами».

В этом же доме, в этом кабинете на втором этаже нашего дома, с окнами, выходящими в вечнозелёный сад, он написал и экономико‑публицистическую книгу «Модель Татарстана». Эту книгу он написал и на английском, и на русском, что практически не под силу обыкновенному человеку. Но он и был человеком необыкновенным. Такие вещи часто отвергаются обыденным сознанием, кажутся невероятными, а значит и неприемлемыми. А ведь он захотел поведать всему миру, что экономическая модель Татарстана уникальна, что этот опыт могут перенять другие страны. Книги, которые я перечисляю, рекомендованы к изучению в университетах некоторых англоязычных стран. Они есть в биб­лио­теке Конгресса США, они есть в гарвардской биб­лио­теке. Стоит вспомнить и «Сказ о Казани», написанный к тысячелетию Казани. Лично мне это страшно вспоминать. Ведь он писал её сразу на трёх языках - русском, английском и татарском! Работал, как целый институт! При этом даже технических помощников у него никогда не было. Всё, что я могла, это помочь ему отредактировать русский текст. Вы можете себе представить, как единственный нужный мне в этом мире человек на моих глазах, просто как шахту, выработал себя до конца?! Так он работал над этой книгой. При этом её нельзя было написать сразу, как если бы он её задумал, сел и написал. Дело в том, что собирать материалы по истории Казани он начал давно, в восемнадцать лет, будучи талантливым математиком и сыном известных математиков - профессора Раиса Гатича Бухараева и доцента Наиры Абдрахмановны Халитовой. Он уже в ранней юности сам ездил в Оренбург и Уфу, искал родственников великого поэта Дэрдменда. Он искал корни культуры, он уже тогда занимался историей татарского народа. У него всё это уже было в голове, когда он приступил к работе. Но ему надо было обобщить эти огромные знания, накопленные его могучим интеллектом за всю жизнь, сесть и написать, да ещё на трёх языках! Да ещё блестящим литературным слогом. Когда мы приехали в 2005 году на праздник Тысячелетия города, по всей Казани была реклама этой книги: «Книга тысячелетия: «Сказ о Казани» Равиля Бухараева». Она была выпущена в Казани, продавалась очень дорого, и была практически недоступна ни студентам, ни учителям. Его мечтой было переиздать эту книгу в мягкой обложке, сделать её доступной для всех. Но осуществить мечту он не успел. Остаётся надеяться, что это издание, в дешёвом его варианте, всё же осуществится усилиями казанской общественности.

Здесь же, в лондонском доме, были написаны почти все его пьесы‑сказки. Кроме двух‑трёх, пожалуй. Кроме «Волшебные сны Апуша» и «Звёздочка‑ромашка», которые были написаны им ещё в Казани и в Москве, в нашем «орлином гнезде». А остальные все были написаны здесь, в этом доме, за этим столом. Да, он успел написать очень много: стихи, романы, пьесы, исторические и экономико‑политические исследования. Здесь же были впервые переведены на русский (со старотатарского!) стихи и поэмы поэтов Золотой Орды…

Эти стихи посвящены нашему сыну Василию Бухараеву, который был офицером русской армии и погиб при исполнении служебных обязанностей в 2003 году. Равиль до этого времени уже достаточно долго не писал стихи, а тут он написал «Небесный сын мой» - целый цикл, и сказал: «Вася опять сделал меня поэтом». Я плакала над этими стихами, говорила: «Что ты делаешь, разве можно говорить в стихах «Мой мальчик, подожди ещё немного». Ты, может, ещё тридцать лет должен жить, по меньшей мере!» А ведь на самом деле стихи были пророческие, потому что он умер на моих руках, в той гостиной, где вы, Ринат, только что были, в том кресле, в котором сейчас сидела моя мама. Вы это кресло видели, я его никуда не убираю. В первые дни и месяцы после ухода Равиля многие члены Ахмадийской общины в исламе приходили в наш дом, молились в гостиной и вокруг этого кресла, откуда душа его отошла к Всевышнему. Для них всё, что связано с именем Равиля, свято. Все верующие хорошо понимают, что наша жизнь, и наша душа в руках Божьих. Он позвал меня утром 24 января тихим голосом. Но я услышала этот голос даже на другом этаже дома. Сбегая вниз по лестнице, я уже почуяла неладное. Я знала, что он собирался ехать на ахмадийское телевидение, думала, он хочет отдать распоряжения на день. А накануне мы были с ним в Королевском оперном театре. Мы выглядели, как цари, как молодая какая‑то пара. На обратном пути из театра мы целовались, мы шли за ручку, как влюблённые, а не как люди, прожившие вместе тридцать шесть лет. Мы были красивые в этот вечер, как боги. Мы вернулись из театра счастливые. И ничто не предвещало… И вдруг он меня утром, где‑то часов в девять, зовёт… тихим голосом. А я на третьем этаже была, как услышала, скатилась кубарем. Я думала, он хочет мне что‑то важное сказать и уехать. А он сидит в кресле и говорит: «Ты знаешь, так сердце болит, как до операции». У него в 2007 году была операция по шунтированию сердца. Я говорю: «Ты вызвал «скорую помощь»?». Он сказал: «Нет». «Лекарство выпил?» - «Выпил». «Когда?» - «Двадцать минут назад». Я посмотрела на часы: двадцать минут десятого. В девять он выпил, значит, должно уже подействовать. Я говорю: «Скорую помощь»! Обязательно!». И тут он говорит: «А ты думаешь, надо?» Номер скорой помощи 999, он только две девятки набрал и выронил телефон. Тут я бросилась к нему, и начала помогать, я думала, что ему просто плохо стало… Дышала, дышала, дышала ему в рот, делала массаж сердца, как показывают в фильмах, и теперь это все знают. Вызвала эту «скорую помощь», мне казалось, что она никогда не приедет…

То, что я сейчас скажу, поймут очень многие, безвременно потерявшие близких, но продолжающие их любить. Такое ощущение, что он просто в дальней поездке и скоро вернётся, что он - жив.

Каждый, почти каждый день любители литературы, поэзии и оте­че­ственной истории его читают, видят или слышат. К годовщине его кончины Лия Загидуллина в Казани сделала прекрасный фильм. Прошёл вечер в Париже, где я показывала фильм о нём… Он жив в своих произведениях. Прошли вечера его памяти в Лондоне, Казани, Москве, Грузии, Париже. Писатели не умирают, особенно если великие. А передо мной стоит огромная задача: я должна сделать то, что он не завершил. Я не могу уйти, пока не будет создана опера, над либретто которой он работал. Надо издать его книги. Надо под окнами лондонского дома памятную лавочку поставить (есть тут такая традиция), и табличку к ней прикрепить, что «здесь жил писатель Равиль Бухараев и написал тут много замечательных книг».

У меня есть отдельный фотоальбом, который называется «Музей друзей». В нашем лондонском доме были очень многие писатели. Самым первым - и это очень символично - был наш большой друг, прекрасный татарский поэт Ренат Харис. Были и Тимур Зульфикаров, и Сергей Чупринин, и Евгений Рейн - это известный поэт, друг Иосифа Бродского. Многие татарские политики и деятели культуры - Рафис Бурганов, который побывал и недавно на лондонском сабантуе, Рафаэль Хакимов, Камиль Исхаков, Лия Загидуллина, Рубин Абдуллин и многие другие. Народный поэт Якутии Наталья Харлампиева. Был Чингиз Айтматов, он ночевал в этом доме, гулял вокруг, слышал крики павлинов. Ему очень понравилось, обещал вернуться, он часто звонил Равилю. Были друзья‑журналисты: Сергей Брилёв - теперь он известный телеведущий, а тогда был корреспондентом РТВ в Лондоне, Галина Сапожникова, Андрей Остальский. Мы когда купили этот дом, поняли, что купили его не для себя. И у нас был принцип «открытых дверей» - люди приезжали, иногда просто жили у нас. Но после смерти сына я очень ослабла и физически, и духовно и перестала принимать людей в большом количестве. Мне это трудно. Можно полистать альбом… Юрий Поляков - главный редактор «Литературной газеты»; Владимир Берязев - главный редактор «Сибирских огней»; Александр Радашкевич - поэт из Парижа. Кроме того, был калиф Ахмадийской общины, который одним из первых приехал нас поздравить с этим домом, за ним внесли в дом богатые и памятные подарки. Потом он бодрым шагом в сопровождении охраны, потому что на него могут быть покушения со стороны исламских экстремистов, обежал вокруг нашего дома и сказал: «Да, это дом для двух поэтов».

Ещё Равиль в этом доме работал над Кораном, он был одним из переводчиков, а я корректировала, вычитывала, искала опечатки.

Конечно, я, как профессиональный писатель с огромным стажем, умею многое: работать с его архивами, умею понять и продолжить многие его замыслы, работать с издателями и переводчиками, издавать его книги. Но я не умею организовывать фонды поддержки, возиться с учредительными бумагами, писать деловые письма людям, облечённым властью. А это необходимо кому‑то уметь. Тут нужны деловые качества. Уже ведь есть известные и влиятельные люди, которые дали согласие войти в «Фонд творческого и научного наследия Р. Р. Бухараева». Я со многими из них уже переговорила. Фонд должен быть в Казани потому, что когда я умру, то в Казани будут люди, которые продолжат это дело. И хотя все основные его произведения написаны на русском языке, но он так много сделал для Татарстана и его прославления во всём мире! Основной его вклад сделан в культуру всероссийского масштаба. Плюс, конечно, его широкая международная известность.

В моей жизни всегда была единственная соперница - это Казань. При слове «Казань» я всегда умолкала и уходила в сторону. Казань - это его любовь, страсть, наваждение. И с ней спорить было бесполезно. Если он сказал: «Я лечу в Казань»,- то все свои планы я должна была отложить в сторону. Казань - это город, где он родился, где он похоронен и где ему открыт памятный мемориал на татарском кладбище, неподалёку от могилы Тукая. Казань - это город, который мне приснился в наш с ним медовый месяц. В это трудно поверить, но мне, действительно, приснился мистический сон, он описан уже в одной статье. Снилось, что я из какой‑то украинской хаты, а родилась я в Украине, смотрю на улицу, а мимо меня бегут люди в белых одеждах и несут что‑то длинное, замотанное в белые ткани. И я выглядываю в окно и кричу: «Куда бежите? Что несёте?». И тут на меня оглядывается седой старик, я до сих пор помню его лицо. Оглядывается и говорит: «В Казань спешим. Бухарая хоронить!». Я и сейчас, когда вам это говорю, словно бы вижу этот сон, он так и стоит перед глазами. Сон я тогда же (конец семидесятых) рассказала Равилю. И он мне сказал: «Запомни это! И похорони меня в Казани». Равиль был младше меня на пять лет, я никогда этого не скрывала, это наша семейная история. И как это так, он раньше меня умрёт?! Почему я должна его хоронить?! «Это ты меня хорони, а не я тебя»,- ответила ему. Но случилось так, как случилось. Поэтому, когда всё произошло, я ни секунды не думала. Через час я позвонила в Казань Лии Загидуллиной и сказала: «Поднимай всю Казань. Случилось страшное». Через два часа мне уже звонили из министерства культуры, уже была создана комиссия по похоронам Равиля. Похороны его и гражданская панихида состоялись в Казани, в театре имени Камала. Был очень морозный зимний день. Но люди всё шли и шли, чтобы попрощаться с ним, и возлагали цветы и венки. Вот почему фонд должен быть именно в Казани, певцом которой он был всю свою жизнь. И где, безусловно, память о нём сохранится на многие годы. Пора подумать о том, как увековечить память о Равиле Бухараеве в его родном городе.