Учителя по зову времени

Корни династии

Предисловие Айсылу Мирхановой

Слово «учитель» — «укытучы» по-татарски — с детства носило сакральный смысл. Учительствовали на селе мои дед с папиной стороны, Камиль Садыков, и бабушка с маминой — Замира Хайруллина. Всю жизнь преподавали в высшей школе родители — Эдгар Камилович Садыков и Розалия Тагировна Садыкова. Веточка просветительства нашей большой семьи тянется от имени прадеда по отцу, Хаматсадыка Монасыпова, родившегося ещё до отмены крепостного права.

Об истории нашей учительской династии я подробно узнала из мемуаров, написанных моим двоюродным дядей Касымом Садыковым, кандидатом исторических наук, преподававшим в Ижевском университете. Свой путь он начинал с работы сельским учителем в деревне Новые Салманы в возрасте шестнадцати лет.

Уже в зрелом возрасте, с середины 80-х, дядя написал порядка двух десятков томов воспоминаний, которые раздарил родственникам в машинописном варианте, переплетёнными в папки «Дипломная работа».

Я запомнила дядю Касыма бодрым общительным человеком, постоянно вносившим нотку нетривиальности в повседневный привычный уклад. Однажды, приехав к нам в гости в Казань, он затейливо оформил мой альбом с фотографиями, нарисовав фломастерами на его форзаце пейзаж с видом родной деревни Суксу Алькеевского района и написав разными шрифтами — арабицей, латиницей, кириллицей — моё имя… А не так давно в мои руки попала сшитая в картонную папку рукопись его стихотворений, записанных на яналифе под псевдонимом Касым Суксави — по названию малой родины. Человеком он был талантливым…

Дядя плотно изучал историю нашего рода, и подытоживая один из томов своих мемуаров под названием «Записки сельского учителя», составил целый список (несколько десятков!) имён наших родственников, трудившихся на ниве образования — от сельских учителей до профессоров университетов. Это сугубо семейная история, и перечислять их всех мы, конечно же не будем.

Но прежде чем перейти к самим дядиным зарисовкам, нужно обязательно представить ключевых героев повествования. Это — уже упомянутый наш общий с дядей предок Хаматсадык, или же просто Садык Монасыпов, дядин дед и мой прадед. Вторым легендарным героем нашей семьи был один из его сыновей, сельский учитель Камиль Садыков, известный на весь район. Мне он приходится дедом, и дядя Касым — его племянник.

В основе повествования — дядины детские воспоминания об учёбе в 20-е годы прошлого века в сельской школе, которые он собрал в отдельную повесть под названием «Жизнь в мечтах. На историческом изломе дней». Об учёбе в педагогическом техникуме он написал отдельный том. В нём поразил следующий эпизод: окончив школу-семилетку в 1934 году экстерном в возрасте тринадцати лет и тщетно попытавшись поступать в Казани в педтехникум (в силу возраста его «развернули»), дядя Касым самостоятельно направился в Казанский кремль к наркому просвещения ТАССР Шагивали Башкирову, добился встречи с ним и получил рекомендацию для поступления в Спасский педагогический техникум. Согласитесь — очень говорящий штрих к портрету.

Большой труд по оцифровке дядиных воспоминаний проделала его дочь, Елена Геращенко, впервые подготовив наиболее интересные части для публикации в социальной сети ВКонтакте в год столетия своего отца (2021).

Итак, преступим к чтению отрывков из семейных мемуаров, в которых, на мой взгляд, образ Учителя воплощается в портретах реальных героев своей эпохи.

Касым САДЫКОВ

Учителя по зову времени

Страницы повести «Жизнь в мечтах»

Автор в послевоенные годы.

Уроки дедушки. 1924
…Старый Садык сидит за столом и читает свои любимые книги, а напротив сидит его внук. Скоро ему будет три года. Внук любит, когда дед читает. Ведь он не читает, а поёт. Разве можно монотонно произносить строки Саади или Фирдоуси? Стихи звучат как песня — протяжная и задушевная. 
Касыму у деда хорошо — почти всегда у него люди. Они приходят в дом Садыка послушать его чтение, тем более что читает он и по‑арабски, и по-персидски, и по‑русски. Он получает газеты и журналы, у него много книг по болезням — не только людей, но и животных. Вот и ходят к нему за советом. Касым сидит с ними рядом и слушает, хотя многого не понимает. Дед даёт ему бумагу и карандаш: на, мол, рисуй. Касым рисует…
У деда в саду за огородом вдоль реки Суксу растут яблони, среди них раскидистая китайка. Есть и дикая яблоня. Недалеко от яблонь на косогоре родничок — «чишмә». Вода там прозрачная и чистая, её берут на чай. Сад заканчивается рекой. Вдоль реки у соседей — малина и чёрная смородина, а у деда Садыка — тополя. Через реку перекинуты длинные брёвна, образующие мост. По ним можно пройти на загороженный участок с ригой для хлеба. Там сыновья Садыка месят глину для кладовки и для обмазывания сараев. 
Садык выписывает газеты и на русском языке. Все новости он узнаёт раньше других. Ему нравится газета «Известия». Вот и ленинская статья «О кооперации». Старик прочитал эту статью и не раз перечитывал потом. Он сам представлял кооперацию таким образом: у него три сына: Камиль, конечно, останется при нём, в его доме, Фасих и Хатыб отделятся, но они все вместе создадут свой кооператив, будут работать вместе. Купят машины, железный сабан, веялку, а потом, возможно, ещё молотилку. Можно построить для себя мельницу, не ветряную — такие в деревне есть, а водяную, соорудив дамбу через реку и поставив колесо-черпалку. У сыновей будут свои огороды и свои сады. Он им поможет с рассадой. Яблоки и ягоды нужны детям.
Касым смышлёней всех: всё понимает, очень развит. Он не похож на других детей: газету не рвёт, книги деда не трогает. Многое сам соображает. Ему, деду, надо помочь сыновьям в воспитании детей. Они должны быть грамотными!.. 

…Дед мой Хаматсадык был в деревне уважаемым человеком. Высокого роста, худощавый, одевался по-крестьянски, но хорошо. В заплатах не ходил, носил меховые ичиги, камзол и тюбетейку. Хорошо видел, много читал, как все жители села, посещал мечеть. Кое-что знал о болезнях скота, мог оказать помощь больному, хотя образования по медицинской части не имел.
Мне казалось, что он любил детей. У него был листок с родо­словным деревом. Он аккуратно заносил в него всех новорождённых внуков по имени. 
Дед, безусловно, любил меня сильно, бывал со мной всегда внимателен и старался меня научить всему тому, что знал сам. Он говорил: «Джигиту и восемьдесят ремёсел немного». 

Камиль Садыков, сельский учитель.

1926
Однажды утром дедушка сказал: 
— Пора тебе начать учиться. Сегодня займёмся делом. 
Я подумал, что дед начнёт учить меня молитвам, как это делают все старики в деревне.
— Сколько тебе лет? — спросил дед.
— Мама говорит — шестой.
— Читать умеешь?
— Нет, не умею. Я пишу.
— Как это так? Прежде чем научиться писать, надо уметь читать.
— Я умею писать. Дай, дедушка, мне бумагу.
Дед дал мне листок бумаги и карандаш. Разложив двойной лист на столе, я начал «писать». Нарисовал слово «Касым» арабским шрифтом и посмотрел выжидающе на деда.
— Кто тебя научил?
— Василь Кипич.
— Кто он такой?
— Доктор.
— Какой доктор?
— Урыс. (Русский (с тат.))
К столу подошла бабушка: 
— Это не доктор, а землемер из волости, кажется, Василий Никитич.
— А он что, знает по-татарски?
— Нет. Он знает по-русски. 
Я начал чертить на бумаге своё имя русскими буквами, теперь не справа налево, а слева направо.
— Ай да молодец, — сказал дед.
С того дня мы стали учиться. Дед показывал буквы, а я записывал их в тетради и запоминал. За какие-то два месяца мы про­шли весь алфавит. Я начал читать по слогам слова из газет и книг. Как-то раз попытался прочитать по дедушкиной книге. Но ничего не понял: над буквами разные точки, кружки, знаки. А о них дед мне ничего не говорил. Я спросил тогда:
— Почему в твоих книгах разные закорючки, да ничего не понятно?
— Это старый арабский алфавит, да и книга написана не на татарском.
У деда было много книг на татарском, арабском, персидском и русском языках. Книги были и у моего дяди Камиля — красивые с рисунками. Книги деда были толстые, в кожаных переплётах, дядины — бумажные. Дед читал журналы «Фән һәм дин» («Наука и религия»), «Безнең юл» («Наш путь»). Обычно дедушка садился у окна на большом сундуке, где свет падал и с востока, и с севера. Садился так, чтобы ему было удобно читать. По вечерам зажигал лампу с широким фитилём…
Моя «учёба» не ограничилась чтением. Главная учёба у деда была иная. Я слушал, о чём он говорит с другими людьми, особенно со стариками и мужиками. Он читал вслух, переводил содержание прочитанного слушателям. Любимой у деда была книга Саади «Гулистан». По вечерам, когда к нему приходили в гости друзья, он рассказывал им содержание исторических книг, в частности, по истории средних веков. На полях одной из книг у него была даже составлена своеобразная хронология истории тюрок. 

Слушатели методических курсов 
Спасского педагогического техникума, 
второй справа во втором ряду — Камиль Садыков. 1925

Университеты Хаматсадыка
Дед Хаматсадык, он же — Садык, прожил в деревне Татар Суксуы (Татарский Студенец) 82 года, родился в 1854-м и умер в 1936-м. Ушёл из жизни он в полном сознании, разговаривал с сыновьями до самой кончины. У него была одна толстая книга, на внутренней стороне обложки которой был приклеен большой лист размером 50х50 см. На этом листе был записан весь наш род — до 200 имён, начиная с основателей нашего села — Бикмета и Бикмамета. 
В молодые годы в течение почти десяти лет дед провёл в разных медресе: учился у муллы в родной деревне, затем в Чистополе и Казани. Позже объездил всю Среднюю Азию, посетил Бухару, Самарканд и другие города, учился в медресе и там овладел турецким, персидским и арабским языками. Он учился в общей сложности до 27 лет и хорошо знал восточную литературу: читал в подлиннике произведения Саади, Фирдоуси, Дакики и других. 
Его отец Монасып был бедняком, но решил во что бы то ни стало вывести сына в люди. Мечтал, чтобы Хаматсадык стал деревенским муллой. Однако местное духовенство не дало ему такой возможности в силу «бедняцкого» происхождения. Тогда Хаматсадык отправился в Казань, устроился на работу в слободе Биш Балта, освоил профессию печника. Это ремесло обеспечило ему безбедное существование по возвращении в родную деревню. Прожив в Казани шесть лет, он хорошо овладел русским языком.
Своих собственных сыновей Хаматсадык также целенаправленно обучал грамоте. В его родном селе Суксу школы не было, ребятишек обучали при мечети муллы. Поэтому его сыновья Фасих, Хатыб и Камиль учились в инородческой школе в деревне Садиково, а затем отправились учиться в знаменитое медресе города Чистополь. Преподавание в нём велось по новому джадидскому методу. Шакирдам преподавали историю, географию, ботанику. Почти все учителя были прогрессивно-настроенными людьми. 
Учащиеся медресе возвращались на лето в деревню, слагая баиты о японской войне (җапан сугышы). Большое количество таких рукописей под крышей мечети в 1930-е годы собрал дядя Камиль и передал их в Институт языка и литературы ТАССР. 
В начале XX века дед выписывал газеты «Тарджеман» и «Казан мохбире». У деда была библиотека: шкаф, напоминающий этажерку, который стоял между двумя окнами. Книги были большого формата, отпечатанные арабским шрифтом. Было много книг на татарском языке, на языке фарси и на русском языке. Среди них были, например, Коран, Тафсир (толкования Корана), книги Саади, Фирдоуси в подлиннике.
Дед производил впечатление очень породистого человека. Голубоглазый, худощавый, высокого роста, до самой кончины сохранял бодрость, ясность ума. Зубы у него вообще не болели, волосы сохранились до самой старости. Его отличала высокая работоспособность. Зимой он шил сапоги, зашивал валенки, летом — ставил печи. Знал он и каретное дело: гнул дуги, обода колёс, ремонтировал тарантасы. 
В своих стремлениях к просветительству дед был не одинок. В 1903 году в нашей деревне появился учитель Хади Гатауллин, обучавший детей по новому методу светским наукам. У него посчастливилось учиться моему дяде Камилю. 
Дед интересовался историей, географией и философией. К нему приходили наш сельский поэт Сунгатулла, а из соседней деревни Среднее Алькеево (Китәнче) приезжал ахун Тарджеманов. 

Наука и религия
Дед с ахуном часто спорили по вопросам философии, притом часто ссылались на Коран. Дед черпал свои знания и из книг и журналов дяди Камиля.
Иногда в беседах стариков участвовал сам дядя Камиль. 
Как-то дед обратился к нему со словами:
— Вот мы с ахуном спорим. По его словам, выходит, что материализм возник только недавно. А я говорю, что материализм возник давно, мы же в Коране читаем то, что говорят и материалисты.
— Да, материализм существует уже более двух тысяч лет. А Коран написан не раньше VII века.
— Это совсем другой материализм — в Коране. Нынешние материалисты — враги религии, ислама. Они хотят искоренить нашу веру, — возразил ахун.
— Никто веру не искореняет, — сказал дядя Камиль. — Никому верить не запрещено, в Конституции это написано.
— А ты сам во что веришь?
— Я вообще-то материалист. Верю в науку.
— Наверное, и коммунист?
— Нет, я не коммунист, а только сочувствующий. Верю я в социализм.
— А что такое социализм?
— Это справедливое общество.
— Выходит, что вы веруете в материю?
— Да, мы считаем, что материя никем не сотворена и никем не уничтожаема. Мир бесконечен, материи нет ни конца, ни начала.
— Но и Богу нет ни конца, ни начала. Он вездесущ, всё видит.
— Сомневаюсь, — сказал дядя Камиль. — Если бы он видел всё, не допустил бы такого произвола на земле, такого хаоса. Хотя бы не допустил голода у людей.
— Давайте прекратим спор, — сказал дед. — А то далеко зайдём. Вот пишут, что Омар Хайям был материалистом.
— Я не против материализма, — сказал ахун. — Надо разобраться. Почитать надо книги.
Слушая стариков и дядю, я сделал для себя вывод: вот, оказывается, как обстоят дела: старики, взрослые сами не знают многого о мире. Я же их считал большими учёными, особенно этого ахуна, который выше всех мулл. А муллы у нас — самые грамотные люди. И всё же я был на стороне дяди Камиля — он же за науку. А науку признают все, даже моя мама.
Дядя снова затеял спор с ахуном:
— Я преподаю в школе, у нас научная основа мировоззрения, и мы доказываем первичность материи. А религия — догма, слепая вера в учение Мухаммеда.
— Вы-то никому и ничему не верите, — сказал ахун. — Никого не уважаете. Есть такие нигилисты, анархисты.
— Мы не анархисты, и не нигилисты. Вот, например, строение Вселенной!
— А разве Коран отрицает наличие семи сфер? Не отрицает. Семь планет, солнце и луну, созданные богом.
— Нет, — возра­зил дядя Камиль. — Не семь, а девять планет, в том числе и наша Земля. А солнце в тысячу раз больше Земли. Луна только спутник Земли, не больше. Даже не пла­нета.
— А в Коране говорится, что планеты движутся в пустоте, но небо имеет семь этажей.
— Всё это старо, люди большего не знали и только. Солнце не вращается вокруг Земли. Это можно доказать.
— Всё же в Коране говорится о многом так, как наука говорит теперь. Есть русский перевод Корана, — сказал ахун. — Почитайте, если не знаете арабский язык. Материалисты многое заняли из Корана.
Дед перевёл разговор на другую тему. Он показал ахуну одну книгу по истории на турецком языке. Дядя, молча, ушёл.
В это время, сидя за столом, я что-то рисовал, кажется, гусей и уток. Ахун обратил на мой рисунок внимание.
— Твой внук — рәссам. (Художник (с тат.)) Прекрасно рисует.
Потом дед и ахун пили чай, долго беседовали, как бы проверяя свои знания по географии. Разговор шёл о странах арабского мира, о Египте, Турции, в которых господствовал ислам. 
Уехал ахун поздно вечером. Перед отъездом зашёл в комнату дяди Камиля, интересовался, какие есть у него книги. Какую‑то взял почитать. Я в это время лежал на кровати, прикинувшись спящим.
— Рәссам наш спит, — сказал ахун.
— Он понятливый парень, — сказал дядя, — из него учёный выйдет. — И добавил: — Этот уж будет настоящим материалистом, докопается до всех истин…

Награда Камиля Садыкова за труд учителя — орден Трудового Красного Знамени.
Был вручён в 1949 году.

Первый класс. 1927
Осенью 1927 года моя сестра стала ходить в первый класс. Мне тоже хотелось ходить в школу, и в первый же день учёбы я сбежал из дома. Учителем в школе был мой дядя Камиль. Он завёл меня в учительскую и дал бумагу для рисования и попросил сидеть тихо. Я просидел все четыре часа в учительской. 
Дядя сказал, что может принять меня в школу только через два года. А мне ужасно не хотелось ждать столько времени. Дома без сестры было скучно, а брату было ещё мало лет, и он со мной не играл. Когда учащиеся разошлись по домам, у дяди в учительской остались я и моя сестра.
— Значит, хочешь учиться. Ладно, приходи завтра, только будешь сидеть у меня тут тихо.
Школа мне нравилась. Она находилась в тихом переулке. Когда дядя вёл уроки, в классе стояла тишина. Он красиво рассказывал, умел занимать учащихся разных классов разными видами занятий. В третьем классе решали задачи по арифметике, во втором — рисовали, в первом — изучали по букварю буквы.
Во всех трёх классах (четвёртого класса у нас не было) училось около тридцати мальчиков и девочек, большинство в возрасте от 12 до 16 лет. Я был моложе всех. Дядя писал на доске буквы, ученики за ним повторяли. Я стал делать всё, что делали они. 
В те годы дяде было около тридцати двух лет, но выглядел он моложе. Одевался хорошо — ходил в синем костюме, в фетровой коричневой шляпе, непременно в галстуке и обязательно в белых рубашках. Он часто брился и следил за собой. С учащимися разговаривал ласково: обращался по имени или говорил «нәнем» — «малышок». 
Однажды вечером дядя Камиль пришёл к нам. Отец и мать, естественно, хотели узнать, как занимается сестра и что делаю в школе я, не мешаю ли ему. 
— Пускай ходит, — сказал дядя. — Не останавливайте его. Если соскучится по дому, может уйти.
Так я стал «вольным слушателем» в начальной школе.

Наш новый алфавит. 1928
Начался новый учебный год. Сестра моя перешла во второй класс. Я снова в роли «вольного слушателя». Мне только в январе следующего года будет 8 лет. 
С осени мы ещё учились на старом арабском шрифте. Но в конце 1928 года начали изучать яналиф — новый шрифт, основанный на латинице. Писать стало легче. На южной стене школы дядя Камиль повесил большой плакат. На нём были обозначены арабские буквы и соответствующие латинские, приводились примеры правописания. Учебников не было, были газеты и журналы, половина уже печаталась на новом алфавите, а половина — на арабском шрифте. На обложке одного журнала на татарском языке нарисовали земной шар, а полукругом над ним слово «Яналиф» латинским шрифтом. 
На уроках мы больше писали, чем читали. Бывали случаи, что по привычке начинали выводить слова латинскими буквами справа налево. Ученики даже выдумали игру — читать слова в обратном порядке. 
Дядя Камиль очень старался обучать нас новому шрифту как можно быстрее. Как член сельсовета, он стал часто уходить на собрания и заседания, дав задания учащимся. Как только на подоконнике тень от рамы доходила до чёрточки, сделанной дядей, мы отправлялись домой. Это были наши солнечные часы.
За учебный год новый алфавит мы освоили! 

Ликбез
С утра в школе учились мы, дети. Зимой в ней начала работать вторая смена: за парту садились взрослые, посещавшие ликбез. На занятия ходила и моя мама. Она знала арабский алфавит и неплохо читала татарские книги на арабском шрифте. Когда она пропускала уроки, то училась яналифу у моей сестры. Чтение она освоила, но писать продолжали на арабице.
Весной для обучения взрослых к нам приехала учительница Фәсахат. Полная, небольшого роста, отличавшаяся хорошим здоровьем и трудоспособностью, женщинам она понравилась. Со своей женской группой она занималась до самой ночи. Если кто-то приходил с опозданием, то занималась и позже, отпустив всех других. 
Фәсахат была энергична и сразу прославилась в деревне как артистка, сколотив из молодёжи самодеятельный коллектив. Эта группа поставила пьесы «Кызыл чәчәкләр» («Красные цветы»), «Галиябану», «Пятитысячный Гайнетдин». Фәсахат играла все главные женские роли. 
Весной состоялся выпуск школы ликбеза. Многие мужчины и некоторые женщины научились за это время хорошо читать и писать, считать в пределах четырёх действий. Почти все научились подписываться. Это было очень важно в то время. Моя мама самостоятельно научилась бегло читать газеты. Расписывалась латинскими буквами. А дедушка в совершенстве овладел новым алфавитом. Наставников ликбезовцев в деревне считали культурными силами, их уважали, с ними советовались, обращались к ним часто: «учитель».
Прорабатав немногим более полугода, Фәсахат уехала от нас сразу же, как только выпустила свою группу. Но ликбез продолжал действовать ещё целый год. 

Антенны над деревней
В нашей деревне жил обыкновенный мужик Мисбах. Но, оказалось, не совсем обыкновенный. В Ленинграде он имел родственников, которые работали на заводе радиоприёмников. Они решили взять над Суксу шефство — присылать нам разную сельскохозяйственную литературу, а также оборудование для избы-читальни. Своё слово они сдержали: однажды в нашу деревню пришло несколько посылок. В больших ящиках — радиоаппаратура!
О радио многие слышали, но никто понятия не имел, что это такое. Дядя Камиль провёл несколько дней, читая и перечитывая инструкции, переводя их на татарский язык, но всё равно разобраться во всём не смог. Он боялся испортить аппаратуру, съездил в Базарные Матаки, узнав, что в Билярах есть инженер, специалист по этой аппаратуре.
Послали к нему человека с подводой. Инженер остановился у нас, попросив дать ему завтра пятерых парней, чтобы установить антенны. Столбы для них уже были привезены из леса. Высота их была около двадцати метров. 
На следующий день около полудня собрался народ у нашей школы. Там начали поднимать первый столб. Вырыли глубокую (в рост человека) яму. Туда опустили нижний конец столба диаметром сантиметров тридцать. На верхний конец прикрепили фарфоровые шарики, охваченные проволокой. От них протянули длинную проволоку. К ней была прикреплена другая, связывавшая антенну с радиоаппаратом внутри школы, находящимся у окна в учительской. Потом подняли и установили второй столб, на верхнем конце которого тоже были фарфоровые шарики, обмотанные проволокой. Так на высоте двадцати с лишним метров протянулась над деревней антенна. Уже поздно вечером инженер закончил налаживание аппаратуры и стал искать казанскую волну радиопередач.
Мы с мальчишками шатались около школы. Столбы, оказывается, не только врыты в землю, но и закреплены за маленькие столбы проволоками-канатами. Каждый имел по четыре таких каната-подпорок. Мальчишки подходили к этим проволочным подпоркам, прикладывались к ним и «слушали радио».
— Что-то говорят, но не пойму — жужжит.
— Наверное, по-русски говорят.
Захожу в школу и спрашиваю инженера:
— Дядя, а как радио будет говорить?
— Через аппарат. А аппарат голос говорящего принимает по волнам воздушным. Вот и вся хитрость.
— Мы слушали у проволоки, но ничего не разобрали.
— Радио — это беспроволочный телефон. Телефон видал?
— Нет, не видал. В Матаках, говорят, есть.
Выхожу к мальчишкам и начинаю рассказывать. Радио — это чудо. Говорить будут в Казани и в Москве, а услышим в Суксу. Провода слушать незачем. Будет говорить аппарат. Так сказал дядя инженер. 
Появление этих антенн преобразило нашу деревню. Раньше мы считали самым высоким сооружением минарет, но антенны оказались выше. Сама антенна блестела на солнце. Она была медная, а проволоки-подпорки серого цвета — железные. 
Несмотря на поздний вечер, в школе собралось много людей. Инженер всё ловил нужную волну, но никак не находил. В аппарате жужжало и свистело. А мужики мешали инженеру работать. 
Дядя Камиль никого не пускал в учительскую, но мужики норовили посмотреть, что там есть. Дядя упрекал их, что они как дети суются в дверь, смотрят в щели как базарные бабы. Придёт время, им всё покажут. Мужики во всём соглашались, но сами не уходили от двери учительской.
— Камиль, а проволока выдержит?
— А где же телефон? Я в городе видел телефон, а тут инженер сказал, что радио — беспроволочный телефон. А аппаратов я не вижу.
— А говорить будут на русском или на нашем, татарском?
Инженеру надоели подобные вопросы. Но и он никак не мог добиться ясности передачи. Наконец‑то он поймал казанскую волну. Радио начало говорить, правда, поначалу обрывочно. 
— Говорит! Радио говорит! — кричали мужики, а за ними и мальчишки в форточку для тех, кто был на улице. 
При настройке радиоприёмника инженер велел дяде Камилю взять тетрадку и записывать, как и что делается, как находить нужную волну в эфире. Дядя аккуратно записывал, как пользоваться шкалой на аппарате, как пользоваться батарейками, где их покупать и как правильно располагать, контактировать. Он спрашивал:
— У нас ребята озорные, как мне беречь эту аппаратуру?
— Очень просто: запирать на ключ эту вашу будку, не разрешать кому попало настраивать аппарат. Кто-то должен конкретно отвечать за радиоприёмник. Иначе ребята ваши растащат его, как амулеты на память.
Инженер продолжал настраивать аппаратуру и добился ясности в передаче, как будто говорили совсем рядом.
— Как хорошо говорят, всё слышно! А издалека эта передача?
— Я настроил сейчас на волну татарской радиопередачи из Казани. Но из Москвы передачи слабее.
— А из-за границы тоже может принять?
— Это зависит от мощности приёмника. Пока что можем дать слушать ближайшие станции. 
Мужики слушали радио примерно десять минут молча. Потом, не обращая внимания на передачу о пользе выращивания технических культур, снова начали разговаривать.
— А вопрос можно? Какая длина антенны твоей? Выдержат ли провода и столбы, если ураган?
— Как сам думаешь? Этого даже сам Бог не знает, и я не знаю. А пока антенна выдержит, между фарфоровыми изоляторами длина провода сорок метров. Это в пределах нормы.
— А ветер передачам не помешает?
— Возможно, немного помешает, но слышать будем всё равно.
— Всё это обман, — сказал один старик. — Я видел граммофон, ставят тарелку, она и говорит. Надо смотреть в ящике, наверное, там есть граммофон. А инженер иллюзионист. Я в Казани в цирке бывал, там то же самое делают, будто разговор идёт по воздуху. Чепуха это! Нас гипнотизируют! Был же у нас циркач, порезал при всех руку, кровь капала, а на самом деле нет ни крови, ни раны!
— Позовите старика, пусть посмотрит, — сказал инженер, — пусть сам убедится, как голос тут создаётся.
Хайрулла пошёл в учительскую. Кто-то пошутил:
— Не давайте ему крутить ручки, он вам всё попортит, а потом по деревне будет хвастать, что сломал радио. 
Хайрулла, не обращая внимания на насмешки, подошёл к аппарату. Инженер попросил его сесть на табуретку и сказал:
— Вот, бабай, ручка. От неё зависит голос, покрути туда-сюда, сам поймёшь, что это не граммофон. Посмотри в эти дырки, там нет никаких тарелок!
— Сынок, ты прав, извини меня, старичка-дурачка!
Потом кто-то спросил инженера:
— А в ящике у тебя не карлик сидит?
— Карлику надо кушать, да и кое-куда сходить! Как же он там выдержит?
— Карлика там не удержишь. Там чёрт сидит.
— Довольно мужики чесать языками! Будете ещё слушать?
— А ты попроси, пусть песни поют.
— Зачем мне просить. Сами попросите. Напишите письмо, и ваше письмо прочтут на радио, и споют вам песню.
— А песни петь будут задарма что ли? Полторы тысячи стоит, говорят, этот ящик!
— Ну что ж. Аппарат нам подарили шефы из Ленинграда. Им надо написать нашу благодарность в письме.
— Писать надо и в Казань, попросить, пусть передают то, что в письме попросим.
— Хорошо. Я сам от вашего имени завтра же напишу два письма, — сказал дядя Камиль. — Согласны?
— Ты, Камиль, эти письма нам покажь, чтобы мы сами видели, что пишешь.
До поздней ночи, пока радио говорило, народ не расходился. Перед отъездом инженер установил репродуктор (какой-то плоский бумажный рупор граммофона). Повесил его снаружи здания, проведя проволоку через форточку от радиоаппаратуры.
В следующие дни мужики осаждали школу. Они мешали днём вести занятия. Приходили посмотреть сам аппарат, искали спрятанный граммофон. Кто-то всё же нашёл «тайный телефон», как он говорил. Оказалось, что это провод-заземление. 
А через неделю по радио прочитали письмо жителей Суксу. По заявке спели две песни. Затем разговоры о радио утихли, народ слушал его по вечерам и вопросов больше не задавал.

Постскриптум 
(Из «Записок 
сельского учителя»)
…Я проработал на педагогической работе более 30 лет, из которых в средней школе в общей сложности 6 лет и почти 25 лет в высшей школе (сначала в педагогическом институте, затем в университете). Выбирая профессию учителя, я исходил из ряда соображений. Передо мной был пример моего дяди Камиля, первого моего учителя и самого благородного моего покровителя в течение всей моей жизни. Дядя упорно повышал свою квалификацию. В 1938 году он в возрасте 44 лет окончил пединститут. Жадность к знаниям была вызвана ещё примером дедушки. 
Второй причиной, по которой я выбрал профессию учителя, надо назвать, пожалуй, мою способность рассказывать людям обо всём, что я видел, что читал, о чём думал. 
Третья важная причина выбора профессии педагога в том, что в середине 30-х годов она была весьма авторитетна. Учителей ценили, как никогда. Я стал учителем по зову времени. 

Фото из архива Айсылу Мирхановой