Жизнь после Африки

Журнал «Казань», № 9, 2016

Жак‑Ив Кусто

Что держит людей на земле? Почему человек не хочет уходить из жизни? Жажда мироощущения!

Так считает доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой акушерства и гинекологии № 2 Казанского государственного медицинского университета, заслуженный деятель науки и заслуженный врач Респуб­лики Татарстан, председатель Общества акушеров‑гинекологов Респуб­лики Татарстан Ильдар Фаридович Фаткуллин.

- Моя жизнь поделилась на жизнь до Африки, во время Африки и после неё. Ко­гда мне исполнилось два­дцать восемь, я уже защитился в университете, женился, подрастал ребёнок, у нас появилась квартира. Но мне стало чего‑то не хватать. Пришла разнарядка в университет: оформляйте заграницу. Я согласился. Там страна была написана - Йемен. Богатая, спокойная страна. Но туда я не попал, потому что был мужчиной. А акушера‑гинеколога мужского пола в исламскую страну не брали.

И вдруг приходит вызов: оформляйтесь, документы приняты, но страна - Ангола.

Отец, опытный врач‑хирург, говорит мне: «Туда ехать не надо. Это опасно. Это тропики. Там нет порядка, инфекции, вой­на».

Отец умудрён, ему то­гда было шестьдесят с лишним, примерно как мне сейчас. Я засомневался, попробовал отказаться. Тем более, все вторили: не надо ехать.

А ректор Ханиф Сабирович Хамитов - без сомнений: «Голубчик, поезжай, не пожалеешь». Рядом сидит секретарь парткома: «Слушай, ты же заявление в партию подавал. Держу его у себя уже целый год. Если поедешь, то, ко­гда вернёшься - в партию пущу». Да, «в партию пущу».

Я подумал: ну, что мне - в армии не служил, ничего не испытал, кроме того, что сам себе придумывал. Сказал: поеду! И не пожалел.

Оказался в Анголе самым молодым врачом. Всё, что умею делать по специальности, профессио­нально, руками - это благодаря Африке. То, что сделал там за три года, не испытал бы здесь и за два десятка лет практики. Провёл сотни операций, оказывал хирургическую помощь. В Анголе рождается очень много детей. Если в казанском роддоме в среднем принимали до десяти родов в день, то в Анголе - около восьмидесяти‑ста. То, с чем здесь сталкиваешься крайне редко, в Африке случается ежедневно. Критическая медицина - это мой африканский опыт. И страна - красоты неимоверной. Открытый океан, прекрасная Луанда, хотя и полуразрушенная, притяжение Атлантического побережья…

- Не возникало желания остаться там?

- Что вы! Быстрее закончить контракт и - домой! Эта страна не для белых. В Африке я вёл дневник, ино­гда с ужасом перечитываю записи о тех событиях, которые там происходили. Сначала казалось, что влип безвозвратно! Представьте, мы в декабре из Советского Союза вылетаем и благополучно приземляемся в Луанде. Смотрим в иллюминатор: военный аэродром. Всё как в фильмах про Африку восьмидесятых годов: колышется горячий воздух, нас встречает ошеломляющая сорокаградусная жара. Заселяемся, открываем привезённые тёплые бутылки водки, какие‑то консервы. Жара и водка ударяют в голову. Недельная неопределённость. Потом нас отправляют в провинцию, где не было белых с тех пор, как колонизаторы мирно оставили их после захвата территории. Нас заселили в огромный дом: высокие потолки, апартаменты с лоджиями. Остатки роскошной мебели из дерева. На верхнем этаже до нас жил конный батальон охраны президента. Повсюду в здании следы лошадей, грязь несусветная! Жёны всё это мыли, приводили в порядок, со­зда­вали уют. Кукарачей травили. Этих тараканов выгребали лопатами. Мы всё думали, куда же попали? Вот они, тропические инфекции, антисанитария, перебои с водой…

Язык я учил перед поездкой, но заговорил уже там. Мы общались на португальском. Английский я так и не знаю, хотя мама заведовала секцией английского языка в КАИ, заставляла учить. Не было мотивации. А португальский мне понравился. Особенно ко­гда вписываешься в африканский образ жизни с их жестикуляцией. Надо жить языком. Не стоит стремиться говорить правильно, лучше общаться лицом, со всеми образами, представлениями о той жизни.

В Африке мы ничего не знали о происходившем в нашей стране. Телефонов у нас не было. А начиналась перестройка. В переписке никто ничего внятно не сообщал: сохранялась советская цензура. Газеты вырывали из рук, выписывали их за валюту. Ко­гда возвращались на родину, думали, что едем в коммунизм. А попали в абсолютный беспредел. Мы уезжали в 1984 году, вернулись в 1988‑м. На улицах стрельба, группировки. В магазинах всё исчезает, «Берёзки» закрываются. Мы ещё что‑то успели приобрести, отстояв жуткие очереди, записывая свои имена на руки. То, что увидели, было большой не­ожи­данностью. В газетах читали только успокоительное: перестройка, справедливость, всё восстановится, производства перестраиваются…

- Как эти перемены сказались на вас?

- Ну, мы привыкли ко всему. Советский человек - удивительный. А потом, нам было чем заняться. Я преподавал, стал заведовать кафедрой в мединституте, защитил докторскую. Работал в роддоме № 1. Это он сейчас так шикарно выглядит, а строители его сдали в самом не­удачном варианте. И на работу к нам отправили молодых врачей и акушерок, хороших, но без опыта. Пошли жалобы, скверные результаты - смертность. Сменилось шесть главных врачей. Меня назначили временно, потом так и закрепился: главный врач, директор, заведовал кафедрой и одновременно учреждением, что не принято было то­гда в СССР.

Мы делали роддом. Я подошёл к этому с энтузиазмом. Всегда стараюсь всё делать хорошо. И не потому, что знаю всё. Просто такой характер. В роддоме дневали и ночевали, со­зда­вали нормальный коллектив, нормальное лечебное учреждение. Помог африканский опыт! Всё умеешь, ничего не боишься, не хуже других оперируешь, даже лучше.

- А Ка­зань вы часто вспоминали в Африке?

- Перед глазами вставала старая часть города, которую уже не сохранили, улица Лесгафта, на которой жил, все эти домики с мемориальными досками. Фукса почему‑то постоянно вспоминал. Может, потому, что в юности прочёл о нём книгу. С ним у меня связан образ университета, с ним же во многом - образ города.

В последнее время ловлю себя на мысли: все улицы в центре города - университетские. Там жили профессора, преподаватели, которые спускались по оврагам и шли к университету. А некоторые улицы рядом названы именами революционеров, которые не имеют к университету никакого отношения. Но вот улица имени Лесгафта по праву так называется. Пётр Францевич не только был настоящим врачом и учёным, он написал сенсационную статью «Что творится в Казанском университете», вынеся сор из университетской избы на двор всей России, и был уволен. В се­го­дняшнюю Ка­зань прорастают образы старой Казани, и это необыкновенно интересно. Почему мне интересен и журнал «Ка­зань» как хранитель истории. Но сейчас всё меньше людей, которым дорога старая Ка­зань, возможно, новое поколение хранителей памяти ещё не выросло.

- Если бы вам не предложили отправиться в Африку, ваша жизнь могла бы сложиться совсем иначе?

- Всё равно что‑нибудь нашёл бы, что‑нибудь придумал. Может, и не по­ехал бы за границу, но искал чего‑то нового. Иначе было бы скучно. В 2008 году роддом перестал быть самостоятельным, нас присоединили к 7‑й городской больнице. Я лишился руководящей работы. Тоже перемена. Остался заведовать кафедрой. Мудрый отец в своё время убедил меня, что надо быть исследователем и научным работником. И я не боялся никаких перемен, знал: все­гда буду востребован. Так и случилось. Быстро вернулось достойное положение, сохранился коллектив, который мы сформировали.

Мой сын после окончания института сказал: «Как хорошо, что ты меня убедил стать врачом». Он окончил институт в 2000‑е, тоже в странное время полной неопределённости. «Все мои сверстники зациклены на деньгах,- объяснил сын свои слова.- Бизнес, бизнес, мало у кого получается, многие кидают друг друга. Я же благодаря специальности работаю, общаюсь с интересными и людьми».

Нам обоим очень повезло.

Как‑то я прочитал фразу Жака‑Ива Кусто о том, то если выпадает случай вести необычную жизнь, от этого случая нельзя отказываться. А если случай не подворачивается, надо его создавать, преодолевая обыденность.

- В профессии есть такое понятие, как выгорание…

- Это беда многих практикующих врачей. Надо периодически что‑то менять. Уметь в нужный момент выходить за привычные рамки, двигаться в новом направлении. В жизни человека каждые пять лет происходят обновления. Выгорания я не чувствую, но физически ино­гда устаю: много работаю, много езжу по стране. Зато понимаю: то, что мы делаем, нужно очень многим.

- Я вижу на стене в вашем кабинете картины…

- Покупаю недорогие. Я не коллекционер, и это не вкладывание средств. Это душевная подпитка: смотришь и умиротворяешься. Жалею, что не завершил музыкального образования. Всю мою семью учили игре на фортепиано. Семейный учитель ломал нам пальцы, и ни я, ни сестра после окончания учёбы ни разу не притронулись к клавишам. А сейчас бы рад сесть за инструмент, наиграть что‑то, отвлечься.

- Как вы переживаете разные состояния, ко­гда вам очень хорошо или, напротив, очень грустно?

- Принимаю как данность. В грусти есть своё не то что очарование, но ощущение подлинности жизни. У меня была очень красивая жена, которая рано умерла. Друг то­гда предложил съездить на Алтай, о чём я сам и не подумал бы. Поездка придала мне сил. Человек нуждается в эмоциях, плохих ли, хороших - без них жизнь невозможна. Это формирует людей. Переживания - естественная вещь. А вот такие крайности, как вой­на и унижение - это уже беда.

- Было ли в жизни такое, что вы хотели сделать, но так и не сделали?

- Мне кажется, я всё сделал. Сам удивлён. Наверное, так редко бывает. Судьба дарит то, на что и не рассчитывал. Даже то, что казалось ошибкой - потом стало приобретением.

Человек, в чьих руках новая жизнь делает первый вдох, подарил мне силы жить не только для себя. И я искренне верю, что на этом пути буду не одна.