Антонина Аксёнова. Сестра с Колымы

Журнал «Казань». № 9, 2016

Судьба колымских детдомовцев - детей «врагов народа» и прочих безвестно сгинувших - была не очень завидна, но Тоне повезло, года в два её удочерили Евгения Соломоновна Гинзбург, к тому времени уже отсидевшая в лагерях десять лет, и её третий муж, тоже заключённый, а ещё - лагерный доктор Антон Яковлевич Вальтер. Евгения, вольнопоселенка, подрабатывала в детском саду, играла на пианино, и среди всех детей приметила маленькую девочку…

- Мы с братом (был ещё родной брат у Тони, судьба его нам неизвестна.- А. Б.) просто отличались от других детей, мы были явно ухоженнее, и на обедах требовали вилку, другие дети и знать не знали, что такое вилки, на Колыме только ложки были, Ваня Поникаров, вон, до сих пор только ложку признаёт.

Иван Поникаров- колымский, магаданский краевед, историк, с 1980‑х годов занимается историей магаданских лагерей, открыл сотоварищи много трагических мест, связанных с историей «ГУЛАГа»­ - угольные и золотодобывающие шахты, где работали зеки; места массовых расстрелов и прочее. В доме у него множество экспонатов и свое­об­разный музей лагерей, есть там и старые деревянные ложки, которые делали сами зеки…

А маленькая Тоня - хотела вилку, и вообще девочка выделялась внешностью и поведением, семья‑то хорошей была: её род - род польских евреев‑краснодеревщиков, родной отец и дядя - прошли Освенцим и выжили, а потом отец, видимо, сгинул где‑то на Колыме. Да всё вот так: «видимо», «приблизительно»… документы убирались, засекречивались. Историю родной семьи потом получилось восстановить по великой случайности, то ли волею провидения, но и документы по семье­ Гинзбург‑Аксёнов, ей не хотели давать в магаданском архиве, хотя она имела право их получить, как родственница. «Это же письма моего брата, это же его почерк! Вы знаете писателя Василия Аксёнова? Вот это мой брат!»

- Не знаю я никакого Аксёнова!

- Ну, вы фильм «Московская сага» смотрите? - а то­гда как раз по телевизору сериал шёл,- поясняет Антонина Павловна.

- Смотрим, а как же!

- Ну, вот это мой брат написал! И если вы мне не дадите документов, у вас потом будут неприятности и прибежит пресса…

Вот так телевизионная известность оказалась сильнее писательской, ну, что ж, главное - сработало! Всё ещё остаётся много белых пятен. Иван Поникаров один из тех, кто много лет мужественно пытается по крупицам восстанавливать тяжёлые страницы в истории нашей страны, но многие соседи его за это и не любят: «Что ты копаешься в этом? Раскапываешь всякие гадости. Давно уже надо забыть!» И Антонине Павловне и их съёмочной группе говорили: «Вы лучше снимайте фильм про цветущий Магадан, про красоту нашу!»

- Первый раз я оказалась в Магадане через полвека после отъезда, хотела найти какие‑то документы, посмотреть, что осталось со времени нашего детства. Я побывала в школе, в которой то­гда я училась, мама работала, а Вася оканчивал десятый класс, там несколько известных людей связано с этой школой, у них был юбилей, и они, конечно, надеялись, что однажды Аксёнов приедет… Ко­гда я сказала Василию Павловичу о том, что ездила в Магадан, он удивился: «В командировку что ли?» - никак не мог представить, что по своей воле - в Магадан (как в песне Высоцкого: «Мой друг уехал в Магадан - снимите шляпу!»), но ко­гда я сказала ему, что в родной школе его до сих пор по­мнят, он не­ожи­данно расплакался… К концу жизни он стал как‑то особенно лиричен, часто возвращался к прошлому, но в Магадан так и не приехал.

- О том, что у меня есть брат, я узнала сразу, лет с трёх, разговоры о нём в нашем доме не прекращались, я всё ждала, ко­гда он приедет, и представляла его этаким богатырём из сказки…

Лагерников на Колыме спасала литература, друг другу на память читали всё, что знали, а Евгению Гинзбург обожали за то, что память у неё была феноменальная, и она очень много по­мнила наизусть, и как‑то раз переписала даже по памяти всего «Евгения Онегина», а детям - да, читали волшебные сказки, в том числе про богатырей, а ещё про принцесс и волшебные замки, и дети зимой делали ледяные дворцы, мечтая о сказке, а потом спрыгивали с крыш бараков, катали отбитые от машин и великов колёса, жрали снег, вода для бани тоже - растопленный снег, там же знаменитое дегтярное мыло. Вотпища на Колыме - не очень разно­образная, но рыбы было много…

Как‑то в Питере я увидела в магазине навагу! Купила - не то, совсем не то!..

Летом отец - сосланный приволжский немец Антон Вальтер - водил в лес, он был знаток всяческих трав, и ими лечил не только Тоню, но и всех соседей по бараку и их детишек. «На ночь обмажет оленьим жиром с ног до головы, утром просыпаешься - совершенно здоров!».

Несколько раз медицинские способности спасали Вальтеру жизнь, один раз его направили в шахты, откуда уже зеки живыми не выходили (Иван Поникаров привёл киношников на это место), но Вальтер незадолго до этого смог вылечить жену начальника, и тот вытащил доктора. А однажды Антона уже определили на «Серпантинку» (и туда дошла съёмочная группа!), где расстреливали людей партиями и по алфавиту, но у того после долгой работы на золотодобыче жутко разболелся глаз, и, по странному правилу, решили сначала вылечить ему глаз, а уже потом пустить в расход, так вытащили из группы, а потом забыли…

Все эти места находили потом экспедиции историков и волонтёров, начиная с 1991 года. В нынешнем фильме Иван Поникаров называет даты обнаружения «Серпантинки», ручья под названием Снайпер, бывшей шахты… В какой‑то момент ребята‑киношники встречают коллег из московского музея ГУЛАГа, а также группы, работающей по Варламу Шаламову, некоторые пункты отсидки общие у Евгении Соломоновны и Варлама Тихоновича…

- Наконец, в какой‑то из дней к нам приехал «богатырь», то есть мой брат Вася Аксёнов! Ему было около шестна­дцати лет. Но каким он приехал - туфли на каблуках, плечи широкие, а брюки зауженные, галстук чуть ли не с обезьянами, копна волос. Стиляга! Ну, мама рассердилась, тут же его начали переодевать… А потом маму снова арестовали, и мы носили ей передачи.

Родители жутко боялись возможных новых арестов. В свободное время мама и Вальтер просиживали в киноте­атре «Горняк» на каких‑то дурацких фильмах, у них там были свои места, они опасались, что днём за ними могут прийти… особенно Вальтер. То­гда ещё рядом был лагерь для военнопленных немцев, а он их подлечивал, и сам немец. Я там тёрлась, а немцы молодые, многие видели меня и плакали - дома, видно, дети остались, вырезали мне какие‑то деревянные игрушки, всё это было очень опасно, и соседи по бараку все стучали… ну, не все, многие.

Мой отец - Антон Вальтер был религиозным человеком, и летом читал мне Биб­лию, которую я воспринимала как сказку. А потом, в школе, ко­гда просили рассказать о том, что читали летом, я - бодрая пио­нерка - начала про Каина и Авеля. И был жуткий скандал, в том числе и дома, где мне строго объяснили, что всё, что происходит в семье­, я не должна выносить.

И вот, как я и сказала, мама и папа ходили в кино и все­гда занимали одни и те же места, этот киноте­атр «Горняк» в Магадане до их пор работает, но нас снимать туда не пустили. Меня в этот же киноте­атр Васька таскал, он уже после Казани был насмотрен, знал все эти трофейные фильмы, и в Магадане просто пропадал в кино, ну, а я что? Я ещё маленькая была. Серьёзно на меня он то­гда не смотрел, я была для него что‑то вроде котёнка.

Пересмотрел своё отношение к сестре Василий Павлович уже позже, ко­гда приезжал во Львов, и особенно в Москве, во время обу­чения Антонины в ГИТИСе. Во Львов семья Евгении Гинзбург и Антона Вальтера перебралась после долгих мытарств. Отсидка срока, объявленная Хрущёвым амнистия и частичная реабилитация и прочее вовсе не гарантировали бывшим зекам восстановления во всех правах; в одном из пронзительнейших, теперь опуб­ликованных писем Павла Ва­силь­евича Аксёнова (отца писателя и номинального отца Антонины) тот просит дать ему хотя бы какую‑то работу или вернуть его в лагерь! В Казани в знаменитое здание на Чёрном озере (местное управление госбезопасности) с подобной просьбой приходил татарский писатель Наби Даули, трижды бежавший из концлагерей, об этом мы говорили потом с его дочерью Гульфиёй Набиевной, и вот о похожем,- рассказывает Антонина Павловна, она пропустила год школы, семью не прописывали, но, наконец, они смогли осесть во Львове, где бывших зеков согласились прописать.

- Вася приезжал, водил меня на танцы, мы танцевали рок‑н‑ролл, слушали джаз, он отбивал меня от всяческих «шестидесятников», охранял,- улыбается,- именно Вася привил мне любовь ко всякой такой музыке, ну, а потом - и я ведь повзрослела, у меня уже появились свои взгляды,- появился те­атр, и Васька однажды выдал: «А Тонька‑то у нас, смотри, ничего!» А уж ко­гда я стала актрисой, он мною гордился!

Документальный фильм, презентованный 20 августа 2016 года в доме Аксёнова, привезённый Антониной Павловной, начинается с кадров спектакля те­атра «Современник» по книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Главную роль в спектакле исполняет народная артистка России Марина Неёлова, в фильме Марина Мстиславовна признаётся: «Ко­гда прочитала «Крутой маршрут» - книга была мокрая от слёз», спектакль идёт с неизменным аншлагом, люди встают, несколько минут молча, а потом раздаются оглушительные аплодисменты… На главную роль режиссёр Галина Волчек приглашала выпускницу ГИТИСа Антонину Павловну Аксёнову.

- Но я отказалась. Я не могу! Тут слишком большое давление на меня её образа, я слишком хорошо по­мню свою мать, все её интонации, жесты, движения головы, повороты, я не могу её сыграть отстранённо… хотя у меня есть свой спектакль по рассказу Гинзбург, но он совсем другой…

Антонина Павловна была свидетельницей работы Евгении Соломоновны над своей бессмертной книгой. Гинзбург вставала ежедневно в шесть утра, с семи до девяти работала, потом завтрак, прогулка, снова работа до обеда, потом она несколько часов просто лежала с какой‑нибудь книгой и читала, а по вечерам приходили гости.

- Это был железный график, и она злилась, если он нарушался. Я видела и Васю во время работы, мы приезжали к ним на дачу в Кратово, у Васи только что родился сын, и Евгения Соломоновна хотела видеть внука. И каждое утро они как по часам - он строчит что‑то на машинке, и она что‑то пишет,- оба работают!

Встретилась я и с Павлом Ва­силь­евичем Аксёновым, уже была актрисой, и вот ко­гда приехала в Ка­зань - втайне о матери позвонила ему:

- Вы - мой отец. То есть по метрике. Но я ношу ваши отчество и фамилию, я хотела бы встретиться.

Он вначале, видно было - сильно испугался. А потом разговор пошёл. Но первое впечатление моё было ужасное! Ну, дурочка я была, два­дцать три года, что вы хотите? Он был такой маленький, худой, тщедушный, я подумала: как это так, рядом с моей мамой - такой сильной, красивой женщиной, мог быть такой невзрачный мужчина… То, что у него такая трагическая судьба, что он прошёл лагеря, я то­гда совсем не приняла в расчёт. Он, ко­гда сел со мной за столик - стал на меня смотреть так пристально! Ну, явно - кот! Я сразу поняла: «У Васьки нашего явно аксёновская порода». Я уже всё о них знала от матери, мама очень любила их семью. Это знаете, такая крепкая русская семья, где один за всех и все за одного.

Павел Ва­силь­евич и Евгения Соломоновна оба прошли лагеря, но они вышли оттуда разными людьми. Евгения Гинзбург - абсолютной антикоммунисткой, диссиденткой, Павел же Ва­силь­евич - остался коммунистом, он всё хотел понять, где же что‑то пошло не так, почему коммунистическая идея дала сбой, штудировал Ленина, пытался найти ошибку. Они спорили с Евгенией Соломоновной, и Вася, конечно, был на стороне матери.

Вася был свободным человеком, и мама постоянно волновалась за него, потому что, несмотря на все свои взгляды - страх у поколения, прошедшего лагеря, был подкожный, а Вася был слишком смелым, он мог прямо в лицо сказать: «Ты! Коммуняка!». Вася признавался мне, что он долго не мог полюбить Евгению Соломоновну именно как мать, ну, её не было во время его становления, он узнал её уже будучи подростком, то есть ему с ней было очень хорошо, интересно, он воспринимал её как очень талантливого писателя, но всё же, как и отца, немножко ретро… и даже он говорил так: «Знаешь, она такая забавная, хорошенькая такая»…

Антонина Павловна прерывается: «Ненавижу это слово, но он как‑то вот так и говорил…».

- А что‑то такое самое важное он почувствовал к ней только то­гда, ко­гда она уже была раковой… но тут ещё надо знать Васю! Ведь он поразительный жизнелюб, он сумел ей, и ещё ведь в какое время, в глухие 1970‑е, буквально за полгода до её смерти устроить поездку в Париж! Он нашёл какого‑то Гинзбурга, который объявил себя её родственником, и сделали приглашение, и её выпустили! И они даже сумели втихаря на машине выехать в Италию, и встретиться там с издательством, опуб­ликовавшим её книгу «Крутой маршрут», рукопись которой они получили, конечно, пиратским способом, и ей впервые выплатили гонорар… И потом ещё были пресс‑конференции, на которых она, боясь и прикрывая лицо руками, но говорила и говорила! И она по‑настоящему летала в эти дни, и мы даже думали, что болезнь отступит, но через полгода её не стало.

Кто мог для неё такое сделать? Да только Вася! Он вообще - такой! Да если бы он се­го­дня был с нами в парке (сквере Аксёнова, где проходило праздничное мероприятие.- А. Б.) - он бы напоил весь парк!

Вася Аксёнов - вожак местных стиляг, в сквере нынче - его друзья юности, кое‑кто ещё в здравии и пришёл, вспоминали, как они вместе с Васей сочиняли коктейль, по примеру того, что случайно удалось выпить в Москве, в одном из заведений, куда их Вася привёл. В Казани - основные ингредиенты есть, а соломки для коктейля нет, кто‑то предложил: «Айда на Колхозный рынок, там для лошадей солому привозят».- «Ты что? Там зараза же всякая!» - «Что мы, зря, что ли, микробиологию в меде изу­чали? Выпарим!» … Так потом и пили коктейль из настоящей соломинки…

- Для спектакля те­атра «Современник» по «Крутому маршруту» я предложила Галине Волчек в консультанты Паулину Мясникову, мамину по­другу, также пережившую все ужасы колымских лагерей, и она настолько там всем понравилась, что Галина Борисовна просто ввела её в спектакль! И они потом с этим спектаклем объездили весь мир, многие и многие страны… И зрители, бывавшие на спектакле, главные охапки цветов несли даже не Неёловой, а Паулине Степановне, и я так рада, что помогла этой выдающейся прекрасной женщине, которую всю жизнь обижала судьба, увидеть этот момент, что, хотя бы под конец - её, старушку, наконец, полюбили, приласкали. Она играла этот спектакль несколько лет, а ко­гда ей стало девяносто - то сама отказалась выходить на сцену, не хочу, сказала, чтобы из‑за меня были проблемы, хотя Галина Волчек её и уговаривала. А ко­гда ей исполнилось сто лет - в 2010 году - этот день отмечал весь те­атр, и играли этот спектакль, и она вышла на сцену, в нашем фильме вы видите именно эти кадры, это был совершенно особенный для всех день! Паулина Степановна прожила сто два года. Мама её очень любила…

В «Современнике» я сама мечтала играть со студенческой поры, это был мой любимый те­атр, я считала его самым настоящим… До сих пор по­мню прекрасный спектакль «Голый король» с Евстигнеевым. Но моё первое место - это Красноярский ТЮЗ, помог мне там оказаться через своих знакомых Лев Копелев, лагерный товарищ Солженицына, работавший с ним в одной шарашке, прототип Рубина в книге Александра Исаевича «В круге первом»…

Про Льва Копелева и его жену Раису Орлову снят недавно документальный фильм из цикла «Больше, чем любовь», известен ли он Антонине Аксёновой - не знаю, но у меня с Раисой Орловой своё читательское воспоминание, как‑то роясь в домашней биб­лио­теке, нашёл тонкую биографическую брошюру о Гарриет Бичер‑Стоу года издания, кажется, 1977, начал читать - и стал удивляться: застойные же годы, а где же привычные советские штампы, цитаты из Ленина? Какой свободный слог! Полез в электронные справочники и узнал, что уже в 1980‑м Раису Орлову и её мужа Льва Копелева выслали из страны и лишили советского гражданства, ровно в тот же год, что и Василия Аксёнова, меня удивило, что смог разгадать диссидента просто по биографической книге, официально изданной в советском издательстве. Вернёмся к воспоминаниям Антонины Павловны.

- Мама негодовала! «Я не для того тебя из Магадана вытаскивала, чтобы отправлять в какой‑то там Красноярск! А ты,- обращалась к Копелеву,- теперь мой враг номер один!» Но для меня, так получилось, это стали самые лучшие, самые счастливые годы в те­атре! Это было то же самое, что оттепель! Собрались молодые актёры, которым очень хотелось играть, туда ушёл целый ленинградский те­атральный курс, выпускники Товстоногова, во главе с Камой Гинкасом. И я там за десять лет проиграла столько и такого репертуара, который в другом те­атре мне не сыграть за всю жизнь! К нам приезжал молодой драматург Вампилов, читал свою «Утиную охоту», вот недавно я её ставила с моими студентами во Франции. Так что, если некоторые говорили раньше: «Я Ленина видел», то я вот - Вампилова! А потом случилась катастрофа для Красноярского те­атра, мы приехали на гастроли в Ленинград, и выдали там такие спектакли - что тут же по­чти все получили предложения, нас разобрали столичные те­атры, рассвет Красноярского ТЮЗа закончился…

В 2016 году в Ка­зань несколько раз приезжал молодой режиссёр Роман Феодори, именно с ним связан нынешний, второй расцвет Красноярского ТЮЗа, ознаменованный уже несколькими «Золотыми масками», о чём я не преминул рассказать Антонине Павловне. Феодори вспоминал, что, ко­гда он начинал там работу - ситуация была близкая к катастрофе, в зрителях сидело несколько пригнанных туда подростков из местных ПТУ, пили пиво и бутылки бросали прямо на сцену. И вот всё же - прошло несколько лет, и возрождение те­атра, славного именами Камы Гинкаса, Генриетты Яновской, Антонины Аксёновой и многих других - со­стоя­лось! А в середине 1970‑х Антонина Павловна вслед за другими перешла в те­атр комедии имени Акимова, и проработала несколько лет, здесь её даже заметил знаменитый режиссёр Пётр Наумович Фоменко: «Мне нужна эта девочка», но девочка уже переезжала в Минск, работать в местном русском драматическом те­атре… «Приехал режиссёр Раевский, ну, и - любовь‑морковь, по­ехала с ним, работать и жить в Минске, он руководил хорошим белорусским те­атром, а я - играла в Русском драматическом».

И тут случилась главная драма жизни Василия Павловича Аксёнова, рикошетом ударившая и по Антонине. Знаменитый альманах «Метрополь», высылка из страны в 1980‑м, лишение гражданства…

Положение Аксёновой тут же изменилось. Ролей не осталось, здороваться перестали, следили, стучали, директор предложил: «Лучше тебе самой уйти». В её доме прошли обыски, кто‑то стукнул - что она дома хранит самиздатовский «Крутой маршрут», который в родной стране всё ещё под запретом, телефоны Аксёновой прослушивались.

- В общем, били ногами в лёгкой форме. И то­гда муж - струхнул,- коротко поясняет Антонина Павловна. Дальше начались годы по­чти что нищенства, через Беллу Ахмадулину как‑то удалось сообщить Васе, что положение Тони - аховое, он прислал денег… Так прошло несколько лет, пока времена не изменились, и сам режиссёр те­атра с цветами и обещанием квартиры не пришёл к ней умолять вернуться в те­атр. Вернулась, но уже понимала, кто есть кто, и уже научилась быть самостоятельной, а в 1991 году, в считанные дни после путча - получила разрешение на выезд в Америку!

Там - не потерялась, создала свой детский музыкальный те­атр для русской диаспоры, выучила язык с нуля, как и её брат (нас ведь в СССР не учили языку, и ко­гда я, ещё работая в Ленинграде, записалась на курсы - меня вызвал директор те­атра:«Зачем ты учишь английский?»).

Вернулась в середине 2000‑х, минский те­атр развален, труппы толковой нет, режиссуры нет. Антонина Павловна решила сделать моноспектакль по Гинзбург, и сделала, и выиграла грант, и повезла в Германию («А в Германии - очень востребована эта тема, они лучше многих из наших знают, что такое ГУЛАГ, ведь там столько немцев отсидело!»). И вот после спектакля в одном из германских городков зашёл разговор о её настоящей фамилии…

- Хеньчинская!

- Погоди, недавно был тут у меня такой… Михаил Хеньчинский, книгу свою презентовал, об Освенциме, только он уехал два дня назад,- сказал продюсер моих германских гастролей,- а давай мы ему сейчас позвоним.

И позвонил, прямо в Израиль. Тот умел говорить по‑русски, стал меня расспрашивать, и понял, что он мой родной дядя Миша. «Мы сейчас к тебе приедем».

- Я так благодарна ему, и тем двена­дцати годам нашего знакомства. Недавно он умер. Вместе мы ездили в Освенцим, где погибло множество наших родственников… Он сам в годы вой­ны прошёл этот лагерь, и у него на руке - номер, и у его жены номер: она была заключённой Треблинки…

- Какой самый важный разговор был у вас с Василием Павловичем Аксёновым? - спросил я напоследок… Задумалась…

- Понимаете, очень сложно было, у него график был расписан, ко­гда он приезжал в Москву, на каждые пятна­дцать минут, и мне приходилось приезжать вовремя куда‑то, подстраиваться под него, он все­гда вёл меня в лучший ресторан, и говорил официантам:

- Спокойно, это моя сеструха!

Но какое бы место это ни было, только мы начинали разговор - как тут же нас как‑то вычисляли, появлялись какие‑то люди, нельзя было поговорить спокойно…

В зале дома Аксёнова - заканчивается фильм. Текст от автора был на английском, и Антонине Павловне приходилось прерывать показ, чтобы пояснить что‑то, ино­гда намного больше того, что было показано в кадре, зрителей было немного, мероприятие заранее не анонсировалось и было объявлено только по окончании празднования в сквере…

- Но я рада, что праздную день рождения брата в Казани именно таким образом, показывая этот фильм, а не сидя сейчас где‑нибудь в ресторане со всякими прилипалами к его имени… А в Магадан я больше не поеду. Нико­гда.