Его знали под именем Гальгаф

Журнал "Казань", № 1, 2-015

Гали Галеев - мой дед, но и я долго ничего не знала о нём, а потом безуспешно искала его следы. Выяснила, что он родился в 1903 году в деревне Подлесная Шентала Чистопольского уезда Казанской губернии. О родителях писателя нам, его потомкам, вообще ничего не известно. Созданная сталинским режимом атмосфера вынуждала всех ничего лишнего не говорить и не спрашивать. Да и много воды с тех пор утекло. Зато в семье Галеевых со стороны его жены Малики, как узнала много десятилетий спустя, имеется родословная с перечислением предков вплоть до взятия Казани Иваном Грозным.

Мой папа Назип Набиуллович Загидуллин тоже выходец из деревни Шентала, точнее, Служивая Шентала, эти деревни находились в десятке километров друг от друга. Пятнадцатилетним мальчиком папа бежал из родительского гнезда сначала в Чистополь, потом перебрался в Елабугу и, наконец, в Зеленодольск, где учился в системе фабрично‑заводского обучения на слесаря‑ремонтника. Устроился на судоремонтный завод, трудился шестьдесят пять лет на одном месте.

Однажды, уже в годы перестройки, отец как‑то негромко, осторожно сказал мне, что в нашем роду был писатель, которого арестовали и увезли неизвестно куда. Дал фотографию сгинувшего родственника и пояснил, что писатель - его дядя, брат матери, моей бабушки Нурании Галеевой.

Тогда я ещё не понимала, отчего папа так осторожничает. И не только он. Я переписывалась с тётей Саимой, папиной сестрой, учительницей, которая знала о Гальгафе, но мне о нём сказала даже позже папы. Лишь в конце восьмидесятых годов, когда люди перестали бояться говорить правду, тётя показала мне журнал «Казан утлары» с публикацией Рафаэля Мустафина «Репрессированные татарские писатели», где говорилось и о Гальгафе, который, по версии автора, в 1940 году умер в Соловецком лагере от непосильного труда и от голода. Оказывается, тётя давно пыталась раздобыть какие‑нибудь сведения о Гальгафе, обращалась к писателю Амирхану Еники и драматургу Туфану Миннуллину. Тётя передала мне журнал с публикацией Рафаэля Мустафина как в эстафете поиска сведений о Гальгафе и письмо к ней Амирхана Еники. Он подарил ей и фотографию Гальгафа периода учёбы на рабфаке. Но как я, учительница, могла продолжить поиск, если даже Рафаэлю Мустафину не удалось узнать почти ничего?

19 июля 1997 года газета «Республика Татарстан» опубликовала статью Вениамина Иоффе и Алексея Степанова «Медвежьегорская трагедия». Из неё мы узнали, что Гальгаф был расстрелян 4 ноября 1937 года как враг народа.

Потом руководитель Общественной организации жертв политических репрессий Республики Татарстан Абдулла Ханович Валиев написал мне, что дедушка был арестован в 1930 году по делу Мирсаида Султан‑Галиева и приговорён коллегией ОГПУ к десяти годам исправительно‑трудовых лагерей. До конца срока оставалось отбывать ещё три года, когда их, тысячу сто одиннадцать человек, вывезли из лагеря Соловки в Медвежьегорск и всех расстреляли по решению «тройки» Ленинградского областного управления НКВД. Это было сделано по приказу наркома внутренних дел СССР Николая Ежова для освобождения полутора тысяч мест в Соловецком лагере для размещения новых жертв.

Отцу я успела сказать об этом. Папа вспомнил, что в конце двадцатых годов дядя Галей с Маликой‑апа, молодой красавицей женой, по дороге в родную Подлесную Шенталу останавливался в отцовской деревне. Папе было тогда тринадцать лет. Тётя Малика попросила его собрать вишню, и он с удовольствием это сделал. Родственники вскоре уехали. А потом вдруг исчезли напрочь, будто корова языком слизнула.

По сведениям Рафаэля Мустафина, имя молодого писателя появляется в газетах и журналах в начале двадцатых годов прошлого века. До его ареста были напечатаны одноактная пьеса «В смутные дни», сборник стихов «Письмо в деревню» и рассказы под общим названием «После манёвров». Были известны и его переводы с русского на татарский, в том числе книги Александра Неверова «Ташкент - город хлебный». Книга эта вышла в свет в 1922 году и стала невероятно популярной, переиздавалась много раз. Её автор в Тетюшах Казанской губернии у своего деда видел нищету крестьян, засуху 1921 года и страшный голод в Поволжье. Он ездил в Ташкент за хлебом и мукой, писал о смертях от болезней и голода своих близких. Гальгафу это повествование было очень понятно и близко, сам ведь из деревни. До сих пор удивляюсь, как он успел перевести книгу Неверова, это ведь колоссальный труд. Видимо, так сильно было желание сделать эту повесть доступной для татарского читателя.

В год Победы девятилетней девочкой я оказалась в родной деревне Гальгафа Подлесная Шентала. Родителям было трудно с тремя детьми, а здесь дедушка работал на мельнице, ловил рыбу в озере рядом, дома хрумкали травку кролики. В деревне всё полегче. И ничего, что дом - с соломенной крышей, электричества и в помине не было, зажигали по вечерам лучину, при лучине я делала уроки. Осенью и весной обувались в лапти, летом босиком бегали по деревне, по окрестным дорогам. Зато пили родниковую воду! Сказочная деревня среди берёз, как в лесу.

Здесь же, как я потом узнала, жили сёстры писателя, две их семьи.

Врачей в деревне не было, но я не помню себя хворой, бабушка Нурания сама лечила деревенских. Однажды я вернулась домой днём и увидела, как у женщины‑пациентки из вены брызнула в таз фонтаном кровь. Позднее поняла, что бабушка так снижала давление. Не видела я ни инструментов, ни бинтов, ни ваты, жизнь учила находить выход из любого положения. Откуда брались силы и мужество у людей, загнанных в жестокие условия существования? И в этих условиях они сумели остаться людьми.

Крестьян лишали всего. Уже в сорок пятом году от деревни мало что оставалось. Самое первое впечатление от Подлесной Шенталы - это зелёный травяной ковёр перед домом. И контрастом этой красоте - маленькая, под стать деревне, мечеть: разбитые стёкла на окнах, раскрытые настежь двери, испакощенные полы, минарет без крыши. Баней была одна‑единственная на всю деревню изба, топили её семьи по очереди.

Люди жили, трудились. Осенью сорок четвёртого года меня поразила яркой зеленью озимь. Позднее я скажу взрослым, что хочу стать агрономом. Летом сорок пятого видела бескрайние поля ржи или пшеницы, колосья которых касались моего лица, в низинах вдоль ручья поля с капустой. Прекрасные левитановские картины природы, вот что умягчало душу.

Бабушка Нурания пекла хлеб. Я наблюдала, ждала, когда получу кусок горячего хлеба, пористого, серого с золой, но необыкновенно душистого. Во втором классе я училась уже в городе Зеленодольске. Там нам давали маленький треугольник чёрного хлеба. А в деревне дяди приносили иногда в школу густой суп с мясом, умопомрачительных запаха и вкуса, и мы радостно стучали деревянными ложками по алюминиевым мискам.

Как‑то мы с бабушкой остались вдвоём в доме, сумерничали. Я сидела рядом, прижавшись к ней. Попросила спеть мне татарскую песню, ведь я была городская, говорила по‑русски. Бабушка спела. И не какую‑нибудь частушку, а песню о родном языке, языке отца и матери, на стихи Тукая. Я её тогда услышала впервые, и она проникла в мою душу. Молодёжь в деревне собиралась по очереди то в одном, то в другом доме и веселилась: пели под тальянку, танцевали, играли - всё было на моих глазах, хотя я вечерами чаще полёживала на печке в нашем маленьком доме под соломенной крышей.

В таком краю, среди красивой нетронутой природы взрослел Гальгаф и впитывал народный дух, юмор, песни, язык и жизнелюбие народа.

В майский день сорок пятого года какая‑то молодая женщина вбежала в наш дом и, вся светясь от счастья, сообщила бабушке: вой­на кончилась! А ещё была Пасха, из русской деревни приходили дети и дарили яйца, мы катали их по траве, желая, чтобы они столкнулись.

Трудно было нашим родителям, бабушкам и дедушкам, но я сохранила самые приятные воспоминания о деревне, её добрых людях, о нашем жизнерадостном детстве, которое они оберегали.

Я держала в руках книги Гальгафа, небольшие по размеру, напечатанные арабским шрифтом. Мы, его потомки, не можем их прочитать: в три­дцатые годы в Татарии поменяли письменность сначала на латиницу, потом на кириллицу. Произведения Гальгафа позднее уже не переиздавались, ведь как можно тиражировать написанное врагом народа!

У меня хранятся письма Рафаэля Мустафина о Гальгафе. 24 мая 1999 года он писал: «…не забывайте… про Гали Галеева, видимо, кроме Вас поднять его из небытия некому. Ему‑то всё равно, но нам, потомкам, нельзя терять историческую память. Человек не может, не должен исчезнуть бесследно - тем более, творческий человек!».

Классик татарской литературы Амирхан Еники говорил о Гальгафе как о талантливом писателе. Моей тёте Саиме он сообщил: «Да, я хорошо знал Гальгафа. Мы с ним вместе один год учились в Госрабфаке… я на первом курсе, а он уже на третьем курсе. Мы познакомились быстро, даже подружились. Этому, скорее всего, способствовало занятие литературой. Его уже знали как писателя по имени Гальгаф, и я в это время начинал писать. Мы с ним ходили в кружок «Молодые писатели». В этот кружок ходили известные тогда поэты и писатели Такташ, Назми, Кутуй, Туфаны (Туфаннар - так в письме.). Были очень интересные дискуссии, споры, и здесь иногда Гальгаф смешил присутствующих остроумными литературными зарисовками».

Амирхан Еники, вернувшись из Донбасса в 1928 году, узнал, что Гальгаф уже окончил рабфак и учился в пединституте. «Женился, жена была красивой девушкой с чёрными волосами и чёрными бровями. Всегда вместе ходили, взявшись за руки, Гальгаф очень любил свою молодую жену. По‑моему, это было их самое счастливое время. Но через некоторое время они пропали из виду». В 1929 году начались аресты, и Гальгаф не избежал этой участи, «был прямым на язык, бескомпромиссным человеком».

«Он очень хорошо знал жизнь деревни, психологию крестьянина, К сожалению, не успел много написать, отдельные рассказы напечатаны в журналах. Как‑то он обмолвился, что скоро закончит большой роман. Видимо, вместе с ним пропал и роман».

По словам Амирхана Еники, первый свой сборник стихов Гальгаф напечатал на свои средства, самиздатом. Первые стихи, помещённые в этом сборнике, написаны автором в 1920‑м, когда ему было семнадцать лет. С юмором и любовью к родной деревне.

«…Гальгаф был коренастый и очень крепкий, небольшого роста, с крепкой короткой шеей, крупной головой, своеобразный, ни на кого не похожий человек». Амирхан Еники посетовал, что не сможет заняться исследованием его творчества из‑за своего преклонного возраста, но им должен заняться какой‑нибудь журнал:

«…все его знали по имени Гальгаф: такое имя не должно быть забыто!» - заключил аксакал письмо от 22 апреля 1996 года.

Сейчас мы, три сестры, понимаем, под каким моральным прессом жил наш отец, имея в личном деле бумагу НКВД о том, что его родственник - антисоветчик. Этот документ обнаружила моя сестрёнка Фарида, когда, будучи страховым агентом, хлопотала о пенсии отцу по инвалидности и могла заглянуть в архив.

Отец был ворошиловским стрелком, учил других стрелять и просился на фронт, но его не отпустили, он нужен был заводу в военное время: мог разобрать и собрать любой станок. В военкомате ему сообщили, что его родственник писатель Гали Галеев был арестован и расстрелян. Несмотря на «чёрную метку» в личном деле, отец оставался добрым, очень порядочным человеком, и даже получал высокие награды за свой труд. Он не пил спиртного, не курил, уважал своих родителей, любил жену, нашу маму, и нас, дочерей. Никогда не видели его злым, хмурым, чем‑то недовольным.

Интеллигент, несмотря на крестьянское происхождение. Но отец всегда испытывал чувство вины перед деревней, перед матерью, которых оставил в 1930 году. Правда, он каждое лето ездил к матери, зимой посылал посылки со сладостями, а позднее ездил на могилу родителей.

Имя почётного гражданина города Зеленодольска Назипа Набиулловича Загидуллина не забыто. Он выдержал всё, молчал, стиснув зубы, сохранил где‑то портрет «врага народа», спас свою семью и вышел из испытаний победителем.

Мои родители читали копии с произведений Гальгафа, они знали арабский шрифт. Я записывала их чтение как диктант. Много не получилось, ведь родителям перевалило уже за восемьдесят, им было тяжело читать. Но я могла оценить, насколько богат, красочен язык народный в стихотворениях из сборника «Письмо в деревню».

Осенью 2012 года произошло удивительное: в редакцию газеты «Зеленодольская правда» пришло письмо, в котором некий Константин Иевлев просил помочь найти Зою Сафиуллину. По электронной почте связалась с Константином, и - о чудо! - это искал меня внук Гальгафа! Сестра Константина Татьяна, внучка писателя, натолкнулась в Интернете на мою статью о Гальгафе.

О существовании друг друга мы ничего не знали. Искали следы Гальгафа здесь, в Казани, а оказалось, к счастью - его вдова, дочь, а теперь вот её дети и внуки жили в Москве! Пошла переписка, начался обмен фотографиями.

«…Моя мать Сабитова Бяллюра Тауфиковна (по пас­порту),- рассказал мне в письме Константин,- была формально удочерена мужем сестры её матери. Её мать, т. е. моя бабушка Кулеева Малика (Бибималика) Тагировна, была женой Галеева, собственно, после ареста она переехала в Москву и долгое время искала правду».

Только после 1990 года в семье стали говорить о судьбе Гальгафа, и то с оглядкой, продолжил Константин. Меня воспитывали, приучая молчать и оглядываться по сторонам, не объясняя причин, с сестрой было ещё строже. В нашей семье есть свидетельство о смерти, только с другими датами, и справка о реабилитации.

11 июня 1963 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР отменила постановление коллегии ОГПУ от 28 июля 1930 года в отношении Галея Галеевича Галеева (Гальгафа), дело производством прекращено за отсутствием состава преступления, сам он реабилитирован.

Жена Гальгафа Малика писала письма мужу в лагерь о рождении дочери, которая появилась на свет 23 февраля 1929 года, посылала её фотографии, но ответа не получила. Она вынуждена была уезжать из Москвы, менять адреса, скрываясь от ареста, когда интересовались, не супруга ли она врага народа. Дочь Нургали Бяллюра - Белла Галеевна Сабитова тоже меняла места жительства и фамилию, скрываясь от преследований НКВД.

Внучка Малики Тагировны Татьяна рассказала мне в письме, что её бабушка родилась в 1907 году в городе Буинске. Малика Кулеева была младшим ребёнком, рано осиротела. Несмотря на трудности, получила среднее образование, проучилась два курса на медицинском факультете Казанского университета. После ареста мужа уехала в Оренбург по настоянию старшей сестры Марьям. Потом оставила дочь Беллу на попечение сестры и её мужа, Тауфика Шигабутдиновича Сабитова, и уехала учиться в Москву. Стала инженером‑химиком и до пенсии трудилась на заводе. Замуж больше не выходила, а когда родные расспрашивали о муже, не могла удержать слёз. Она умерла в 1990 году.

Тауфик Сабитов руководил в Оренбурге обувной фабрикой, а во время войны был заместителем директора по хозяйственной части госпиталя. Тогда в семье Сабитовых были собраны все дети всех братьев и сестёр, её глава был в состоянии прокормить всех детей.

Вместе с этими детьми был и будущий знаменитый музыкант Мстислав Ростропович, который после смерти своего отца остался с сестрой без средств.

Татьяна рассказала, что дочь писателя Беллу, её будущую маму, по настоянию тёти отправили в Оренбург за две недели до начала войны. Там она посещала общеобразовательную и музыкальную школы. Её педагогом по классу виолончели был Леопольд Витольдович Ростропович, чью семью в голодные военные времена кормили и поддерживали Сабитовы. Когда Леопольд Витольдович скончался, Тауфик Шигабутдинович организовал его похороны. Давать уроки игры на виолончели Белле стал Мстислав Ростропович.

Спустя много лет Татьяне очень хотелось увидеться с ним и напомнить о жизни в эвакуации в Оренбурге. Однако как она могла встретиться с всемирно известным музыкантом, часто гастролировавшим по всему миру? И вдруг в мае 2005 года Тать­яна встретила Мстислава Леопольдовича в Центральной клинической больнице, где она работает. Удалось с ним поговорить, и, к изумлению Татьяны, он назвал по именам Марьям‑апу и Тауфика‑абый. Потом позвонил Белле Галеевне, и она услышала много добрых слов о людях, которые в войну помогали им обоим. А ведь Сабитовы рисковали своими жизнями, поддерживая родню «врага народа».

В 1973 году в зале Казанской консерватории я слушала выступление Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Зал не дышал, стараясь не пропустить ни одного звука, ни одного движения смычка. На следующий день мне удалось увидеть и услышать Ростроповича в качестве дирижёра: шла репетиция. Тогда я ещё не знала об удивительных пересечениях судеб в Оренбурге.

Сейчас, когда пишу эти строки, горькие мысли преследуют: ведь тогда в Казани Мстислав Ростропович и Галина Вишневская давали прощальные гастроли. Их высылали из страны, как выслали Александра Солженицына. Это были люди всемирно известные, поэтому их, к счастью, не отправили в Сибирь и не расстреляли, как в 1937‑м Гальгафа. Да и времена были уже не те. Гальгафу исполнилось тогда всего‑то тридцать пять. Душа болит каждый раз, когда думаешь о том, как держали их в застенках, потом везли, как скот, на расстрел, ни в чём не повинных людей, талантливых, любивших жизнь. Как много хорошего они могли бы дать народу…

В судьбах семьи Галеевых и моей семьи много общего и немало совпадений. Моя мама Зайнаб тоже родилась в Буинске. И дом ещё цел, мы, её дочери, навещаем там родных её сестёр. Мечтаю написать в газету Буинска о Малике Кулеевой‑Галеевой и её сестре Марьям, а вдруг откликнется кто‑то из потомков Кулеевых.

Малика и её дочь Белла сумели пройти через все тяготы жизни с достоинством. Белла Галеевна получила медицинское образование, работала в больницах и других медицинских учреждениях. Её муж Олег Анатольевич Иевлев был хирургом. Их сын Константин - прораб на стройке, Татьяна - врач‑психиатр. У них по двое детей, то есть в Москве живут ещё и четверо правнуков Нургали Галеева. Все они учатся в московских вузах, подтверждая, что семья­ Галеевых, откуда родом Гальгаф и его потомки,- люди талантливые и добились в жизни многого. Четыре дочери Нурании Галеевой стали учителями, и внуки учились в школе отлично.

Теперь у меня собран богатый материал о Гальгафе: фотографии и письма, связанные с его жизнью, семьёй Малики Галеевой, их потомками, внуками и правнуками моего отца. Очень жаль, что об этом не узнали отец, писатели наши Амирхан Еники, Рафаэль Мустафин, Туфан Миннуллин, которые участвовали в поиске следов Гальгафа.

Каждое лето внуки писателя отправляются в Карелию, чтобы побывать в урочище Сандормох, одном из главных мест захоронений расстрелянных заключённых лагерей ГУЛага.

Костя и мой двоюродный брат Рашит мечтают съездить на родину писателя в деревню Подлесная Шентала. Думаем, будут встречи и рассказы о Нургали Галееве, Малике, о том, как они и мы выжили всем смертям назло. И люди узнают о судьбе патриота своей Родины, безвинно расстрелянного, как и многие другие замечательные люди. Но живы его потомки, жив народ, из среды которого вышел писатель со звучным именем Гальгаф.