Ивдель

В прорехе забора напротив кто‑то зашевелился. Вскоре оттуда появилась сначала лохматая голова, а затем и вся собака, под стать окружающему пейзажу: немытая и угрюмая. Оказавшись на раскисшей дороге, она потянула носом воздух и уставилась на нас. Постояла, видимо, размышляя, что с нами делать: облаять чужаков по всем правилам или полениться. Похоже, первое ей показалось слишком хлопотным занятием, поэтому она, равнодушно зевнув, побежала прочь, шлёпая по дорожной жиже меховыми лапами.

Проводив её взглядом, сели в машину - что ж, наверно, другой живой души нам в этой глуши не дождаться, так что, не узнав нужного направления, придётся двигаться куда глаза глядят.

Несколько лет назад мы отправились на автомобиле в одну из столиц лукойловского края город Урай. Оказалось, что прямой автомобильной дороги из Екатеринбурга до этого западносибирского городка нет. Навигатор выдал схему: от Екатеринбурга - до Серова, а там ещё правее. В Серове запутались с выездом из города и поэтому отправились на местный автовокзал, где водители огорошили - Урай, к которому наш электронный Сусанин прочертил путь, оказывается, вовсе не город нефтяников, а глухой, заброшенный посёлок. На наше счастье, один из встретивших нас вспо­мнил: слышал от знакомого вахтовика - есть такой город, но добраться до него не просто. Нам предстояло подняться к Ивделю, то есть на крайнюю точку Северного Урала к самому Приполярью, а уж там спрашивать дорогу сначала на авто­трассу до Советска, потом - до Ханты‑Мансийска и, сделав внушительную петлю, спуститься вниз.

Ивдель - для того, чтобы запо­мнить это название, пришлось включить ассоциативную память: созвучно с Идель - татарское название реки Волга.

Чем ближе мы подъезжали, тем мрачнее выглядела дорога, пустыннее - окрестности. В Ивдель въехали поздно вечером, припарковались на окраине у огородов. Зябко проснулись… И вот теперь, не дождавшись никого, кроме большого лохматого грязного пса, решили двигаться вперёд по раскисшей дороге, которая, петляя, вывела сначала к железнодорожному переезду, затем на улицу с домами покрепче и даже многоэтажками - наверное, это центр города, а вот и подтверждение: памятник погибшим в Великой Оте­че­ственной вой­не в виде гранитной стены с фамилиями героев и фигурой скорбящей женщины. К памятнику вела белая лестница, а по краям её на зелёном откосе возвышенности крупные цифры: 1941 - 1945.Дорога тем временем поднялась вверх, и вдруг совершенно не­ожи­данно в про­свете между зданиями возникли золотые купола большой церкви, но за поворотом она исчезла так же внезапно, как и появилась - что за наваждение?

В размышлениях, как это может быть, проехали ещё по петляющей дороге, и церковь вновь, так же внезапно, как и в предыдущий раз, предстала перед глазами, но… за колючей проволокой: тюрьма! Глухие стены, лязгающие железные ворота, часовые на вышках… Скорее уехать от этой мрачной картины прочь!

Но дорога, словно издеваясь, завела в ещё более скорбное место: район с двух­этаж­ными деревянными домами в несколько квартир. Такие строились для работников предприятий до и после вой­ны. В Казани до недавнего времени такие микрорайоны были в Соцгороде, в районе авиазавода. Но, Боже мой, как здешние поражали - почерневшие от старости, покосившиеся, во многих местах стены прогнили так, что сквозь труху проглядывали канализационные трубы. Во дворах - ни деревца, ни цветничка, только упавшие сараи и остовы ржавой, даже теперь и не понять какой, техники. Картина из фантастического фильма, планета после бедствия космического масштаба.

Остановили проходившую женщину, чтобы спросить о выезде на трассу, а заодно поинтересоваться - неужели там живут люди?

- Живут…- вздохнула та,- а куда ж им деваться? Ведь лесхоз давно сошёл на нет. А его работники, се­го­дня немощные старики, остались в квартирах. Как выбраться отсюда? И молодые тоже живут, кто не может найти работу. Многие пьют…

Неуютно встретил нас Ивдель, угрюмо провожал. На обратном пути, мы решили твёрдо, надо как можно быстрее его проехать. Но как ни старались запо­мнить путь, а, выехав благополучно из Урая, проскочить Ивдель, не удалось: на большом перекрёстке перепутали указатели и махнули вместо федеральной трассы куда‑то мимо. Слева - возвышенность, справа - низина. Вдруг она продолжилась то ли озером, то ли болотом, над которым встала церковь. В отличие от тюремного храма она была маленькой, деревянной, похожей на сказочный теремок, но открылась взгляду так же не­ожи­данно. Потрясла не меньше, чем та, за колючей проволокой. Представьте себе гладь воды. На ней то тут, то там разбросаны островки земли, на которых растут раскидистые деревья, а на островке побольше словно плывёт церковь! Как к ней добраться? Проехали мост и увидели съезд на насыпную очень узкую, кажется, не разъехаться двум авто, дорогу. Извиваясь, она вела к району частных домов. Рискнули скатиться по крутому спуску, и через несколько минут езды средь вод­ной глади заметили ответвление дороги к церковному островку.

Нас встретила служительница, вернее, она закрывала храм в тот самый момент, ко­гда мы подкатили к крыльцу. Открыла вновь,- что ж, раз ехали через всю воду специально для того, чтобы поставить свечу…

- В неудобном месте стоим,- согласилась она после нашего рассказа о том, какое впечатление производит на проезжего церковь посреди воды,- слева от дороги, на возвышенности, было бы удобнее, но… Знаете, ведь на сто с лишним километров во все стороны от нас сталинские лагеря были. Людей сидело столько, что сосчитать никто до сих пор не может. Сто сорок на­цио­наль­ностей. Умирали от работы, голода, их расстреливали и бросали в тайге, чтоб ямы не рыть, говорят, мёртвых прямо в болото сбрасывали… Многие по дороге умирали, так что у нас здесь, можно сказать, повсюду могилы. Вот один бизнесмен - потомок одного их тех несчастных в память о нём и других жертвах решил именно здесь поставить церковь во имя новомучеников и исповедников российских…

Дома, рассматривая сделанные в поездке фотографии, делились друг с другом впечатлениями: вот монолитная скала, а на самом её верху непонятно как, но факт, растут мощные сосны. А вот граница Азии и Европы - место отмечено внушительных размеров памятным знаком. Там мы слепили снежок из первого октябрьского снега и бросили его, как барон Мюнхгаузен, из Европы в Азию. А здесь бесконечные просторы Пермского края уходят за горизонт. А это снимали в уютной, чисто прибранной, словно на пасторальных ми­ниа­тюрах, Удмуртии. Прилавки с различной снедью, телеги с деревенскими богатствами, шесты с разноцветными мочалками, щётками растут по обочинам дороги. Не говорю уж об автобусных остановочных платформах. Такое впечатление, что автобусы давно уступили их продавцам из ближних деревень: тушки кур, индюшек, гусей гирляндами свисают с крыш остановочных навесов. Очень забавно видеть выныривающую из его глубин платформы тётку либо молодушку в ярком удмуртском платке и фартуке с огромными ощипанными гусями в руках: «А этого не хочешь? Выбирай! Покупай!»

- А знаешь,- вдруг сказал муж,- больше всего меня пора­зил в этой поездке Ивдель. Вроде место мрачное, тюрьма, а почему‑то к себе притягивает… Я бы снова хотел туда поехать.

То­гда и я призналась: думаю о том же…

Прошло время - собрались снова в Сибирь. Только теперь целенаправленно решили проехать через Ивдель и даже задержаться там, чтобы узнать больше об этом суровом крае.

Зашли в первый попавший магазинчик, спросить, как найти священника - настоятеля тюремного храма, чтобы передать кое‑какие пожертвования.

- Какой тюрьмы? - переспросила молодая бойкая продавщица.

- Так у вас она не одна?!

- Конечно, здесь везде зона. Тюрьмы нас и кормят. Поезжайте прямо до маленького голубого дома, бывшего хозяйственного магазина - в ней теперь наша церковь. Спросите отца Александра.

Мы созвонились и условились встретиться у нового здания церкви. Полтора десятка лет назад сразу после рукоположения отец Александр Мельников, коренной житель Екатеринбурга, приехал в здешние края для возделывания духовной нивы. И вот, можно сказать, один из его плодов: новое здание ивдельского городского храма во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. Строительство по­чти закончено. В ожидании батюшки осматриваю бревенчатое здание с широким крыльцом и куполами, одним большим над входом и пятью в центральной части - стало быть, для храма был выбран проект корабельного типа, и очень удачно: как нельзя лучше вписался в окружающую среду: частные дома, речная излучина. Подхожу к самой воде, чтоб оттуда сделать снимок: храм на фоне реки, раскидистых деревьев - и поражаюсь прозрачности воды: все камушки на речном дне видны как на ладони, и это практически в городском центре! Позже я узнаю, что именно от этой речки взято название города, и течёт она с самой ледяной вершины горы, вот почему вода в ней такая холодная и прозрачная.

Отец Александр оказался тоненьким, на вид очень молодым, не более три­дцати лет, человеком интеллигентной внешности. Подумалось: с таким мягким характером и благородством манер батюшке приходится нелегко общаться с определённым контингентом. И тут же моя догадка подтверждается:

- А, так вы наш батюшка и есть? - проходившая мимо молодая дама бесцеремонно вклинилась в наш разговор.- Вот скажите мне: почему я сейчас всё толстею, а есть не могу - в рот ничего не лезет, пока водочки не выпью?

О том, что дама только что благополучно «откушала», свидетельствовал специ­фический запах, от неё исходивший. Но, нисколько не конфузясь, она продолжала монолог про то, что раньше была очень стройной, худенькой и здоровой, а теперь фигура портится и печень болит… Мимоходом поругала других батюшек, уличённых ею в грехах. А послать бы её куда подальше от храма да по лбу хлопнуть чем‑нибудь для убедительности, чтобы поняла, что сан священника приподнимает его над обычными людьми, поэтому панибратское обращение к нему недопустимо. Но отец Александр смиренно выслушивает монолог захожанки. А он затягивается, поэтому дерзаю прийти на помощь:

- Молитва и пост, дорогая. Потрудитесь для Бога, и он вам поможет. Вот, к примеру, видите, сколько ещё работы предстоит здесь, придите, помогите.

Дама воодушевляется:

- А сколько будут платить? Бесплатно?! Ну, уж нет, пусть Бог вначале мою печень вылечит!

- Увы,- вздохнул отец Александр, провожая взглядом наговорившуюся даму,- чем дальше от центра, тем тяжелее приводить людей к вере. Здесь, видимо, сильны советские предрассудки, которые не дают любви к Богу поселиться в сердцах людей… Но пресвятая Богородица милостива к нам, к этому многострадальному краю - она нам помогает и, я уверен, будет помогать. Ко­гда я сюда приехал, храмов в колониях вообще не было. А теперь есть везде. Несколько лет назад открыли храм во имя Новомучеников и Исповедников российских в Гидролизном посёлке (это в него мы заезжали два года назад).

- Трудно было с Большой земли переехать в отдаление?

- Очень трудно, непривычно. Но я сразу понял, что люди здесь нуждаются в духовном руководстве, а значит, здесь я нужен, как может, нигде в другом месте.

- Через порог тюрьмы вы, вероятно, тоже впервые переступили именно в Ивделе?

- Очень волновался, всё думал, какие же слова найти к сердцам тех, кто пре­ступ­ил закон. А оказалось: такие же люди, как мы, только более заблудшие, и каких‑то особых слов не нужно. Беседую с ними как с любым прихожанином, рассказываю о Христе, о его страданиях за нас, о разбойнике, который первым вошёл в Царствие Небесное, потому что искренне раскаялся, и эта милость даётся каждому. И, знаете, таких благодарных прихожан, наверное, не встретишь на воле. Многие, придя к Богу, меняют свою жизнь. Вот один пример: осуждённый за тяжкие пре­ступ­ления стал старостой прихода. Через православную газету познакомился с хорошей верующей женщиной. Она приехала к нему, и здесь же, в тюремной церкви, я сам их венчал. Сейчас он освободился. Живут хорошо, воцерковлённо, растят ребёнка. Подобных примеров много.

- Интересно, как называются храмы в тюрьме и почему?

- Имена выбирают сами заключённые, тех святых, кого больше всех почитают. Например, в колонии номер 62 первым приходским старостой был Андрей. Он попросил, чтобы храм носил имя его святого Андрея Первозванного. В треть­ей колонии решили назвать во имя Всех святых. Сейчас готовится к освящению храм во имя Царственных страстотерпцев.

Расставаясь, отец Александр диктует мне номер телефона Нины Сергеевны Новиковой, которая и историю Ивделя знает, и много занимается общественной работой, в частности, архивными поисками. А я прикапываю во дворе нового храма привезённые с собою саженцы клёнов: пусть растут в память о тех, кто был здесь замучен. Может, и мои предки здесь лежат…

Бывает со мною такое: скажу, не подумав, а потом, спустя время, доходит до меня смысл мною же сказанного, да так, что дух захватывает: может, не моя это мысль? Вот и в этот раз накопала на даче кленочков без всякой идеи,- может, пригодится, где в дороге посадить, очень красиво резные кленовые листья смотрятся на фоне храмов. Передала отцу Александру, а вот фраза о том, что, возможно, в Ивдельлаге были и мои предки, слетела с языка как‑то сама собою. Но чем дальше мы отъезжали от Ивделя в сторону Сибири, тем больше она занимала моё сознание. Дед Дмитрий по отцовской линии замучен где‑то в лагере на Северном Урале. Неизвестно, куда сгинул дед Николай по материнской линии, их братья Иван, Александр, Василий, другие предки, имена которых я даже не знаю…

Однажды я спросила маму:

- А как звали твоего деда?

Она ответила:

- Николаем, раз мама, твоя бабушка, была Николаевной.

- А твою бабушку?

- Не знаю.

- Как так возможно? - пора­зилась я,- что ты не знаешь даже имён твоих дедушек и бабушек?

Мама пожала плечами:

- А кто то­гда об этом нам, детям, говорил?

Её дальнейший рассказ - ключ к пониманию того, как вырубались родственные корни и рушились крепкие семьи, на которые издревле опиралось государство Российское.

Дед Николай был единственным в се­мье­ прадеда мальчиком, не пошедшим по стопам отца - священнослужителя: он вернулся с Первой мировой вой­ны кадровым военным с Георгиевскими крестами. Мужественно сражаясь с врагом иноземным, не смог противостоять врагу внутреннему, кадровым военным с Георгиевскими крестами отрёкся от своего попов­ского происхождения, вступил в партию. В селе Слудка Вятско‑Полянского района вместе с семь­ёй в середине три­дцатых годов проживал его брат Иван. Он, в отличие, от Николая, себе не изменил, ни на какую советскую службу не поступал, а кормился тем, что добывал на охоте и рыбалке. И был у него компаньон - также заядлый охотник и рыбак. В лесу на привале случился у них как‑то спор. Неважно о чём, важно, что товарищ бросил в сердцах:

- Ну, смотри, завтра за тобой придут!

И угроза сбылась…

Маме было то­гда восемь лет. Она запо­мнила дядю очень добрым человеком. Часто вместе с другими детьми она усаживалась возле него на лавочке и, наблюдая за тем, как он чинит рыболовные снасти или чистит ружьё, слушала его рассказы о животных, сказки о приключениях русских богатырей. Поэтому ко­гда однажды утром дядю Ваню выводили из дома вооружённые люди, племянница бросилась к нему с плачем, пытаясь, как могла, по‑детски удержать его:

- Куда вы уводите нашего дядю Ваню?! Он хороший!

Но вооружённый человек с жёстким взглядом, по‑видимому, начальник того конвоя, крикнул:

- Не сметь подходить к врагу народа!

И, оторвав ребёнка от «врага народа», швырнул так, что девочка, пролетев несколько метров, больно ударилась о землю.

- А папа,- вспоминала мама,- в это время рубил дрова во дворе, и не только не сделал что‑нибудь, чтобы помочь родному человеку, а вообще не оторвался от дров. Так и рубил всё время, ко­гда они выводили его из дома, вели по двору, а он даже ни разу не поднял от топора глаз, чтобы хоть так мысленно попрощаться навеки с любимым братом. Вот какой страх в людях сидел!

«Вечная память!» - возносят молитву верующие за усопших Богу! И в этих словах, по сути, заключается справедливость человеческого мира, ведь память о предках есть та основа, которая не даёт человеку забыть, что он, человек, ни при каких обстоятельствах, та связующая нить, которая, проходя из прошлого, укрепляет настоящее и обес­печивает будущее. У большевизма много пре­ступ­лений перед человечеством, но, пожалуй, самое тяжкое - это уничтожение Памяти. Может, поэтому мы до сих пор никак не можем определиться с российским путём, не зная, куда двигаться дальше, не видим дороги прямой, а всё трясёмся по ухабам, сваливаясь то в один кювет, то в другой…

Нефть в Западной Сибири нашли ещё до вой­ны, но только в шестидесятые, ко­гда чёрное золото Татарстана и Башкирии перестало удовлетворять потребность в нём страны, началась разработка неф­тяных залежей в Тюменской области. Вместе с другими первопроходцами сюда в 1966 году прибыли и мои родители. Им приходилось тяжело: жили в бараках, ели мёрзлую картошку, боролись с тучами гнуса,- без накомарника на улице дышать было невозможно, вязли в бездорожье. Мама рассказывала, как однажды в конце лета вышла с по­другой из бани, которая находилась в центре города. Пошли по деревянному настилу,- иначе двигаться по улицам было невозможно из‑за жидкой грязи, заполнявшей всё и вся с дождями. Подруга оступилась. Мама схватила её за руку, пытаясь удержать, но обе, потеряв равновесие, шагнули с настила и оказались по пояс в грязи.

Следы коварства сибирских дорог были видны повсюду ещё лет два­дцать назад. Помню, по дороге на один из вахтовых посёлков я спросила у спутника‑нефтяника, а что это за железные трубы и другие штуки торчат прямо из болота у обочины?

- А, это техника,- ответил он.- Тут как: только съехал с дороги, так всё, прощай, машина - водитель и не пытается её спасти - бесполезно, самому бы успеть выбраться, пока трясина не засосала…

С тех пор нефтяные деньги изменили этот край до неузнаваемости. По городским улицам цокают в модных сапожках модницы, абсолютно не опасаясь их запачкать. Мощные большегрузы колесят по просторам, особенно впечатляют итальянские - участие в нефтедобыче иностранцев также примета современности, но больше всего потрясают дороги, однажды мы как раз оказались свидетелями строи­тель­ства нового дорожного покрытия на трассе Советский - Ханты‑Мансийск, а позднее покатили по прямой как стрела ровной‑ровной дороге. Да в ней даже в кандалах было бы комфортно шагать - не только ехать на автомобиле: руль придерживаю одной рукой - идёт идеально, словно пущенный из лука. Проехали Советский, Югорск. Трасса стала похуже и загруженнее. Пошёл мокрый снег, но сцепление колёс с дорогой идеаль…но…е… Вдруг заднюю часть автомобиля бросает влево. Я не пугаюсь - наверное, наехали на камень, выравниваю, но машину вновь бросает, теперь уже передней частью…

А дальше наша надёжная лошадка, словно ужаленная, начинает выписывать на дорожном полотне жуткие кренделя, и это притом, что мы двигались в плотном потоке автомашин с той и другой стороны! Всё моё сознание было в те секунды занято одной мыслью: как остановить этот безумный пляс: вот нас выбросило на встречку и несёт лоб в лоб на красную иномарку. Я вижу лицо водителя, его округлившиеся глаза и руки, судорожно вцепившиеся в руль. Ни он, ни я не в силах что‑то сделать: расстояние между нами неумолимо сокращается. Но в роковую секунду чьи‑то руки разводят нас, то ли на метр, то ли на миллиметр. Иномарка проносится мимо, а нас выбрасывает поперёк дороги, потом снова на встречку. Не хочу больше бороться - эта мысль приходит внезапно, и я направляю автомобиль с дороги. Она врезается в придорожный столб, сносит его, два раза переворачивается, кувыркаясь с дорожного откоса, и… встаёт на колёса.

«…Что такое осень? Это небо под ногами…» - Шевчук, певший перед нашими скачками, продолжает петь и сейчас. Из капота растут деревья. До сознания доходят слова мужа:

- Все живы?

- Ах, да! - смотрю на него, на сестру, которая тоже ехала с нами.- Все.

Пробую завестись. Машина заводится. Отъезжаю назад.

- Осторожно,- командует муж,- там, ниже, ров.

Деревья, «выросшие» из капота, оказывается, остановили наше дальнейшее падение. Выхожу из машины, выбираюсь на дорожное полотно и сразу больно падаю,- оказывается, вся дорога представляет собой сплошное белое зеркало. Ни один из проезжающих большегрузов не берётся нас вытащить: обледенение - опасно. Потом кто‑то вызывает эвакуатор. Сверху смотрю на нашу машину - ни одного живого места: три стекла разбиты вдрызг, переднего бампера нет, вмятина на крыле, крыша продавлена, вся поверхность испещрена глубокими царапинами. А у нас ни синяка, ни царапинки! Слава тебе, Господи!

Оказавшись на скользком дорожном полотне, проехали совсем немного, как оно поразительно изменилось,- словно черту провели от сплошного ледяного катка до сухого асфальта. Позже мне объяснили: такая в здешних местах коварная осень - резкие перепады температур, а фронт холодного воздуха на открытых участках мгновенно вымораживает землю. Не большие это участки, но очень опасные. Видимо, в такой «туннель» мы и залетели.

В автомастерской ближайшего посёлка с ностальгически‑советским названием Пионерский мастер, принимая наш автомобиль, ободряюще кивнул:

- Это ничего. Вот в наш посёлок се­го­дня одну нашу семью привезли, тоже попали в аварию. Погибли все. Вам повезло…

Отрегулировать передние фары - заклинила электрика, заклеить целлофаном стёкла - всё, чем могли нам помочь местные умельцы. А дальше что? До дома больше трёх тысяч километров! В ожидании окончания работ мы сидели в комнате отдыха клиентов и прикидывали дальнейшую невесёлую перспективу,- хорошо, если в населённом пункте встанем, а если на пустынной трассе? В такой ситуации прежние планы - остановиться на обратном пути в Ивделе, придётся отменить. Но что, если Бог спас нас специально для этого? Что, если об этом молили его дед Дмитрий, дед Николай, братья их Иван, Александр, Василий, другие мои предки, имён которых я даже не знаю? Может, и они рвали на здешних рудниках жилы, падали на землю замертво? А сейчас с высоты своего мученического подвига взывают ко мне через десятилетия: Вспо­мни о нас…

- Конечно, мне батюшка говорил о вас,- защебетал женский голосок на том конце сотового эфира, ко­гда я набрала данный мне отцом Александром номер телефона.- Я, к сожалению, сейчас на работе,- голос принадлежал Нине Сергеевне,- работаю на газовой компрессной станции, так что смогу увидеться с вами только вечером, а вот с другими интересными вам людьми попробую свести прямо сейчас. Поезжайте в храм,- там бабушка Фотинья - внучка последнего ивдельского священника.

Бабушка Фотинья оказалось Светланой Николаевной Вилисовой, вполне ещё моложавой женщиной с округлым лицом и светлыми волосами, только‑только по­дёрнутыми сединой.

Мы сидим в помещении воскресной школы - небольшой комнате без окон,- видимо, ко­гда‑то служившей складским помещением. Большая русская печь занимает в ней чуть ли не четверть места.

- Что я могу рассказать о своём дедушке Иване Пор­фирь­евиче Попове, если ничего по­чти о нём не знаю? - сокрушается моя собеседница.- Всё время обращаюсь к нему мысленно: ну, хоть приснись мне, чтоб узнать, как ты выглядел, каким человеком был. Но его даже моя мама по­мнила по одному лишь детскому впечатлению, ко­гда глубокой ночью проснулась вместе с другими сёстрами и братьями (малыши спали на печке) и увидела в избе незнакомого бородатого мужчину. Испугавшись, заплакала: «Что это за дядька?»

Наверное, мама, моя бабушка, ей и другим детям о нём рассказывала, но много позже, ко­гда они все выросли, и об этом говорить стало не опасно. Помню, к нам часто приезжала тётка, сейчас ей сто два года, живёт в Адыгее. В молодости она очень хорошо играла на аккордеоне. Ко­гда собиралась вся родня, то пели песни, вспоминали деда, но я то­гда к их разговорам не прислушивалась - было неинтересно. А вот уже в девяносто седьмом году очень захотелось отыскать его следы, да куда там! Делала несколько запросов, на которые при­шли разные ответы: по одному, его арестовали 12 декабря 1937 года в Надеждинске, ныне город Серов, по другому - в Карпинске. Дали восемь лет лагерей, но отправили не сюда в Ивдельлаг, а на Тайшет,- даже не знаю, где это находится. Сообщили, что умер 30 мая 1938 года, был, якобы, похоронен в могиле под номером таким‑то, но её давно уже нет. Советовали не искать, мол, бесполезно. Простая отписка, чтоб не беспокоили мы ответственных людей, ведь по России таких сгинувших бесследно жертв много, а вдруг все их родственники захотят о них узнавать - хлопот не оберёшься. Проще написать - никаких следов от человека не осталось… Вот такая реабилитация наполовину…

По скудным сведениям, обрывкам человеческой жизни, се­го­дня, к сожалению, можно лишь строить догадки о последнем жизненном пути отца Иоанна. В три­дцатых храм, настоятелем которого он являлся много лет, закрыли. Видимо, руководство то­гдашней Екатеринбургской епархии отчаянно стремилось сохранить епархию и оставшимся на свободе священникам дать возможность пропитания. Поэтому ивдельский батюшка был переведён в действовавший ещё храм (позже он также был взорван) в Надеждинске. Причём в его приход входили и Карпинск, и другие населённые пункты на десятки километров от Надеждинска. Как добирался отец Иоанн до своей паствы по сибирскому бездорожью, ведь ни автомобильной, ни железной дорог ещё не было, уму непостижимо. Наверняка и свидания с семьёй были либо запрещены, либо ограничены, поэтому и побывал он в своём доме тайком. Очевидно, тот ночной его приезд в Ивдель, который запо­мнила мама Светланы Николаевны, стал прощальным…

Как жила семья после его ареста, можно не спрашивать. Жену, а после подросших детей не брали никуда на работу, а если и брали, то только по незнанию, и как узнавали, то поповцев выгоняли вон. Пытаясь выжить, продали все пожитки. К счастью, маме Светланы удалось устроиться в лагерное управление на должность машинистки с мизерной зарплатой и огромным объёмом работы. Уходила из дома рано, а приходила поздно, так что четверых её детей растила бабушка. Несмотря на то, что разговоров с внуками о поповском происхождении их рода она не вела, к вере всё же приобщила.

В шестидесятые Светлане Николаевне довелось поработать в дедовском храме, только в качестве… заведующей магазином. На месте икон разместились теперь прилавки с товаром и склад, там, где звучала неко­гда молитва, раздавалась ругань измученных очередями людей. И не было даже чувства, что стены‑то эти родные, не разыгрывалось воображение: вот там дед идёт с кадилом, а здесь молится, стоя на коленях.

- Ни о чём таком я то­гда не думала,- признаётся моя собеседница,- из ощущений больше всего по­мню постоянный холод, ведь здание‑то очень большим было, одной печи для обогрева не хватало. А потом начальник ОРСа распорядился разобрать его на дрова. И вот то­гда я чуть не заплакала: пора­зили брёвна, такие ровные, большие. Сверху светло‑серенькие, а внутри все оказались белые‑ белые, крепкие‑крепкие, аж звенели. Да, такой лес ещё бы лет сто простоял, если не больше! Сгорел в печах… В девяносто четвёртом году мы стали возрождать ивдельскую православную общину, Приехал батюшка, и мне захотелось окреститься в церкви. Хорошо запо­мнила ту службу: всё время проревела, слёзы лились и лились без перерыва потому, что душа‑то грешная. И сейчас, если к иконам подойду и от души помолюсь, так слёзы сами из глаз и хлынут…

Экскурсия началась у того мемориального комплекса погибшим в Великой Оте­че­ственной вой­не, что привлёк внимание во время первого проезда по Ивделю: скорбящая фигура женщины на фоне стены с именами. Федеральная трасса, разрезая город, доходит до центральной её площади, огибает справа. А на возвышенности широко, как и подобает северным городам, основанным на добыче чего‑то очень нужного и ценного, расположилась центральная площадь. Ко­гда‑то в начале восемна­дцатого века основатели города князья Всеволожские в самой красивой точке местности на возвышенности, на фоне горного хребта, поросшего роскошным хвой­ным лесом, огибающим поселение и надёжно закрывающим его от холодных северных ветров, поставили храм. Тот самый, в котором служил священник Попов, а его внучка заведовала магазином, тот, что сгорел в печах. Его изображение сохранилось на старинной гравюре: архитектурой напоминает только что построенный новый храм, только огромный, белый с высокой колокольней и большими куполами. На фоне остальных строений выглядит скалой. В нём хранился список легендарной Аболатской иконы Божьей матери. Также чудотворный. С нею жители всей округи ежегодно обходили крестным ходом город и окрестности. То­гда казалось, что так будет все­гда…

Се­го­дня на месте храма - городской клуб. Его архитектура указывает на то, что возведён он был в сталинские годы по всем правилам строи­тель­ства той эпохи: каменное двух­этаж­ное здание с псевдоантичными чертами, лепниной на фасаде, колоннами при входе, мощными дверьми. Очень любил вождь народов этот стиль в архитектуре, видимо, сравнивал себя с римскими завоевателями мира. Вон и растительный орнамент, венчающий колонны, похож на венок победителя. Он также должен был говорить постороннему о том, что места здешние богатые, а всяку входящему давать ощущение причастности к тем богатствам и чувство безмерной гордости за это. О том, что очаг культуры занял место очага духовности, теперь можно узнать лишь по сиротливо приютившемуся сбоку православному кресту из чёрных железных труб. Полустёртая табличка на нём гласит, что храм был построен в 1853 году во имя Преподобного Никиты. Храм подняли за один год!

Ещё правее - бюсты Героев Советского Союза на каменных постаментах.

- Это Аллея Славы,- ведёт меня спутница и устрои­тель­ экскурсии Ирина Майструк.- Сейчас уж, конечно, их никого в живых нет, а вот в детстве нас, школьников, водили в гости к Бабкину. Простой дяденька был, доб­рый и очень больной,- они ведь все израненные вернулись с фронта…

Ирина Майструк - первая, кого я встретила в тот раз, ко­гда зашла в церквушку - бывший хозяйственный магазин, чтобы узнать номер телефона священника. Черноволосая кареглазая женщина чистила аналой. И пока она, оставив работу, по моей просьбе во­зилась у маленькой конторки в помещении церковной лавки, отыскивая и записывая для меня нужные цифры, я объясняла, почему мне захотелось остановиться в их городе: ещё не зная о лагерном его прошлом, почувствовала великую скорбь…

Женщина вскинула на меня удивлённый взгляд:

- Вы первая, кто сказал то же, что чувствую и я,- видимо, наша земля, пропитанная человеческим горем, источает такую энергию. И современная тюрьма - тоже не светлое место. Отпечаток, который она накладывает не только на тех, кто там сидит, но и на тех, кто там работает - чувствуется: они и грубее, и матерятся. Но ко­гда я об этом кому‑то говорю, меня обязательно одёргивают, мол, глупости, мистику какую‑то придумала.

И вот мы встретились вновь. Ирина ведёт меня по площади, комментируя: напротив клуба новое здание краеведческого музея в виде бревенчатой избы. Скоро, наверное, откроется. В него переедут все экспонаты из старого музея, рассказывающие о жизни аборигенов: народов ханты, манси, вогулов и о жизни русских первопроходцев - их одежда, предметы быта, орудия труда, охоты. Именно здесь было основано первое за Уральским горным хребтом русское поселение, открыт Ермаком путь с центральной России. Через реки Вишен, Лозьва он вёл далее в Сибирь. Здесь работала мастерская по изготовлению и ремонту лодок, на которых перево­зили товар в Тобольск, Тюмень. Была построена деревянная Троицкая церковь. В восемна­дцатом веке берега реки Ивдель были вотчиной князей Всеволожских. После обнаружения золотых приисков началась промышленная разработка.

Я слушаю моего гида, послушно поворачивая голову то вправо, то влево, и мне не только нравится увиденное,- я чувствую, как влюб­ляюсь и в эту площадь, и в эти зелёные горы, слившиеся с городским пейзажем настолько тесно, что кажутся его составной частью, и в его жителей. С Ириной мы, в общей сложности, знакомы всего каких‑то часа два, а она уже накормила меня завтраком, устроила экскурсию по родным местам и предложила ночлег! Ну, скажите, в какой сытой Европе есть такие люди?

- А он куда зовёт? - киваю на каменного истукана: Ленин, застывший посередине площади, указывает куда‑то поднятой рукою,- не на золотые прииски?

- Может быть,- смеётся моя спутница,- но золото действительно, говорят, было где‑то там, в верховьях реки. Но как бы кто ни относился к советскому прошлому, а памятники свои мы бережём. Во многих городах страны Ленина скинули, а мы, видите, даже подремонтировали его, покрасили и, что удивительно, наши голуби тоже его уважают: садясь на него, не гадят.

А что если нам пойти да посмотреть, куда показывает Ильич? И мы переносим свою экскурсию за город, на берега Ивдель‑реки.

Слово «зона» вошло в сознание Ирины в раннем детстве с разговорами взрослых. Где работает сосед военный? В зоне. Где мама получит «отоварку»? В зоне. Где случилось ЧП? Тоже там. Но столк­нуться с зоной девочке пришлось лишь однажды, и эта случайная встреча перевернула её мировоззрение навсе­гда.

Мама работала в посёлке Полуночный - там базировалась одна из составляющих Ивдельлага. Летом несколько семей нанимали вскладчину автобус и отправлялись в тайгу за ягодами. Всю дорогу пели песни. Запевала тётя Люба - большая красивая женщина с мощным голосом. Обычно ехали до посёлка Щипичный. Тамошние жители все работали в леспромхозе. Брёвна сваливали прямо на берег, так что к весне их скапливались целые горы. А в половодье поднявшаяся вода их захватывала и сплавляла вниз по течению: способ сплава не лучший, много брёвен тонуло. Леспромхоза давно нет, но на дне реки до сих пор, говорят, остались целые залежи леса. И в этом посёлке жили военные, работавшие на зоне. Для их домов отбирался лучший лес.

- Во‑от такие брёвна,- Ирина прочерчивает в воздухе круг диаметром сантиметров сорок‑пятьдесят.

Однажды, отъехав от Щипичного, команда ягодников остановилась возле странного места. Забор с обрывками колючей ржавеющей проволоки, распахнутые, такие же проржавевшие, ворота. Ирине было то­гда лет трина­дцать, и она, как и любой ребёнок в этом возрасте, была любопытна, поэтому, забыв мамино предостережение не соваться никуда без разрешения, заглянула за приоткрытые ворота и увидела ряд бараков, собранных из отходов лесопереработки: тонких частей брёвен, негодных для строи­тель­ства, так называемых хлыстов. Они были собраны в тонюсенькие стены, как будто наспех, местами совершенно не примыкали друг к другу, оставляя щели. По всему было видно, что строили бараки наспех, как попало.

- Что это за посёлок? - спросила девочка у взрослых.

- Эта женская зона была,- ответила мама,- для политических…

Вначале Ивдельлаг со­зда­вался именно как женский лагерь для политических заключённых. Надо ж было куда‑то девать дам из «бывших», жён, дочерей священников, кулаков, уже арестованных коммунистов. Подобной тюрьмы не было до сих пор нигде в мире, и советская власть своё ноу‑хау успешно апробировала в Приполярье. Для этого наспех была расчищена площадка в тайге, собраны бараки. После смерти вождя зона закрылась и постепенно разрушалась.

- Я была потрясена,- делится тем детским впечатлением Ирина,- никак не могла взять в толк - взрослые мужики‑военные, живущие в утеплённых по всем правилам зимовки избах из огромных брёвен, и то жаловались, что замерзают. А женщины, многие прибыли из мест, где и зимы‑то настоящей не бывает, жили в этих продуваемых и промерзающих хибарах. И не просто жили, а ещё и работали полураздетыми! Однажды я увидела и одежду, которая им выдавалась - тоненькая телогрейка без воротника и шапки, сапоги из какой‑то клеёнки. Представляете - и голова, и горло открыты, если нет платка - воспаление лёгких при наших морозах и ветрах обес­пе­чено сразу!

Большее время года небо над нами пасмурное. Меня с детства это тяготило - всё думала: ну почему у нас такая серость непролазная? То­гда я не соображала почему, а теперь, кажется, поняла: ведь по этой дороге, по которой мы ездили за ягодами, везли заключённых политических, по сути, совсем невинных людей. Позже стали привозить и урок, но не в этом суть, а в том, что эта дорога, как и вся наша земля, впитала тонны человеческого горя, злобы, обиды, ведь их везли на смерть. Такое чёрное место, чтоб освятить, сотни лет надо перевешивать добрыми делами, отмаливать…

Ирина - коренная ивделька, а её родители познакомились в Пермской коммуне. По своей воле или насильно их туда занесло, неизвестно, но коммунное жильё надоело, и они сбежали на родину невесты, где и поженились. От Ивделя в сторону посёлка Полуночный (ещё одно место дислокации военной части) на 103‑м километре стоял посёлок, который так и назывался - 103‑й километр. Там был клуб, где работала и жила вместе с другими детьми Иринина бабушка. Туда в маленькую комнатёнку вернулся с вой­ны и дед. День его возвращения пересказывается теперь в Ирининой семье­ как одна из самых удивительных, радостных страниц истории рода.

В тот день бабушка, как обычно, мыла полы, принялась за сцену, вдруг дверь в зрительный зал распахивается и в дверях появляется муж! Она от счастья забыла про всё на свете. Побежала прямо в зал и шагнула вниз, а сцена‑то была высокая. Каким‑то чудом дед успел подбежать и вытянуть вперёд руки, на которые и упала любимая женщина, опоздай он хоть на секунду - увечья ей было не избежать.

А потом потянулись послевоенные будни с извечным вопросом: как накормить семью? Бывшего фронтовика устроили заведующим продовольственным складом. Повезло? Э, нет, это только потом, в застойные времена, товарищ завсклад был уважаемым человеком, потому что обрастал дефицитом. Единственное благо, что имела семья от «блатной» должности - только возможность оттоваривать все карточки. Продуктов на складе не хватало даже на то, чтобы обеспечить мизерным продуктовым пайком всех жителей. Но всё равно семья голодала, поэтому продавали носильные вещи, мебель, посуду. Как тяжко приходилось другим людям, не имевшим возможности даже «отовариться», нетрудно представить… Положение улучшилось только после того, как в пригородной зоне стали разрабатываться сельскохозяйственные поля. Несмотря на суровый климат, короткое лето, здесь с успехом выращивали картофель, свёклу, морковь, лук. Для прокорма скотины засеивали ячменем поля. Се­го­дня сельское хозяйство, как и другое кормящее город производство, ушло в мир иной… Капиталистический, конечно же - супермаркетов «Магнит» только я видела два! Добрался‑таки флагман современной российской торговли и до этих мест столь отдалённых. Спор между ударниками капиталистического и социалистического труда закончился не в пользу последних.

Выйдя за город, мы спускаемся на дно «котла», образованного из горных хребтов по обеим сторонам и столпов впереди - отвесных голых скал. Оттуда с вечно ледяных вершин несёт свои воды людям Ивдель. За свою многовековую жизнь река несколько раз меняла русло. Говорливая старушка: перекатываясь на порогах, эмоционально, на всякие тона рассказывает о чём‑то. Может, о том, как в стародавние времена жили здесь тихие и мирные люди, кормившиеся рыбалкой, охотой, разводившие оленей. Очень уважительно они относились к ней, как к родной матушке - рыбы и зверья на её берегах брали ровно столько, сколько необходимо было для того, чтобы насытиться и одеться. А потом при­шли другие люди и стали рыть землю. Глупые, они не знали, что настоящее богатство не жёлтые блестящие камни, а природа этого края: дикая, суровая, но щедрая и прекрасная. Но им было этого мало - хуже хищника рвали плоть земли, отравляли воды. Перед войной скалу, что примыкала к реке с левой стороны, стали взрывать. Образовавшийся щебень использовали для прокладки дорог, в частности, к аммональному руднику. Кучка выцветших брёвен на том берегу, оказывается, ни что иное как остаток крепкого неко­гда моста, через который выво­зили породу (аммоний используется в производстве взрывчатки). Температура в «котле» на несколько градусов выше городской - это из‑за скал, надёжно закрывающих территорию от студёного коридора. Весной листья на деревьях здесь распускаются раньше. А до взрыва скалы, рассказывали старожилы, было ещё теплее.

Для моей спутницы эта прогулка привычна - ко­гда были маленькими её дети, они любили гулять здесь перед сном. Сыновья выросли и уехали, как и другая ивдельская молодёжь, в Екатеринбург. Но для меня здесь всё в диковинку. Как не похожа здешняя природа на нашу среднюю полосу: мягкую, женственную! Но и эти сосны с выползшими к дороге жёлтыми змеями‑корнями, и звонкая чистейшая вода, и камни завораживают своей суровой красотой. Не могу пройти мимо валунов. Словно рассыпавшиеся бусы щеголихи‑великанши, они лежат здесь повсюду, радуя глаз разнообразием цветов, форм: серо‑голубые, терракотовые, малахитовые… Вот этот, например, весь состоит из чёрно‑жёлтых полос, видимо, так спрессовался вулканический пепел с песком, а этот плоский сверху, совсем как стол. Всматриваться в «столешницу» можно долго, как в звёздное небо: на тёмно‑зелёном фоне рассыпаны чёрные, жёлтые искры и распустились диковинные серебристо‑зелёные цветы… Приглядишься - да это же мох так причудливо обосновался здесь! Такие же валуны легли в воде, перекрывая её течение порогами. А на них примостились птицы, толстенькие, словно курочки, но в тёмно‑серых фраках. Сидят на камнях средь воды недвижно. Тельца такие круглые, что крылышки на них не заметны. И головки маленькие‑маленькие с длинными чёрными клювами.

- Эти птички водятся только у нас,- удовлетворяет мой интерес попутчица,- могут часами сидеть в ожидании добычи, а как только рыбка подплывёт поближе к камню, так молниеносно бросятся в воду и зацепят острым клювом.

Названия ивдельских пород рыб я тоже услы­шала впервые. Запо­мнился хариус. Это такая небольшая серенькая рыбка, в воде совсем прозрачная. Очень вкусная. Увы, не только попробовать, но и увидеть хариусят‑мальков не удалось: промышленные разработки нанесли окружающей среде непоправимый урон, ценные породы рыб и зверей сейчас в этих местах - редкость.

На обратном пути Ирина склоняется над кустиком из пушистых зелёных росточков. Оказывается, это проросшая кедровая шишка.

- Лежала, лежала, может, лет пять,- авторитетно заявляет она,- а потом при благоприятном стечении обстоятельств проросла, аж пятна­дцатью кедрятами. Им года три. Такие маленькие? Да, кедр растёт долго, несколько человеческих жизней…

В читальный зал Ивдельской биб­лио­теки я вошла, едва отдышавшись,- Нина Сергеевна предупредила: Феликс Яковлевич - человек военный, непунктуальности не терпит. В мягком кресле сидел пожилой мужчина с проницательным взглядом тёмно‑карих глаз из‑под кустистых бровей. Феликс Яковлевич Соломонович - местная знаменитость, автор восьми книг об истории Ивдельлага. Сюда пятилетним ребёнком он прибыл вместе с мамой во время вой­ны. Но вначале, спасаясь от оккупации, они бежали из его родного Сталино (Донецк) в Пятигорск. Вскоре враг дошёл и до этих лермонтовских мест. То­гда молодая женщина вместе с сыном отправилась с Северного Кавказа на Северный Урал к мужу. К этому времени он отбыл свой срок заключения и жил на поселении.

- То­гда всё по кругу шло,- объясняет мой новый знакомый,- сначала ты сажаешь и расстреливаешь, потом тебя сажают и расстреливают. Папа был членом тех самых троек, а потом восемь лет лагерей дали и ему. Но,- предупреждает,- чтоб вы знали: перед Сталиным я преклоняюсь! Он много сделал для страны, хотя провалов было много. Расстрельные списки подписывал не он, а Каганович, Микоян, Ежов, другие видные деятели партии, и больше всех старался Хрущёв! Такой пример: получив распоряжение о составлении расстрельных списков на двести пятьдесят человек, он запросил у высшего руководства вдвое больше!

Коммунист Соломонович остался верен своей партии и советской идее в целом - они, по его словам, дали ему много: девять правительственных наград, звание полковника. По крайней мере, честно и потому вызывает уважение. Приходилось видеть случаи тяжелее, ко­гда, например, бабушка - сельская жительница, стоя пред иконами, чуть ли не божится: «Сталина бы сюда, вот то­гда‑то порядок был бы». Так и хочется крикнуть: «Побойтесь Бога сатану призывать!» Или городская дама с высшим образованием, недавно узнавшая о судьбе отца‑врача. В архиве она прочитала материалы его допросов. Человека мирной профессии, арестованного только за то, что он по на­цио­наль­ности был поляком, избивали, практически без перерывов, добиваясь выдачи «сообщников по контрреволюционной деятельности». Рассказ она подытоживает словами: «Все равно Сталина уважаю. Он был умным, а отец,- что ж, лес рубят - щепки летят». Или с экрана телевизора писатель с распиаренным именем заявляет на всю страну о гениальности генералиссимуса, который остановил наступление врага в Сталинграде не умом и талантом, а числом,- заткнув, как тряпкой, телами тысяч бойцом своей армии, среди которых был и его родной сын!

Заградительные отряды и прочая жестокость, говорят сторонники железной руки, была оправданна. Я ничего не понимаю в военной науке, но примеры героической истории моего народа дают мне право утвер­ждать, что в той страшной вой­не мы победили не благодаря жестоким мерам, а вопреки им,- скажите, кто заставлял русских мужиков‑холопов брать в руки вилы и идти на оккупантов в 1812 году? Партизанская вой­на, та, что была поднята народом, как говорят военные историки, впервые произошла именно в России. В крепостной, рабской России! Какой заградительный отряд стоял за спиною костромского крестьянина по фамилии Сусанин, Оте­че­ства ради не пожалевшего ни себя, ни врагов? А Дашу Севастопольскую кто держал на мушке? Кто сидел за спиною в самолёте у Гастелло? Толкал на дзот Матросова? Нет, господа‑товарищи,- на высшее проявление патриотизма щепки и тряпки не способны! И не из‑за «дальновидной» ли политики вождя народов армия, промышленность, в том числе военная, потеряли спе­циа­листов перед самой войной? И кто знает, может, если бы заградбойцы вместо того, чтобы стрелять в спину своим сооте­че­ственникам, встали бы с ними в ряд, от них было бы больше пользы?

Конечно, Сталин сам никого не пытал и не расстреливал, но он вместе со своими соратниками создал демоническую машину смерти, приводившуюся в действие страхом человеческим за свою жизнь, за жизнь своих близких. Иначе мой дед, георгиевский кавалер, не раз смотревший в глаза смерти на полях сражений, не пошёл бы в услужение к власти, которая растоптала всё, что было ему свято с детства. Но, продавши душу дьяволу, человек лишь на время обретает покой - всё равно конец его ждёт печальный. Дед Николай Георгиевич сошёл с ума, был отправлен в больницу для буйнопомешанных и сгинул навечно…

Очевидец рассказывает, как во время доклада Хрущёва из зала съезда кто‑то крикнул: «А вы‑то, коммунисты, куда смотрели?» Хрущёв прервал речь и уставился в зал: «Встаньте, кто это сказал!» - грозно крикнул он, буравя глазами ряды. Но зал замер.- «Что? боитесь? - продолжал первый секретарь.- Вот и мы боялись!»

Страх заползал под кожу людей, проникал в самый мозг. Он и се­го­дня, уже на генетическом уровне, передан потомкам.

Эта поездка, забегаю вперёд, запо­мнилась ещё одной удивительной встречей. Проезжая Серов, захотелось зайти в храм на центральной площади. Местные жители рассказали, что в три­дцатые он был взорван, а в наши дни восстановлен по старому образу. На выходе меня остановила женщина и, протягивая две конфеты, попросила:

- Помолитесь за мою маму, се­го­дня день её кончины. Помяните Наталью. Она была очень чистым человеком. Никого нико­гда не обидела и много страдала. Сюда её семью пригнали из Татарстана, место такое там есть Билярск. Не были они богатыми, просто корову имели. Всё отобрали, мужчин расстреливали, многие умерли по дороге, здесь от голода. Мама всю жизнь мечтала побывать на родине, но даже ко­гда была реабилитирована и могла переехать, то всё равно боялась побывать там даже в отпуске.

Я, удивляясь совпадению, захотела побольше узнать о тёзке‑землячке и предложила:

- А давайте я напишу о вашей маме.

Случайная знакомая отшатнулась от меня, замахала руками:

- Что вы? Не надо! А вдруг те времена снова настанут и мне этот разговор с вами припо­мнят?

В студенческие годы я познакомилась с ребятами из поискового отряда. Во время каникул они ездили на места боёв Великой Оте­че­ственной, находили останки советских воинов, возвращали им имена. Так вот, они сказали по секрету, то­гда говорить об этом можно было только так, что у каждого останка солдата они находят мусульманский шамаил, либо православный крестик, иконки. Зачастую вместе с партбилетом. Не бывает атеистов в окопах под огнём! В самые страшные испытания Россия всё же вспоминала о Боге, и он сохранил страну!

Время всё дальше уносит от нас живых свидетелей тех событий, и скоро уже никто не сможет рассказать нам о нём как очевидец. Именно это заставило кадрового военного сесть за пыльные архивные полки, взяться за перо:

- Молодые должны знать,- говорит Феликс Яковлевич,- в каком месте они живут, и гордиться своей малой родиной. Вся моя семья: и мама, и брат, и жена всю жизнь проработали на зоне. Я опоздал с писанием лет на три­дцать, многого уже не найти даже в архивах, а людей тем более. А здесь было много событий, Ивдель занимал важное место в экономике страны. Наше Управление, например, ко­гда‑то грузило двести вагонов леса в сутки! Мы оказывали существенную помощь в Спитаке, ко­гда там произошло землетрясение, восстанавливали Чернобыль. Лесозавод силами заключённых пилил полторы тонны пиломатериалов в сутки, занимал ведущее место в системе МВД СССР. В мае сорок второго, ко­гда наша семья прибыла сюда, здесь было более пятидесяти тысяч человек населения, около пяти десятков колоний. В три­дцатые годы зона стала градообразующим предприятием, а затем в Ивделе стали развиваться другие предприятия: гидролизный завод, автотранспортное предприятие, сов­хоз. Ивдельлаг - конечно, место скорби, личная трагедия, страдания тысяч ни в чём не повинных людей, составлявших, без преувеличения, цвет наций. У нас сидели высокообразованные люди, заложившие основу культуры, духовности края… Если б не они, то здесь до сих пор не было бы ни культуры, ни медицины, ни образования, ведь Ивдель до зоны был просто поселением, затерянным в глухой тайге.

У нас был клуб имени Дзержинского, такой просторный, что в него запросто заезжала грузовая машина, В нём, деревянном, была механическая движущаяся сцена. Пел солист Большого те­атра Дмитрий Головин, играл оркестр под управлением легендарного композитора, одного из родоначальников советского джаза Александра Варламова, причём оркестр из девяноста человек не помещался на сцене, и все музыканты были профессио­налами, имели имена в мире музыки. В сороковые годы здесь были поставлены «Баядера», «Марица», «Вольный ветер» и другие оперетты. Декорации, костюмы артистов смотрелись роскошно, хотя сшиты и расписаны были художниками‑зеками из… обычной марли.

Мама рассказывала, что во время вой­ны к самому авторитетному гинекологу Ленинграда Цацкину, осуждённому по доносу, приезжали женщины, от которых отказались все врачи. Он оперировал и лечил их в условиях Ивдельлага, и они все уезжали от него здоровыми.

Трудармейцы были корейцами, китайцами, представляли другие нацменьшинства, но в основном состояли из поволжских немцев. После того, как их выселили из Поволжья, в Сибири разбивали семьи. В условиях вой­ны резко возросла нужда в рабочих руках, поэтому здесь, в Сибири, через военкоматы их призывали в Трудовую армию. Положение трудармейцев было ещё хуже, чем заключённых. Они подчинялись нашему Управлению, но командовало ими рудоуправление на посёлке Полуночный. Одним словом, обо всём сразу не расскажешь, хотите узнать об истории Ивдельлага больше - читайте мои книги.

Я, последовав совету, купила последнюю книгу моего собеседника «Ивдельлаг: от первого до последнего дня», основанную только на беспристрастных документах. Колоссальный труд! Низкий поклон автору‑коммунисту за столь Богоугодное дело. Перескажу кое‑что из этой книги: читайте, как сказал Феликс Яковлевич - и всё поймёте.

В начале 1918 года решением Совнаркома вместо Главного тюремного Управления был со­здан Центральный карательный отдел.

В советских исправительно‑трудовых учреждениях появилось такое понятие, как трудовая земельческая колония. Первая из них была образована уже в 1918 году под Москвой. В 1919 их уже стало семна­дцать, а в 1924‑м - сто два­дцать.

Согласно «Уставу для лишённых свободы» от 12 августа1919 года осуждённых поделили на четыре разряда: испытуемые, исправляющиеся, образцовые, штрафники. Вскоре ввели пятый разряд для заключённых, к которым не допускали послаб­ления режима содержания.

В условиях недостатка материальных и финансовых ресурсов требовалось удешевить рабочую силу. В ноябре 1929 года Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров принимают решение, по которому осуждённые, приговорённые к лишению свободы до трёх лет, могут отбывать срок наказания в исправительно‑трудовых колониях важнейших строек страны.

После принятия 5 сентября 1918 года постановления Совнаркома РСФСР «О красном терроре» декретом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 23 марта 1919 года создаются концентрационные лагеря Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и лагеря принудительных работ НКВД. К ноябрю этого года был организован два­дцать один принудительный лагерь, в них содержалось шестна­дцать тысяч заключённых. В 1920 году их стало уже восемьдесят четыре с пятьюдесятью девятью тысячами осуждённых, а на следующий год - уже около ста тысяч заключённых находились в ста два­дцати восьми лагерях.

В 1920 году на Соловецких островах открывается первый лагерь для врагов Советской власти.

17 мая 1921 года согласно приказу по милиции Респуб­лики под № 90, подписанному главкомом Каменевым, а также Лебедевым и Даниловым, должны были открыться шестьдесят два новых лагеря.

В конце лета 1922 года места заключения передаются в ведение НКВД. В 1929 году создаётся система исправительно‑трудовых учреждений, которая должна была стать не только самоокупаемой, но и доходной. Их организация была выгодна ещё и тем, что в отличие от наёмных работников для заключённых не требовалось создавать надлежащие социально‑бытовые условия, не нужно было заниматься их перевозкой к месту работы.

27 июня 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление об использовании труда заключённых, в котором особо подчёркивается, что исправление осуждённых должно проводиться только через труд.

13 июня 1939 года объявляется новое название Главка - Главное управление исправительно‑трудовых лагерей и колоний НКВД, сокращённо ГУЛАГ. По разным оценкам, через систему ГУЛАГа прошли от пятна­дцати до восемна­дцати миллионов человек. В годы его расцвета в нём было тысячи отделений, лагпунктов, комендатур. Так, в три­дцати тысячах мест лишения свободы одновременно содержалось до пяти миллионов осуждённых. Они строили Беломорско‑Балтийский и Волго‑Донский каналы, все гидроэлектростанции, БАМ и города Комсомольск‑на‑Амуре, Воркуту, Норильск, Новокуйбышевск и другие… Начиная с 30‑х годов, в СССР действует разветвлённая сеть исправительно‑трудовых лагерей, интегрированных в экономику страны. На 1 марта 1940 года в пятидесяти трёх лагерях страны действовали четыреста два­дцать пять исправительно‑трудовых колоний, кроме того, пятьдесят для несовершеннолетних.

В конце 1941 года по приказу наркома обороны начали создаваться фильтрационные лагеря. Проверку в этих лагерях в течение трёх месяцев проходили не только бывшие военнопленные, но и вышедшие из окружения граждане, подозреваемые в измене Родине, лица призывного возраста, проживавшие на территории, занятой противником.

В 1945 году этим же наркоматом были организованы сто лагерей для приёма репатриируемых советских граждан из районов, освобождённых союзническими войсками.

Перед самой смертью Сталина было принято решение об увеличении количества мест в лагерях и тюрьмах.

ГУЛАГ по инициативе Хрущёва ликвидировали лишь в 1956 году. Однако пришедшие на смену ГУЛАГу организации, учреждения и объединения практически, изменяли только название. Разве можно было обойтись без подразделений, производивших трина­дцать процентов продукции на лесозаготовках от общего объёма по стране, с использованием дешёвой рабочей силы? Промышленность ГУЛАГа охватывала семна­дцать отраслей, выпускавших по плану 1940 года товарной продукции на 2659,5 миллиона руб­лей. Наиболее крупными производителями в ГУЛАГе были лесозаготовительная, деревообрабатывающая, текстильная, швейная, горно‑металлургическая, металло­обрабатывающая, машинострои­тель­ная, а также рыбная и топливодобывающая промышленность.

Совет Народных Комиссаров в постановлении о красном терроре предоставляет право ВЧК помещать классовых врагов в места заключения или расстреливать. В инструкциях по проведению террора В. И. Ленин писал: «Ищите людей потвёрже…»

Одной из таких «твёрдых» была Розалия Залкинд‑Землячка. Она была направлена в Крым секретарём обкома партии. В то время там свирепствовал голод. А спецотряды, заходя в дома, забирали последние запасы еды и одежду. При деятельности Землячки в Крыму без суда и следствия за три месяца жертвами стали пятьдесят три тысячи человек, из них было более двена­дцати тысяч расстреляли. Кстати, Землячка была первой женщиной, награждённой орденом Красного Знамени.

Постановление ВЦИК Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов от 2 сентября 1918 года превращало Советскую респуб­лику в военный лагерь. Вводилась всеобщая трудовая повинность. Уклонение считалось дезертирством и грозило отправкой в лагерь. Самые ранние из наиболее массовых политических репрессий советской власти относятся к 1917 - 18 годам и времени Гражданской вой­ны. Их масштабы до сих пор достоверно не установлены.

Ещё в начале 1930 года комиссия Политбюро ЦК ВКП(б), возглавляемая Молотовым, разрабатывала план выселения сотен тысяч «кулаков» в районы Крайнего Севера и Северного Урала. Акция была запланирована на вторую половину зимы того же года.

30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление о мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в связи с массовой коллективизацией.

За 1934-35 годы было арестовано двести пятьдесят тысяч человек. После февральско‑мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года началась плановая работа по уничтожению людей. Все регионы страны получили разнарядки на аресты граждан, которых разделили на две категории. Из первой арестованных необходимо было немедленно расстреливать, из второй - давали срок отбывания в исправительно‑трудовой колонии от восьми до десяти лет…

С 1922 года утвер­ждались несколько уголовных кодексов, в которые неоднократно вносились изменения и дополнения, причём во всех фигурировали «политические» статьи, но под разной трактовкой. 58‑я статья была введена в 1926 году и просуществовала более три­дцати лет. По ней за «пре­ступ­ления против государства» можно было привлечь абсолютно любого человека.

В марте 1930 года в район Ивделя было направлено 5108 раскулаченных переселенцев для работы на лесозаготовках. По докладу Уральской областной прокуратуры, среди привезённых до трёх четвертей были больные, инвалиды, старики в возрасте от восьмидесяти до восьмидесяти пяти лет. Сорок процентов составляли дети переселённых родителей.

За этим этапом последовали другие…

Создание трудовых армий в России ещё в 1918 году пропагандировал Лев Троцкий. По сути дела, уже то­гда военный министр предлагал превратить страну в концлагерь.

К зиме 1942 года в ссылку отправили миллион двести тысяч немцев, восемьдесят процентов проживавших в СССР. Два­дцать процентов немцев находились в армии, но и они были оттуда в скором времени отозваны и высланы в трудармию.

С начала 1930 года до смерти Сталина, по данным общества «Мемориал», подверглись высылке и лишились своей малой родины пятна­дцать народов и более сорока народностей, в общей сложности 2 753 356 человек.

По справке, подготовленной Н. С. Хрущёву на 1 февраля 1954 года, с 1921‑го по февраль 1954‑го за «контрреволюционные» пре­ступ­ления было осуждено 3 777 380 человек. Из них 642 980 приговорили к расстрелу. По распоряжению высшего начальства лиц, осуждённых по этой статье, нельзя было привлекать ни к каким другим работам кроме как с пилой, топором, кайлом и тачкой. А ведь среди этой категории заключённых было много высококлассных спе­циа­листов, среди них в Ивдельлаге - пятьдесят два инженера, сто два­дцать семь технологов, сорок агрономов, одинна­дцать лесоводов. И их помощь в организации лагеря была бы бесценна. Некоторые начальники подразделений лагеря всё же нарушали приказ и назначали этих спе­циа­листов на «привилегированные» должности.

В 1965 году заключённых по политическим статьям в Ивдельлаге уже не было. В лагере содержались осуждённые за кражи и хищения, хулиганство, разбой, умышленное убийство, изнасилование, бандитизм и другие уголовные пре­ступ­ления. Их число из года в год увеличивалось.

На ступенях крыльца Управления «Тюменьтрансгаз», что базировалось в Югорске, сидела девушка и горько плакала. К ней подходили прохожие, но, узнав о причине слёз, только разводили руками: оказывается, девушку после выпуска из института по специальности «техник‑электромеханик предприятий нефт­яной и газовой промышленности» «распределили» в Ивдель. Приехала с Украины и сразу отправилась просить высоких начальников вместо зековского города послать её на работу в другое, более приличное место, но там ответили: в других местах вакансий нет.

Так что Ниночке Ротаенко, так звали ту выпускницу, ничего не оставалось, как покориться судьбе:

- Что ж, поеду к бандитам,- вздохнула она и отправилась на железнодорожный вокзал. Прибыв в пункт назначения, девушка осмотрелась, но не заметила ни одного бандита, а вот горы, чистая речка, хвой­ный лес, обступивший Ивдель со всех сторон, захватили её воображение так, что при первой же возможности она сходила в поход, поднялась по столпам и сплавилась по горной реке. А потом заинтересовалась историей края и полюбила его жителей, на первый взгляд закрытых, трудно принимающих чужаков, но на самом деле хороших работящих людей, которые уж если кого примут, то всей душой. Так Ивдель стал для Нины второй родиной. Здесь она вышла замуж, стала мамой, бабушкой. Се­го­дня Нину Сергеевну Новикову знают в городе не только как опытного спе­циа­листа газовых установок, но и талантливого педагога, она руководит церковно‑приходской школой, собирает сведения об истории Ивделя. Недаром именно с нею прежде всего мне посоветовал познакомиться отец Александр.

Удивительно, но ивдельцы выглядят поразительно моложаво. Может, это здешние морозы влияют так благотворно, недаром в столичных косметических салонах для продления молодости предлагают лечение холодом. А здесь люди получают креопроцедуры регулярно, и абсолютно бесплатно. Такой оказалась и Нина Сергеевна. Изящная и вся какая‑то воздушная, она впорхнула в дверь Ирининой квартиры: на ножках - сапожки на каблучках, светло‑русые волосы собраны в хвост заколкой‑бантом - прямо‑таки гимназистка.

Она принесла пакет с бумагами, среди которых списки имён из картотеки Ивдельлага, материалы о жизни здешней православной общины. Ровно два­дцать лет назад в здании бывшего хозяйственного магазина впервые зазвучала молитва.

- Первым делом,- вспо­мнила Нина,- поставили сковородки, наполненные песком для свечей. Приехал священник. Запо­мнились первая служба и первая моя исповедь. Я родилась в верующей семье­ на Украине. В нашем селе был старинный храм, и меня там крестили. Потом годы студенчества оторвали меня от православного уклада жизни, но воспитание, данное родителями, всё же по­мнила, поэтому Вера Вадимовна Лазаренко - первый руководитель нашей воскресной школы стала привлекать меня к преподаванию, говорила: вы с верой росли, что по­мните, то и рассказывайте детям,- других педагогов всё равно не было. Потом я окончила педагогические духовные курсы при Екатеринбургской епархии и семинарию.

Начинаю разбирать данные мне бумаги, читаю предисловие к спискам: «Я занимался перебором картотеки в свободное от работы время, что заняло у меня два с половиной года… Было перелопачено порядка 400 тысяч карточек, выявлено около пятисот имён православных священнослужителей. Список инославных священнослужителей приведён фрагментарно в связи с тем, что идея выписывать их имена была высказана слишком поздно…»

- В нашу воскресную школу,- объясняет моя собеседница,- ходил один мальчик из обычной светской семьи Илья Трембовецкий. После окончания школы он поступил в Екатеринбургскую семинарию, а потом в Духовную академию. Так вот, однажды в каникулы он приехал к нам со своим другом, чтобы поработать в архиве Ивдельлага, поднимая карточки тех, кто пострадал за Веру Христову. Так они открыли первые шестьдесят имён. Потом их примеру последовали уже наши прихожане Игорь Владимирович Глуцкий и Ирина Сергеевна Быстрицкая. Вот они,- Нина протягивает пачку листков со столбцами фамилий, предупреждая: это - лишь мизерная часть той работы, которую надо делать. Точного количества узников Ивдельлага до сих пор никто назвать не берётся…

Я беру листы, читаю первые имена:

Юдин Пётр Дмитриевич, 1896 г. р., г. Харьков, украинец, профессия слесарь, спец. указание - активный церковный хорист, ст. 54 - 10, 11 УК УССР.

Вольская‑Студитская Вера Николаевна, 1889 г. р., соц. происхождение - из духовенства, зубной врач, ст. 58 - 10.

Иони Николай Вениаминович, 1902 г. р., из семьи служителя культа, бывший член ВКП(б), ст. 58 - 7, 11.

Карауш Владимир Павлович, 1913 г. р., молдаванин, сын священника, историк, архео­лог, ст. 58 - 13.

Куликовский Владимир Иванович, украинец, крестьянин, Лгатов - лесовод, Джанузаков - киргиз, Косухпджиев - чеченец, бывший кулак, Кежикелидзе - офицер царской армии…

Чем провинились все эти люди перед советской властью?

Тем, что верили в Бога, тем, что были счетоводами, токарями, крестьянами, помощниками машиниста, лесоводами, жёнами, тем, что были евреями, немцами, татарами, лезгинами, русскими, тем, что были людьми…

Оболганные и преданные при жизни, принявшие мученическую кончину, они лежат в братских могилах, и до сих пор память о них хранят лишь травы, деревья, цветы…

- Есть у нас такое место,- рассказывает моя собеседница,- называется Талица. Там в скале узники руками выбили тоннель. Одна наша жительница Лидия Шульская написала о нём сти­хо­творение:

Однажды я написала статью о нашей поисковой работе, напечатала в одной из православных газет. После пришло письмо из Владивостока от женщины, которая увидела в списке фамилию отца - семья всё это время не знала, что погиб он у нас, в Ивделе. Просила указать его могилу, но, увы, мы её не нашли. И с каждым годом положение ухудшается,- пройдёт буквально года два‑три, и все могилы бесследно исчезнут. Нужно срочно отметить известные захоронения, поставить памятники, пока ещё живы очевидцы тех событий, по­чтить по‑человечески, но, увы, ни рабочих рук, ни средств у нас на это нет. А это такая боль - нет в нашей стране ни одной семьи, чьи предки не были бы репрессированы. И мои родственники неизвестно где лежат…

Семья моего мужа тоже не из местных, а родом с Вятки. Жили в Омутнинске, их раскулачили, деда арестовали, а бабушка с детьми успела убежать на Урал, а потом, чтобы ещё более затеряться,- дальше на Север. Осели в деревне Масловка. Там была гулаговская пересылка. «Уже там,- вспоминала свекровь,- люди погибали ежедневно». А недавно я узнала, что там умерла одна монахиня. Все её пре­ступ­ления состояли в том, что старушка собирала милостыню, чтоб уплатить огромный налог на церковь, который установили власти, и её за это арестовали, а мы не знаем, где она лежит, даже примерно! Сколько таких жертв, потерянных среди тайги и болот навсе­гда! У нашего батюшки есть задумка - поместить имена всех священнослужителей, что удалось отыскать, на доски в церкви и поминать на службах,- хотя бы так увековечить их память. А вот о других, получается, позаботиться некому.

Напрасно плакала о своей судьбе Нина на крыльце Управления: за всю свою жизнь в Ивделе она ни разу не соприкоснулась с миром зоны. Но разве могла она знать то­гда, что придёт время - и она по собственной воле и с удовольствием переступит порог тюрьмы? К этому её подтолк­нула удивительная встреча.

Развал предприятий больно ударил и по городской инфраструктуре - се­го­дня в Ивделе нет, например, многих медицинских спе­циа­листов, даже зубы ездят лечить в другие города. Однажды Нина собралась поправить здоровье в Краснотурьинске,- очень уж ей хотелось заодно походить в православный женский монастырь. Но её направили в Югорск. Перед отъездом домой зашла в церковь и не поверила собственным глазам: среди молящихся стояла её любимая православная певица Юлия Берёзова. После службы она подошла к Богородичной иконе и стала петь акафист Пресвятой Богородице. Её красивый голос тут же привлёк к себе народ. Все стали подпевать, у многих потекли из глаз слёзы. Нина не удержалась и подошла к исполнительнице, чтобы поблагодарить за творчество. Юлия, в свою очередь, поинтересовалась, откуда Нина приехала, и, получив ответ, обрадовалась. Оказывается, она давно хотела побывать в Ивделе с благотворительным концертом.

- И вот мы,- улыбается собственным воспоминаниям моя собеседница,- организовали концерт в тюрьме для несовершеннолетних. В зал на двести мест набилось народу намного больше, сидели даже на полу, все совсем ещё дети! Смотрели на Юлию как на маму. А один мальчик подошёл к нам и пожаловался: через полгода освобождается, а у него даже цивильной одежды нет, и его никто не ждёт. Мы оставили ему пакет с одеждой из пожертвований, собранных в Югорске. Удивительный был концерт - Юлия пела о добре, о Боге, о любви. Многие плакали, благодарили, говорили: сколько сидим - и впервые к нам приехали артисты. В советские годы, плохо ли, хорошо ли, но проводились в тюрьмах какие‑то лекции, встречи с интересными людьми, артистами. Обязаловка, конечно, была для выступающих, но имела воспитательный эффект. После перестройки об этом все забыли…

Через месяц устроили такой же концерт в другой тюрьме и договорились с Юлей, что впредь такие встречи станут регулярными.

Познакомиться с замечательной артисткой, певицей, композитором Юлией Берёзовой Нина предложила и мне, пообещав обязательно пригласить на один из её благотворительных концертов.

Священника Аркадия Гаряева послали ко­гда‑то в Ивдель с миссионерской целью. В своей походной церкви он исколесил бескрайний мансийский край, служил в суровых условиях и, не считаясь с собой, приходил на помощь всем, кто в ней нуждался, а в его ивдельском доме постоянно собирались гости из самых отдалённых яранг.

После Октябрьского переворота отец Аркадий был жестоко замучен тем же отрядом, который расстреливал царскую семью. В 2000‑е годы в Екатеринбурге праздновали явление мощей священномученика и причисления его к лику святых. Пригласили и ивдельского батюшку. Так у Ивделя появился свой святой Аркадий Ивдельский. Его икона и частица мощей находятся в Благовещенском храме.

Сохранились свидетельства о том, как переживал отец Аркадий по поводу алкоголизма местного населения и чувствовал вину за это как русский, ведь к спиртному северные народы приучили купцы из России. Пристрастие к зелёному змию жителей городка остаётся болью и нынешнего священника.

Во время обеденного перерыва прибежала в свой храм и Ниночка. Специально для того, чтобы побывать хоть на окончании службы и проводить нас. А ещё рассказать о Живых иконах.

Жил ко­гда‑то в Ивделе учитель по фамилии Уваров. До революции пел в церковном хоре, а ко­гда церковь рушили, сумел вынести и сохранить несколько икон. Перед смертью передал в краеведческий музей, где они оставались до 1994 года, затем их вернули верующим.

- Они оказались в таком состоянии,- рассказывает Нина,- что нельзя было распознать изображение. На одной едва проступал образ Пресвятой Богородицы, другая была совершенно чёрная. Образ Архангела Михаила угадывался ещё на одной большой, явно храмового происхождения, иконе, но был весь испещрён глубокими трещинами, краска облупилась, позолота осыпалась… Маленькая же и совсем была расколота, представляла собой блёкло‑серое полотно. Но как начались службы, мы стали замечать, что иконы сами собою восстанавливаются: затягиваются трещины, проявляются краски, вызолачиваются. Сначала мы вели дневник: каждый день записывали изменения, а потом привыкли к чуду.

- Обратите внимание,- Нина указывает в сторону святых образов,- сейчас у Архангела Михаила только часть полотна осталась в трещинах, остальные «зажили» и нимб по­чти весь сияет. «Чёрная» икона оказалась собором Пресвятой Богородицы с множеством её образов, а блёклая - великомученицей Екатериной. Удивительно оживала Екатерина: сначала колечко, поясок и цветок, причём так чётко, что вырисовались все тонкие детали, вплоть до завитков и точек орнамента. А потом руки, одежда, лицо…

Я внимательно вгляделась в святые образы,- действительно, позолота, краска выглядели так, словно были нанесены не по верху деревянного полотна, а проступали изнутри…

Скупое ивдельское солнце расщедрилось на наши проводы и позолотило нам путь. Лес в шубе, сшитой осенью из пушистого бронзово‑зелёного меха, также выглядел торжественно. В его прорехах выглядывали засахаренные утренним заморозком трава, кусты и валуны, свидетельствующие о твёрдом характере ивдельской земли. Земли, пропитанной великой скорбью и великой святостью, которая есть, наверное, только у нашей Родины, может, поэтому Россию, несмотря ни на что, любит Пресвятая Богородица и каждый год простирает над нею свой спасительный покров, а вместе с небесной заступницей молятся Богу о нас мой дед Николай, Дмитрий, их братья Александр, Василий, Иван, другие предки, имён которых я даже не знаю…

В начале 2015 года из Ивделя при­шли три вести. Одна трагическая: 16 января в автомобильной аварии погибли Юлия Берёзова и её муж, тоже музыкант Влад Белостоцкий. Они спешили на благотворительный концерт в город Серов. Осталось пятеро детей. Авария произошла на трассе Югорск - Ивдель, там же, где и наша. Что тут скажешь, видимо, они, в отличие от меня, сделали в своей жизни так много добра, что уже выполнили своё предназначение на земле… Вечная память!

Другие новости - светлые. Было освящено новое здание ивдельского храма во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, так что впервые свой престольный праздник ивдельцы встретили в нём.

После окончания Духовной академии Илья Трембовецкий, тот самый молодой человек, который первым начал работать в архиве Ивдельлага, извлекая из забвения имена узников, вернулся в родной Ивдель. Сейчас Илья преподаёт английский язык и литературу в общеобразовательной школе и помогает отцу Александру в храме.

Среди списка, переданного Ниной Сергевной Новиковой, встретились и фамилии татарстанцев:

Осипов Иван Осипович, 1881 года рождения, русский. Бывший священник, профессия - плановик, статья 58 - 10.

Шувалов Кирилл Степанович, 1865 года рождения, служитель культа, статья - контрреволюционная деятельность.

Шакиров Файзалгаян, 1892 года рождения, татарин, служитель культа, статья 107.