Из дневниковых записей вдовы Фатиха Карима Кадрии Ишуковой

22 июня 1946 года

…Сердце ноет, от жгучей боли щемит. Душа так тоскует. За этот год с небольшим сколько бы Фатих сумел написать нам писем, если бы остался жив. А если бы вернулся домой, то и я, и мои Ада и Лейля какими бы были счастливыми — у нас был бы наш папа. Судьба, что же ты с нами сделала?!

Где ты, Фатих, мой родной, мой защитник? Хоть бы дошли до твоей холодной могилы мои горячие слёзы и дыхание…

10 февраля 1947 года

…По радио идёт передача о Пушкине. День его смерти — 10 февраля. А мой Фатих погиб 19 февраля. Как, наверно, было ему тяжело. Кто в эти минуты был рядом с ним, кто слышал его последние слова?!

Судьба всё время пыталась нас разлучить, и вот, наконец, разлучила. Никогда уже я не увижу его весёлые карие глаза, никогда не исчезнет образ моего самого близкого человека — Фатиха. С тех пор, как пришла весть о его гибели, моё сердце сжалось, окаменело, не отпускает и не заглушает это жгучее горе.

На улицу выйду, шинель увижу — сразу Фатих встаёт перед глазами.

Ах, эта серая шинель. Ах, эта проклятая война!..

Вспоминаю 3 декабря 1941 года. Торопясь, днём прибегаю домой (на Миславского, 8), чтобы растопить печку, захожу к соседке за ключом, а там сидит похожий на Фатиха человек с небольшой бородкой, те же карие глаза, белые зубы — его, его!

А я не верю и спрашиваю: «Ты кто?», а сама кидаюсь к нему, и плачу, и смеюсь — неужели ты, не может быть, этого не может быть! «Это я, Кадрия, это я — твой Фатих. Я освободился, вернулся, вот, если не веришь, у меня и справка есть»,— показывает мне какой-то документ.

До сих пор помню, как я, вся дрожа, открыла замок, зашли в комнату, я мечусь из угла в угол. Потом кидаюсь к нему — «пойдём скорее за детьми», и мы бегом побежали в детский сад.

Там я его привела к Розе Гареевне1 в канцелярию, сама побежала за Адой в группу: «Доченька, наш папа вернулся!» Фатих подхватил на руки свою выросшую за четыре года девочку. А я пошла искать Лейлю. А за это время Роза Гареевна успела уже ей сказать. И четырёхлетняя Лейля всем ребятам в группе закричала: «Идёмте моего папу смотреть, у меня тоже есть ПАПА!» Очень забавная была наша младшая дочка, подвижная, бойкая, на отца очень похожая. А Роза Гареевна, глядя на нас и заливаясь слезами, сказала: «Сколько видела и плачущих детей, и радующихся, но чтобы так радоваться и ликовать при встрече с отцом — никогда не видела».

И у меня эта наша встреча так врезалась в память!

11 марта 1947 года

Наступила весна. Это уже моя восьмая весна, проведённая в тоске и в мучительных страданиях. А весна 1939 года неизгладима из моей памяти. Яркое апрельское солнце заставляет жмуриться, а в голубой старенькой коляске вместе со спящей младшей дочкой Лейлёй и другими людьми уже несколько часов ожидаем на улице Дзержинского у здания НКВД, когда поведут на суд (или допрос) наших родных. Вместе с кареглазой, невинной малышкой ждём этого краткого мгновения, когда мы можем увидеться. Вот он! Сильно побледневшее, даже посиневшее лицо, а глаза смотрят на нас. Чтобы как-то приободрить нас, пытается улыбнуться.

Кому, зачем нужны эти страдания и пытки? О других я ничего не знаю. Но Фатиха я знаю, как саму себя. Он был чист и честен, благороден и правдив. И после четырёх лет вынужденных мытарств, подвергшийся унижениям и издевательствам, добился освобождения, ушёл на обрушившуюся на нашу страну страшную, жестокую войну, и там в боях погиб. Если бы не эта проклятая война, он был бы жив и работал и писал бы для своего народа. И мы бы всю свою жизнь не мучились в этой холодной квартире. Да и я, если бы была не таким мягкотелым, а более стойким человеком, знала бы, как преодолевать все эти жизненные трудности.

29 апреля 1947 года

Наступает праздник 1 Мая. Приближается торжество Победы. А у меня душа болит и болит. Нет моего Фатиха. Солнце ярко блестит, но не греет оно его. Не дышит он благоуханием весны. Не видят его очи светлого дня. Через него и я лишена радости жизни. Как тяжела жизнь без родного моего мужа. Всё моё существо страдает…

18 июля 1947 года

Вернувшись из Буинска, сразу же пошла к Нежметдиновым. Наверно, Кави-ага вернулся из Москвы и привёз изданную в Москве книгу стихов Фатиха. И на самом деле оказалось так. С большим трепетом и волнением я держала в руках эту книжечку на русском языке и гладила её. Написанные Фатихом в окопах стихи были выстраданы всей силой его поэтической души. Если бы ты, Фатих, был жив, какая бы была для тебя это радость. Мы бы вместе разделили это событие и с самыми близкими друзьями.

Очень тоскую и страдаю. Чем больше времени проходит, тем острее ощущаю, что тебя нет рядом…

19 февраля 1954 года

В 1942 году, когда Фатиха выписали из госпиталя, он несколько дней жил дома — ему дали отпуск. Но так как я работала, мы не могли быть целыми днями вместе, и у него было много литературных дел. Это было голодное время, есть было нечего, но по карточкам мы получали на троих один кг хлеба. Всё, что наскребали — было для Фатиха. Мы сами хлеб дома не ели, а оставляли ему. А питались кое-чем в детском саду. Я даже бы сама не ела, а приносила бы еду домой, но это было запрещено.

Но Фатих спокойно к этому относился, даже говорил: «О, целый килограмм хлеба! Это же для меня целое богатство!»

Он дома писал, ходил в редакции, встречался с друзьями-писателями — в общем, целиком был занят творческой работой. Однажды он сказал: «Удивляюсь, с кем бы я ни встречался, все говорят только о еде». Приехавшему с фронта человеку это казалось странным.

В то время Союз писателей возглавлял некто Имамутдинов. При встрече с Фатихом он сказал: «Сегодня состоится в честь приезда Самуила Маршака небольшой банкет. Придёшь?»

Это было время, когда в эвакуацию в Караганду, в города Средней Азии уезжали из центра многие, в том числе и писатели.

Что ответил Фатих Имамутдинову, он в точности рассказал мне: «Сегодня сдали немцам Харьков, сидеть и выпивать с Маршаками — не дело, я уезжаю на фронт».

И действительно, он торопился в действующую армию. Я была на фронте, он зашёл в детский садик, поцеловал дочурок, попрощался со всеми и ушёл. Пойти проводить его — не разрешил. А я, глупая, почему не отпросилась у Розы Гареевны? Послушалась его, он сказал, что ему будет так тяжелее. Я осталась у окна и провожала его взглядом. А он, чётким солдатским шагом, не оглядываясь, ушёл. Последние его слова только врезались в память: «Я надеюсь и верю, что мы ещё будем жить вместе. Вот скоро война кончится, и я, жив-здоров, вернусь с победой домой!»

Перевела с татарского Лейля КАРИМОВА