«Из хороших писателей гарнитура не составишь»

Новая книга Евгения Попова и Михаила Гундарина о Василии ШУКШИНЕ — о его времени, о литературной атмосфере тех лет. Книга написана в форме диалога, её авторы обсуждают не только достоверные факты, но и всякого рода легенды и мифы, связанные с литературой. Речь в нашей публикации идёт об эксклюзивных взаимоотношениях Аксёнова и Шукшина не только друг с другом, но и с другими коллегами. Целиком книга будет напечатана в Издательстве «АСТ. Редакция Елены Шубиной».

М. Г.: А вам Шукшин не предлагал сниматься?

Е. П.: Здравствуйте! Это с какой ещё стати? У меня отношения с ним были чисто литературные, а встречи, за исключением одной, первой, короткие. Я даже не знал, что уже вовсю снимается «Калина красная», и во время полуторачасовой встречи с ним в 1973-м, когда я, живший тогда в Красноярске, на недельку приехал в Москву, задал ему «провинциальный» вопрос — как ему удалось НАПЕЧАТАТЬ «Калину красную»? Он прямо не ответил, но сказал, что по «Калине» уже готовится фильм, и в этом ему помог генеральный директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов, бывший генерал МВД, который по должности ещё и не такое про зэков знает. Василий Макарович, кстати, был тогда стрижен наголо — чистый Егор Прокудин. Я не хочу примазываться к его славе. Я не был близок ему ПО ЖИЗНИ. А вот рассказики мои ему тогда как-то «пришлись».

М. Г.: Ну да, позже их всё-таки напечатали в «Новом мире» с его предисловием, и вы, можно сказать, проснулись утром знаменитым. Насколько я знаю, этот поступок был редким в его литературной жизни. Я внимательно изучил прекрасно выпущенный в Барнауле его восьмитомник со всеми письмами, заметками, ничего подобного предисловию к вашим рассказам там не нашёл. Разве что известные слова о творчестве Василия Белова, предуведомляющие его сборник «Сельские повести». 

Е. П.: Василий Белов — его сверстник, знаменитость. А я в те годы был лишь «широко известен в узких кругах». Да, Шукшин предисловий почти не писал, но писал врезки, рекомендации, помогал, например, сибирским прозаикам Андрею Скалону, Юрию Скопу, лихому поэту Петру Пинице. Кстати, Пиницу и Скопа он у себя снимал — Юрия Скопа, например, даже в большой роли «народного скульптора» в «Странных людях». Дело в том, что я, извините, не принадлежал к этому его окружению, склонному к «почвенничеству». Я, скорее, имел репутацию «подаксёновика» ещё до знакомства с Аксёновым. Но это Шукшина не смутило. Он не был узок и ограничен.

Василий Шукшин. Фото А. И. Ковтуна. 1974

М. Г.: Крайне любопытны подробности тех лет. Аксёнова вы тогда, получается, ещё не знали. К моменту вашей новомирской публикации Шукшин уже два года как умер (в возрасте всего-то неполных сорока пяти). Он к тому времени не полностью, но в значительной мере перестал быть нежелательным и вредным для власти, наоборот, «наверху» сообразили, что, привечая народного любимца, теперь безопасного, можно вызвать одобрение народа. У Шукшина, которому при жизни приходилось жёстко «пробивать» свои книги, а особенно фильмы, выходит двухтомник прозы, плюс книга киноповестей, он даже становится посмертно лауреатом Ленинской премии — за фильм «Калина красная». Это происходит в 1976 году — как раз тогда, когда выходит ваша публикация. Жаль, постановку «Степана Разина» он так и не «пробил»…

Е. П.: Кстати, в большинстве читательских писем — а их в редакцию «Нового мира» поступило в 1976‑м немало — содержался ехидный вопрос — как это ПОКОЙНИК ухитрился написать мне предисловие? Увы, публику интересовало примерно то же, что сейчас, что тогда. На самом деле предисловие, написанное почти пять лет назад до новомирской публикации, в 1971 году, долго не устраивало литературное начальство, равно как и рассказы, которым оно было предпослано. Я на десяток писем вяло ответил, что, дескать, живём в непростое время, товарищи, не всё сразу печатается, намекал на цензуру, которая, кстати, и у самого Шукшина в предисловии вырезала, к моему изумлению, абзац, но мне в редакции посоветовали лишнего не болтать, на чём я свою переписку с народом и закончил.
Итак! 1971 год. Я живу в Сибири. Меня почти не печатают, а если  и печатают, то преимущественно в юмористических изданиях… И вот появляется на горизонте перспектива опубликовать уже серьёзные вещи в литературном журнале «Байкал», Улан-Удэ. Журнал в своём роде знаменитый — ведь именно здесь некоторое время назад как-то случайно прошли публикации Аркадия Белинкова и братьев Стругацких. Скандал был грандиознейший! Но журнал продолжал издаваться, и вот был готов напечатать что-нибудь моё. Однако в редакции «Байкала» мне прямо объяснили, что необходимым условием публикации является врезка, предисловие кого-нибудь известного и московского. «Кого?» — спросил я. — «Ну, хотя бы Шукшина», — ответили мне. — «Я с ним не знаком». — «А вот уж это не наше дело».
Тогда я позвонил в Москву, в «Новый мир», где в отделе прозы у Анны Самойловны Берзер и Инны Петровны Борисовой года с 1965-го лежало полное собрание моих «непроходных» рассказов. «Пробить» публикацию у себя в журнале они тоже не могли, но я был счастлив во время наездов из Сибири в Москву бывать в редакции самого уважаемого литературного журнала того времени, узнавать литературные новости, а то и получать для прочтения запрещённые книги, вроде «Ракового корпуса». Благодаря именно этим замечательным женщинам мои рассказы и попали к Шукшину. Моя вечная им благодарность. И вечная память! Они уже много лет назад покинули сей мир, но их знают, о них до сих пор пишут все новомирские авторы. Их часто вспоминал Аксёнов. Я его видел тогда в редакции, хотя, повторяю, не был тогда знаком с ним.

М. Г.: Какая дивная связь времени и пространства!

Е. П.: Дивным для меня было скорее не тогда, а сейчас, что уже примерно через ДВЕ НЕДЕЛИ, представьте, я получил на обычной советской почте (e-mailов тогда, естественно, не было) конверт с шукшинским предисловием к моим рассказам. То есть Шукшин сработал мгновенно. Так практически не бывает даже сейчас в литературной среде, где каждый занят большей частью самим собой, где у всех свои проблемы, а сибирский мальчонка… ну, подождёт, не барин.

М. Г.: И что «Байкал»?

Е. П.: Это предисловие не устроило его начальников, но стало для меня поводом встретиться с Шукшиным лично.

М. Г.: Я прочитал в воспоминаниях Анны Самойловны Берзер, что Шукшин попросил у Берзер разрешения показывать тексты Евгения Попова и в других журналах, раз в «Новом мире» они «пока не идут». Шукшин (сам!) отнёс рассказы в «Наш современник», однако через несколько дней в «Новый мир» прикатил курьер на мотоцикле и вернул рассказы, сообщив: «они нам не подходят». Очевидно, и здесь сказалась ваша репутация «подаксёновика». А кто тогда, в конце 60-х — начале 70-х, «гремел» из НАСТОЯЩИХ писателей?

Е. П.: Ну, список вам давно известен. По алфавиту: прозаики Айтматов, Аксёнов, Астафьев, Белов, Битов, Василь Быков, Войнович, Искандер, А. Кузнецов, Можаев, Валерий Попов, Трифонов. Конечно же, Солженицын, Шаламов, Шолохов… Домбровский… Звезда Валентина Распутина только восходила. Поэты: Ахмадулина, Бродский, Вознесенский, Евтушенко, Мориц, Окуджава, Тарковский — отец, Рождественский, Соснора. Никого не забыл?

М. Г.: А кто, по-вашему, были лучшие друзья Шукшина? Разумеется, не Аксёнов!

Е. П.: Разумеется… Писатель Белов, кинооператор Заболоцкий, актёр Бурков. Но из них к литературе имеет прямое отношение только Василий Белов. Шукшин говорил о Белове в предисловии к его книге: «И тем-то дороже они, люди, роднее, когда не притворяются, не выдумывают себя, не уползают от правды в сторону, не изворачиваются всю жизнь. Меня такие восхищают. Радуют. Работа их в литературе, в искусстве значит много; талантливая честная душа способна врачевать, способна помочь в пору отчаяния и полного безверия, способна вдохнуть силы для жизни и поступков».

М. Г.: И всё-таки, кроме этих его лучших друзей, как относились к нему другие «звёзды» того времени? Что вы об этом знаете?

Е. П.: Съёмочную группу фильма «Они сражались за Родину» возили знакомиться к Шолохову. Анатолию Заболоцкому после встречи Шукшин рассказывал, что будущий Нобелевский лауреат ему посоветовал сосредоточиться на литературе: «Бросай, Василий, в трёх санях сидеть, пересаживайся в одни, веселей поедешь!» А в интервью Шукшин о Шолохове сказал так: «Каким я вижу его после личного общения? Глубоким, мудрым, простым. Для меня Шолохов — олицетворение летописца… Шолохов мне внушил — не словами, а присутствием своим в Вёшенской и в литературе, — что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно осмыслить глубоко народную судьбу… Когда я вышел от него, прежде всего, в чём я покаялся, — это: надо работать. Работать надо в 10 раз больше, чем сейчас… Я просто заразился образом жизни Шолохова». 
Готов поверить в искренность Василия Макаровича, но что-то чуть-чуть смущает меня.

М. Г.: Я даже догадываюсь что, вернее — кто. Мудрец из сказки «До третьих петухов» с его Царевной Несмеяной «нежданчиком», который он, пукнув, велит «считать недействительным»... О сказке этой, очень тесно связанной с литературным миром, мы ещё поговорим.
Что касается живых классиков, то можно вспомнить легенду о письме, якобы присланном Шукшину Леонидом Леоновым, как раз в это же время. Об этом письме говорят и Белов, и Заболоцкий. Но исключительно со слов Василия Макаровича, самого письма никто не видел. А что в нём говорилось? Ровно то же, что якобы сказал Шукшину автор «Поднятой целины»: мол, бросай кино. Сосредоточься на литературе. Как-то подозрительно это выглядит — именно по той причине, что тогда это было заветными мыслями самого Шукшина. Не вложил ли он эти слова в уста живых памятников литературы? Чтобы самого себя убедить окончательно?

Е. П.: Перейдём от классиков к современникам. Я был лично знаком почти со всеми из перечисленных «звёзд» шестидесятых и замечу, что из них к нынешнему 2022 году остались в живых только Юнна Мориц и Валерий Попов. Я только что позвонил Юнне Мориц, и она сказала, что относилась к Шукшину хорошо, и он был замечательным писателем. Я в этом и не сомневался. Не нужно забывать, что после смерти Василия Макаровича прошло почти пятьдесят (!) лет. Даже не верится! Валерий Попов недавно рассказал мне, что Шукшина лишь видел несколько раз в ЦДЛе, но навсе­гда запомнил — тот был красивый, подтянутый, какой-то, по словам Валерия, «итальянский», и выглядел гораздо более изящным, чем на своих растиражированных изображениях. Валерий Попов добавил, что, по его мнению, Шукшин самый яркий писатель второй половины ХХ столетия, «с гениальностью не поспоришь». 
Близки к мнению Валерия Попова и слова Виктора Петровича Астафьева: «Во время съёмок “Калины красной” он бывал у меня дома в Вологде. Сидел он за столом, пил кофе, много курил. И меня поразило некоторое несоответствие того, как о нём писали… Его изображали таким мужичком… Есть такое, как только сибиряк — так или головорез или мужичок такой… И сами сибирячки ещё любят подыграть… Так вот, за столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику… Очень утончённое лицо… В нём всё было как-то соответственно. Он говорил немного, но был как-то активно общителен… У меня было ощущение огромного счастья от общения с человеком очень интересным…» 
И Юрий Валентинович Трифонов, по словам его вдовы, писательницы Ольги Романовны Трифоновой, относился к Василию Макаровичу «с каким-то большим интересом и даже пиететом», хотя писательски они принадлежали к «разным космосам». Антонина Михайловна Искандер примерно то же самое говорила на тему «Фазиль Искандер и Василий Шукшин». Дружбы не было, приязнь была. Фазиль Абдулович относился к Василию Макаровичу «спокойно, нормально и очень сочувственно». Хотя и замечал, что тому иногда, крайне редко, но всё же была свойственна некая «евтушенковщина», что, как он считал, было связано с его киношной профессией…

М. Г.: Получается, что мнение «широкой публики» о том, что между «деревенщиками» и «космополитами» вершилась в те годы чуть ли не «классовая борьба», не совсем, мягко говоря, соответствует действительности?

Е. П.: Крупные литературные персоны всегда отдавали должное друг другу. Слова Валерия Попова про «антигородского» Шукшина особенно ценны, потому что сам он — дитя державного Питера, начинал вместе с Битовым, Рейном и др. Как точно он написал про Битова в своей книге «Горящий рукав»: «Битов постепенно создал себя, безошибочно вычислил. «Надо строить не только буквы, но и людей!» И с годами вторая часть этой фразы была для него всё важней: это то, что даёт ощутимые результаты, славу и вес. Писателя читают и оценивают только один раз, а дальше уже он должен делать себя другими средствами, более простыми и действенными. Он это понял раньше и глубже всех нас. И ему с его могучим, я бы сказал, зверским характером, это прекрасно удавалось и удаётся. Никто не осмелится вякнуть, что он стал меньше или жиже писать. Напротив! Каждая его новая вещь всё жёстче. Всё чётче и безжалостней в нём обозначена группа людей, которая обязана застонать от счастья. «Числишь себя интеллигентом? Читай! Говоришь — сложно и местами непонятно? Какой же ты тогда, на…, интеллигент».

М. Г.: Правда ли, что Битов, вознесённый на литературный Олимп, давший вам в 1977-м рекомендацию в Союз писателей СССР, всемерно и всемирно известный, страшно завидовал вам в те годы, что вы были знакомы с Шукшиным, а он нет?

Е. П.: Перекрестившись, честно отвечу: «Правда». Но это была, извините, БЛАГОРОДНАЯ ЗАВИСТЬ. Битов и Аксёнова к его успеху ревновал. Горожане Бродский и Довлатов были моложе Валерия Попова. «Новое поколение» только подрастало. Довлатова Валерий Георгиевич, по его словам, тогда «за пивом посылал», хотя и написал после его кончины прекрасную книжку о нём, которая не понравилась родственникам внезапно ставшего знаменитым писателя.

М. Г.: Подумаем лучше о том, понравится ли наша книга родственникам Василия Макаровича…

Е. П.: Бог знает! Будем надеяться. Ведь мы же во всём следовали его заветам, о которых Валентин Распутин писал: «Не было у нас за последние десятилетия другого такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу и предлагал ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну, или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в верности и чистоте. Читателем и зрителем Василия Шукшина была и остаётся вся Россия от самых высоких умов до самых падших душ; его талант — это тревога, отчаяние и вера всё проникающей совести, ищущей оставленные ею в каждом человеке следы… Литература после Шукшина вернулась в своё обычное русло, он же умел, не теряя красоты и проникновенности искусства, довести её до пропагандной остроты и тревоги, до разрушающей всякое равнодушие силы, до аввакумовской силы… Нам так нужен был Шукшин — и он пришёл, сделал своё дело талантливо и честно, не жалея себя, и, надорвавшись за этим запущенным делом, преждевременно ушёл, показав, как необходимо художнику жить, работать и думать во имя народа и правды». Равно как и Василий Аксёнов, добавлю я.
С Валентином Распутиным Шукшин был знаком (хотя и не дружил, велика была разница в возрасте), даже, как утверждает Анатолий Заболоцкий, хотел снять его в фильме о Разине. Ну, если верить рассказам, кого только Василий Макарович не хотел снимать в своём кино, а кого-то и снял!
Вот очень важное — Шукшин писал о Солженицыне: «Меня в своё время поразил “Иван Денисович” Солженицына. Один день… Долгий день. Просто и необычно сложный. Автор как-то повёл рассказ, что я сразу попал в “ритм” жизни этих людей, как будто пристроился к их шеренге. Так умеют рассказывать мудрые старики — неторопко, спокойно, ни о чём не заботясь, кроме как рассказать, как всё было… Это большая радость (если в данном случае уместно это слово) — читать такое. Тут — горячая, живая, чуткая сила слова. Думаю, что никакая другая “система словесного искусства”, кроме как “нагая простота”, не могла бы так “сработать” — до слёз». Про более поздние вещи нобелианта, правда, Шукшин отзывался сдержаннее.
Ну, и Александр Исаевич никогда не забывал Шукшина. В дневниковых мемуарах «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» он отметил в сентябре 1974 года: «Умер яркий Шукшин». А возвратившись в Россию в 1994-м, он, как пишет рязанский исследователь В. И. Крылов, во время своего исторического выступления в городской библиотеке им. Горького тоже высоко оценил Василия Макаровича: «Касаясь творчества современников, А. Солженицын по блеску выделил Шукшина, Астафьева, Белова. В классической литературе назвал Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского». 
Про Анатолия Кузнецова я ничего вразумительного вспомнить не могу. Он принадлежал к кругу журнала «Юность», весьма далёкому от Шукшина. В 1969-м был отпущен властями «за бугор» и попросил в Лондоне политического убежища. Заодно признался, что для этого был вынужден за полгода до этого стать агентом КГБ и доносить на некоторых знакомых писателей: на Василия Аксёнова и Евгения Евтушенко, например. Может, и хорошо, что он был не знаком с Шукшиным. 

М. Г.: А Войнович, Домбровский, Шаламов?

Е. П.: С Войновичем о Шукшине мы никогда не говорили. Он ко времени нашего знакомства стал ярым диссидентом, несмотря на то, что перед этим сочинил гимн советских космонавтов «Заправлены в планшеты космические карты». Жил перед эмиграцией в писательском либеральном гетто около метро ­«Аэропорт». Домбровский чтил Шукшина и, поздравляя меня по случаю публикации в «Новом мире», черкнул мне в случайно сохранившейся у меня записке, что — извините, из текста классика слова не выкинешь, цитирую: «Я в Вас очень верю. После смерти дорогого нам с Вами В. Ш. (к сожалению, я с ним провёл только один день, но это были сутки. Пили!!!) Вы по-моему самый надёжный…» И т. д. надеюсь, этот пассаж исчезнет при редактуре нашей книги. А то как‑то неудобно. И подпись «Ваш Юрий. Г 1624707». Это такие телефоны тогда в Москве были, с буквами… Неизвестно, читал ли Шукшин Шаламова. «Колымские рассказы» напечатали в нашей стране только во время перестройки, отдельное издание вышло лишь в 1989-м, через семь лет после смерти Шаламова и через двадцать пять лет после смерти Шукшина.

М. Г.: А как же человек, который считался главным антагонистом Шукшина? Наш Василий Павлович Аксёнов? Он, говоря языком персонажей Зощенко, относился к Шукшину «индифферентно»?

Е. П.: Был у меня на эту тему с ним разговор, когда мы с ним оба жили в писательском посёлке «Красная Пахра» зимой 1979—1980 года, перед его вынужденной эмиграцией, на даче Майи Кармен. Он в качестве её мужа, я в качестве приблудного постояльца в тёп­лой комфортной сторожке. Я спросил его: «Вася, а чем тебя не устраивает Шукшин?» — «Да ну его, — скривился он. — Всё какие-то покосы, берёзки, сапоги…» — «Да ты ж, поди, его не читал? Помнишь, его рассказ «Чудик»? Как мужик в город на самолёте полетел, а самолёт в кукурузу сел… Почти всех его героев критики нынче именуют «чудиками». Так вот, как ты думаешь, кто первого «чудика» изобрёл? Знаешь кто? Ты! В рассказе «На полпути к луне», который ты напечатал в «Новом мире» в 1962 году. А шукшинский «Чудик» и прочие его «чудики» появились уже после 1967 года. Кроме того, у тебя папаша сидел бессчётное количество лет, а у Шукшина отца вообще шлёпнули ни за что, когда ему всего три года было. Биографии‑то в принципе одинаковые… И про «Бочкотару» ты мне говорил», что это, возможно, и есть «деревенская проза»… — «Ну, я зато в коммунисты никогда не вступал», — вяло опровергал мои резонные доводы Василий Павлович, подтверждая тем самым правоту фразы Беллы Ахатовны Ахмадулиной, которая когда-то при мне изрекла: «Из хороших писателей гарнитура не составишь».

М. Г.: А что это ещё была за история с Шукшиным и Аксёновым, о которой вам рассказывал Александр Кабаков, соавтор вашей совместной с ним книги «АКСЁНОВ», Царство им всем троим Небесное?

Е. П.: Кабакова уже два с лишним года нет на белом свете, Аксёнова — тринадцать лет, Шукшина — почти сорок три. Что-то сомневаться я начал в этой истории, которая, якобы, заключалась вот в чём. Кабаков вёл вечер Аксёнова в ЦДЛ, и внезапно за кулисами появился добродушный пьяноватый Василий Макарович. Кабаков по его просьбе позвал Аксёнова, и Шукшин сказал Аксёнову следующее: «Васька! Что‑то нас всё сталкивают суки-критики лбами, а мы давай вот что сделаем — у меня машина есть «ГАЗ-69», поедем куда-нибудь на рыбалку… Выпьем, поговорим!» Представить Василия Павловича на рыбацкой зорьке с удочкой и в твидовом пиджаке за 300 фунтов — это ж надо было моему другу Кабакову такое придумать! Аксёнов, якобы, промычал в ответ что-то неопределённое, чем немного расстроил Василия Макаровича. Полагаю, что эта история ЦЕЛИКОМ выдумана блестящим фантазёром Кабаковым, автором «Невозвращенца».
У Шукшина никогда не было своей машины — раз. Василий Павлович не пил с 1968 года, Василий Макарович — с 1966-го. Два. Выступал Аксёнов в Большом зале ЦДЛ крайне редко, а скандал с Аксёновым, Козловым, группой «Арсенал» и оперой «Иисус — супер­звезда» был в январе 1974-го, когда Шукшин, кстати, монтировал «Калину красную» и загибался от язвы. Кабаков на этом «творческом вечере» действительно был. И ещё — Шукшин во многом был образованнее своих рядовых коллег. Что «почвенников», что «западников». Не говоря уже о коммунистах. Не прост, ой не прост он был!

М. Г.: О литературных вкусах Шукшина и его отношении к литераторам (и всей литераторской тусовке) прекрасно можно судить по последнему фактически произведению Василия Макаровича «До треть­их петухов» (В первоначальном варианте повесть называлась «Ванька, смотри» и имела подзаголовок: «Сказка про Иванушку-дурачка, как ходил он за тридевять земель добывать справку, что он умный и современный»; редакция «Нашего современника» предпочла более «спокойный» — но, может быть, и более метафоричный, ёмкий вариант). Со временем эта то ли сказка, то ли притча вообще становится только значительнее — тогда как многие рассказы всё же, будем честны, тускнеют по мере окончательного ухода того, советского быта.

Е. П.: Совершенно постмодернистская вещь, близкая к тому, что иногда делал Аксёнов, например, в рассказе «Рандеву». Вещь, действие которой происходит во «вторичной реальности» — мире книг. Много там сарказма. Много горьких — я думаю, и для самого автора — открытий о народной душе и воле, особенно об интеллигенции. К ней автор относится с величайшим, прямо пламенным презрением. Да что там — и своего заветного персонажа Шукшин не пощадил. Выведя, скажем так, неоднозначный образ «гулевого атамана».

М. Г.: Но всё-таки особенно досталось писателям — мы узнаём их то в чертях, то в ничтожном Му-
д­реце. Актуальнее некуда звучит сегодня их песенка чертей-интеллигентов.

Наше — вам
С кистенём;
Под забором,
Под плетнём —
Покультурим. Покультурим.
Аллилуйя — a! Аллилуйя — a!

Вместе с тем, полагаю, правы исследователи, считающие, что в «сказке» много горького сказано автором и о себе самом. Вернее, об Иване, который, несмотря на всю свою хитрость, то и дело оказывается в роли шута, плясуна-клоуна, и у чертей, и у Горыныча.

Е. П.: Не щадил себя Василий Макарович. Что в делах, что в самооценках. К другим был всё же помягче, в том числе и к писателям.

РЕЗЮМЕ

Писатели не хорошие и не плохие, а просто ЛЮДИ. Что и явствует из этой главы. Могут увлечься, а могут не любить — не только даму, но и коллегу. Заревновать — к начальству, успехам. Не нужно их осуждать — все творцы так устроены, и суть не в том, что они говорят, декларируют, придумывают, показывают, а в том, что творят — не в переносном, а исключительно в прямом смысле. «Мы все братья, но наш отец, видите ли, ушёл в море», — высказался однажды гениальный американский рассказчик Шервуд Андерсон, автор книги «Уайнсбург, Огайо» о простой жизни американской провинции начала XX века. И книгой этой восхищались, у него учились такие следующие мастера, как американцы Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек, Томас Вулф. И наш, русский, родившийся в Казани Аксёнов. Думаем, что Василий Макарович и Василий Павлович рано или поздно нашли бы общий язык. Жаль, времени двум уникальным мастерам не хватило.