Как мы встречали Новый 1981 год

«От сессии до сессии живут студенты весело!..»
Мы, студенты биофака Казанского университета, за три предыдущих семестра усвоили это твёрдо. Третий семестр, середина второго курса, подходил к концу. Точнее, он уже завершился, но до начала сессии формально оставался ещё целый день — 31 декабря. 

Последний день уходящего густо насыщенного событиями олимпийского 1980 года — года Обезьяны, животного крайне активного и любознательного. Расписание экзаменационной сессии уже красовалось на доске объявлений деканата, одни планировали начать подготовку к экзамену первого января, другие второго, особо «одарённые» ещё позже — уж кто на что способен. Но всё это будет в следующем году, а пока… Пока близилась долгожданная волнующая встреча Нового года.
Своему символу, Обезьяне, прошедший год соответствовал для нас на все сто. Большинству второкурсников исполнилось восемнадцать — самый романтичный, самый бесшабашный и безмятежный возраст, хотя наполняла гордостью мысль: теперь мы совершеннолетние! За плечами были уже целых две сессии, два «колхозных» сентября, когда нас привлекали к оказанию «шефской помощи селу», как тогда выражались, в «добровольно-принудительном» порядке. А мы с одногруппником Андреем Ширшовым, в просторечии Ширшем, ещё и в горный поход на Фаны сходили в августе.
Но самыми яркими остались в памяти летние двухмесячные полевые практики — по ботанике и зоологии. Именно там мы, тогда ещё первокурсники, сдружились, нет, сроднились по-настоящему. Практикум по ботанике проходил на биостанции (774-й километр), по зоологии — на зоостанции, на другом берегу матушки-Волги, недалеко от устья Свияги (пристань «Рудник»). Жили, точнее, ночевали в больших летних корпусах — каждый день нашей лесной жизни был под завязку наполнен общением и изучением природы. С погодой в то лето, слава богу, повезло. По очереди дежурили на кухне, по дню на каждую группу — кто-то впервые в жизни взялся за топор, кто-то научился топить дровами печь, это было обязанностью ребят. Ну а девчонки готовили варево на печи в больших котлах: накормить трижды в день почти двести человек, студентов и преподавателей биофака было непросто...

— О, привет! Ну что, принесла обещанное? — на пороге комнаты стояла первая гостья — одногрупп-ница Ирочка Скипина, по прозвищу Скипа.
— А как же! — ответила она, ­поставив на стол накрытый полотенцем судок и принявшись часто‑часто ­тереть замёрзшие розовые щёчки.
— М-м-м! Вкуснятина! — отвернув полотенце, я глубоко вдохнул аромат свежеприготовленной «шубы».
Новый год встречали в комнате № 26 университетской общаги номер один, что на Красной позиции. Мы — это шестеро друзей-однокурсников: двое обитателей комнаты — Фарит Зелеев, по прозвищу Зелич, из Сухуми, и Ширш из Новочебоксарска, остальные были казанцами — я и трое наших подружек. Все, кроме Зелича, впервые проводили новогоднюю ночь вне стен родного дома — как-никак совершеннолетние! Двое других жильцов комнаты уехали домой.
— А вот и мы! — в комнату без стука впорхнули, обдав лёгким морозцем, ещё две наших красавицы: Леночка Ильина, мы кликали её Ленок, и Танечка Клокова — Кло. Стоявший посреди комнаты стол украсился принесёнными ими блюдами с «вечно живым» салатом оливье и большим пирогом с курицей: Новый 1981 год по гороскопу был годом Петуха. 
— Ура-а-а!!! — возликовали все: — Новогодний стол готов! Мы, пацаны, отвечали за картофан, мясцо, спиртное, свечи, хлопушки и бенгальские огни.
Комната наполнилась предпраздничной суетой: так, ложки‑вилки, ножи-тарелки, рюмки-кружки, полотенца-салфетки... «Чайник! — Где чайник? — На кухне! — Так он уже выкипел! Тьфу ты, чёрт!»
Дверь комнаты хлопала не переставая, наши девчонки, отдышавшись от мороза, удалились в умывалку принарядиться, накраситься-причесаться. По коридорам общаги, из кухонь в комнаты и обратно, носились, как угорелые, радостно возбуждённые студенты. Ежеминутно слышались торопливые диалоги: «Привет!» — «Привет!» — «Ты в какой комнате встречаешь? Заходите к нам!» — «Добро!» — «С наступающим!» — «И тебя так же! Хвост-то сдал?» — «Сдал! Ну, давай, в общем!» Из-за тонких дверей слышались громкие, пока ещё трезвые голоса, смех, песни под гитару или магнитофонные мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Разномастная шумная какофония, вкупе с заполнявшими коридор аппетитными запахами, усиливали праздничное новогоднее настроение. Телевизоров в комнатах не было, ну и ладно!
— Ой, ну какие краси-и‑вые! — мы, изглотавшиеся слюны, наконец-то дождались возвращения своих лучезарно улыбающихся красавиц в «боевой раскраске» и лучших моднячих «прикидах». Заранее договаривались одеться во всё пёстрое — год Петуха, как‑никак!
Разобрали тарелки, расселись, включили магнитофон; радостным предвкушением торжества отозвался лёгкий «хлопок» пробки шампанского, в рюмках зашипело‑запузырилось. «Хэппи нью йер, хэппи нью йер...» — вторила нашему чудодействию новая, только что записанная группой «АББА» песня, сразу ставшая супермегахитом.
— Давайте проводим уходящий год! Пусть каждый вспомнит какое-нибудь событие, кроме Олимпиады! — предложила Скипа.
— Тук-тук! Можно к вам? — в комнату, будто услышав, вошли двое одногруппников Зелича (он учился на кафедре зоологии, мы — микробиологии) Фарид Габдуллин, в обиходе Габлин, и Шамиль Омаров, сокращённо Шама.

На биостанции. Ширш и Скипа. 1980
— Конечно, заходите! С наступающим! Шампанского плеснуть?
— Да нет, не надо, а то мы до Нового года не дотянем: хотим всех обойти.
Исполняя идею Скипы, весело вспомнили три эпизода, связанные с Габлиным во время нашей практики на биостанции. Он страстно увлекался герпетологией. Однажды поймал в лесу гадюку и определил её в старую птичью клетку, где она и прожила целый месяц практики. «Гадючий домик» поставил на полку у двери, рядом с выключателем. Поэтому когда кто-то пришлый шарил в темноте рукой по стенке, в ответ слышалось непонятное зловещее шипение. Габлин исправно таскал ей на трапезу лягушек. Как-то после выходного, дождливым утром, народ никак не хотел подниматься. Фарид в шутку сообщил, что змея пропала из клетки. О! Любой спецназ позавидовал бы нам в выполнении команды «Подъём!»
У Габлина была пониженная реакция на укусы. Он часто сажал пчёл на руку как в терапевтических, так и в саморекламных целях. Даже укус шершня добровольно отведал. Однажды, когда на берёзу возле летней лаборатории прилетел целый рой, Фарид без страха снял его и вернул хозяевам, за что был вознаграждён банкой мёда. А мы, «помощники», дававшие очень ценные советы метрах в тридцати от берёзы с пчёлами, быстро помогли ему справиться с угощением.
Изучая способности своего организма, Габлин решил добровольно «отдаться» своей содержанке. Подставил гадюке руку, получив желанный укус. Потом стал по-дробно описывать свои ощущения, а мы, затаив дыхание, внимали его откровениям. Многострадальная кисть заметно надулась. Потом на опухоли появились зловещие зеленоватые разводы, у Фарида поднялась температура. Кто-то нервно предложил вызвать «скорую»… Но тем всё и закончилось. Через два дня следов от змеиного «поцелуя» не осталось вообще. 

Зоологи, группа 195. 1983
Шама тоже был уникумом, но другого толка. На той же биостанции как-то вечером припёрлись знакомиться с девчонками четверо непрошеных поддатых шабашников. Они были молодыми, здоровыми и никак не желали удалиться, несмотря на активные увещевания двух преподавательниц. Потом и вовсе начали угрожать, материться. Обстановка накалялась, и тут подошедший Шама спокойно спросил: «Кто из вас старшой?» — «Ну я, блин, а чё?!» — Вперёд вызывающе выкатился здоровенный агрессивный амбал. Шама предложил: «Давай один на один, навтыкаю — вы свалите, добро?» «Ну, давай, ё-ма!» — усмехнулся «шкаф», он выглядел мощнее и крупнее Шамы. Ему было неведомо, что Шама не так давно являлся членом юношеской сборной Дагестана по вольной борьбе, а потому динамичный махач длился не более минуты. После чего сердобольные студентки повели огрёбшего по полной шабашника к умывальникам отмывать кровь. Трое его нетрезвых корешей, рыча и скаля зубы, попятились к выходу. В ту ночь в каждом из женских корпусов дежурило по паре студентов, кто поздоровей. Договорились и об оперативной связи: ситуация была тревожной, но, слава богу, обошлось.

Проводив Габлина и Шаму, мы продолжили застолье. Тут заулыбался Зелич, вспомнив ещё один забавный эпизод уходящего года. Однажды они с одногруппницей притащили зимой из марийских лесов в общагу две мороженые волчьи башки и принялись вываривать их на кухне в вёдрах, чтобы добыть черепа. Но когда те сварились, пошёл такой густой аппетитный мясной дух, что они, притащив соли и хлебушка, «спороли» всё мясо, только треск за ушами стоял.
Настал черёд нашей с Ширшем байки. Мы вспомнили летний поход на Фаны, организованный университетской секцией горного туризма. Завершив маршрут, спустились вниз и, оказавшись на богатейшем самаркандском рынке, просто обалдели от созерцания умопомрачительного изобилия фруктов. После горного «авитаминоза» у нас при одном их виде свело скулы, поэтому все затарились по полной. Однако ехать до Казани, с пересадкой в Сызрани, предстояло аж четверо суток. Катились по жаркой пустыне — и вскоре по вагону потянуло сладковатой гнильцой, полетели рои мелких фруктовых мушек. Стало ясно: до дому наше добро не дотянет. Жрали-жрали, никак не могли осилить. К тому же, по вполне понятным причинам, оба туалета были постоянно заняты: только нас, туристов-горников, было в вагоне человек тридцать (четыре команды). Хорошо хоть через пустыню шёл однопуток, и на разъездах мы, судорожно распахнув вагонную дверь, быстренько рассредоточивались за ближайшими песчаными барханчиками. Было забавно наблюдать, как, услышав гудок отправления, народ прыжками бежал к вагону, по пути натягивая штаны. Однако припасы всё не кончались, но даже смотреть на подгнивающие фрукты опротивело, а выбросить жалко. Придумали выход: проиграл в карты или в «шкурки» — изволь съесть блюдо винограда или слив. Что за «шкурки»? Очень просто. После жестокого горного солнца наши морды стали дружно облазить, поэтому придумали игру: кто снимет с себя меньший кусок слезающей кожи — тот проиграл.

Время от времени, чтоб малость размяться, мы навещали «красный уголок» общаги, где всю новогоднюю ночь не прекращались «скачки», как мы называли дискотеку. Заветная полночь всё близилась. Чтоб создать ощущение волшебства, выключили свет и зажгли свечи. В полумраке, при мерцающем огне лики наших по­дружек оза­рили мягкие иконописные цвета, сделав их ещё красивее. Из коридора доносился праздничный гул, но он не мешал внезапно возникшему волнующему таинству. Отведя взгляд, я замер с улыбкой на лице.

Пётр Муратов. 2005
Есть точно отражающие состояние юношеской души строки из песни: «Ветер в голове, а я влюблённый во всех девчонок своего двора...» Так и я — мне нравились почти все мои одногруппницы. Чувствовал, что при определённых обстоятельствах могу влюбиться в любую из них. И наши три красавицы были из их числа. Вспомнилось, как на зоостанции, стоявшей почти на самом берегу Волги, мы, юные наивные романтики, ходили на рассвете купаться. Как наши подружки — Скипа, Кло и Ленок — сбрасывали одежды. Как они нарочито строго наказывали нам: «Не подсматривайте!» — и, игриво бултыхая ножками, неглиже входили в воду, которая после ­бодрящей предрассветной свежести казалась парным молоком. Но, разумеется, мы тайком любовались, как первые лучи солнца, вынырнув из-за горизонта, запутывались в мокрых волосах наших русалочек, окрашивали их точёные фигурки в неестественно розовый цвет, а капельки воды, преломив солнечный свет, задорно разбегались по телу россыпями маленьких бриллиантиков…

Между тем, на часах было уже без десяти двенадцать. Чтоб не пропустить долгожданного боя курантов, включили радио — все советские студенческие общежития были в те времена оборудованы радиоточками. Слушая новогоднее обращение «дорогого» Леонида Ильича, вся общага затихла в волнующем ожидании. Без пяти минут, без трёх, без одной… И вот, наконец, начался дружный отсчёт: один удар, второй, третий… одиннадцатый, двенадцатый! «С Но-вым го-дом! С Но-вым го-дом!» — дружно понеслось из всех комнат.
Разом захлопали двери, общежитская братия и их гости высыпали в коридор и, радостно крича, принялись колотить пустые бутылки об стены и потолок. А нёсшаяся из соседней комнаты невероятно популярная в те годы песня «Из вагантов» зримо свидетельствовала о бережном сохранении нами, студентами ХХ века, традиций студентов средневековья: «Если насмерть не убьюсь на хмельной пирушке…» Потом ходили по битому стеклу, как по ковру, под возмущённые вопли строгой комендантши общаги Флюры Шагеевны, но остановить разнузданное веселье ей было уже не под силу.
Ближе к утру по коридорам пробежал кто-то из студентов: «Мужики, все кто общежитский! Аметьевские!» Время от времени к общаге регулярно подваливали гопники с Аметьево — им непременно хотелось помахаться. Вот и сейчас они, видимо, решили своеобразно поздравить нас с Новым годом. Услышав боевой клич, Ширш, не дожидаясь подхода основных сил общежитских бойцов во главе с грозным Шамой, кинулся на незваных гостей. Это было очень опрометчиво: ему махом разбили «грызло» и засунули в сугроб – одни ноги торчали. После коллективного разгона гопоты, возбуждённый Ширш, ещё в пылу битвы, отогреваясь на своей койке в комнате после «снежных процедур», стал задираться. Я ему: «Всё-всё, Андрюшенька, молчу! Ты ж у нас сегодня герой: как-никак два раза по хлебальнику получил!» Неудачливый боец, матюкнувшись, кинулся на меня. Но Скипа, наряженная Снегурочкой, казалось, безучастно курившая, мгновенно отреагировала и двумя грамотными, на удивление точными движениями уложила Ширша обратно в койку, мол, грейся дальше.
И вот уже робко засерело январское предрассветное небо. Как ежегодно отмечает грустный Ипполит Георгиевич, «конец новогодней ночи, завтра наступит похмелье, пустота...» Но только не у нас, студентов, подсознательно настраивающихся на жаркую сессионную эпопею. Шарахнув поутру примирительный брудершафт с Ширшем, мы провожали по домам наших боевых подруг. Последним был дом Скипы. «Ну, дорогая, ещё раз с Новым годом! Встретимся на консультации». Первой, как сейчас помню, предстояла сдача экзамена по органической химии. Потом залезли на козырёк подъезда её дома и, со смехом швыряя снежки в прохожих, поздравляли всех с «новым счастьем».

Промелькнуло более сорока лет с той незабываемой новогодней ночи — каждый раз, встречая Новый год, я мысленно возвращаюсь в то время. В том новом 1981 году я-таки втрескался в Скипу, правда, безответно. Вспоминаю неповторимый колорит студенческой Казани тех лет, глубоко вдыхая её воображаемый аромат. Почему мы столь бережно проносим сквозь десятилетия память о своём студенческом прошлом? На мой взгляд, причины этого в особых отношениях с присущими им открытостью, романтизмом и оптимизмом. В студенческом равенстве, обеспечивавшем общность нашего мировосприятия и житейской философии, в объединявшей нас надежде на светлое будущее. Воспоминания о студенчестве никогда не вызовут чувства досады или сожаления. Они как форпост бастиона памяти, на волне которой, как на машине времени, легко уносишься в молодость. Но как ни уютно было находиться на орбитальной станции под названием «Память», пора спускаться на Землю, на космодром, имя которому «Действительность».
На подходе новый, по всей видимости, непростой год. И тем не менее, с наступающим, друзья! 

Новосибирск, 2022 год