Казанский след в портретной галерее Маяковского

В фондах Национального музея Республики Татарстан хранится не известный широкой публике фотопортрет поэта советской эпохи Владимира Маяковского работы Владимира Лукича Лаптева.

Портрету 92 года — он подписан автором карандашом на оборотной стороне: «В. Маяковский, 21 января 1927 г. Мой снимок в редакции «Красная Татария» В. Лаптев».

Секрет фотографа с Воскресенской

В портретной галерее Маяковского, насчитывающей сотни фотоснимков, графических и живописных работ, отмечен и казанский след. Начало ему положил приезд поэта в Казань в феврале 1914 года, когда с друзьями-футуристами он совершал «поэзо-концертное» турне по городам и весям России. Казань в том многочисленном списке стояла на особом месте. В качестве поднадзорного здесь жил большевик Владимир Ильич Вегер, привлекавший пятнадцатилетнего гимназиста Володю Маяковского к партийной работе. В старейшем на востоке России Казанском художественном училище постигало науки немало вольнодумцев, жаждущих новаторства, «свежего ветра перемен». Добровольные помощники и гиды вызывались не только сопровождать московских гостей по незнакомому городу, но и готовить концертные площадки, расклеивать афиши.

Для представления «столичных звёзд» требовались броские, рекламные фотографии, и староста архитектурного отделения училища Павел Хожателев порекомендовал московской троице одно из самых модных фотоателье на Воскресенской.

Намётанный глаз профессионального фотографа сразу же выделил из оригинальной компании высокого юношу атлетического сложения с редким голосом и скульптурной лепкой лица. Угадав в нём артиста, охотно поделился секретом своего мастерства. Он, как оказалось, заключался в выборе эффектной позы и костюма. «Ни одна женщина мира не пройдёт мимо фото моей работы,— уверял фотограф.— Успех на сцене и в жизни гарантирован». Как же он был прав!.. Вычурный портрет, на котором Маяковский снят в концертном костюме, дополненном перчатками и цилиндром, не соответствовал внутреннему состоянию поэта-бунтаря, однако успех имел огромный. Размноженные открытки шли нарасхват в фойе Дворянского собрания (ныне городская Ратуша). С его сцены скандальные гастролёры знакомили казанскую молодёжь с достижениями футуризма, шокировали публику облачением, поведением. Они долго пили чай, вместо колокольчика звонили в пожарный колокол. Бурлюк, «с нарисованной на щеке лошадью, с серьгой в ухе, рассматривал в лорнет многочисленную полицию, пуб­лику», требовавшую окончания донельзя затянутой прелюдии действа.

Футурист Владимир Маяковский. Казань. 1914. Из альбома 
Л. Ф. Волкова-Ланнит «Вижу Маяковского», 1981

Маяковский вышел к аудитории в знаменитой жёлтой кофте, сразу же взбудоражив публику неожиданными образами. Некоторые из них, как «мне нравится беременный мужчина», вызвали шквал возмущения, свист, крики, но поэт усмирил зал, подчинив его раскатистой силе голоса, неожиданным рифмам, благодаря своему «чудесному дару импровизации».

Вошёл к парикмахеру, сказал —

спокойный:

«Будьте добры, причешите мне уши»,

Гладкий парикмахер сразу стал

хвойный,

Лицо вытянулось, как у груши.

К этому же времени относится портрет Маяковского Павла Хожателева. Добровольный гид не раз находился с коллегами в гостинице «Казанское подворье» на Проломной, где они остановились. Однажды, наблюдая веселье, царившее в номере, то, как молодые футуристы дурачились, подзадоривая друг друга, воспользовался ситуацией и попросил каждого из них сняться на фотоаппарат — гармошку «Эрнеман». Друзья согласились и разрисовали свои физиономии. Бурлюк изобразил на щеке собачку с поднятым хвостом, Каменский — на лбу лошадь. На Маяковском был бархатный малиновый жилет, надетый поверх белой рубашки с широкими рукавами. На снимке почитателя он изображён в любимой позе: руки в карманах, неизменная папироса во рту.

Несколько фотографий «от милого помощника Паши» были подарены отъезжающим, которые тут же отблагодарили автора, оставив на одной из них автограф не менее милой троицы.

«Футуризм умер, и он не очень-то жалеет покойника»

Триумфальный вечер 20 февраля 1914 года, на котором казанская публика, заполнившая проходы, оседлавшая подоконники, «реагировала на происходившее на сцене так бурно, что полицмейстер шесть раз прерывал выступление», а на выходе из Собрания устроила московским гастролёрам овации, закончился для Маяковского и Бурлюка драматически. Их исключили из Московского училища живописи, ваяния и зодчества за нарушение правила, по которому учащиеся «не имели права выступать на публичных диспутах». Исходя же из жандармского донесения, сохранившегося в казанском архиве, причиной отчисления послужил дух своеволия и анархизма.

Происшествие не стало для друзей трагическим событием. Увлечение футуризмом было всего лишь данью молодости, протестом против буржуазного искусства. Оно не могло долго питать талант такого масштаба, как Маяковский. Уже через год поэт признавался, что «футуризм умер, и он не очень-то жалеет покойника». Не повлияло расставание с училищем и на отношение к Казани. К публике, поклонникам, приёму, городу у Владимира Владимировича сохранилось благодарное и даже нежное чувство.

Владимир Маяковский в редакции газеты «Красная Татария». 1927. Фото Владимира Лаптева. Из фондов Национального музея Республики Татарстан

Собираясь в турне уже «По городам Союза», он ободрял концертного директора Павла Ильича Лавута: «Стоит ли волноваться, когда мы едем в примечательную Казань! Когда у меня не будет ни копейки, я обязательно поеду в Казань.— А как же без копейки вы купите билет? — И на билет мне вышлет моя Казань…»

Вспомнит о Казани в стихах

Продолжая традиции трубадуров и менестрелей, поэт ещё дважды посетит восточную столицу, оставит о ней не только тёплые воспоминания, но и целые абзацы в стихах «По городам Союза», «Три тысячи и три сестры», «Казань», «Левый марш».

Приезды поэта для просвещённого города становились настоящим событием. Публики на каждую встречу приходило столько, что сам выступающий не всегда мог пробиться к сцене. В кинотеатре «Колосс» (сейчас в этом здании Татарский государственный театр драмы и комедии имени Карима Тинчурина, улица Максима Горького, 13) он вышел из толпы лишь с помощью сопровождающего… помятым, но счастливым. В университете, у нынешней городской Ратуши, театрального техникума, кинотеатра и даже у гостиницы поэта ждали студенты, актёры, молодые татарские литераторы, в числе которых был Адель Кутуй, переведший «Левый марш» на татарский язык. Маяковский вспомнит об этой встрече в стихах.

Я

в языках

не очень натаскан —

что норвежским,

что шведским мажь.

Входит татарин:

                    «Я на татарском

Прочитаю

«Левый марш».

Ограничился

словесным портретом

Владимир Лукич Лаптев и его супруга Евгения Ниловна Дунаева. 1926 
Из семейного архива

В 1927, 1928 годах это будет уже другой Маяковский. Не только готовый всю свою звонкую силу поэта отдавать атакующему классу, но и «сердце — временам на разрыв». За тринадцать лет он пройдёт путь от скандального поэта-футуриста до поэта-трибуна, художника окон РОСТА, редактора, публициста, агитатора, актёра, сценариста, режиссёра, драматурга, написавшего немало стихов, пьес, поэмы «Хорошо», «Облако в штанах», «Война и мир», «Сто пятьдесят миллионов», «Владимир Ильич Ленин». Во время второго литературного турне он будет торопиться из Нижнего Новгорода приехать в Казань, чтобы прочитать эту поэму в Казанском университете в студёные январские дни третьей годовщины со дня кончины вождя мирового пролетариата.

Чувствуя личную ответственность глашатая революции, поэт брался за любое нужное ей дело.

В зарисовках «Я сам» он признавался: «В работе сознательно перевожу себя на газетчика». «Пишу в «Известиях», «Труде», «Рабочей Москве», «Заре Востока», «Бакинском рабочем» и других». И, конечно, Маяковский не мог не встретиться с коллегами из газеты «Красная Татария», которая находилась на Дзержинского, 29.

Тогда выпускнику Казанского художественно-технического института (с 1923 года техникум) Владимиру Лаптеву, сменившему резец скульптора, кисть живописца на фотоаппарат, удалось продолжить казанский след в портретной галерее Владимира Маяковского, сделав несколько его снимков. 

Погрудный фотопортрет, на котором Владимир Владимирович снят в зимнем двубортном пальто с меховым воротником английского кроя, неоднократно повторится на полосах республиканских газет в дни юбилеев Маяковского, годовщин кончины Ленина, по случаю других дат. А вот снимок с небольшую ладонь (9 на 12) с автографом на оборотной стороне, который посчастливилось найти в личной коллекции Владимира Лукича Лаптева, переданной Национальному музею Респуб­лики Татарстан его внуком Владимиром Александровичем Наумовым в 2015 году, опубликованным пока увидеть не удалось. Ни в газетах, представленных в коллекции, ни в Интернете, ни среди иллюстраций в двенадцатитомном собрании сочинений, ни в альбоме «Вижу Маяковского» Леонида Филипповича Волкова-Ланнита, разместившего в сборнике более 200 персональных и групповых снимков поэта известных мастеров и малоизвестных авторов, разного качества, сделанных «на родине и на чужбине».

Не остались без внимания составителя даже казанские портреты Маяковского 1914 года: электровелография и фрагмент из модного фотоателье на Воскресенской, изображение футуриста в малиновом бархатном жилете Павла Хожателева.

Что же касается работ Владимира Лукича Лаптева, в издание «Вижу Маяковского», вышедшее в свет в 1981 году, они не вошли. Скрупулёзный исследователь иконографии поэта в альбоме ограничился представлением его словесного портрета, взятого из отчёта о встрече Маяковского с сотрудниками и рабкорами «Красной Татарии».

«Такой же большой и мощный, как и его образы. Над переносицей вертикальная морщина. Тяжёлый, слегка выдающийся подбородок. Фигура волжского грузчика. Голос — трибуна... На эстраде чувствует себя как дома. К аудитории относится дружески-покровительственно».

Памятный уголок Владимира Лукича Лаптева     

«Времена не выбирают.

В них живут и умирают»

Портреты Владимира Лукича Лаптева, отражающие его «взволнованное отношение к личности поэта», остались как бы незамеченными и не вошли в альбом. Разгадка причины этого, возможно, кроется в биографии мастера. Ведь интеллигентному молодому человеку с прозрачными, как родниковая вода, глазами (видно даже на снимке), состоявшемуся в живописи, фотоискусстве, мечтавшему серьёзно заняться архитектурой, было суждено жить в эпоху репрессий, пережить два ареста и пять лет ГУЛАГа. За хранение запрещённой в то время книги «Протоколы сионских мудрецов», найденной в квартире при обыске, Владимир Лаптев в 1932 году стал «опасным преступником». Эти ярлыки, как многократное эхо, ещё не раз и не два повторятся в его судьбе. По тем же статьям 58-10, 58-11 будет предъявлено второе обвинение и последует арест в 1936 году. Злосчастные ярлыки преследовали Лаптева и после смерти. Ведь реабилитируют Владимира Лукича за первый срок только в 1989 году, за второй — в 1991-м, когда его уже не станет. Видимо, по этой же причине снимки иногда оставались безымянными.

В. Л. Лаптев

Не смею бросить камень в чью-либо сторону. Страшное было время: поощрялись доносы, скованные страхом люди ожидали в ночное время увидеть стоящий у подъезда «чёрный воронок», услышать стук в дверь. Но даже в нём находилось место любви и доброте, гражданским поступкам, человеческому достоинству и мужеству. Пришло время вспомнить имена тех, кто, вопреки общественной морали «невиновных у нас не сажают», помогал Владимиру Лукичу жить и творить, сохранять веру в людей, не озлобиться. Думаю, он был бы благодарен нам за это.

Было что терять в 1936 году известному математику, будущему профессору университета, доктору наук Борису Лукичу Лаптеву. Но, когда художественная комиссия на плакате Владимира Лаптева в сплетении струй дыма, идущих из заводских труб, усмотрела фашистскую свастику, понимая абсурдность обвинения, он вступился за брата. Постановление суда было обжаловано в Москве, и второй срок Владимиру Лукичу скостили с четырёх лет до двух.

Футуристическая композиция  В. Л. Лаптева «Стойка Пегаса». 
1922. Из семейного архива

Не отказались от дважды судимого и родные, хотя тень от «опасного преступника» падала и на них. Жена Евгения Ниловна Дунаева — музыкально образованная потомственная дворянка, смогла устроиться лишь на меховую фабрику, туда на трудоёмкие операции брали жён репрессированных.

Дочь Елена, выйдя замуж, сохранила фамилию отца. Она так любила его, что, познакомившись в архиве в начале девяностых с делом родителя, где хранились доносы, злополучный плакат с дымами, на котором художественная комиссия усмотрела свастику, справка о том, что при обыске в квартире нашли стихи кулацкого поэта Есенина, портреты царских особ и картину, где на конях сидят три кулака (это была репродукция картины Васнецова «Три богатыря»), расстроилась так, что сыну после этого чуть не на руках пришлось выносить маму.

Политзаключённые сидели вместе с бандитами и убийцами, их посылали на самые тяжёлые работы. В тридцать семь лет Лаптев вернулся из ГУЛАГа с подорванным здоровьем и надломленной психикой. На должность талантливого специалиста не брали, приходилось перебиваться временными заработками. И тогда руку помощи бывшему лагернику протянул директор главного краеведческого музея ТАССР Владимир Михайлович Дьяконов. Приняв Владимира Лукича «художником‑оформителем», он поручал ему сложные творческие заказы по созданию картин на исторические темы.

Вместе с заведующим историческим отделом музея Александрой Михайловной Ефимовой они дали отпор перестраховщикам из правления Товарищества «Татхудожник», когда те исключили Лаптева из организации. Объективная положительная характеристика «врагу народа» плюс гражданская позиция, личное мужество известных музейных работников оказались сильнее клеветников. Эта характеристика стала важным документом для пересмотра дела.

И кистью, и пером

Годы работы в музее (с 1940‑го по 1950-й) оказались самыми плодотворными для Владимира Лукича Лаптева. В фондах Национального музея Республики Татарстан хранятся более полутора тысяч негативов его работ. Некоторые из сорока восьми его рисунков и картин, находящихся в музее, украшают его залы. Среди них «Прибытие багдадских купцов в Булгарию», «На главной улице города Болгар», «Городища именьковской и ананьинской культур».

Внуки В. Л. Лаптева Владимир (справа) и Дмитрий (слева) Наумовы с мамой Еленой Владимировной Лаптевой. 2001

Настоящая выставка картин деда хранится в квартире его внуков Владимира и Дмитрия Наумовых, которых я нашла в подмосковных Химках. Здесь бывшие архитекторы создали небольшую анимационную студию по записи клипов. В телефонной беседе они рассказали, что в семье царил культ деда. Несмотря на перенесённые трудности, болезни (в последние годы плеврит перешёл в болезнь лагерников туберкулёз), он был добрым, компанейским и очень творческим человеком. Когда домашние укладывались спать, разложив на стульях фанеру под матрацы, он зажигал в своём уголке лампу под абажуром и начинал писать, делать эскизы к будущим картинам. Это было его время, и он отдавал ночные часы поэзии, живописи. Не было денег на то, чтобы собирать коллекции, но кто мог помешать ему исследовать, изучать их! 

Внуки Владимира Лукича сказали, что портрет Маяковского, найденный в коллекции деда, им не приходилось видеть ни в одном издании. Мама, как им помнится, передавала негативы в московский музей поэта, они даже пытались узнать о них, но безуспешно. Видимо, лежат в фондах мёртвым грузом. А между тем на снимке с автографом невозможно не оценить умение автора остановить мгновение, сохранив его для будущих поколений. Ведь «великан с зычным голосом, торсом грузчика и ранимой душой поэта из Красной России» не затерялся в вихре политических неразберих, общественных прихотей и модных пристрастий двадцать первого века. К Маяковскому возвращаются, о нём пишут, его издают, а главное — помнят.

Привлекает внимание и его выразительный внешний облик. К 125-летию со дня рождения Маяковского в июне прошлого года арт-художник из Португалии Александр Фарто, двести работ которого находятся во многих столицах мира, отдал дань памяти поэта-бунтаря, выполнив в технике арт-деко его портрет на фасаде дома в старой Москве. Участник фестиваля уличного искусства Илья Мозги стену одного из домов в Екатеринбурге украсил изображением Маяковского в стиле конструктивизма.

А благодаря коллекции снимков Лаптева, переданной Национальному музею Рес­публики Татарстан спустя шестьдесят лет после его смерти, появилась возможность познакомить казанскую публику с неизвестным портретом поэта из фондов музея.

Будем надеяться, что и другие, пусть немногочисленные фотопортреты Маяковского 1927 года работы фотокора газеты «Красная Татария» Владимира Лукича Лаптева, как и его имя, займут достойное место в фотолетописи поэта. Поиск только начинается.

Смирнова Наталья Николаевна — научный сотрудник Национального музея Республики Татарстан.