"Казённый дом" врача Дьяченко

Журнал "Казань", № 1, 2014

Кирилл Пономарёв - известный в Казани коллекционер старины.
Его антикварная лавка на улице Профсоюзной - это маленькая научно‑реставрационная лаборатория, где восстанавливают предметы минувших столетий, устраняют белые пятна в их «биографии». Вещи, которые сюда попадают, согреты человеческой жизнью, за каждой из них - история человека, семьи, города и страны.

Каждый день, находясь в антикварной лавке, ждёшь случайной встречи с необычным предметом, который вдруг принесут. Чаще люди сдают антиквариат, оставшийся от старшего поколения, который украшал комнаты, реже приносят книги, альбомы дореволюционного издания, и уж совсем редко у меня на столе оказываются семейные архивы с фотографиями, письмами, дневниками.

Увы, зачастую бумаги эти, как макулатура, оказываются на помойке.

Но порой выцветший от времени вчетверо сложенный листочек, испещрённый неровными строчками, может быть гораздо интереснее старинной шкатулки или настенных часов, которые массово изготовлялись в Париже! Конечно, любая старая вещь, даже если она и не имеет явной художественной ценности, интересна своей историей, энергетикой хозяина. Вот, например, обычная перьевая ручка довоенных лет прошлого века. В принципе, это ширпотреб и особой цены не имеет. Если бы ею писал Горький, э-э, тогда другое дело! Но кто ею владел, неизвестно. И начинаешь, совсем как Шерлок Холмс, строить догадки. По внешнему виду можно многое сказать, часто ли ею пользовались или только доставали, чтобы поставить завиток подписи. Ею могли писать доносы, статейки в газету или любовные письма, а может, даже и романы! Она всё стерпит…

Вот недавно в мою лавку, впервые за всё время её существования, принесли большой неизданный роман, написанный полвека назад!

Рядом с двумя самодельными томами у меня на столе стоит и давно уже молчит «Ундервуд», трофейная печатная машинка с истёртыми круглыми клавишами с русским шрифтом, воспетая ещё Сергеем Довлатовым. Обтекаемые лакированные формы, стильный дизайн. Видимо, на одной из таких машинок, которые тогда неустанно стучали, дырявя бумагу с копиркой, от Калининграда до Владивостока, и был напечатан этот большой роман о жизни вора под названием «Мужик, подпоясанный ломом», что на воровском жаргоне подразумевает зека, вставшего на путь исправления. Автор - тюремный врач Григорий Андреевич Дьяченко. Родился в 1918 году в селе Кианкиз Ставропольского края. После окончания десятилетки поступил в Казанский мединститут и успешно окончил санитарно-гигиенический факультет. По направлению партийной ячейки он прибывает в Комсомольск‑на‑Амуре, но не на Всесоюзную стройку, а на службу в исправительно-трудовой лагерь НКВД - лечить заключённых, среди которых ещё отбывали свои огромные сроки «враги народа». И до самой пенсии тюрьма ему стала «родным домом»: Нижне-Амурлаг, Алтайский ИТЛ, Саранстрой, Карлаг МВД, Волгодонстрой МВД, Севкузбасслаг, Усть‑Вымский ИТЛ. Постоянные переезды, полувоенный образ жизни, специфический контингент, монотонность буден. Многих коллег спасал медицинский спирт, но Дьяченко нашёл себе отдушину в творчестве.

Прототипом его героя по кличке Бурундук стал реальный зек, который по вечерам после поверки приходил к нему в медсанчасть исповедоваться. Ему хотелось выговориться, а врач был благодарный слушатель,- проявил интерес! Не надсмехался, как сокамерники, задавал учтивые вопросы, что-то записывал в блокнот. Наговорил ему заключённый на 678 машинописных страниц, которые Дьяченко отдал переплётчику, и тот изготовил два тома в твёрдом переплёте для «домашнего пользования». Автор, по всей видимости, когда оставался один, доставал из глубокого ящика письменного стола свой роман, листал его, тешил самолюбие и мечтал быть изданным. Возможно, делались попытки отдать рукопись в издательство. Но книга его напечатана не была. Хотя видно и невооружённым глазом, что Дьяченко - не графоман, имеет свой самобытный образный язык, позицию, красочно описывает интересные бытовые подробности того времени, подмечает черты характера героев, их психологию. Достаточно выдернуть из контекста произведения отрывок с воровским застольем на частной квартире, чтобы оценить писательский дар тюремного врача:

«За большим столом сидела компания людей разных возрастов, у многих мужчин на лицах алели рубцы, как следы прошлых ранений, женщины были сильно накрашены всевозможными пудрами и помадами. Тут перемешались запахи духов и пота, водки и вина, табака и кислой капусты. Еда была обильная, в центре лежал на блюде и боялся острых вилок молочный поросёнок. Если честно, я и сам себе за этим пиршеством тоже показался поросёнком, особенно когда все вокруг зачавкали и зажевали».

На последней странице рукописи обозначены место и дата написания романа: станция Яя Кемеровской области, посёлок Вожаёль Коми АССР, 1956-1957 годы. И вот спустя пятьдесят семь лет «Мужик…» Григория Дьяченко наконец-то дошёл до своего читателя - журнал «Казань» с этого номера начинает его публикацию.

Описываемые события разворачиваются в стране, недавно победившей немца - но эйфория уже спала, вокруг разруха, бедность, беспризорники, разгул криминала, продуктовые карточки.
Засуха 1946 года, поразившая пол‑России, и последовавший за этим голод привели к небывалому росту преступности (за хищения хлеба в 1946-47 годах были осуждены около 400 тысяч человек). Лагеря, как и в 37-м, опять заполнялись народом - бесплатной рабсилой.

Тюрьма, в которой всю жизнь проработал автор, даже ещё в конце 50-х, это всё те же застенки, забрызганные кровью и исцарапанные именами репрессированных «врагов народа». Те же решётки, вышки, где мёрз в тулупе часовой, рычащие овчарки, которых кормили сытнее, чем зеков, бараки с холодными нарами и буржуйкой посередине… Да, уже не расстреливали, не избивали до полусмерти, и как-то, пусть и формально, но старались блюсти законность. Времена менялись, человек - тоже. Приближалась «оттепель».

Архив врача-писателя, оказавшийся в антикварной лавке, очень объёмист (с десяток пухлых папок!) и разнообразен, он содержит, кроме самого романа, множество документов, часть которых автор использовал при написании своего произведения. Исследование этих папок заняло не один вечер и было увлекательнейшим. Одно дело читать художественную литературу наших классиков о местах заключения, и совсем другое - доставать из конверта письмо матери, у которой на зоне умер единственный сын, слёзные просьбы зеков, написанные с «дремучими» ошибками, их наивные послания любимым на волю…

Листаешь судьбы людей, давно уже отошедших в мир иной, разворачиваешь газеты, которые они просматривали, разбираешь каракули их самодеятельных, но искренних стихов - и перед тобой оживает канувшее в бездну прошлого время, которое пролетело над бескрайней страной, где строили Коммунизм (во многом силами заключённых!).

Жизнь зека - это перевёрнутый мир, со своими законами и представлениями о справедливости. Но по ту сторону решётки - тоже люди, хотя они и вычеркнуты приговором из мирной жизни. А ведь тогда и на гражданке люди имели не больше свободы, чем здесь!

Многих писателей притягивал внутренний мир человека, преступившего закон, совершившего смертный грех и отбывающего наказание за содеянное. Что происходит с ним - там? Раскаяние, озлобление? Быть может, истина во время мучительных испытаний тела и души становится ближе? Писатель, как посетитель зоопарка, заглядывает в клетку, ожидая увидеть там оскал зверя, но видит гримасу боли на лице человека!

Лев Толстой, будучи студентом Казанского императорского университета, проживал в доме Ивана Кузьмича Горталова на Поперечно-Казанской улице (ныне Япеева), это как раз напротив пересыльной тюрьмы. На подводах, громыхая цепями, сюда привозили новых арестантов или отправляли каторжан по этапу в Сибирь. Родственники заключённых, ожидая разрешения о встрече, снимали жильё рядом с тюрьмой. Молодой писатель не раз становился свидетелем душераздирающих сцен у ворот с колючей проволокой. Как считают литературоведы, именно эти наблюдения позднее вошли в его роман «Воскресенье».

Чехов отправился на другой конец Российской империи - на Сахалин, чтобы «сподобиться Колумбу и открыть берега иной неведомой столичному жителю жизни ссыльных и каторжан». Его «Остров Сахалин» смутил добропорядочные «сытые» умы откровенностью: «…затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живёт в сожительницах старуха Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребёнка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребёночка не убила, а закопала живым,- этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил её на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»

Разрозненные документы, собранные в зелёных казённых папках врача Дьяченко, проработавшего в советских зонах двадцать девять лет, с 1938 по 1967 год, повидавшего и «врагов народа», и отпетых уголовников, и хрущёвских диссидентов, позволяют нам взглянуть на то сложное время в ещё одном ракурсе…