Мужик, подпоясанный ломом. Начало

Журнал "Казань", № 1, 2014

Отрывки из романа Григория Дьяченко «Мужик, подпоясанный ломом» в редакции Аделя Хаирова, публикуются впервые с сохранением языка оригинала.

Воровской омут

Тайга безмолвна. Любой звук здесь гасят пушистые снега. Только стволы трещат от мороза, исходя стоном и долгой судорогой от корней до самой макушки. И тогда слетает лавина с зелёных лап и накрывает лесоруба целиком с его драной ушанкой. Здесь бывает всего два сезона в году: зима и лето. К концу мая проклёвывается травка, но заморозки хрустят ледком под ногами ещё и в июне. Июль и август - лето. Жарища в иные дни - за тридцать! Всё бурно цветёт, растёт, источая ароматы. Торопится! Дикие травы поднимаются в рост человека. Но вот подходит середина сентября, и уже летят на землю белые мухи. И опять трещит зима, раскалывая сосны до самого мая.

Хотя скворцы уже прилетели, но видно, как мёрзнут, бедолаги. Зимний санный путь ещё держит повозки, но стоит оступиться в сторонку, как талая вода начинает бить ключом и лошади уходят по самые шеи в снежную кашу.

Ритмичный стук колёс узкоколейки нарушает тишину. Поваленный лес идёт беспрерывным потоком на шахты, на стройки в большие города. С дальней делянки слабое эхо доносит еле уловимый треск падающих сосен, визг пилы и урчанье трудяги-трактора.

Вечером, когда сумерки сгустились и стёрлась грань предметов, ко мне в кабинет постучался молодой сильно исхудавший человек. Это был Газизов по кличке «Бурундук». Он ниже среднего роста, с азиатскими чертами лица, не брит, чёрная взъерошенная шевелюра в беспорядке громоздилась на голове, карие глаза бегали по кабинету, как будто искали потерянную вещь. Новый ватник был весь в дырах - прожёг у костра, валенки разношенные, внутри при ходьбе похрустывает газетка - для тепла. Иногда проверяющий заставлял снять и показать, не имеются ли в газете фотографии вождей партии, речей руководства. Такие статьи нельзя было рвать даже на самокрутки. В руках он держал обновку: ушанку и кирзовые сапоги, которые только что получил - к весне. Вид у «Бурундука» был взволнованный.

Я ему указал на стул. Он сел на краешек. Я заметил, что Газизов старается не смотреть мне в глаза, а нервозно теребит уши шапки. Помявшись, он заговорил.

- Вот что, гражданин начальник… Я хочу вам излить свою душу вора, видавшего виды, но при условии, что вы не станете меня перебивать во время моего повествования, сохраните мою фамилию в тайне, ибо у меня только одна голова на плечах. Идёт?

Я согласился.

На его лице был заметен первый загар весны, который лёг поверх отмороженных щёк и лба. В апреле солнце и ветер начинают покрывать открытые участки тела бронзой, и это они проделывает с теми, кто идёт навстречу весне. Это бывает даже тогда, когда снег ещё укрывает землю и зима караулит в затенённых уголках.

Я разрешил Газизову закурить, и он, окутав себя горьким дымком, начал свой долгий рассказ, который растянулся на несколько месяцев нашего общения. Два‑три раза в неделю он заходил ко мне после смены, я наливал ему в кружку чифиря, который сам варил не хуже зека, и слушал не перебивая, делая кое-какие записи в блокнот…

I

- Вам этого не понять, гражданин начальник,- глядя отстранённо в окно, начал Бурундук.- Вы далеки от того, чтобы понимать то, что пережил я, что испытал на собственной шкуре. Однако осмеливаюсь открыть вам свою душу, потому что человек не может жить без исповеди… Он идёт по жизни кругами, осмысливает свою дорожку, даже если она кривоватая получилась. Он хочет высказаться. Но кому? Зекам открыться невозможно - только поржут. Соснам? Глупо. Поэтому я доверяюсь вам. Нет, я не собираюсь плакаться, сетовать на свою судьбу. Всё, что мною совершено - в этом повинен только я сам и никто другой. Я здесь - и, значит, есть за что…

Мне приходилось немало встречать опытных убийц, которые мастерски заметали следы крови, не оставляли за собой никаких улик, но всё равно они оказывались на скамье подсудимых. Как такое могло произойти? Очень просто. Рано или поздно убийцу начинает мучать совесть. Не ухмыляйтесь. Какая же у бандита может быть совесть? А ведь он такой же человек, как и все остальные. Она начинает шевелиться внутри, толкаться, колоть сердце, брать за горло - душить! И убийца готов раскрыться первому встречному… А тот доносит на него. Обрывки этого откровенного разговора обычно быстро ложатся на стол следователя, и он уже начинает распутывать клубочек - и тогда… «Хоть крути-верти, Гаврило, не спасёшь своё ты рыло!»

Зачем я это всё рассказываю? А затем, что и у меня такое состояние сейчас - потребность говорить, хотя вор должен молчать… Вор должен в тайне соблюдать обычаи воровской жизни. Если только он распустит свой язык и выдаст своего товарища, то этого ему не простят. Вора не избивают, его просто уничтожают. Так что мои слова сулят мне смерть. Собираясь идти к вам, я сказал своим товарищам, что иду на беседу по политической экономии, к которой готовился при всех, для видимости, больше месяца. Я штудировал учебник, но, по правде говоря, разбираюсь в ней, как свинья в Библии. Мне нужен был лишь предлог и только. Хотя они всё равно раскусят мой обман. Ну да ладно…

- Бурундук, ты чё, с ума спятил, всё читаешь эту муть? - как-то уколол меня бригадир Колька Сапог, который проходил мимо и насвистывал мотив воровской песни, не вынимая папиросы изо рта.

- Сапог, не дрейфь. Я умным отсюда выйти хочу…- заморочил я голову ему.

- И то дело! - одобрительно буркнул Иван Шпилька, ворочаясь на своей койке. Он всю ночь напролёт проиграл в карты и теперь кемарил.

Такие базары у нас затевались часто. Но воры знали меня и не беспокоились. Кто был первым мастером что-либо спровоцировать? Бурундук! Кто мог самым нахальным образом оскорбить администрацию, того или иного гражданина начальника? Бурундук! Кто мог огорошить начальство вопросом: «А скажите, гражданин начальник, чем свинья отличается от лошади?» Или ещё: «Какая разница между мною и японским императором?» Бурундук! Кто лучше всех мог их развеселить? Бурундук!

Летом прошлого года к нам приезжала врачебная комиссия по очередному медицинскому освидетельствованию. Вы сами знаете её задачи и функции. Врачи всегда остаются гуманными людьми и объективными. Если ты болен, то тебя начнут лечить всеми возможными средствами получше, чем даже в городской амбулатории! Но наш брат орёт, матом кроет медицину, он недоволен, протестует и всё жалуется то на пятки, то на темечко, лишь бы не работать. Один, чтобы закосить, выпил кружку еловой смолы, так от него месяц камфарой воняло, что в затхлом бараке было особенно приятно. Вор боится работы как чёрта, поэтому заполучить правдами и неправдами освобождение, это для него за счастье. Эх, приятно лежать на белой простынке и глотать сладкую микстуру, блаженствуя от того, что надул врачей. Даже начальник заглянет к тебе и спросит: «Как здоровье, больной?» Медицина всё же великая сила!

Так вот, в этой комиссии было пять врачей: один мужчина и четыре женщины, а одна так просто девушка. Она была такая симпатичная на вид, компактная, всё гармонировало и подходило ей, и белый халатик, и строгие очки, и стетоскоп, торчащий из кармана. Ей всё шло, кроме работы, конечно. Её бы ручками да розы в цветочном магазине перебирать, а она наши грязные тела ощупывает. Она, на мой взгляд, чистейший ангел, она - это мечта жизни, она - волшебный аромат, который окрыляет и воодушевляет мужиков на героическое. Но что я сделал?

- Мадам,- обратился я к ангелочку в белом халате возмущённым голосом,- помнишь ли ты, как я тебя прижимал на Казанском вокзале и ты, тяжело дыша, обещала дождаться меня? «Я твоя - навеки!» - говорила, а теперь вот с ним путаешься,- и я указал пальцем во врача‑муж­чину. Все остолбенели. Начальство наше побледнело. А у бедной девушки - моей жертвы на глаза слёзы навернулись.

Мне оставалось лишь закончить свою роль. Я быстрым движением рванулся к двери и с проклятиями в её адрес был таков. Что было дальше? Замешательство. Она говорила, что это всё вздор, всё это недоразумение, но покраснела, и ей не поверили. Приёма в тот день не было. Бурундук сделал своё дело. Зато зеки были довольны спектаклем.

Наслушавшись моей болтовни, вы подумаете, что я не вор, а просто пустая шестёрка. Вору не положено шуметь, паясничать, но я по природе своей фантазёр и весельчак. Многое делаю ради удовольствия, а не по злобе, поэтому выходки мне прощались как товарищами, так и начальством. Главное для меня - никогда не унывать, даже и сейчас, в критическую минуту, хочется вставить что-нибудь весёленькое. Я веселюсь, а на душе у меня чёрные кошки скребут.

На людях я весельчак, но на воровских сходках, в поведении своём - строго соблюдаю воровские традиции. Вору незачем ходить к начальству. Кто ходит по начальству, тот подозрительный человек, видимо, желает выслужиться. Поэтому я рискую. И, как видите, я для отвода глаз всё же решил изучить политэкономию. Так лучше, так безопасней. Бурундук осторожен.

II

Мною уже было отмечено, что я люблю фантазировать, а в детстве романтика увлекала в такие дебри, что оттуда и выбраться не было возможности. Помню, как сейчас, свою мечту посетить Луну и там принимать парад физкультурников. Потом перебраться на Марс и изучить нравы и обычаи марсиан, чем они там занимаются, как далеко они зашли в области геометрии и ботаники. Даже интересно то, как они наказывают своих зеков! Бывало, закрою глаза - и передо мной Архимед сидит, что-то чертит на песке и подзывает меня к себе, видимо, сказать чего-то хочет. Открою веки - и передо мной всё та же унылая комната с сальными обоями и окнами на помойку. Бытие определяет сознание! - так говорил Маркс. А у меня оно будоражило мечты. Я парил!

Я люблю своих родителей, хотя они меня не сумели воспитать и поставить на правильный путь. Кажется, они люди культурные. Оказывается, культура - штука сложная. Жизнь показывает, что можно быть культурным и с низшим образованием, и полным невеждой с высшим. Одно другому не помеха.

Однажды я обратился к отцу с вопросом: «Смогу ли я в ближайшее время побывать на Луне?» Он ответил, что, прежде всего, надо хорошо учиться, знать географию земного шара, а потом уже… Ответ справедливый, и отец, сам того не ведая, повернул мой интерес с Луны на Землю…

В один из выходных дней мы вместе с другом Васей обсуждали план путешествия из Казани по Волге до Астрахани, а потом в Баку, а оттуда через Каспий в Среднюю Азию. Нам рисовались голубые дали, счастливая пора приключений: не жизнь, а малина! У меня зародились благие намерения - путешествовать и знать родную страну, видеть географическую карту своими глазами: пустыни, реки, города, моря и того, чего на ней нету - людей! О последствиях и трудностях осуществления этого плана размышлений не возникало. В беседе с другом я узнал, что он не столько стремится путешествовать, как уехать из дома, где его не любили. У него отец полёг подо Ржевом, а его место в семье и постели матери быстро заняла тыловая крыса - отчим! А семья была немаленькой, так как отчим привёл с собой ещё троих детей. В такой семье редко бывает мир и согласие, чаще - буря.

У меня вроде всё было благополучно, не считая того, что отец пил беспробудно и бил меня и мать. На фронте он проворовался и после Победы отсидел два года. Медали отобрали. Каждый день, как только мать уходила на завод, а отец либо отправлялся на шабашку, либо в рюмочную, я принимался искать то, что может пригодиться в пути, и относил всё это в сарай. Я копил запас харчей и тёплых вещей. Но, главное, нужны были деньги. Где их раздобыть?

И вот, в один из апрельских дней, ко­гда солнце щедро ласкало горожан, когда птицы щебетали в молодой листве, мы с Васей потащили два мешка барахла на вещевой рынок. Этим «барахлом» были платья, пальто, шапки моей мамы и отчима. Теперь я спрашиваю себя, зачем я это сделал? Как это подло и низко…
Тогда я был сам не свой, я целыми днями грезил побегом на юг, мне снились Баку, чёрная икра и чёрная нефть, которая бьёт из-под земли. Боже, как это красиво, думал я! Но нет, я и там тоже не остановлюсь, мне приют не нужен, а только простор, простор…

С вырученными деньгами за пазухой мы пошли на пристань. Непроданными оставались только хромовые сапоги - не подошли размером. Голод не тётка - накупили бубликов с маком и жуём, запивая сладким ситро из бутылок.

С парохода матросы нас погнали швабрами, приняв за зайцев. А кассирша, отстранив ладонь с деньгами, спросила: «Где взрослый? Вы что, одни?! Щас милицию вызову!». Мы убежали. По набережной дошли до вокзала. Чувство погони принуждало постоянно оглядываться. Мне казалось, что за мной гонятся мать, отец и кассирша!

Вокзал скрежетал и гудел струями пара. Толпа с мешками и фанерными чемоданами носилась по перрону, перед самым носом паровоза перебегали опоздавшие. Рупор время от времени просыпался и что‑то бубнил непонятное, сгоняя во­робьёв. Я даже не понял, чей это был голос: мужской или женский. Не спрашивая, куда следует состав, мы взобрались на самую крышу. Почему-то казалось, что все поезда идут в нужном нам направлении - в Баку! Вскоре вагоны дрогнули, раздался резкий гудок, и мы поехали. Отъехав за город, потихоньку перебрались вслед за «зайцами», оседлавшими крышу, в тёмный тамбур. Наверху, хоть мы и сидели рядом с тёплой трубой, сырой ветер начинал пробирать до костей. В тамбуре воняло мочой, но было тепло от вповалку лежащих тел, подмявших под себя поклажу. Страх погони сменился страхом перед контролёрами, которые, говорят, не церемонились, и могли запросто вышвырнуть «зайца» на ходу. Ещё хуже, если сдадут милиции, а те вернут родителям. И тогда прощай путешествие, прощай Баку и Каспий, прощай море, которое я видел только на картинке, а ещё во сне, после того, как мне мама прочитала «Белеет парус одинокий»…

III

Но тепло разморило нас, и мы крепко заснули. Первое происшествие случилось ночью. Грубым толчком я был разбужен, и не успел ещё продрать глаза, как получил в глаз. Всё вокруг меня вспыхнуло и поплыло.

- Куда драпаете? - спросил наглый пацан, засветивший мне фингал.

- Мы едем путешествовать,- промямлил ошарашенный Вася.

- А, маминкины сынки! - присвистнул он, и внаглую отобрал отцовские сапоги. Повесил их себе на плечо и принялся рыскать по нашим карманам.

- Я протестую! - наконец взбунтовался я и тут же получил тумака. Вася молчал, на глазах у него блестели слёзы.

Через минуту к грабителю подошёл товарищ, и они дружно стали нас обыскивать. Выгребли всю наличность и мелочь. Забрали рюкзак с консервами и сухарями, вытрясли даже калёные семечки, которые мы купили у привокзальной торговки.

- Будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты,- с этими словами они скрылись в соседнем вагоне.

Наши ошеломлённые души долго не могли прийти в себя. Оцепенение сменилось плачем. Это произошло на какой-то станции под названием «Кермяч». Усталость мигом исчезла, и голод нас уже не томил. Так всегда бывает с человеком, если он перенесёт потрясение. Это была моя первая встреча с ворами.

Поезд мчался навстречу темноте, только изредка виднелись размазанные огоньки по сторонам и колёса стучали в наших ушах. Мосты, разъезды, подъёмы…

Мы прижались друг к другу, и каждый думал свою думку. Впереди пустота: ни продуктов, ни денег… В дырку моего кармана провалились лишь 83 копейки. Все наши мечты в один миг лопнули мыльным пузырём, оставив неприятный, я бы даже сказал, прескверный осадок на душе. А поезд всё мчал и мчал нас к нашей развязке.

Кажется, я немного задремал. Меня растолкал Вася:

- Смотри, какой большой город… Сколько огней!

- Что за город? - вглядывался я в мутное окно.

- Давай сойдём и узнаем,- предложил Вася.

- А не лучше ли будет уехать подальше от Казани?

- Нет, Миша. У нас ни харчей, ни денег. Надо что-то придумать.

- Что же, Вася?

- Полагаю, что даже Робинзон Крузо предложил бы вернуться домой.

- Ты, Вася, можешь возвращаться. Тебя ремнём встретят, а потом обнимут и накормят. А мне - нельзя! Я украл из дому вещи и деньги. Меня сразу отведут в тюрьму.
Вася угрюмо помолчал, а потом предложил:

- Давай пойдём в милицию и расскажем всё как есть. Нас поймут и помогут исправить ошибку.

- Да,- хмыкнул я,- меня милиция только и ждёт, чтобы сцапать и посадить за решётку.

Пока мы с ним обсуждали создавшееся положение, поезд вздрогнул и тронулся в путь. Если честно, то я уже начал скучать по матери, и согласен был даже в тюрьму, лишь бы вернуться домой… Но страх и гордость не позволяли!

Мы озябли и дрожали. На рассвете стало холоднее, и дальше оставаться в тамбуре, где постоянно хлопали двери и шныряли тёмные личности, не было сил и возможности. Дрожь пробегала судорогой по всему телу и начинала стучать зубами. И одновременно мы вскочили и, оттолкнув проводницу, кубарем скатились с подножки на перрон.

- Куда, черти! - только и успела крикнуть тётенька в форменной шинели - и была уже от нас далеко. Поезд набирал обороты.

Мы побежали на вокзал. Но при входе перед нами вдруг выросла строгая дежурная в тёмно-синей шинельке и с красной повязкой на рукаве.

- Куды шпана прётся? - презрительно оглядывая нас, спросила она.

И тут я глянул на Васю и обомлел. Передо мной стоял негр! Он провёл своим пальцем по моему носу, и тот тоже оказался чёрным. Это когда мы на крыше ехали у трубы, нас так «покрасило» копотью. Мы и вправду тогда были похожи на уркаганов, прибывших из Африки. Дежурная была неумолима.

- Ну и рожи… Пусти их, чтобы они у пассажиров по карманам шарили. А ну, пшли, щенки, щас милицию вызову!..

- Не пугайте, тётя, милицией, мы сами её ищем. Где она? - огорошил её Вася.

Яудивлённо глянул на него. Он, оказывается, твёрдо решил идти на попятную. А что делать мне? Бежать? Вокруг незнакомый и неприветливый город. Серые холодные здания, заводские трубы. К счастью, выглянуло солнце, и это нас немного обогрело. Мы ожили, и у нас заныли желудки. Но что делать, когда в кармане вошь на аркане? Позади: ласки и заботы матери, сытный обед и тёплая постель. Я даже вспомнил с нежностью своё колючее одеяло, которое не любил и всякий раз сбрасывал на пол.

Мы умылись кое-как на колонке и целый день слонялись по городу. Особенно тяжело было ходить по рынку, где торговали съестным, или проходить мимо столовки. Оттуда шёл вкусный пар, и люди, покидая заведение, ещё что-то дожёвывали на ходу. Рядом скулила чёрная собачка, ей время от времени что-то перепадало, и тогда она виляла хвостиком. Собаке было лучше, чем нам!

Выбившись из сил, Вася сказал:

- Лучше сидеть в кутузке, там хоть накормят куском хлеба, чем так вот скитаться. Пойдём, Миша, в милицию.

Я отрицательно замотал головой.

- Твоё дело,- сказал друг.- Но что прикажешь делать? Пойти воровать?

Я молчал. Он протянул руку и, опустив глаза, попрощался со мной.

- Мне жаль тебя, Вася,- вздохнул я.- Какой всё-таки ты паникёр, трудностей испугался. Иди навстречу буре, а не по ветру! - Это я процитировал Джека Лондона.

- Нет, я уже выбрал…- упёрся он и направился к вокзалу.

Я постоял немного в нерешительности, но собрался духом и пошёл в другую сторону - навстречу своей судьбе. На душе, как говорил мой отец, как будто бы кошки нас…

На работу меня в автопарке не взяли. Посоветовали ещё подрасти, а сначала доучиться в школе. Безусловно, истинного положения дел я там не изложил.

Вечерело. Надо было устраиваться на ночлег. Куда не посмотрю - всюду чужое и злое. Собаки рычат за заборами, какие-то угрюмые люди смотрят на меня подозрительно и двери перед носом захлопывают. Нет ни души, которая могла бы меня пригреть. Пожалеть! Опять я вспомнил о маме. И теперь грубый пьяный отец показался мне хорошим добрым человеком. Он, когда приходил домой раньше мамы и перекусывал на кухне всухомятку, всегда подзывал меня. Наливал горячий чай, резал булку и оставлял кусок колотого сахара или пару ложек сахарина. Потом открывал форточку и выкуривал папиросу, пуская струйку дыма в лицо любопытной кошке. Та фыркала и убегала, а он говорил всякий раз одно и то же: «Вот такие, братец Федя, дела!» Хотя я Миша.
Ноги сами собой привели меня на вокзал. У дверей дежурила другая женщина, постарше.

- Ваш билет, мальчик? - спросила она.

- Там меня папка ждёт,- соврал я.- Мы едем в Казань.

- Проходи,- сказала тётя.

Так я очутился в зале ожидания. Людей было битком. Голодный, как волчонок, отбившийся от волчицы, я залез под лавку и попытался уснуть на холодном полу. Но вдруг носом учуял запах хлеба.

Даже пироги мамы с картошкой, которые она пекла по праздникам, не источали такой аромат. Я чуть не потерял сознание. Наверху зашуршали газетой, и запахло репчатым луком и варёным яйцом. Мой рот наполнился слюной. Перед моим лицом болтались две пары грязных ног. Я понял, что кто-то надо мной перекусывает. Не придумав ничего умнее, дёрнул одного за ногу, и вдруг сверху свесилась морда подростка. В тот момент она мне показалась знакомой. Но где я его мог видеть?

- Тебе чё надо, придурок? - спросил он грубо.

- Отломи хлеба,- попросил я.

- Жрать хочешь, Кирюха?

- Я не Кирюха, я Михаил.

- Дурак, Кирюха - по-нашему значит дружбан.

И через мгновение под лавку просунулась рука с большой краюхой ситного хлеба. Боже мой, я спасён! Я набросился на хлеб и заталкивал его в рот, давясь и боясь, что отберут. Тут вдруг понял, что это домашний хлеб, который испекла в печи моя родная мать. И даже поперхнулся…

Я хотел выскочить из укрытия и закричать на весь зал ожидания, что это они обобрали меня, утащив последнее! Но вовремя остановился. И лишь съязвил:

- Молодцы, ребята, что не забыли меня же моим хлебом угостить. Спасибо!

Они заглянули под скамейку и с любопытством уставились на меня, оценивая на глазок, что я за фрукт. Чтобы смягчить напряжение, я выбрался из своей «норы» и решил всё рассказать о себе. Меня слушали внимательно, иногда даже с сочувствием.

Потом тот, что засветил мне в тамбуре фингал, рябой с косящим глазом, сказал:

- Ты, брат, уж извини, что так получилось. Сапоги твои уже реализованы, деньги отданы кому следует. Так что держись нас и не пропадёшь.

Целую неделю они меня кормили и по­или. А потом стали учить. Чему? Воровскому делу, как украсть и не быть побитым, как уносить ноги… Заставляли зубрить воровской жаргон. Для меня открывался новый мир таинственной романтики. Я был хорошим учеником. Но оценок в дневник здесь не ставили, поощряли иначе. Вот как-то прикид приличный справили, ботинки почти новые купили. То есть украли!

- Ты настоящий Кирюха,- похвалил меня Косой, как звали моего недавнего обидчика.- Надо сказать пахану, что нашего полку прибыло.

У воров своя романтика. Клички, свои блатные словечки, свой базар. Как красиво звучит: «Змея ползёт к водопаду!» Что сие означает? Это поезд подходит к вокзалу. Он длинный и зелёный, чем не змея? А ещё глотает людей, потом - выплёвывает.

Признайтесь, гражданин начальник, вы же этого не знали. Вы не вникаете в тонкости нашей жизни, не интересуетесь нашим бытом и нашими традициями. Напрасно. Кого хотите перевоспитать - того надо знать. Иными словами, врага надо знать в лицо! Извините, конечно, что тут немного критики изволили от зека получить.

Но когда я изучал жаргон, слушал их заманчивые рассказы, моя душа окрылялась новыми красивыми идеями. Я впитывал воровскую науку жадно, как губка воду. Как говорят, хорошее прививается с трудом, а дурное само пристаёт.

На кражи меня пока не брали. Но издали я наблюдал, как тихо и незаметно они трясут кошельки у граждан или умыкают поклажу и носильные вещи. Я смотрел на Косого и его шайку и видел беззаботных людей, которых не заставляли учить уроки, зубрить стихи… Над ними не вздыхают тяжело: «Опять двойка?!», не хватаются за ремень. Они относились ко мне по-братски, делились последним. Я был сыт и одет. Однажды даже они толпой накинулись на чужаков, которые позарились на мою кепку. Так им наколбасили, что те еле ноги унесли.

Косой был командиром над нами, но командиром над ним был Душка. Он говорил: «Вор - это звучит гордо! Толпа - это стадо, а мы её доим, как коров». Я этим проникся.
В то время, я должен сознаться, у меня в один день могли появиться разные мысли: то я всецело на стороне своих новых товарищей, то закрадывалось сомнение. Ребёнок - это воск, из которого можно вылепить любую фигуру!

И вот, в одну из тёмных и глухих ночей я был приглашён ими для проведения «операции». На первый раз мне доверили незначительную роль - стоять и наблюдать, а в случае опасности подать сигнал. То есть, я стоял на шухере.

- Имей в виду, наше дело должно быть точным, должно работать лучше немецкого часового механизма. Прозевал - пеняй на себя. Если что не так - «секир башка»,- сказал мне Душка.

Когда мы шли по городу, то я весь дрожал от страха и волнения. Задача не была ещё ясна, но она вырисовывалась омерзительной. Что может быть благородного в моих новых товарищах? Они обчистили меня, и как будто бы ничего не произошло. Это всё обычные вещи, повседневная их жизнь!

Я машинально шагал за ними. В голове - пустота. Сердце учащённо бьётся. Оно мне, видимо, говорило: не ходи, не делай этого, остепенись, исправь ошибку, пока не поздно, дальше затянет в трясину, а оттуда одна дорога - на нары! Но это я сейчас так говорю, зная финал, а тогда лишь смутно об этом догадывался. Щемило мою душу!

А сердце моё всё не унималось, говорило со мной голосом матери: «Куда идёшь? Грабить чужое добро, а может, и убивать?» Я же наивно отвечал: «Нет, убивать я не буду, я только посмотрю!»
Меня привели на окраину города. Луна, стыдясь или боясь, спряталась за тучу. Тишина.

- Бурундук,- приказали мне,- стой здесь и наблюдай, как тебе было сказано. Смотри, не зевай. Если кого из чужих засекёшь, покашляй.

- Я не Бурундук, а Михаил,- с обидой заметил я незнакомому парню, который был одет как щёголь и крутил в руке, насвистывая, трость с массивным набалдашником.

- Брось дурить,- осадил он меня,- отныне забудь своё имя, малец. Теперь твоя кличка Бурундук! - вот так окрестив меня новым именем, он скрылся в темноте.

Я напряг зрение до предела, исправно исполнял свои обязанности. Вокруг было по-прежнему тихо, лишь брехали где-то собаки на цепи. Через несколько минут ожидания ко мне подошёл Душка и сказал:

- Следуй за мной. Всё в порядке. Куш сорвали хороший.

Я шёл и всё оглядывался, нет ли за нами погони. Мои страхи оказались напрасными. Жизнь шла своим чередом. После этого случая я стал смелее. Теперь я уже не только стоял на стрёме, но и ходил на разведку. Добывал информацию, кто живёт в доме, сколько человек... Как бы случайно зайдя во двор, осматривался. Подмечал, какие там запоры, есть ли собака и т. д.
Того парня-стилягу я видел на разных «операциях» ещё много раз. Но всегда он менял свой прикид. Кто такой? Мне стало интересно.

- Много будешь знать, мало будешь спать! - ответил на моё любопытство Душка.

Я молчал. Принимал участие всё в новых и новых кражах, только теперь уже сам грабил имущество честных граждан или товар в магазинах. И поджилки у меня не дрожали.

Однажды Душка заявил:

- Сегодня у тебя счастливый день. Собирайся, Бурундук, и мы поедем в соседний город.

Вопросы у нас не принято было задавать. Через полчаса я был одет в новый чесучовый костюм и предупреждён:

- Если вдруг таксист спросит, куда поехал, скажешь, мол, к матери в гости.

Что такое? Куда я еду? Не знаю. Такси с Душкой рядом мчится по шоссе, оставляя позади огни приютившего меня города. Мысли в голове сверкают как молнии, а грома нет, то есть они безрезультативны. Вскоре показались первые дома какого-то города, и машина остановилась на одной из улиц с бараками.

Мы бесцельно бродили с Душкой по городу, он нарочно менял направления, путал след. Назад не оглядывался, но смотрел, нет ли за нами хвоста, через отражение витрин или стёкла домов, трамваев, киосков. «Вор должен быть вьюном, а не тюленем! - так он меня поучал.- Когда каждый день совершаешь преступление и стараешься это скрыть, то невольно будешь осторожен. Ты как волк, подбирающийся к хлеву с жирными овцами!»

Наконец мы вошли в неказистый на вид дом. Душка фигурно постучал в дверь, кажется, это был какой-то модный мотивчик, а потом вдобавок ещё и кашлянул. И ему отворили.

На пороге нас встретила накрашенная молодая женщина и провела в залу. Там резались картёжники. Играли сосредоточенно, окутывая себя табачным дымом, как будто бы пытаясь спрятать в его тумане свои преступные лица. С губ время от времени слетали короткие фразы: «пас», «бито», «ещё»…

Меня позвали в соседнюю комнату. На окна были опущены шторы, и в полумраке я разглядел полуобнажённую женщину, которая сидела на коленях у парня в шёлковой сорочке и отличном костюме тёмно-синего цвета. Он посмотрел на меня хитрыми глазами.

- Это и есть твой Бурундук? - спросил он Душку, протягивая мне вялую руку с золотым перстнем.

Парень согнал с колен девушку, та, уложив груди в бюстгальтер, поцеловала его и вышла в таком неодетом виде к картёжникам.

- Ты, Душка, пока порезвись у бутылки, а мы тут поговорим с Бурундуком.

Мы остались одни.

- Мне тебя, Бурундук, хвалили, что ты подаёшь надежды. Ты навёл нас на богатую квартиру. У тебя определённо способности,- заметил таинственный человек.- Ты хотя и молод, но весьма способный малый, и твоё будущее представляется мне блестящим.

Я опустил голову и задумался. Конечно, всегда приятно, когда тебя хвалят. Но раньше меня поощряли за хорошие дела, а теперь… Сердце ведь не обманешь! Я прекрасно понимал, что совершаю противозаконные действия.

- На папироску,- незнакомец щёлкнул перед моим лицом серебряным портсигаром с выпуклым профилем Горького на крышке. Я отказался. Тогда он предложил с ним выпить и пододвинул графин водки с тарелкой нарезанной колбасы. Я опять отказался, сказав, что и рад бы чокнуться, но не пью вообще.

- Ну, это, Бурундук, совсем плохо! - отреагировал незнакомец.- Мужчина должен и водку хлестать, и папиросы курить, и баб щупать. Особенно вор!

На что я ответил:

- Мой батя не курит и не пьёт. И мне не советует.

- А у тебя и папаня есть? Что, и мать тоже? И где ж они? - удивился он.- Расскажи, как жили и почему сбежал?

Я всё подробно изложил таинственному человеку без имени. Он внимательно слушал, лишь изредка переспрашивая, чтобы уточнить детали. Потом сказал отеческим тоном:

- Ты, Миша, поступил правильно. Живём лишь раз, и надо брать от жизни всё, что можно. Наша жизнь очаровательна! Перед тобой открываются безграничные горизонты счастья.

Я с затаённым дыханием слушал его.

- Вот твой батяня не курит и не пьёт. Что ж, похвально! А откуда тебе знать, что это плохо? Это, парень, надо бы самому попробовать. Через себя пропустить, чтобы делать такие выводы. Вот, посмотри на меня! Чем плох? Курить и бухать стал малолеткой. Вкушаю, так сказать, все прелести жизни. Ты попробуй сначала, а потом фыркай! - и он опять протянул мне папироску. Я затянулся и, конечно, поперхнулся, и незнакомец услужливо похлопал меня по спине. Потом он налил мне и себе граммов пятьдесят водки. Хлопнул и даже не поморщился. Выжидательно посмотрел на меня. Я, чтобы не позориться, тоже взял свою порцию. Опрокинул в горло горькую обжигающую жидкость, обманчиво напоминающую простую воду, и слёзы брызнули из глаз. Видимо, это был чистый спирт, я как будто бы огонь живой заглотил! Он дал мне воды и залил пожар. Но после пошло по телу необыкновенное тепло. Разговор незнакомца был мне приятен. Он показался роднее родного. А говорил он такие вещи:

- В первый раз всегда так. Но потом… Пока я тебя буду ставить «шестёркой» к малолеткам. Но потом - повышу в «звании». Получишь «вора», а это почитай как генерал! Будешь гордиться этим, как и я. Но что генерал? Нет в мире почётнее звания, чем «вор в законе». Кто-то от зари до заката горбатится на своём заводе и получает за это гроши, а ты за полчаса можешь сам себе «выписать» такую зарплату, что трудяге и не снилось! Ты - свободен во всём! Тебе не надо бежать по заводскому гудку с утречка на проходную. У нас как? Сделал дело - гуляй смело! Карты и рестораны, а ещё красивые тёлки, с которыми ты будешь гулять по набережной Сочи или Адлера. Всё это в твоём распоряжении, были бы деньги! Тебе не надо иметь семью-обузу, тебя в каждом городе будет ждать женщина и преданные друзья. Ну как, оправдаешь моё доверие?

Мне понравилась картина, нарисованная им, и я ответил утвердительно. Сумерки за окном сгущались, а в комнате не был включён абажур, и незнакомец постепенно превращался в Чёрного человека с огоньком папиросы в том месте, где должен быть рот. Табачный дым окутывал его голову, что придавало ему мистичности, а мою сладко убаюкивал хмель. Я клевал носом, но всё же продолжал слушать своего наставника.

- Но имей в виду,- продолжал он,- что назад дороги нет. Все мосты сожжены! Ты ограбил своих родителей, затем участвовал в налёте на квартиру директора Райпищеторга, и так ещё по мелочишке кое-что… Так что попадись ты на удочку операм, не скоро они тебя из лап своих выпустят. Вытерпишь допрос, то - вызволим, а расколешься - тогда, парень, хана. Кто изменит нам, тому не жить. Его обезображенный труп обычно находят на пустыре собаки и грызут кости. Предательство и отступление от наших традиций - карается смертью!

После этих слов он подсел ко мне ближе, налил ещё и доверительно сообщил:

- Бурундук, я буду за тобой следить. А говорил с тобой Нахал, и большего пока тебе не следует знать. Держи язык за зубами, ибо часто бывает, что он губит твоё счастье. Ты молод, и всё у тебя впереди!

Неожиданно он вытащил из нагрудного кармана пачку денег, сунул мне и вышел в другую комнату. Но тут же оттуда пришла та самая полураздетая женщина и стала, как бы прибираясь, расспрашивать меня, сколько мне лет, умею ли я танцевать, петь, играть на гитаре и прочее.

- Да у тебя ещё и усики не растут,- улыбнулась она, разглядывая подробно моё лицо,- верно, ты и с девочками пока не якшался?!..
Я смолчал.

- Вот какой ты молчун. Нельзя быть таким букой! - потрепала она меня по голове.- Сегодня я за тобой буду ухаживать. Пойдём к столу, там уже гости собрались и тебя заждались.

За большим столом сидела компания людей разных возрастов, у многих мужчин на лицах алели рубцы, как следы прошлых ранений, женщины были сильно накрашены всевозможными пудрами и помадами. Тут перемешались запахи духов и пота, водки и вина, табака и кислой капусты. Еда была обильная, в центре лежал на блюде и боялся острых вилок молочный поросёнок. Если честно, я сам себе за этим пиршеством тоже показался поросёнком, особенно когда все вокруг зачавкали и зажевали.

Встал Нахал, и все притихли. И неожиданно для меня он произнёс:

- Я пью за успехи молодого поколения, которое должно наше дело продолжить и не уронить. Так давайте же выпьем за Бурундука!

Все посмотрели на меня. Женщина, которая меня сюда сопровождала, назвалась Шуркой и сказала, что хочет выпить со мной на брудершафт. Со всех сторон я чувствовал внимание, мне протягивали тарелочки с лакомствами. Подливали ещё и ещё. Стол качался, как плот на реке, рюмки и ложки летели вниз, вскоре и мне за ними захотелось нырнуть туда.

Под утро, мучимый сильной жаждой, я проснулся в постели и увидел, что лежу рядом с голой женщиной. Да я и сам оказался без одежд. Приглядевшись к соседке по кровати, я узнал Шуру. Опухшая с размазанной под глазами тушью, её лицо было похожим на маску. Мне стало страшно. Вдруг она проснулась, и её наглая рука в золотом браслете юркнула ко мне под одеяло.

- Я думала, что сорву первую ягодку…- с сожалением произнесла Шура.- Всю ночь с тобой промучилась, а толку никакого… Ты был такой пьяненький! Ну, прижмись ко мне, козлик, поцелуй!

Её жуткая физиономия с красными глазами придвинулась ко мне и обдала перегаром. Я отпрянул и выкатился с кровати, ударившись головой о подоконник. Но она поползла за мной, как змея, и зашипела:

- Поцелуй меня, безумец. Или у тебя ещё мамкино молоко на губах не высохло… На тогда, пососи! - и она засунула мне в рот свой жирный сосок.

Я попытался оттолкнуть её, но она крепко держала меня за шею. Шурка всё сильнее и сильнее прижимала мою голову к своей дородной сдобе.

…Когда, наконец, кончились мои мучения, она отлипла от меня своими телесами и набросила на мокрые плечи халатик.

- Мне плохо,- застонал я.- голова болит.

- А ты махни рюмочку - и полегчает. Клин клином вышибают.

- И я снова буду пьян?..

- А куда тебе спешить? Ты у меня будешь отъедаться неделю. Я тебе обеспечу курорт!

От этих слов мне стало худо и чуть не вырвало.

Шура открыла буфет, взяла хрустальный графин, стаканчики и тарелку с сервелатом. Что было потом, даже не спрашивайте.

(Продолжение следует)