Мужик, подпоясанный ломом. Продолжение

Журнал "Казань", № 5, 2014

Интересно было бы заглянуть в мозги человеку. Точнее, послушать колобашку мыслей. Такой хаос даже Лев Толстой не смог бы перенести на бумагу. Но я рискну на свой страх и риск. А вы уж не осудите, ведь я не член Союза писателей! Итак, подслушаем, что же творится в это блаженное июньское утро в голове у начальника Ивана Трофимовича?

«До чего хорошо! - млеет на солнышке начальник медсанчасти.- Какое голубое небо, так бы и улетел вон на то облачко да брюшко не позволяет. Эх, где вы мои крылышки юности? Осыпались пёрышки, как и волосики на голове. Ладно, ещё есть фуражка, чтоб плешь прикрывать. Три тополька, которые посадил на аллее убийца семьи и насильник учитель географии Тихон Матвеевич, выросли корявыми. Пух от них летит клочьями, начиная с мая месяца. Глаз не открыть! Надобно срубить их к чёртовой матери и посадить чистыми не окровавленными руками ёлки.

Хотя ёлки тоже надоели. Вокруг меня ёлки, ёлки… В бане начинаешь сымать сапоги - и там иголки, и в карманах иголки, и в трусах… Нет ничего лучше нашей русской берёзки! Но, увы, здесь она вырастает низкорослой, как нанайская девушка. Хотя, приглядишься - и в них ведь своя красота есть! Я о местных девушках… Просто мы привыкли к статным формам, белой коже, а всё, что иначе скроено, как бы уже и не существует для нас. Это плохо! Думаю, был бы я нанаец, то, приехав в Москву, нахмурился бы от вида белых и высоких женщин. Они бы мне показались нескладными. Ведь чтобы крепко стоять на неровной земле, нужны не длинные, а как раз кривые ноги. Природа всё продумала и решила за нас!.. Эх, хорошо!»

Потом бы он обязательно свернул на свою любимую тему:

«Репродуктор, что на высокой сосне, разносит голос московского диктора, это голос правды, мира и счастья. И сквозь частокол я вижу играющих ребятишек, это будущее человечества! Пусть оно живёт спокойно и идёт прямой дорогой к светлому будущему Коммунизма. Там мне хочется верить. Но лично для меня он уже давно построен. Я могу зайти в тюремную лавку и взять что захочу, не доставая кошелька. Понятное дело, что буфетчица запишет взятый товар в тетрадку и поставит напротив мою фамилию. Но к деньгам, к этой отрыжке капитализма, я уже давно не притрагиваюсь - всё бухгалтер списывает с личного счёта.

Что ещё? У меня в кабинете в сапоге стоит прохладная бутылочка водки. Она ждёт не дождётся встречи со мной, чтобы согреть моё нутро. Нет у меня жены, но есть кому согреть. Это тоже Коммунизм! Вообще, что такое этот пресловутый Коммунизм? Это когда всё в изобилии и когда всем хорошо. Когда никто не крадёт чужого, и не потому, что эта вещь у него есть, а просто совесть не позволяет! Ладно, набьём мы наши ларьки и ГУМы товарами первой необходимости, у каждого будет холодильник «ЗиЛ» и машина «Победа» с велосипедом «Коммунар», и что же тогда, наступит Коммунизм? Нет, товарищи, не наступит. Мимо пройдёт. А всё потому, что совесть в магазин не завезли! Вот с этим большая у нас проблема… Пойду выпью водки и додумаю на кушетке эту важную мысль…»

А теперь перенесёмся в непролазную тайгу - мошкариное царство, чтобы «послушать» испорченные мозги вора Бурундука. Диву даюсь, у кого ж они там кровь сосут, если человек туда забредает реже редкого? К медведю не подберёшься, вон у него шерсть какая- дыбом стоит! Мышка - она маленькая, и крови в ней три капли. Заяц бегает быстро…

Но дождались комарики своего счастья. Заглянули к ним в гости беглецы: Бурундук, Пашка Могила и Лёха, которые сделав ноги из лагеря, направлялись в Монголию. «Монгол Шудан» - так называется эта загадочная страна. Пробирались они к ней наугад. Обмазанные от гудящих кровососов по совету бывалых медвежьим или лосиным навозом (чёрт разберёт, чьи это были кучки?!), они брели как слепцы. Морды, пока бежали первые сутки, гнус всё же успел «облобызать» - веки вспухли и налезли на глаза. Даже губы были покусаны. Говорилось с трудом, да и сил на это не оставалось. Ноги чавкали по топи, которая тянулась и тянулась от самого лагеря. Ступни - в крови и потёртостях. Нестерпимо хотелось пить, но фляга была уже пуста. Пришлось, преодолевая брезгливость, припадать губами к болотной жиже, втягивать в себя всякую ползучую гадость и отплёвываться. Потом, когда вышли на подсохший бугорок, увидели сочащуюся берёзку. Облизали её, как невинную девушку. Она тряслась всеми своими кудряшками. Ещё через сутки Бурундук увидел след парнокопытного. На земле образовались такие глиняные чаши, которые выдавил сохатый, и их наполнил дождь. Совсем как в сказке зеки прильнули к ним и осушили одну за другой.

Сразу же потеряли счёт дням и ночам. Бурундук вовремя вспомнил, как кружил несчастный Мцыри, и беглецы изменили маршрут - скривив его в другую сторону от толчковой ноги. Пашка и Лёха во всём ему повиновались. Когда перекусили салом и сухарями, Бурундуку впервые за время побега сделалось весело. «А ведь смогли, а ведь убежали!» - возликовал он в душе. Воля опьянила хуже спирта. Вспомнились ощущения детства, когда сбегали с уроков, а потом дали дёру с приятелем из Казани в неизвестные дали!

Компаньоны его были заняты прозой соцреализма и осматривали язвы на своих ногах. Потянуло телесной вонью, и Бурундук отвернул нос в сторону леса. Иначе дух этот напоминал ему тюрьму и мешал насладиться свободой.

- Карашо! - сказал он громко.

- Да уж…- хмыкнул Паша, шевеля большим пальцем ноги, на котором светились сразу три мозоли.

- Да ты чё, плачешься? - осадил его Бурундук.- Скажи спасибо Боженьке, который на ветвях сидит, что помог нам. Иначе лежать бы тебе сейчас в топи с дыркой в затылке или, захлебнувшись жижей, кануть на дно болота никому не нужными и неизвестными костями. А мозоли заживут. Мы ж как собаки - живучи!

- Угу…- согласился Паша.

- И чё мы жрать через неделю будем? - сам с собой разговаривал поникший духом Лёха, заглядывая в вещмешок.

Бурундук с Пашей переглянулись. Только они знали уготованную судьбу Лёхи. Пока жрачка имеется, но скоро она закончится. В лесу ведь оно только кажется, что живое мясо тебя повсюду окружает. Вон, лось веткой хрустнул, тетёрка из‑под ног поднялась, кабанчик-пацан, обезумевший от пьяной ягоды, выскочил и ударил тебя в зад… Но скорее это они тебя затопчут, на рога поднимут, клыками проткнут, исклюют… Ты - чужак в этом таёжном царстве! Но что делать? Надо приноравливаться. Человек - он ко всему привыкает. Даже вон в концлагерях люди стихи писали и картинки рисовали. Жизнь - штука настырная, везде зацепится, как репей.

Зеки просушились немного, подкрепились. Уши ловили каждый шорох, если бы за десять километров затявкали собаки, то они бы услышали.

На этот счёт тоже имелась своя тактика. В случае приближающейся погони следовало рассовывать палками в какие‑нибудь норы свои вещи, можно для этого изорвать рубашку. Пока псина будет разрывать нору, беглец получает дополнительное время. Обычно собаку, учуявшую след, спускают с поводка. От конвоя она убегает на километр. Если настигнет одинокого беглеца, то ему крышка, но если их трое, и действия у них слажены, тогда можно свернуть овчарке башку или раздробить камнем.

Но, похоже, они оторвались от преследователей. Вокруг была тишина…

«Даже если мне суждено сложить здесь под могучей сосной свои бренные косточки,- размышлял Бурундук,- то я уже буду счастлив. Умру свободным вором! Которого не подмяла под себя администрация, не сделала «мужиком», подпоясанным ломом. Диву даюсь, насколько ёмок и образен воровской язык! Ведь надо же додуматься назвать так вора, который сломался и стал послушным рабом у лагерного начальства - «Мужик, подпоясанный ломом». В этих словах слышно, как ломали человеку хребет, как перевоспитывали его кулаком. «Лом» - это символ заключённого, который пытается обелить себя и замолить свой кровавый грех тупой работой. А я не поддался, я остался вором! Хотя в тайге- какой я вор? Я просто вольный ветер, который летит в загадочную страну, о существовании которой я узнал в детстве, разглядывая марки у старика-соседа в тюбетейке. «Монгол Шудан, Монгол Шудан»…- твердил я тогда про себя. Это звучало как заклинание «Сим-Сим», которое теперь позволит мне открыть двери в сказочный мир. Назову его Коммунизм! Там меня ждут монгольские женщины, горячие, как необъезженные лошади Пржевальского, золото ханов, которое можно найти, просто гуляя по степи. Как‑то вычитал в журнале «Вокруг света», что в Монголии суслики прорыли древний курган и стали выносить вместе с песком наружу золотые монеты. И пусть там не будет вина, но, чёрт побери, они же пьют кумыс и пьянеют с него, вот и я как‑нибудь привыкну!» - такие мысли бередили голову Бурундука, и он убаюканный видениями, закемарил. Повалились на сухую траву и его сотоварищи.

Какие им сны снились, догадаться несложно.

Паша Могила видел «малину», которая для него была воплощением блаженства. Там продажная любовь, водка и карточный стол, накрытый папиросным туманом. Ничего более интересного в жизни он не видел. Отец, пройдоха и пропойца, как только мать клали в больницу, регулярно устраивал такие кипежи, которые неизменно заканчивались мордобоем. Пашка в это время прятался под кровать, но и ту однажды уронили ему на спину. С тех пор парень был кривоват и боялся кроватей.

А что же Лёха? Он мог видеть только один сон - чревоугодный. Вот он сидит у бабули и уминает целого гуся с картошечкой. Гусь весь такой жирный с крупинками соли, которая блестит на его пупырчатой золотистой шкурке, как снег. Лёша с хрустом выворачивает гусю крылья, а потом и ноги, а бабушка не налюбуется на своего внука.

Сила в нём была, а вот умишка - кот наплакал! Как‑то, увязавшись за девушкой, он затащил её в сарай и там сломал ей «крылышки», совсем как гусю на столе. Потом, разорвав одежду, увидел, как она покрылась гусиной кожей, и впился в шею зубами. Кровь из артерии забила горячим фонтаном. Он, перепугавшись, потащил её, полуживую, к районному врачу, но по дороге увидел, как мужик сваливает мусор в овраг. Может, по инерции тоже спихнул девушку туда же. Она катилась и стукалась головой о валуны и подгнившие брёвна. Потом вскрикнула и…

Вот этим ужасом всегда завершались сладкие сны Лёхи. Он вскрикивал и просыпался!

Проснулся и на этот раз, и заорал от ужаса. На него дыхнула нечищеными зубами и замочила вонючей слюной всклокоченная морда с чёрным носом. А-а-а! - эхом покатился Лёшин страх по сопкам и балкам. Медведь опешил, прихватил вещмешок с сухарями и ушёл вразвалочку.

Второй вещмешок они потеряли в тайге. Его нёс Паша. Устали, решили перекурить. Он повесил его на сучок. Потом тронулись. Через час вспомнил, что идёт пустой. Возвращаться было бессмысленно. Знал бы Лёша, что это только приближает его бесславный конец, то не улыбался бы так своей дурашливой улыбкой.

Оставались рыбные консервы, которые больно лупили по спине Бурундука. Он их, конечно, перевесил Лёше. На ночной стоянке собрались было ужинать, хватились, а ножа нет. Чем вскрывать банки? Зубами? Били камнем, как неандертальцы, тыкали сучком…- всё тщетно. Только банки расплющили, из них вытек сок, его полизали и забылись сном. Даже костёр развести не смогли. Спички отсырели. На этот раз им приснился один сон на троих - как окружают их конвойные и лупят прикладами, разбивая черепные коробки. Мозги разлетаются!

Проснулись одновременно. Страх исказил морды. Быстренько собрались и побежали. Тюрьма их догоняла во снах, бывалые зеки знают, что даже когда освободятся, тюрьма не оставляет в покое. Ночью будет украдкой являться. И душить, душить…

Наверное, прошёл месяц их блужданий, а может, и два. Время в глухой тайге движется иначе. Точнее, оно как будто бы и совсем стоит на месте, как тухлая вода в болоте. На его циферблате нет стрелок, а есть только рассвет, зенит, закат и тёмная мохнатая ночь, утыканная неизвестными звёздами. Да-да, неизвестными. Бурундуку казалось, что это там, на «большой земле», они открыты и описаны, а здесь какие‑то совсем другие звёзды - неизвестные науке Астрономии.

Беглецы постепенно дичали. Речь их становилась похожа на звериный рык. За целый день вся «беседа» между ними могла состоять из нескольких междометий и, конечно же, мата. Крепчайшего, как солдатская махорка, отборного русского мата. Одежды на них изорвались, волосы спутались, морды заросли, ногти обломились, почернели и стали походить на когти. Они ели какие‑то грибы, потом блевали. Бедный Лёха, скоро тебе конец! На этот случай Бурундук изготовил из консервной банки ножичек и держал за отворотом шапки три сухие спички, чтобы развести костерок и поджарить Лёшины ляжки…

Шевеля ноздрями, Бурундук вёл зеков к туманной, как и Коммунизм, цели. И вот на излёте летнего дня звериный нос его учуял человеческое жилище. Всё время, пока они шли, не встретили ни одной человеческой души! Только однажды у поваленной буреломом сосны, поднявшей пятерню своих корней в небо, увидели обглоданные человеческие кости и череп, сквозь глазницы которого проросла бурьян-трава. По клочкам робы и тюремной шапчонке они признали Мустафу Бугульминского, который дал дёру ещё с этапа, когда колонна только шла к месту будущего лагеря. Неспокойный был это тип. Кажется, ушибленный на голову - на лбу у него была ямка от кастета. Бежать одному - это самоубийство!

И вот в низине, на небольшой полянке, стояли два «сказочных» домика. Они были похожи на декорацию из какого‑нибудь детского спектакля. Закатный медный свет брызгал расплавленным золотом на их крыши, отражался в стекле маленьких окошек, слепил глаза из луж. Это был хутор какого‑то старовера, убежавшего ещё при царе из большого города куда глаза глядят и куда ноги принесут. Вот и занесло на край земли! Здесь у него выросли дети, а те нарожали своих. Что‑то древнерусское, известное Бурундуку из сказок, было в этих избушках, потемневших от старости, с крышами, на которых росли поганки.

Беглецы лежали на взгорке посреди сосен и разглядывали во все глаза сказку. Бурундуку показалось (и это было неприятное ощущение), что они бандеровцы, которые обнаружили партизанский лагерь. До кровавого месива остаётся пара мирных минут, когда можно посмолить по папироске. У зеков остался в карманах рассыпанный табачок, и Паша скрутил одну на всех козью ножку. Дымок пополз по сосне, лаская её.

Безветренный день угасал.

Скрипнула дверь, и на пороге избы показалась женщина в сарафане.

- Матвей! Матвей! - окликнула она, обращаясь к сосновому бору. Вскоре оттуда с вязанкой хвороста показался древнерусский косматый мужик в просторной рубахе и каких‑то чунях на ногах. В руке у него был топор.

Табачный дымок развеялся, и потянуло дымом из печи. Ах, что это был за запах! Дым, как чистая скатёрка, стелился по полянке и поднимался вверх, накрывая зеков. И они пошли, прикрытые дымком. Никакого плана не было, просто хотелось жрать. Впереди шёл Бурундук, следом за ним Паша Могила и Лёша. Из оружия был ножичек из крышки консервы да увесистая палка. Рядом с домом Паша выдернул из сена вилы. Собаки не было. Они, пригнувшись, гурьбой ввалились в избу…

Тем временем их искали. Группы преследования были отправлены по трём направлениям: на железнодорожную станцию, вниз по реке, в глубь тайги. Собак был некомплект, всего три немецкие овчарки, хотя полагалось на такую‑то прорву народа тринадцать! Да и те, обезумев от запахов лесного зверья, стали отвлекаться и вскоре потеряли след беглецов. Достали с пыльных архивных полок личные дела беглецов, стали пробивать адреса, где те могли выплыть в случае удачного завершения побега (хотя шансов мало: если не настигнут, то, как говорится, тайга «съест»!), и тут выяснилось, что Бурундук родом из Казани. Оперативники должны были отработать все «хазы», хотя вероятность того, что зеки побегут домой, была невелика. Паша Могила был круглым сиротой. У Лёши Капустина дом подожгли разъярённые сельчане, мать‑старушка угорела.

Участковый в Казани, в ведении которого была улица Федосеевская, был преду­преждён особой депешей. Тот в свою очередь поставил в известность мать (отчим умер от пьянства) и предупредил её об уголовной ответственности за укрывательство преступника. Пусть он - сын родной, но для общества - преступник!

Так Фарида Эльсовна узнала, где находится её блудный сын. А ведь прошло… Уж лучше бы сгинул совсем, чем воскресал из прошлого! Она достала его снимок, на котором он удит рыбу на Казанке и оглядывается на отчима с трофейным фотоаппаратом, и расплакалась, вспомнив, какие мягкие были волосики у сыночка на загривке. Как от них пахло рекой и солнцем. Боже мой! Она потянула руку к подушке и погладила её…

Староверы сидели за столом вокруг чугунка, занесённые над ним руки с деревянными ложками повисли в воздухе.

Горячий запах щей с мясом чуть не сшиб с ног изголодавшихся беглецов. Повисла пауза, было слышно, как зеки сглатывают слюну. Бурундук заметил: из угла на него грозно косится смуглый Бог, и даже лампадка от его порывистого дыхания заколыхалась. Но что он мог поделать этот исхудавший Христос с тремя головорезами? Тем более что коммунисты его давно отменили, а одолеть фашистов народу помог Иосиф, но другой, по кличке Сталин. Хотя и этого незадолго до побега троицы из лагеря те же коммунисты упразднили. Слух среди зеков ходил, что Берия придушил его.

Бурундук заметил, как бородач - главный за столом - потянулся за ножом, при этом лукаво улыбнулся и сказал: «Милости просим к столу!» Потом будто кто‑то выключил разум в голове. Зек теперь выполнял свою работу машинально. Тело работало само по себе, без соединения с мозговым центром. Глаза лишь бездумно фотографировали. Руки резали и душили. Вилы где‑то сбоку от Бурундука летали как в кино по комнате и вонзались в мужика-бородача с разных сторон. Его взрослый сын, отмахиваясь табуретом, уголком въехал Лёхе в челюсть, и тот выплюнул зуб! Баба охала, накрывая добрым телом младшего отпрыска. Но Паша поднял вилы…

Удивительно, что в этой мясорубке чугунок со щами остался цел и невредим. Зеки, оттерев кровь со своих лап, уселись за стол и стали молча набивать брюхо. Если бы на столе стояла лохань, они бы вылакали и её. Лёха, насытившись, рыгнул и, бросив взгляд в сторону бездыханной бабы, сказал с сожалением:

- Зря ты, Паша, тётку проткнул! Щас бы мы её помяли…

- Я не со зла…- был ответ.- Уж так оно вышло!

- Избу надо поджечь,- приказал Бурундук,- но сначала храпака дадим.

И они улеглись рядом с теми, кого лишили жизни.

Когда уходили на рассвете, прихватив топор, ножи и всё, что нашлось пригодного для еды, подпалили со всех углов избу и надворные постройки. Шли нагруженные, не спеша. Позади был слышен треск разгоравшегося большого костра, с дымом которого вознесутся на небеса чистые души староверов.

Через несколько дней после убийства староверов с беглецами произошёл необъяснимый случай. Журнал «Наука и жизнь» могла бы описать его в своей рубрике «Очевидное - невероятное», но их корреспонденты в такую глушь, наверное, ещё не забредали!

Расположившись на привал в сухом местечке, где до них лежал какой‑то зверь, оставив на ветках чёрные клочки шерсти с седыми волосками, они пожевали холодные комья каши из каких‑то неизвестных злаков, которую позаимствовали у убитой хозяйки из печи (сорвали с её головы платок и высыпали туда, чтобы не тащить чугунок). Отпив из фляги воды, Бурундук задремал, но, услышав хруст веток, разул веки и увидел старца в домотканой рубахе до пят, который шёл ему навстречу, помогая сучковатым посохом. Паша и Лёха храпели, сладко причмокивая.

Бурундук покрылся липким потом. «Что за чёрт?» - подумал, пытаясь вытащить нож, но тот сам его порезал до крови. Старец был уже близко и, подойдя к троице, поднял на Бурундука свои васильковые глаза. Зек побелел. Вдруг зрачки у старика вспыхнули молниями и обожгли беглеца. Приподняв посох с крестом на конце, он так приложился им ко лбу Бурундука, что тот отключился и провалился в осветляющий сознание сон. Зек будто бы взмыл над лесом и пролетел над самыми макушками, оцарапывая себе грудь, к какой‑то молочной реке. Он искоса видел, что крылья, которые отросли на спине, были чёрные. Почувствовав ступнями влагу, он вошёл в воду и тут заметил, как тяжелеют от воды крылья. А на том берегу сидела семья староверов, косы блестели у их ног и срезанные травы благоухали. Бурундук входил всё глубже и глубже. Вот уже вода у самых губ. Но что это? Она солоноватая на вкус. Боже, да это же кровь! Пытаясь выбраться, он сучил крыльями по воде, но силы покидали его… И тут он увидел, как бородач, привстав с места, потянул ему навстречу свою руку…

Бурундук очнулся. Перед ним стоял Паша.

- Чё орал‑то? - хмыкнул он.- Небось, приснился чёрт с вилами?

Бурундук с ужасом смотрел на него, и ему показалось, что рот у Паши был весь в крови, хотя это был сок дикой ягоды.

Умывшись и отфыркавшись, Бурундук попытался забыть произошедшее, списав всё на жуткий сон. Но в это время к нему подошёл Лёха и, посмотрев на него, огорошил:

- А чё это у тебя? На лбу?

На лбу Бурундука виднелся красный след от удара в виде креста…

Ещё через пару дней было ему другое видение. Устроились на берегу лесного озерца на ночлег. Стояли последние погожие деньки. Осень пока ещё робко, но уже делала прохладные пробежки сквозняками, забираясь под воротники. Днём ещё было блаженно. Пригревало и разливалось вокруг какое‑то неземное спокойствие. «Вот было бы так хорошо в могиле,- размечтался Бурундук.- Я бы согласился тотчас умереть! Но там холод и смрад, там нет водки… Глупости, конечно, это. Если и есть эта самая Загробная жизнь, то мне уготован Ад с котлом, в котором будут вариться мои товарищи. Фу, и противная должно быть уха получится из этих немытых тел с вонючими ногами! Перчику, лаврушки не забудьте, черти окаянные. Хотя к кому это я обращаюсь? Мы и есть те самые черти!»

Философские размышления его прервал шорох. Кто‑то шёл по тайге. Паша с Лёхой опять дрыхли, как убитые сурки. Сволочи! Бурундук попытался их достать ногой, но не дотянулся, а тяжёлые шаги - всё ближе и ближе. Потянулся за ножом, но тот - нырк в траву, как ящерица. Кусты раздвинулись, и вышло ЭТО. Если бы появился медведь, то Бурундук был бы только рад. Мерзость, выпавшая из жуткого ночного кошмара, оскалилась, слюна повисла на рыжей бороде. Какие‑то красные глаза моргали под шерстью на всём теле, как будто бы кто ещё жил в нём. Множество сущностей. Черви шевелились на щеках, змея овивала шею, заглатывая пищащую мышь. Бурундук обделался и побежал на четвереньках, как зверёк, не в силах разогнуть спину. Он изодрался в кровь о щипы кустарника, но если бы даже впереди была колючая проволока, то она не являлась бы ему преградой! Его рот орал, но звуков не было слышно. Бурундук онемел от ужаса.

…Паша и Лёха долго искали своего вожака по лесу, пока не нашли жалкое его подобие по бабьим всхлипам и стонам. Бурундук, плечо которого пронзил сук, был пригвождён к дереву и плакал.

Сочилась кровь, подсохшими сгустками её пировали муравьи. Если его бросить тут, то через неделю остались бы от Бурундука только рожки да ножки. Белые косточки светились бы при луне, а череп силился бы открыть челюсть, чтобы выплюнуть слова проклятья!

Его сняли, отпоили водой. Если бы была водка, он бы, пожалуй, одолел ведро!

- Ну, чё? Перетрухали? Ну и тварь! - высказался очнувшийся Бурундук.

- Кто? Кого видал‑то? Лосиху или медведицу? - улыбались в ответ товарищи.

И Бурундук захохотал ненормальным смехом, пришлось дать ему по морде…

Вскоре бурые осенние волки отобрали у них мешки с едой: сухие лепёшки, сушёные ягоды, вяленую рыбу и куски какого‑то красного мяса, возможно, лосятины - всё, что удалось забрать из дома староверов. Беглецы лежали на берегу безымянной речки, она змеилась среди маленьких «ходячих» островков, которые у тебя на глазах перемещались от ветра. Несъедобные цапли летали как скелеты. И вдруг к воде вышли волки. Наглые, мордастые. Они были похожи на сытых зеков, а зеки, упавшие от усталости на траву, наверное, напоминали куропаток. Рви их зубами и ешь! Но волки были сыты, на губах у них алела свежая кровь, а морды были в утином пуху. Но, обнюхав мешки, всё же их экспроприировали. Грабь награбленное! Взяли поклажу в зубы и ушли не торопясь в лес. Паша пытался было палкой отстоять своё имущество, но вожак стаи зарычал, и вор как‑то сник и понял, что перед ним не дворняжки. Волк серьёзный зверь! Местный житель, который обитал у лагеря, как‑то показал им расплющенный череп и сказал, что это волк. Для него человеческий череп как орех!

И опять заныл голод в желудках. Может, мох пожевать? Или уж черёд пришёл Лёши? Он, конечно, исхудал за время перехода, но и мы ведь не в ресторане!..

Последние дни зеки брели как тени. Даже лужи не обходили. Шлёпали, ломая первый ледок. Бурундук уже начал мечтать, чтобы их сцапали. «Вдруг напоремся на засаду,- думал Бурундук,- и все дела! Накормят, отогреют, новую робу выдадут… Сначала, правда, печень отобьют, зубы тоже выбьют. Конвоиры, которых погнали на нашу поимку, злющие! Их неделями гоняют по лесу, заставляют всю ночь лежать на холодной земле, из кормёжки - сухой паёк. И в каждом из них начинает крепчать злость на беглецов. Вот, мечтает такой молодец, попадись он мне, и я его прикладом по хребту. Бывали случаи, что заставляли бежать, и в спину - хлоп! Потом протокол составляли: «Был убит при попытке к бегству». Притащат за загривок, как подстреленного кабанчика, в лагерь на опознание. А потом сапогами столкнут в общую яму…»

Сейчас разрешили родственников оповещать о кончине зека, но тело, конечно, не выдают и номер могилки не сообщают.

«Сколько же мы топаем? - ужасался Бурундук, волоча опухшие ноги, к которым как будто бы были привязаны камни.- Два месяца, три, четыре… Ушли - вроде бы было лето, теперь лист облетел. По ночам пальцы дубеют. А тайге конца краю нет. А ведь мы шли в Монголию! Даже забыл об этом. Жрать хочу. Во рту от коры горько. От болотной воды кисло. Вот здесь бы лёг под этим камушком и заснул навсегда…»

«Надо его вон тем камнем по затылку треснуть,- предложил сам себе Паша Могила, имея в виду Лёшу.- Тушу разделать и на костре изжарить. Я такой шашлык делал на воле о-го-го! Желудок скрутило. Сил никаких…»

«Господи, помоги! - молил звезду в небе Лёха, и вдруг запнулся о камень, которым его хотел зашибить Паша.- Чёрт! Как больно…- и тут же принялся сочинять письмо товарищу Хрущёву.-

«Уважаемый Никита Сергеевич! За время, проведённое в местах отбывания наказания, заключённый Алексей Митрофанов полностью исправился. Прошу вас дать своё добрейшее указание…»

Слово «добрейшее» ему не понравилось, он попытался подыскать что‑то другое, но в это время весь груз чёрных небес с многотонными звёздами и тяжелейшей луной обрушился ему на голову, и письмо хрустнуло, скомкалось… Лёша нырнул под кустик, и оборвалась его тропинка на этой грешной земле. Окровавленный камень полетел в траву.

Бурундук не сразу понял, что произошло, и машинально протопал дальше.

- Бурундук! - окликнул его Паша.- Ужинать будем или как?

Бурундук оглянулся и присвистнул от удивления. Мозг его отупел настолько, что он уже и позабыл основательно, зачем они взяли с собой Лёшу. Он подошёл ближе и присел на землю. Со стороны посмотреть, как будто бы три друга охотника или рыбака, решили расположиться на ночлег. Вот один ломает хворост и поддувает на хилый костерок, другой перебрал малость и завалился в кусты - вздремнуть. Ну, а третий достаёт из голенищ ножичек, чтобы потрошить дичь…

Сырой костерок всё не зачинался, никак не вырастали языки, быстро загибаясь на ветру. У Бурундука уже слезились глаза, и он извёл последнюю, третью спичку. Зато у Паши дело спорилось. Он был весь в крови.

И тут вдруг невероятной силы удар свалил его с ног. Что‑то чёрное, тяжёлое метнулось из чащи. И вновь - атака! Уже стонал Бурундук, размахивая руками и вздымая искры. Паша с переломанными позвонками отползал в сторону и хрипел. А ночной зверь всё не унимался, всё терзал их! Зеки думали попировать своим товарищем, а вышло иначе. Теперь пируют ими!

Из-за отодвинувшейся шторки тучи показалась равнодушная луна и осветила оскал медведицы, которая вышла на охоту.