«Настя-буфет» и другие из далёкого далека

Долгое время дом Боратынских после выезда оттуда Казанской детской музыкальной школы № 1 оставался закрытым. Когда создали музей, доступ в основной дом так же был недосягаем, музей располагался во флигеле. Серое деревянное здание большого дома, невзрачное снаружи, с зияющими глазницами пустых окон, долгие годы производило унылое и тягостное впечатление. Посещая музей Евгения Абрамовича Боратынского, я все­гда мечтала попасть внутрь «Большого дома». Наконец, в сентябре 2013 года в честь юбилейной даты приезда в Казань Александра Сергеевича Пушкина был обещан доступ в «Большой дом», тогда ещё реставрировавшийся.

Конечно, я пошла в музей. Кроме обожания великого поэта, у меня были и другие причины посетить его. Одна из них - только что прочитанная книга Ольги Ильиной «Канун Восьмого дня», которая всколыхнула воспоминания детства и ещё смутные ощущения, что с некоторыми персонажами этой книги я когда-то встречалась.

Эльза и Заки Шакировы со старшей дочерью Лейлой. Германия

Среди «героев» этой книги большое место занимает «Большой дом», тёплый и уютный семейный очаг, куда Ольга Боратынская (Нита) с радостью возвращается каждый раз и который покидает с болью в сердце. Среди его обитателей есть ещё две фигуры - горничная «Настя-буфет» и дворник Арсений. Читала книгу, и мнилось, что с ними, уже сильно постаревшими, я встречалась спустя четверть века. Не случайно тогда, попав в «Большой дом», я с волнением металась по его залам и комнатам, заглядывая во все закоулки, ещё ремонтировавшиеся и непригодные для обозрения. Моё поведение даже вызвало справедливое недовольство служителей музея и удивление других посетителей торжественного мероприятия, проходившего в одной из реставрированных комнат.

Не могла я в тот день рассказывать каждому о чувствах, которые меня одолевали, и о том, как меня, шестилетнюю, моя мамочка Марьям Гимадеевна Байгильдеева привела сюда учиться в музыкальной школе. Это было в послевоенном 1945 году. Мамочка была очень занята на работе, обычно по двенадцать‑четырнадцать часов в сутки. В годы войны на аптеки Казани легла очень большая нагрузка: обеспечивали лекарствами многочисленные госпитали, и эту работу с 1943 года возглавила она, вступив в должность начальника только что образованного Казанского городского аптекоуправления. В детский сад в то время я уже не ходила, он был очень далеко от нашего нового местожительства, а до обще­образовательной школы - ещё не доросла. Почти весь день вынуждена была торчать у ма-мы на работе или болтаться по улице Баумана. Мои тётушки, жившие неподалёку, опекали меня, но систематических занятий я не имела. Вот и решили на семейном совете отдать меня в музыкальную школу. Ведь родные мои тоже работали и были заняты своими детьми.

В «музыкалке» я оказалась самой маленькой не только по возрасту, но и по росту. Директор школы Рувим Львович Поляков очень сомневался, стоит ли меня принимать, и поначалу вежливо отказал мамочке: «Наверное, рано ей ещё учиться. Похоже, девочке и пяти лет нет?». Я бойко ответила, что мне уже шесть лет и целых четыре месяца, и вопрос в конце концов был решён положительно. Жили мы тогда уже на Кольце, в большой коммуналке по улице Куйбышева, 13 (теперь Пушкина, 13), и в первые месяцы учёбы меня водили и забирали из «музыкалки» свободные от работы родственники или знакомые. От школы до дома было не очень далеко, но требовалось ещё пересечь трамвайные линии «двойки» и «тройки», поэтому возвращаться домой самостоятельно мне не разрешали.

Однажды по первому снегу за мной заехала мамочка на санях, запряжённых лошадью. Какое это было счастье! Лошади тогда не были в Казани редкостью. От аптеки № 14 (аптека Шварца, что находилась на улице Горького, 21) поехали по «Собачке», то есть улице Некрасова, в направлении кинотеатра «Вузовец» к аптечному складу, а оттуда пешком до нашей коммуналки было уже рукой подать.

Но так случалось не часто, и обычно в ожидании провожатых приходилось по нескольку часов после занятий торчать в школе. Я слонялась по всем закоулкам старинного дома, пока однажды не забрела в гардеробную, где познакомилась с «бабушкой Настей». Не знаю, как удалось тогда дирекции музыкальной школы организовать для нас, полуголодных детей войны, получавших в многочасовых очередях хлеб по карточкам, дополнительное питание?! И приносила нам в большой корзине булочки, бережно укутанные в чистую скатерть, именно бабушка Настя. Эти булочки, в отличие от хлеба военного времени по карточкам, были белыми, пышными, необыкновенно сладкими и вкусными и назывались «пампушками». Поражало и то, что бабушка Настя была сама такой же мягкой, «вкусной», доброй и приветливой. Она называла нас на «вы» и обращалась к нам не иначе, как «милые барышни», особо выделяя меня из всех ласковым обращением «маленькая барышня». Только сейчас понимаю, как это было мило с её стороны, но тогда такое обращение вызывало у меня удивление и даже стыдливое смущение.

Бабушка Настя всегда заходила в гардеробную к другой, более молодой бабушке, которую тоже звали Настей, и они вели между собой тихие беседы. Когда особенно надолго задерживались мои провожатые, меня даже укладывали спать в маленьком закутке гардеробной в старинном кресле, обитом потёртым зелёным бархатом.

Иногда бабушек навещал благообразный старик - сторож из 15-й школы (теперь школа № 18). Там находился филиал «музыкалки», и если в этот день были ещё уроки по сольфеджио или хору, то бабушка Настя-гардеробщица отправляла меня с этой оказией из главного здания на улицу Ново-Комиссариатскую (Комлева, теперь - Муштари). Мы со сторожем проходили мимо красивейшего дома, где располагалась известная всем казанцам клиника Лепского и где волею судьбы я проработала потом врачом не один десяток лет. Улицу Комлева обе бабушки и старик всегда называли Ново-Комиссариатской. Я не сомневалась, что она так и должна именоваться в честь «красных комиссаров», ведь рядом со школой был военкомат. Не смущало меня и то, что старик называл бабушку Настю «Настя‑буфет», ведь она действительно была нашей доброй «буфетчицей».

Обстановка в школе была очень тёплой, домашней, и не только благодаря бабушкам Настям. Почти все учителя в ней были, как говорили некоторые взрослые нашей коммуналки, «старорежимные», или «бывшие». Рувим Львович, если учащиеся встречались и здоровались с ним вне школы, на улице, всегда приветствовал их и при этом приподнимал свою неизменную чёрную с полями шляпу. Помню его очки в круглой чёрной оправе, галстук и безупречно выглаженный, хотя и сильно потёртый чёрный костюм, а также демисезонное того же цвета пальто, которое носилось во все времена года.

Моя учительница Валентина Сергеевна Карпова была, пожалуй, самой молодой из преподавателей. Она давала уроки музыки ещё и в суворовском училище, и от неё я узнавала распорядок дня моего любимого брата. Он был суворовцем, а исполнилось ему всего-то десять лет. Иногда в сопровождении Валентины Сергеевны я с «пампушкой», обслюнявленной и обсосанной по краям, так не терпелось её съесть, приходила к про-ходной суворовского, чтобы поделиться с братом этим лакомством. Валентина Сергеевна приглашала меня и к себе домой на Федосеевскую на дополнительные занятия. В старинном доме вместе с ней жили её много-численные тётушки, какие-то монашки-белошвейки, а в доме сохранились вся дореволюционная мебель и статуэтки, а также старинное пианино с канделябрами и свечами. Мне казалось, что я попала в какую-то старинную сказку. Заниматься скучными гаммами не хотелось, но нельзя было подводить свою молодую учительницу на экзамене.

Экзамены проводились в большом зале, описанном Ольгой Ильиной. Он, к счастью, сохранился тогда почти в первозданном виде, только вместо семейных портретов Боратынских там висели портреты великих композиторов. Перевод­ной экзамен проходил в виде очень торжественного концерта, на котором присутствовали директор школы и все преподаватели - Бормусов, Фрейман и другие. Рояль стоял на возвышении в виде сцены в торце зала, а далее шли рядами кресла. Преподаватели восседали в первом ряду, на экзамен собирались учащиеся всех классов, и зал в этот день всегда заполнялся до отказа. Все наши «классные дамы» надевали красивые манишки под старые кофты, многие приходили в длинных юбках.

Класс, где я училась, располагался самым первым от входа. Комната выглядела как пенал, очень длинная и узкая с единственным окном, поделённым, видимо, временными перегородками. Рядом - такие же три класса. У окна стояло пианино, а слева у входа - огромный рояль. Как я теперь уже догадываюсь, эта была часть комнаты Надежды Боратынской, а после смерти матери - самой Ольги Ильиной. Гардеробная располагалась напротив. К сожалению, не помню, чтобы имя Ниты упоминалось бабушкой Настей, но что в этой комнате (моём классе) жила молодая барышня, она говорила. Пройдя через коридор и узкий проход за креслами зала, сразу же попадали в маленькую приёмную директора, а потом в его кабинет, угловую комнату в левом крыле здания.

Свет какой-то чистоты, упорядоченности и интеллигентности царил в этом необычном доме, а самодостаточность, самоуважение и почтительность друг к другу и ученикам были характерны для всего коллектива школы, включая и технический персонал. Всё это выгодно отличало наших педагогов и воспитателей от представителей нового слоя общества, где не было принято обращаться друг к другу, а тем более к ученикам, на «вы» и носить галстуки и шляпы. Наверное, дух знаменитых хозяев ещё не покинул Дом, и он был ещё храним ими.

Моё упорное желание ходить в школу без провожатых сбылось уже к весне сорок шестого года, и общение с «бабушками Настями» и их знакомым стариком стало уже не таким тесным. Через четыре года я вынуждена была прервать занятия музыкой: обстоятельства жизни нашей семьи трагически изменились. Жаль, что так недолго продолжалось моё общение с обитателями Дома, а я многого тогда не понимала и не запомнила. Хочется надеяться, что там, в далёком сорок пятом, я встречалась с героями книги Ольги Ильиной (Боратынской). Может, это действительно были ещё живые горничные «Настя-гардеробщица», «Настя-буфет» и бывший страж дома Боратынских - Арсений?..

Отрадно, что в нашем городе, который хорошеет и обновляется день ото дня, сохранилась эта старинная дворянская усадьба, Дом её хозяев, сберегается память о людях, живших в нём когда-то. Хорошо, что есть му-зейные работники - хранители этой памяти. Ведь память о любом человеке так же важна, как и его присутствие в этом мире. Спасибо за самоот-верженный и бескорыстный труд сотрудникам музея Боратынского.

Шакирова (Байгильдеева) Эльза Мустафовна - врач‑педиатр, кандидат медицинских наук. С 2014 года на пенсии.