Поездка в Теньки

Журнал "Казань", № 9, 2013

Детский журнал «Самолёт», 1920 год. № 7-9.
Автор Васьян Порфирьев, двенадцать с половиной лет.
Редакция и контора. В Москве: Плющиха, Грибоедовский пер., дом 2.
В Казани: Поперечно-Горшечная¹, дом Хомяковой (временно).

Глава I. Наши сборы.
На Устье у причала.

Девятого июля сего 1920 года я узнал, что мы с Гоффом², Мимиком³ и заведующей секцией текущей сельскохозяйственной статистики в Губстатбюро Верой Николаевной Нефедьевой поедем в Теньки за яблоками. Вечером мы стали собираться и укладываться, так что легли спать в 10.30 часов.

Наступило утро 11 июля. Мы с радостью увидели, что погода хорошая. Вымыли для нас несколько жестянок, дали мешков для яблок и по узлу, которые нужно было нести за плечами. Выгладили нам тёплые рубашки, зимние штаны,- в этом мы должны были посетить Теньки. Вскоре мы уже шли по улице Грузинской⁴. План был такой: дойти до Владимирской часовни⁵ и доехать оттуда до Устья⁶ на трамвае. Но навстречу ещё на Грузинской шло в парк много трамваев. По-видимому, мы запаздывали. Шли мы по Покровской⁷ и Гостинодворской⁸ улицам, и когда пришли к часовне, то узнали, что вагоны перестали ходить ещё в полдень. Пришлось идти пешком на Волгу. (Это шесть-семь километров.- М. П.) Выбирая ближний путь, мы пошли Новою дамбой⁹. На дамбе было пыльно и жарко. Небо было безоблачно. Мы уже шли по мосту, и я разглядел, что на Бакалде¹⁰ есть пароход. Это «Русь»,- он дал третий свисток по-русински. Когда мы миновали баки и спустились с дамбы, стало видно, что снизу идут два парохода,- «Русь» и другой, от которого видна была сверкавшая на солнце крыша. Пароход имел чёрную, косо поставленную рода «Гоголя» трубу, косую мачту, всё было очень похоже на «Самолёт». Мы спустились. «Русь» шёл к пристани, его название «Кирилл» было написано по-новому. Но где же «Самолёт»? Взгляд мой упал на баржу, стоявшую посреди Волги у Бакалды. Около неё к нам носом стоял небольшой розовый «Самолётик» с тупым носиком, но с чёрной «гоголевской» трубой. Его колесо было раскрашено по-новому. Какой бы это мог быть «Самолёт»?

Мимо причала перевоза, советского плавучего театра мы подошли к пристани «Жар-Птицы». Наш пароход стоял. Пристань, его мостки и он сам были запружены очередью за билетами. Мимик встал в очередь, а мы с Верой Николаевной пошли на пристань, сели на корме конторки на полу на доски. Вскоре «Самолёт» дал приятный третий свисток, бросили чалки и пошёл. Потом он опять прерывисто засвистел, взмахи колеса становились всё реже, и он встал у другой баржи, соседней с первой.

Народ на «Жар-Птицу» лез и лез без конца. Пароход кренился то на один бок, то на другой, то слишком оседал, то поднимался. Мимик стоял в очереди уже в конце мостков. «Самолёт» отошёл от баржи. Я напряжённо вглядывался, надеясь увидеть колесо «Самолёта». Вскоре показался тупой чёрный носик, потом розовая палуба,- всё напоминало «Гоголь»,- и, наконец, колесо! Но новое, перемазанное жёлтыми славянскими буквами на красном полукруге с жёлтыми концами: «Граф Лев Толстой». И этого оставить не могли! Он засвистел чисто гоголевским свистком и где-то встал. «Жар‑Птица» начала раздувать пары. Первый звонок, первый свисток. Казалось, людей сажать уже некуда, а они шли и шли. Мы пошли посмотреть кончик «Самолёта». Пройдя середину пристани, я увидел его розовую корму с белой лодкой. На трубе оставался след красно-бурой полосы. Задние окна рубки II-го класса были обширны и шикарны. «Самолёт» ушёл. Мы пошли к мосткам, чтобы как можно скорее сесть на «Жар-Птицу»: нами овладело чувство беспокойства, известное всякому опаздывающему, ведь дай капитан третий свисток - и мы остались! Но Мимик стоял в очереди у самой кассы. Вот берёт билеты особа перед ним, вот уходит, вот Мимик берёт… Взял! Мы едем! Мы поспешили по мосткам на «Жар-Птицу». Она была битком набита народом.

Глава II. «Жар-Птица». Нижний Услон. Ключищи. Матюшино. Шеланга. Приезд в Теньки.

«Жар-Птица» - небольшой красивый одноэтажный пароход с половиной этажа кают наверху. В передней части крыши - ряд лавочек. Рубки I и II классов с разноцветными стёклами и палубы первого и второго классов.

Мы протиснулись на палубу первого класса на левом боку. Там, как и внутри парохода, была неописуемая давка, приходилось шагать через сидящих людей. Это живо напомнило мне наше путешествие в Сундырь,- тогда палуба тоже была устлана мешочниками. Мы пробрались на нос, облюбовали себе место перед лавочкой у стены и сели на свои вещи. Сбоку приходилась машина в виде тумбы. Всё вокруг было заполнено людьми,- сидели на якоре, спускательной машине, на полу, даже на бушкаре¹¹, у его основания, а капитан всё ещё сажал и сажал… Было четыре часа дня. Пришёл матрос из команды, с носа велел всем уйти, грозился облить водой,- некуда было принять чалки с пристани. Народ переговаривался:

- За шлангой и горячей водой матросы ушли!

- Пусть спрыснут, попрохладнее будет!

Вот и третий свисток! Подошли матросы, приветствуя пассажиров отменною руганью. С конторки бросили чалки. Их собрали на пароходе, и «Жар-Птица» дала «вперёд» вниз по Волге.

Мы сидели на носу, и были видны оба берега. На Бакалде промелькнул санитарный пароход «Волгарь», у конца Бакалды посреди Волги стояла группа барж. «Жар‑Птица» шла теперь у изгиба, откуда - Волга поворачивает на юг. Всё для меня было интересно и ново.

Наш перегруженный пароход, переваливаясь с одного бока на другой, шёл нескоро, вёрст 5-10 в час. Воды совершенно спокойной Волги ярко дробились в солнечных лучах. Вся ровная поверхность её, невозмутимая и спокойная, производила впечатление ясного, ровного, широкого зеркала, отражавшего солнечные лучи. Невозмутимою прохладой, тишиной веяло от этой великой реки. Стояла сильная жара, и я мысленно сравнивал мостовые и рас-калённые стены Казани с этой волжскою прохладой, речным ветерком, что нежно обвеивал пароход.

«Жар-Птица» подошла к Маркизину острову¹². Мы шли очень близко от берега, и люди были ясно видны. Здесь у побережья невысокого острова с его лугами мы встретили купеческий пароход «Саратовец». Уже недалеко до села Нижний Услон,- только обойти длинный песчаный мыс. Тут мы увидели отходивший из Нижнего Услона «Нептун». Я разглядел село, увидел две церкви, яблочные сады, ряд домиков по набережной. Но вот нос парохода стал повёртываться к берегу, раздался свисток, «Жар-Птица» медленно подошла к причалу. За Услоном встретилось что-то вроде фабрики. Теперь правый берег Волги сделался гористым и высоким. Пароход проходил к Ключищам. Сперва показалась высокая колокольня на горе, позади огромный сад. Дальше по склону горы тянулось село с избами. Садов же было немного. За оврагом на ровных горах паслось стадо.

За Ключищами правый берег тянулся ровно,- нагорный. Левый же был луговой, низкий, и лишь вдали виднелась тёмная полоса лесов на горе. Они чередовались с полянами. Было около шести вечера. На правом берегу показалась деревня, которую я, было, принял за продолжение Ключищ. Но то оказалось Матюшино. Я не заметил там ни одного сада. Вскоре «Жар‑Птица» засвистела. То было село Ташёвка. Пароход причалил к старой пристани с толпою народа. Из общего вида Ташёвки мне запомнилось только множество зелени и жёлтый домик посреди неё. Не доходя до села мы повстречали «Неп­туна»,- он ссадил пассажиров в Ташёвке и шёл обратно.

- «Нептун» позади идёт… «Нептунчик»!

- Как название?

- «Нептун»…

- Нет!

- Это? «Жареная птица»!

На правом берегу возросли высочайшие горы. Они кончались в кругозоре большой горой вдали у заворота Волги. Там село Шеланга, за ним - Теньки и конец нашего путешествия.

Стало посвободнее, и мы пошли осматривать пароход. Внизу у машины было очень жарко, двигались рычаги. За машиною вела лестница наверх на площадку между трубой и будкой штурмана. Мы пробрались на переднюю часть крыши, усеянную лавочками,- здесь тоже не было свободных мест, люди ехали лёжа. На палубе верхней надстройки было так же тесно. И в каютах крайнее уплотнение.
Солнце склонялось к горизонту. Погода была тихая, без ветра. Волга стала ещё зеркальнее, чище. Вдали её воды можно было принять за настоящее голубое зеркало.

Вскоре снизу показался большой толстый пароход. Я подумал сначала, что это «Самолёт». Но когда он ответил нашей «Птице» звонким, немного выше самолётского свистком, то я сейчас же признал в нём Каменский пароход. Точно, вскоре мимо прошёл большой белый роскошный «Иван».
«Жар-Птица» ходила до Красновидова - села ниже Теньков. Теперь мы приближались к Шеланге. Показалось странным, что «Птица» не только не заворачивает к пристани, но даже идёт у правого берега вдоль, точно вверх по течению. Вскоре «Жар-Птица» засвистела к пристани и убавила ход, работая, однако, колёсами вперёд. Толчок, и пароход остановился у пристани носом вниз.

Шеланга расположена частью на высокой горе. На вершине её разбросаны дачи, жёлтые, белые и проч. Есть и сады. У гребня горы поставлены лавочки. В гору от пристани ведёт широкая дорога в село. У берега и песка стояли лодки с дачниками. С «Птицы» слезла масса народа. Я смотрел на дорогу в село и следил за идущими людьми. Люди с парохода всё шли и шли в гору, целыми толпами. Было около семи вечера. Следующая пристань - Теньки. Остановиться там мы надеялись в школе II ступени у брата заведующего Губстатбюро Бориса Михайловича Ермолаева. Теньки стоят в нескольких верстах от Волги, и нам придётся идти туда пешком. Солнце уже готовилось закатиться, подул свежий ветерок, принудивший нас надеть пальто. Небо начинало бледнеть. На середине пути от Шеланги до Теньков нас обогнал За-рубинский пароход «Москва» и до самых Теньков виднелся, постепенно уменьшаясь, и исчез. Попалась нам и моторная лодка «Чрезвычайная комиссия». Трое гимназистов на носу крикнули ей вслед: «Черезвычком!»

Лёгкий туман покрывал Волгу, её берега, даль. Вскоре горы правого берега отошли далеко в стороны, начались луга. «Жар-Птица» пошла мимо бакенов. Я поглядел на равнину,- прямо на берегу Волги стояла дача, а немного дальше у низкого берега серая пристань. Это Буртасы. Мы собрали вещи, пошли к выходу. Там шумела толпа. Последовал свисток, и вскоре мы встали. Началась неописуемая давка. С пристани, не дождавшись, лезли на пароход, их не пропускали, толкали обратно. Мы ожидали, пока все сойдут, но, видно, порядок «сперва слезать, потом влезать» в настоящее время уже утратился. Нас толкали, давили, теснили. Едва я успел отдать билет контролёру, как толпа вынесла меня на пристань. Немного придя в себя, мы пошли по мосткам на берег, где стояло множество тарантасов и телег. Было восемь часов.
Дорога в Теньки вела через цветущие луга, живописно входила в кустарник, выходила в поле, пересекала овражки. Справа тянулся длиннейший сад имения. Наконец показались две крыши,- какое‑то заброшенное заведение,- а села не видно. Начались сады, изгороди. Стало сыро, кусались комарики. Старушка из села указала нам дорогу к школе. Пройдя ворота, мы очутились на широкой улице с избами по бокам,- село настоящее! Было уже часов девять, горела заря, на бледном небе зажигались звёзды. Одна упала. Пройдя длинную улицу, мы свернули вправо, перешли очень хорошенький, но и опасный мостик. Пройдя церковь, услышали звуки рояля и подошли к двухэтажному дому школы. На рояле играли в нём. Через просторный двор и крыльцо прошли небольшой коридор и поднялись по лестнице. На площадке стояла группа в несколько человек,- все очень любезно поздоровались с нами.

Место нам было назначено в классе. Сестра и жена Бориса Михайловича зажгли лампу, принесли несколько матрасов и подушек, устроили нам постели у печки. Вскоре и сам Ермолаев появился, сел на парту и стал разговаривать. Его меньшой сын Всеволод принёс мешок с яблоками. Подали самовар, чай с молоком, яйцами. За окнами стояла тихая, свежая ночь. Её чистый воздух вливался в растворённые окна. Раздавался треск ночного кузнечика. Стояла невозмутимая тишина.

Глава III. Село Теньки. Сад и огород. У Соколова. Сбор яблок.

Было ясное, раннее утро, часов пять. Небо голубое, и солнце светило. Все мирные обитатели Теньков, по-видимому, ещё спали, т. к. улицы были спокойны и избы не дымились. Я проснулся в просторной комнате с двумя большими открытыми окнами. Половина её была занята рядами жёлто‑коричневых парт, между окнами стоял стол с бумагами, по левой стороне длинный стол с длинной лавкой (на нём мы закусывали). В класс явилась жена Бориса Михайловича Анастасия Рафаиловна и девка в платке, евшая яблоки из мешка. Вера Николаевна и Мимик собирались идти с ними за провизией в Теньки. Вскоре они ушли, а мы с Гоффом остались вдвоём. Гофф ещё спал. Я стал осматривать вид из окна. Очень приятно дышать свежим воздухом после казанской пыли. Мы находились во втором этаже розового здания школы. Окна выходили в уголок сада, полный дров, за забором - ещё школа I ступени. Её здание одноэтажное, тоже розовое и не­обыкновенно чистенькое и уютное по внешности. Её окружал зелёный садик. Он был удивительно чист, свеж, и тёмно‑зелёные капли росы искрились на солнце. Направо шла широкая, с проложенной дорогой улица, она тоже не просыпалась. Налево шла улица, на другой стороне которой несколько поодаль, против пруда, начиналась белая церковная ограда, за ней среди зелени стояла небольшая, с невысокой колокольней церковь. Корпус её был широкий от основания и напоминал кубик. За церковью избы, зелёные улицы, большие сады. Теньки - очень большое село. Оказалось, что путь три версты от околицы по улицам до церкви, что мы вчера прошли, лишь половина всего села в поперечнике, тогда как оно очень велико в ширину. Теньки лежат в лугах, их с Волги не видно, и не видно Волгу из школы. Этому ещё виной большой сад имения. Всё это показалось мне удивительно прелестным, и я долго не мог оторваться от окна.

Я решил осмотреть дом, вышел за дверь и очутился в коридоре с большими жёлтыми дверями, спустился по длинной широкой лестнице: прямо была круглая печка, за ней чуланчик. Ещё один класс напротив был похож на наш, но наш был чище и вообще нравился мне больше. В окнах сушились яблоки, на столе лежали шахматы. Дальше по коридору была кухня, за ней комната Бориса Михайловича, влево - Михаила Семёновича Филиппова. Долгое это было утро! Но вскоре проснулся Гофф. Начал оживать и весь дом, послышались голоса, стук щёток. Село тоже пробуждалось,- дымились избы, подавали голоса животные. Мужичок проехал по дороге. Раздался первый удар благовеста, второй, третий, и звон колокола окончательно разбудил Теньки. Долго благовестили в церкви. Мы вышли на улицу. Не сказать, чтобы она была оживлена: проедут, взметая пыль, два-три воза сена, пройдёт баба. И всё. Подходя к дому, я увидел Мимика, Веру Николаевну,- они принесли четверть молока и творогу.

Вскоре подали самовар, и мы вместе с Анастасией Рафаиловной стали пить чай с молоком, были также хлеб и творог. Вместо сметаны горничная Ермолаевых принесла сливки,- открылось это, ко­гда помазали «сметану» на хлеб. Ели мы с большим удовольствием и аппетитом. За чаем я увидел всех детей Ермолаевых: девочку двух лет Люсю с большой стриженой головкой, её трёхлетнего брата Всеволода, похожего на сестру, но удалее и живее. Со старшим, Борей девяти лет, мы вскоре познакомились.
После чаю мы пошли в сад и огород. За огромным огородом вправо тянулись ряды больших деревьев и кустарника. Здесь было прохладно и тенисто. В кустах протекала неширокая и очень красивая речка. Мы с Гоффом, Борей и Всеволодом пробрались по краю берега к соединению этой речки с другой, вытекающей с противоположной стороны. Вообразите себе две речки в тени среди большого сада, бурлящие из-за сильного течения! На устье речки, кажется, она называлась Быстряк, образовалась мель. Боря вошёл в воду,- в этом месте вода доходила ему по колено. Он сказал, что в других местах вода по горло. Мы долго были здесь, уж очень приятно стоять у берега и наблюдать за течением. Кругом - большие деревья, кустарник. Боря дал мне четыре больших яблока, прибавив, что это «по дружбе». Затем я пошёл в огород, растянувшийся на всю ширину владений обеих школ. Тут созревали различные овощи. Его сторона к пруду была обведена забором с калиткой. На пруду баба стирала бельё, а дети купались. За прудом в овраге текла речка. Очень высокий мост через неё состоял из линии дощечек, легко было оступиться.

За школой по улице в противоположную от церкви сторону тянулся запущенный сад, за ним маленький садик со светлым заборчиком и чёрным пьедесталом без памятника. Чуть дальше стоял голубой домик с вывесками «Сберегательная касса», «Почтово-Тел. отд.» и «Страхование жизни» и почтовым ящиком у крыльца. Это было почтовое отделение села. Домик окружал яблочный сад.

В комнате с письменным столом Бориса Михайловича, на котором лежали статистические бумаги, и за которым он занимался, резали яблоки Анастасия Рафаиловна, Вера Николаевна и Мимик. Я от нечего делать пошёл к месту. Появился Боря, и, узнавши, что я играю в шахматы, предложил мне партию. Сыгравши партию, мы сыграли ещё. В первый раз Боря победил, во второй - ни один из нас: осталось по королю и по пешке, и это преследование могло тянуться безостановочно. Доигравши с Борей в шахматы, я опять пошёл погулять в огород и впервые заметил, что там были яблони, спели яб-локи. Возвращаясь, я заметил, что крыша одного из дворовых строений покрыта разноцветными плитками белого, жёлтого и розового цветов. Некоторые из них имели форму «1915». У Ермолаевых начинался обед, пригласили и нас. В классе у нас подали свежие щи со сметаной и мятый картофель. К концу обеда пришли Мимик и Вера Николаевна с купанья. Я им очень обрадовался.

После обеда решили идти по селу искать яблоки. Мне этого очень хотелось, я давно желал осмотреть село. Взяли мешки для яблоков и отправились. Пошли мы к Соколову,- нам сказали, что у него яблоки есть. Стояла сильнейшая жара, мы положительно плелись под палящими лучами солнца в шерстяных рубашках, тёплых штанах, шерстяных зимних чулках. Понятно, что в такой обстановке путешествие подвигалось медленно по продолжению той улицы, где стояла церковь. Улица была приятная и очень длинная. По правую её сторону за множеством садов и изб поднимались ровной цепью невысокие горы, виднелся пологий подъём, деревянное здание больницы и белая старообрядческая церковь. Мы дошли до избы тех крестьян, у которых, по данным нам сведениям, нужно было спросить яблок. Оказалось, ничего у этих крестьян нет, а поискать нам советовали в следующем доме. Но и там выяснилось, что ничего не имеется. Потом нам указали большие яблочные сады за избами по левой стороне улицы. Мы пошли дальше и свернули в узенький переулок между садами, вернее, на дорожку, много раз переходили маленькие овражки, пока не вышли на другую улицу, тоже очень широкую и зелёную, по всей вероятности, пересекавшую прежнюю. Конца не было селу, всё тянулись и тянулись улицы, я чувствовал большую усталость. Солнце же всё палило. Понемногу прошли мы всю улицу с её бесчисленными избами, дворами, садами и крестьянами. У моста встретили три телеги. На них крестьянские девки распевали тонкими голосами. Я сейчас же узнал местность: мост был через реку Теньку, ту самую, у которой мы были в саду. По-видимому, недалеко была школа, так как церкви не было видно за садом, а мост был среди садов. Перейдя мост, мы попали на другую улицу, приходившуюся нам поперёк. Слева развалины сгоревшего дома, по другой стороне - ряд домов, из которых выделялся один маленький с белыми окнами. Его нам указали как местожительство Соколова. Меня удивляла известность одного человека в этом селе среди тысяч точно таких же. Но вскоре подыскался случай, объяснивший мне до некоторой степени это недоразумение. Мы вошли во двор дома.

Двор был не очень велик, с двух сторон окружён конюшней, стойлами, маленьким чуланом, всё под одной крышей. Было много домашней птицы, валялась солома, стояли пустые телеги и всякая утварь. Навстречу шла сестра самого Д. Г. Соколова Ольга Григорьевна, на вид совсем городская барышня, хотя и была босиком. Она пригласила нас в дом. Дом был небольшой и разъединялся на три части. В средней нам попалась высокая старушка в белой кофте. Она оказалась матерью Соколова. Самого Соколова дома не было. Мы попросили напиться воды. Нас привели в комнату средней величины с обеденным столом, письменным столом, буфетом, служившую одновременно спальней и столовой. Было очень уютно, хотя и тесно, но только в комнате было очень много мух: они целыми роями перелетали с предмета на предмет, наполняя воздух жужжанием. Нас угостили печёными яблоками. Соколовы были не крестьянами, и обстановка была не похожа на деревенскую. Ко­гда мы уже собирались уходить, пришёл Дмитрий Григорьевич Соколов,- высокий, средних лет, с интеллигентным лицом, в шляпе и вышитой рубахе без пояса: «Я хожу хулиганом» - сказал он про себя. Уйти нам Соколов не дал, пригласил в очень хорошенький сад с гамаком и беседкой. Яблоков здесь было множество, масса их лежала в траве. Мы подбирали яблоки. Соколов принёс большой самовар и стал через окно принимать посуду и угощенья. Расположились пить чай в саду. Нас угощали, между прочим, медовой помадкой и медовым вареньем! Приятно было сидеть в тенистом садике в такую жару и пить чай со сладкой помадкой! Соколов рассказывал, как он собственноручно варит помадку, и как выгодно спускать её крестьянам, как сгорел его дом (его развалины у моста) и как он переезжал. В общем, Соколов показался мне предприимчивым человеком. Затем шли разговоры про Петроград, где жила О. Г., она приехала в Теньки в гости. Нам разрешили покачаться в гамаке. Сестра Соколова, которая пришла к чаю, уже нарядившись в высокие туфли с пряжками, очень сильно нас раскачала. Долго были мы в саду, в прохладе. Очень было мне приятно. Яблоков здесь было множество, мы их ели. Часа через полтора жара начинала понемногу спадать и мы отправились за яблоками в соколовские сады,- пошли опять за мост, взяли немного вправо и очутились у калитки. Этот яблоневый сад был во много раз больше первого. Сперва мы подошли к яблоням сорта «Шубинка»,- яблоки эти маленькие, мягкие, ярко‑красные и очень сладкие. Соколов нам их очень нахваливал. Их было очень много, и я ел их вдоволь. Набрали «Шубинки», «Анису» и «Пудовщины» и расположились под яблонями. Я увидел в саду красный домик с надписью «1908 г.». Соколов рассказал, что своими руками построил его. Сад Соколова выходил на речку, а по другой стороне её - знакомая тень деревьев школьного сада.

Набравши здесь яблоков, мы отправились в третий сад Соколова у самого моста. Входом туда служили широкие ворота из плетня. Там росла капуста, и Соколов рассказывал, как он гнал корову отсюда. И в этом саду было много яблоков. Потрясёшь яблоню - и целый яблочный дождь осыплет тебя. Мы набрали здесь тоже много яблоков, а потом пошли к Соколову их взвешивать.

Жара уже значительно спала, и солнце склонилось, обливая всё золотыми лучами. Когда мы пришли к Соколовым, старшие занялись взвешиванием яблок, а я рассматривал двор. Тут было много кур и двор был со всеми благоустройствами для них. Даже по пути в сени была калиточка, чтобы куры не ходили в дом. Соколов спал на дворе в чулане, уютно обставленном различными предметами,- его часы, ещё какие-то старинные часы, кровать, столик и пр. Вдруг у церкви ударили в набат. Все переполошились. Мать Соколова говорила: «Разве долго до пожара в такую жару!» Но выяснилось, что звонили не в набат, а призывали крестьян на сходку.
Оставив яблоки у Соколова, мы пошли обратно в школу. Было часов шесть. Жара совсем почти пропала. У церкви было собрание, отчаянно ругались крестьяне. Вскоре я увидел из окна, как вдали по ржаному полю, залитому солнцем, шло огромное стадо, медленно подвигаясь к селу. На дворе школы паслась корова. Пришли Мимик и В.Н. с двумя четвертями молока. Пора было укладываться, уже темнело. Мы простились со всеми и пошли к Соколову. Пробегая по лестнице, я встретил сестру Б.М.. Она сказала, что на пристани обыскивают всех садящихся на пароход. Все очень встревожились, но мы, тем не менее, пошли к Соколову.

Глава IV. Обратное путешествие. У Соколова. Волга ночью. «Самолёт». На «Жар-Птице».

Уже порядочно стемнело, когда мы подошли к его дому. Хозяин обещал довезти нас до пристани на лошади. Подали лошадь с телегой, и мы стали укладывать мешки с яблоками, корзины,- одна, плетёная, была с двумя четвертями молока. Я смотрел на красную, незатухающую зарю и мысленно прощался с Теньками.
Когда все устроились, Соколов тоже сел к нам и тронул вожжами. Мы поехали. Прощайте, Теньки! Молоко в четвертях при каждом ухабе плескалось. Соколов заткнул четверти бумажками, но они при первом толчке вылетели. Соколов мне посоветовал всунуть пальчик в горлышко, и как молоко попадёт, облизать его. Толчки были часты и сильны, а один был настолько силён, что молоком обрызгало мне колени. Соколов опять рассказывал что-то про себя, лошадь шла шажком. На село спускалась тёплая летняя ночь, луна обливала прозрачным светом дорогу.

Вскоре мы выехали из села и поехали по дороге с садами по одной стороне. Комары напали и в этот раз, но не в таком грандиозном количестве. Выехали в луга. Монотонно скрипела телега, Соколов разговаривал, ехали то шагом, то прибавляя ходу, булькало молоко… Мне было очень уютно. Лунный мягкий свет, тишина и теплота ночи так запечатлелись в моём уме, что я до сих пор ясно помню всё это.

За нашей телегой шло несколько теньковских девок, они нисколько не отставали. Мы приближались к Волге, то и дело обгоняя баб с котомками. Народу становилось всё больше. У пристани на берегу, на дороге расположились все ожидающие «Жар-Птицу»,- огромное скопление людей, тюки с товарами, лошади. Кто-то играл на балалайке. На пристань не пускали. Там горел фонарь на потолке. Волга же, тёмная, могучая, тихо катила свои воды. Волны её сливались с берегами во мраке ночи и били почти незаметно для глаз. Река казалась могущественной и красивой более чем днём. У переката против нас были зажжены бакены. Я увидел, что там, где Волга скрывается за поворотом, светятся огни, один зелёный. Это мог быть пароход. Перед Теньками и выше по Волге большой перекат, и поэтому огни подвигались медленно. Их было два ряда. Пароход приближался очень медленно, по всей вероятности, он разбирался в перекате. Что это за пароход?

Вскоре я услышал гул от шлёпанья колёс, медленный и редкий, что каждому волжскому жителю хорошо знакомо. Пароход был уже близко, я различал по огням первый и второй этажи, будку капитана, рубку. На мачте горел фонарь. Пароход подвигался вниз, тяжело шлёпая, весь в огнях. Вскоре он подошёл ко мне. Я подумал, судя по шлёпанью колёс и корпусу, нижний этаж которого показался мне выше верхнего, что это «Великая Княжна Ксения». Окна кают первого класса издали сливались с маленькими верхними окошечками кают. Я не спускал с парохода глаз. Когда он был предо мной, послышался тихий, шмелёвый самолётский краткий свисток. Сразу все окна, фонари, весь пароход быстро двинулись вперёд, гораздо быстрее зашлёпали лапташки, показалась освещённая корма, точно она вывернулась,- вероятно, пароход несколько изменил свой курс и немного повернулся к нам кормой. Она живо напомнила мне корму «Тургенева». Я увидел на пароходе много самолётского: стройность, лёгкость, с которой он тронулся вперёд, строение корпуса - всё указывало на «Самолёт». А величина и роскошь заставляли предполагать, что этот «Самолёт» один из первоклассных…

Пароход удалялся, блестя огнями. Теперь я видел корму и правую сторону. Это был настоящий «Самолёт»: большие стёкла рубки II класса, ряды освещённых окон кают верхнего этажа, полуосвещённая корма, окна по нижнему этажу - так много было стройности и красоты в очертаниях освещённого парохода, так было всё хорошо между собой сложено, что я повторил себе ещё раз: «Это «Самолёт»!» Удаляясь, он говорил положительно сам за себя - так красивы были все его очертания. Пароход быстро уходил от нас, огни его уменьшались с каждой минутой. Наконец, он зашёл вправо и пропал… Волга, тихая и спокойная, безмолвно катила воды, как и до появления этого ночного гостя. А у меня перед глазами долго был «Самолёт» весь в огнях, ночная, могущественная Волга и быстрое превращение его… Тогда я не догадался просчитать освещённые окна нижнего этажа между задним выходом и кормою,- каждый «Самолёт» имел известное число окон в этом месте. Вспомнив это, я смог бы определить вид «Самолёта», а затем и название.

На пристань стали пускать ожидавших пароход. Собравши свои вещи, мы отправились туда, хотя и говорили, что будет давка. Как только мы вошли на пристань, слабо освещённую фонарём, я сейчас же подошёл к одному из пассажиров на палубе, обращённой к Волге. Я думал, что он стоял здесь всё время, и пожелал узнать от него название парохода, только что прошедшего вниз. Он мог видеть название, т.к. свет от фонаря ложился на воды Вол-ги, освещая их на некоторое расстояние. Но был ответ, что проходил вниз какой-то буксирка «Самара», а больше никаких пароходов.

Пристань быстро наводнялась народом, и вскоре проход её был уже набит битком. Нас с корзинами стиснули мешком с тюком, сваленным у стены. Начались всеобщая давка, ругань и брань. Нас окружили со всех сторон и так припёрли, что четвертям с молоком пришлось жутко. Вышло столкновение с соседним пассажиром около тюков у стены. Пришлось потесниться, мы отодвинулись немного к стене, и после некоторых столкновений устроились сравнительно хорошо. Вещи наши были в безопасности, и Вера Николаевна даже села. Мне же сидеть не хотелось, я стоял рядом с Мимиком и разговаривал о «Самолётах». Вскоре Гофф даже прикорнул на вещах, но я продолжал бодрствовать. Толкались порядочно, кипело соревнование среди народа, каждый отвоёвывал себе место получше и побольше. Стоявшая со мной рядом баба беспрестанно толкалась и желала протискаться вперёд. Фонарь был на другой палубе, и мы находились в полумраке. При таком освещении некоторые вещи могли исчезнуть в благоприятную минуту. Так мы продолжали ждать на пристани «Жар-Птицу». Пароход пришёл из Казани в Теньки в восемь вечера и ушёл в Красновидово, он скоро вернётся. Группа красноармейцев-рабочих затянула песню, по происхождению итальянскую. Окончив её, они спели ещё что-то. Я захотел выйти на берег посмотреть, нет ли «Птицы». Ожидающие на пристани были так сплотнены между собою, что протолкаться сквозь эту тесную толпу стоило немало усилий. Везде, где только я протискивался, проносилось негодование, я получал толчки, а когда стал пробираться среди кучки матросов, они весьма обидно обо мне отозвались. Но, как-никак, а выбрался я на мостки, а оттуда на берег.

На берегу народу не убыло. Волга, тёмная и таинственная, незаметно сливалась с берегами. Я осмотрел её и за Буртасами, ниже вдалеке, увидел три-четыре огонька. Это, наверное, была «Жар-Птица». Я отправился обратно, отвоёвывая себе каждый вершок. В некоторых местах люди располагались отдыхать, у мостков уложили спать мальчика. Довольно благополучно я добрался до своего места и всех своих. Прошло ещё много времени, мы ждали стоя, окружённые со всех сторон народом. Бледный свет от фонаря чуть-чуть всё освещал. Сильно толкались. Начали поговаривать о том, что пароход идёт, и стали ещё сильнее толкаться и напирать. Мы решили отойти от давки подальше, пробрались из толпы на палубу, обращённую к Волге. Здесь всё было спокойно, людей совершенно не было, и мы очень хорошо устроились у стены. Несколько огней, довольно уже близко внизу, приближались к нам. Вскоре я различил красный и зелёный фонари. Это был, несомненно, пароход, я уже догадывался, что это «Жар-Птица». Послышался сначала глухой знакомый мне гул, потом шлёпанье лапташек, часто и звонко ударявших по тихой глади Волги. Я узнал «Жар-Птицу» по окнам рубки. Она шла к нам носом. Послышался свисток, пароход стал быстро увеличиваться, сделался вдруг крупный. За конторкой выплыли большие освещённые окна рубки, пароход, блестя огнями, подошёл к пристани и сразу встал. Он был хорошо освещён и в темноте показался представительным. Даже в темноте было видно, что на «Жар-Птице» много народу,- крыша была заполнена пассажирами.

Началось вавилонское столпотворение, давка, против которой трудно было устоять. К счастью, мы находились в стороне от главного центра движения, а потому пока не были задеты. Как только подали мостки, народ полез туда. Хотя и стояли у выхода два красноармейца со штыками, это не помешало людям лезть через перила, по колесу, прямо скакать на пароход. В один миг всё совершенно изменилось. С парохода прыгали на пристань, с пристани обратно. Словом, всё перемешалось, было смято в этом беспорядочно движущемся потоке. Вскоре все пошли по палубам, а так как мы находились на углу, нам пришлось очень плохо: нас придавили к стене, напирали, и нашим вещам и молоку угрожала опасность. Мимо бегали, суети­лись, давили друг друга, кричали, лезли вперёд. Я не представлял, как попадём на «Жар‑Птицу» в такой толкотне. Кроме того, пароход был полон и без теньковского населения. Если он не прошёл и четверти пути, а уже переполнен, то что же будет твориться на следующих пристанях? Все эти мысли неотвязно толпились у меня в голове, пока нас давили и толкали. Мимо нас пробегало множество баб и крестьян с кладью, но мы сочли более разумным обождать, пока главная уйма красноармейцев и крестьян не войдёт на пароход. Они шли, шли без конца. «Жар‑Птица» стояла, не двигалась, только немного пыхтела. Люди всё лезли и лезли на неё, крыша была полна, а народ всё лез, лез. Тут только вспомнил я слышанное от Ольцен замечание, что самое трудное путешествие на «Жар‑Птице» - это по субботам из Казани, а по понедельникам обратно, так как в субботу все едут отдыхать, а в понедельник возвращаются. Мы попали в самое неудобное положение именно в эти дни. Похоже, удачно сесть на пароход нам не предстояло, ведь люди всё ещё так и валили.
Вера Николаевна потянула нас за собою, мы поддались и стали прочищать себе дорогу. Мы кое-как добрались до мостков, а по ним до освещённой огнями «Жар-Птицы». Хотя пароход внутри был сравнительно пуст, палуба была переполнена. Мы дошли до носа, где решили сесть.

Рядом поместилась баба из Красновидова, которая, увидев нас, немед-ленно начала ругаться, что мы занимаем много места, выгоняем православных и пр. С другой стороны находился военный и рядом с ним дама, также видимо недовольные нашим появлением... Но зато мы находились при самой Волге, и Волга была тихая, спокойная, волны её медленно катились. Главную прелесть ночи составляло небо, тёмное, бархатное. Необыкновенно отчётливо виднелись светлые крупные звёзды, точно желали с неба перелететь к нам. Вдали, вверх по течению, двигались огни, я предполагал, что там пароход.

Нас закутали в плед, но особенно тепло мне не было. Пароход всё стоял и стоял… Говорили, что на него грузят военные снаряды. Сидеть приходилось на собственных вещах, а ложиться было тоже неудобно. Я расслышал глухой шум, много спустя выплыл освещённый буксирка, тащивший за собой несколько барж. Он медленно плыл, шлёпая лапташками. Вскоре он издал свисток, пошёл медленнее, на нём мерили воду. Потом он опять тронулся, а наш пароход всё ещё стоял. Мы сидели на носу на наших вещах среди множества людей. Время тянулось… Я пробовал, было, прилечь, но Волга, Волга тянула меня к себе, не давала мне забыться. Вскоре сверху показался освещённый огнями пароход, который скоро прошёл мимо. По шуму его колёс и сложению я догадался, что он с задним колесом. Кругом меня располо-жились бабы, пассажиры. Ночь была такая же чудная… Волга такая же могучая, таинственная, тихо катила свои волны… Пароход стоял, говорили, что снаряды грузить уже перестали, грузят ещё что-то… Уже бледнело немного небо, светлел небосклон… я уснул.

Глава V.
Обратное путешествие.
Общее положение
на месте.
Мои впечатления
от прогулки по пароходу. Приезд.

Проснулся я ранним, свежим летним утром. Солнце, вероятно, только взошло. К моему немалому удивлению, пароход не дошёл ещё даже до Шеланги, он полз едва-едва, переполненный народом. Вода доходила ему почти до круглых окошечек. Некоторые пассажиры вынесли бессонную ночь. Борьба за лучшие места продолжалась.
Я пошёл по левой палубе парохода. Она была битком набита: стояли, лежали, сидели. Некоторые окна кают I класса были открыты, и я видел, что они переполнены, как и палуба. Приходилось перешагивать через людей, но я с честью вышел из этого испытания и добрался до двери в среднюю часть. Заглянув в коридор I класса, я увидел, что в ватер-клозет стоит огромная очередь длиною во весь коридор. Справа подходили пассажиры, не стоявшие в очереди, и проталкивались, не соблюдая её. Около дверей в машину, у кассы на полу были пассажиры. Я попробовал пройти на нос правой палубой, отворил туда дверь, но увидел, что пол усеян людьми. Когда же я попробовал пробраться через них, поднялась отчаянная ругань по моему адресу. Как я ни старался, всё-таки пошёл обратно. Бабы стали ещё больше ругаться, а какой-то субъект, многозначительно указав на мою фетровую шляпу, объявил: «Сам Шаляпин!»… Я вовремя ушёл отсюда и направился к двери левой палубы, стал пробираться через лежащих на полу людей. Здесь пройти всё-таки было можно, хотя все тоже были недовольны моим появлением. Какой-то парень даже мне пригрозил. Но я благополучно добрался до своего места, боясь пропустить Ключищи. Представьте же себе моё удивление, когда я увидел, что они подвинулись к нам самое большее на одну версту, точно мы ехали не на пароходе, а на лодке, так медленно подвигалась «Жар-Птица». Она перегонялась с тихо плетущейся моторной лодкой «Чрезвычкома», и вскоре моторная лодка нас опередила. Я сидел на какой-то машине рода тумбы и смотрел на берега Волги,- правый, с невысокой гористой поверхностью, покрытый полями, лугами, куда уже выгнали скот. Смотрел на левый, песчаный, заливной и низкий. На самой высокой линии песков росли ивняки и другие кустарники. Смотрел я и на Ключищи. Казалось, что мы подходим к селу, а оно уходит от нас…

Мимо Ключищ пароходы ходят ближе к левому берегу, так как песча-ный берег оказался гораздо ближе правого в этом месте. Мимо меня потянулись домики, избы, дача с балконом, окружённая дощатым забором. Всё это проплывало медленно, понемногу, точно на сцене в театре. Появилась церковь с высокой белой колокольней, построенной в 1804 году. За церковью показался большой, длинный сад.

Говорили, что пароход так полон, что в Верхний Услон не пристанет, а в Казань придёт с сильнейшим опозданием, прибавляя, «как и вчера». Показалось село Нижний Услон. Пристань была заполнена людьми, на берегу было много телег с крестьянами. Я наблюдал, что будет делать «Жар-Птица». Мы шли прямо и прямо, не сворачивая. Услон медленно отдалялся. Какой сюрприз ожидающим на пристани! Но люди там потянулись вправо от кон-торки длинной вереницей, и пристань опустела.
При таком ходе «Жар-Птица» могла проехать восемь вёрст в два часа, но всё же Казань уже вскоре должна была появиться. Теперь мимо нас справа потянулся низменный берег с зелёной травкой и разным кустарником. Показался большой, круглый Маркизин остров, покрытый высокой, роскошной травой. «Жар-Птица» подходила к нему так близко, что я разглядывал косцов. Маркизин остров сравнительно высок и расположен на ровной, высокой тарелке, а потому всегда выделяется. Пока мы кружили у острова, сверху показался большой пароход, он шёл к нам носом, быстро увеличиваясь, и я видел его шлёпающие лапташки. Он был белый и, по-видимому, роскошный. Вскоре он нам просвистел. «Жар-Птица» величаво ему ответила (положим, всё величие «Жареной» пропадало при сравнении этой «осенней мухи» с тем пароходом), и предо мною быстро прошёл белый, роскошный, толстый «Владимир Ульянов». «Жар-Птица» прибавила ходу, но этого заметно не бы-ло. Когда прошёл «Владимир Ульянов», через отверстие в трюме на полу я увидел, что его волны так и плещут через круглые окошечки, находившиеся на одном уровне с водой. Это заметили, окошечки закрыли. А вскоре показались и первые фабричные трубы Казани. Теперь минуты нашего путешествия были сочтены. Приближению к Казани я ничуть не был рад.

Оба берега теперь были ровные и низкие, мы подошли к излучине Волги у Бакалды, оттуда должно было показаться Устье. «Жар-Птица» прошла излучину, и мы стали приближаться к Бакалде с её баками, баржами, нефтянками. Ехали очень медленно и близко. Бакалда при зеркальной, голубой воде Волги этим свежим утром показалась мне очень красивой. Отчаянно из-за мест опять ругалась баба из Красновидова, долго не могла угомониться. Вскоре нам попался известный «Фельдмаршал Малютин» с баржами. Показалась пристань Устья, мель у выхода Казанки в Волгу. Но, к удивлению моему, «Птица» пошла не вдоль пристаней, а повернула на середину Волги и пошла прямо. Отсюда все отражённые в ровной, зеркальной воде пристани были как на ладони. Устье показалось очень привлекательным, особенно издали. «Самолёта» там опять не было, такой уж неудачный прогулочный сезон. Дойдя почти до мели, «Жар-Птица» прерывисто просвистела несколько раз, матрос позвонил в колокол. Пароход замедлил ход, другой матрос пришёл к нам на нос и начал мерить воду шестом, передавая наверх: «Шесть… табак…» и пр. «Жареная» снова тронулась. Вскоре она стала заворачивать к берегу. Раздался длинный, гулкий, раскатистый свисток, пароход пошёл медленнее, всё тише, тише, и, наконец, уткнулся в свою пристань.

Мы приехали.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Сейчас улица Маяковского.
² Глеб Сергеевич Порфирьев, впоследствии геолог и палеонтолог. Брат Васьяна Порфирь­ева.
³ Юлия Михайловна Порфирьева (Хомякова). Впоследствии жена Сергея Ивановича Порфирьева, отца Васьяна Порфирьева.
⁴ Сейчас улица Карла Маркса.
⁵ Владимирская часовня «В память мученической кончины Императора Александра II от руки убийц 1 марта 1881 года, в ограде Владимирского собора» [Загоскин Н. П. Спутник по Казани. С. 617] на пересечении улиц Чернышевского (бывш. ул. Посадская) и Московской (в этом месте она носила название Владимирская улица). По Московской улице ходил трамвай по направлению к Земской дамбе. На месте храмового комплекса сейчас стоит жилой дом, на первом этаже которого расположен магазин «Художник».
6 Весенние пристани Казани у весеннего устья Казанки назывались Ближним Устьем, а летние пристани не-посредственно у впадения Казанки в Волгу - Дальним Устьем.
⁷ Сейчас улица Карла Маркса.
⁸ Сейчас улица Чернышевского.
⁹ Новая дамба вела на Дальнее Устье. Называлась так, поскольку возникла позднее Адмиралтейской (Киров-ской) и Кизической (Ленинской).
¹⁰ Бакалда - место, где в 19 веке находились пристани Казани, позднее перемещённые на Дальнее Устье.
¹¹ Бушкар у волгарей - деревянный брус на носу судна у форштевня; в его наружном конце врезан шкив, через который проходит дректов (сука), служащий для подъёма якоря.
¹² Остров Маркиз - излюбленное место отдыха казанцев в первой половине двадцатого века, до его затопления в результате наполнения Куйбышевского водохранилища. Название острова связывают с родом маркизов Паулуччи.