Променад по казанским улицам позапрошлого века

До появления фотографии её роль выполняли гравюра и живопись. Художник писал портреты современников на заказ или ловил ускользающую натуру, которой не скажешь: «Закат, погоди маленько, дай только краски намешать!» Большинство живописцев с первыми погожими деньками брали мольберт и убегали из пыльного города на вольные просторы - на пленэр. Недаром слово это напоминает французское planeur - парить! Но были и те, кого таинственным образом манил город - этот каменный мешок, где торжествовали прямые линии и углы, изнывали от жары чахлые деревца, посаженные по линейке, а дубом стоящий городовой - давал широкую тень и слепил лошадей, впряжённых в экипажи своей начищенной бляхой. Рослые городовые не гонялись за преступниками, они ставились на центральных улицах как будто нарочно - для острастки, чтоб граждане власть уважали! Их обтекала неспешная жизнь уездного города К: в центре - почти Европа, а по окраинам - Азия, где замечены были даже верблюды с тюками.

Художник тихонечко расположится где‑нибудь сбоку, чтобы не мешать прохожим и повозкам: планшет с нарезанными листами на коленках пристроит или установит мольберт и начнёт колдовать на палитре с красками. И сегодня на казанских улицах можно увидеть группы учащихся художественного училища и профессио­налов-одиночек. Всё‑таки фотография не смогла вытеснить живопись!

Художник карандашом или угольком наносил на лист перспективу улицы, располагал на ней главный ориентир - башню, церковь или большой приметный дом. Далее он начинал вырисовывать остальные дома, и в последнюю очередь - всё, что в его обзоре движется. Для одних художников люди, пролётки, кареты, собачки - лишь формальность. Главное для них - архитектура! Но встречались и те, кто так увлекался уличными сценками, что здания на его картинах становились лишь декорациями к провинциальному спектаклю. Таковым, например, был В. Попов, благодаря которому некоторые гравюры Василия Турина обрели цвет и заиграли по‑новому. Те же, что были написаны маслом, «переоделись» в более лёгкую акварель.

Казань в давние годы рисовали несколько художников, назовём имена наиболее известных: Адам Олеарий, Василий Турин, Эдуард Турнерелли, В. Попов…

О последнем сведения самые скудные. Мы даже не знаем его имени. Только инициал «В». Биографических данных на него нет и в «Подробном словаре русских гравёров» Д. А. Ровинского. До сих пор считалось, что В. Попов получил в 1860 году большую золотую медаль за картину «Татары нагружают чай в Нижнем Новгороде», но на поверку оказалось, что «татар» написал тульский художник А. Попов (Андрей Андреевич). Так что биография художника для нас остаётся загадкой. Хотя то, что В. Попов был первоклассный художник с академическим образованием, несомненно: сами за себя говорят его работы - серия акварелей, выполненных, скорее всего, на заказ, с офортов Василия Турина, родившегося в 1780 году и умершего не ранее 1834‑го.

После их появления антикварный салон затребовал экспертизу в Московском государственном научно-исследовательском институте реставрации. В заключении сказано: «Характер использованных материалов и признаки их старения позволяют соотнести время создания работы со второй половиной XIX века. Архитектурный мотив решён в рамках академической «перспективной» живописи (подробное написание предметных форм по расчерченному по линейке графическому рисунку, послойная работа заливками цветом). Произведение исполнено на высоком профессиональном уровне».

Разглядываешь картины старых мастеров, когда‑то рисовавших Казань, и как будто бы делаешь шаг из нашего времени в прошлое. Вот несуетливая улица Покровская (ныне Карла Маркса), залитая солнцем. Прохожие в длиннополых сюртуках и котелках бредут как тени около белоколонного помпезного здания Казанской гимназии с зелёным «кумполом». Слышны обрывки разговоров и стук удаляющихся колёс пролётки.

У парадных дверей кого‑то ожидает кучер. Никак профессора! На первом плане куда‑то идёт коробейник. Наверняка, коль рядом учебное заведение, в его лотке горячие пирожки, прикрытые рушником. А вот и сам господин студент - в голубой тужурке с белым воротничком - стоит и что‑то объясняет подвыпившей компании. Точнее, пока он ещё гимназист, а студентом будет называться лишь с февраля 1805 года, когда выпускники императорской мужской гимназии автоматически будут зачислены в образованный годом ранее Александром I университет - самый восточный в России на тот момент.

Интересно, о чём говорили прохожие с гимназистом? Может быть, у них состоялся такой диалог:

- Вот ты скажи нам, милчеловек, чему вас там учат?

- Многим наукам, господа, всех и не перечесть…

- А в трубу на небо смотрел?

- Была такая возможность…

- И как там? Бог на белом облачке сидит, а диавол - на чёрной тучке? Или они в каретах разъезжают?..

- Звёзды видел‑с. Созвездия и даже кометы хвост. Но окромя их никаких чудес более, господа, не приметил,- обескуражил их гимназист.

- Тьфу, ерунду всякую разглядел, а самого главного‑то «не приметил»! - удивились господа хорошие и пошли восвояси.

Аксаков так описывал это здание в своих «Воспоминаниях»:

«Огромное белое здание гимназии, с ярко зелёной крышей и куполом, стоящее на горе, сейчас бросилось мне в глаза и поразило меня, как будто я его никогда не видывал. Оно показалось мне страшным, очарованным замком, тюрьмою, где я буду колодником. Огромная дверь на высоком крыльце между колоннами, которую распахнул старый инвалид и которая, казалось, проглотила меня; две широкие и высокие лестницы, ведущие во второй и третий этаж из сеней, освещаемые верхним куполом; крик и гул смешанных голосов, встретивший меня издали, вылетавший из всех классов, потому что учителя ещё не пришли,- всё это я увидел, услышал и понял в первый раз».

Потрясающая возможность, благодаря описаниям классика, войти в нарисованное здание и оглядеться! Примерить на себя ученическую форму и ощутить то, что чувствовал юный Аксаков. На своей шкуре испытать, каково это было в те годы быть гимназистом:

«Как всё показалось мне противно! Вставание по звонку, задолго до света, при потухших и потухающих ночниках и сальных свечах, наполнявших воздух нестерпимою вонью; холод в комнатах, отчего вставать ещё неприятнее бедному дитяти, кое‑как согревшемуся под байковым одеялом; общественное умывание из медных рукомойников, около которых всегда бывает ссора и драка; ходьба фрунтом на молитву, к завтраку, в классы, к обеду и т. д.; завтрак, который состоял в скоромные дни из стакана молока пополам с водою и булки, а в постные дни - из стакана сбитня с булкой…»

На следующей гравюре - Кремлёвская улица, благодаря незыблемому ориентиру Спасской башне Казанского кремля узнаваема сразу. Гостиный двор, видимо, после очередного пожара утратил свою торжественную колоннаду, но тоже, хотя и в усечённом виде, дошёл до наших дней.

До революции в каждом приличном городе обязательно был Гостиный двор. Казанцы окрестили свой «Бегемотом», видимо, за неуклюжесть и длину.

Крытая галерея позволила ликвидировать толкучку и торговлю в развал у самых стен Кремля. Теперь всё стало цивилизованно, по‑европейски!

Полупрозрачная солнечная акварель создаёт ощущение лёгкого июньского утра, когда воздух свеж и пахнет Волгой. Речной бриз достигает этой части города, но к полудню мостовая разогреется, и прохожие переместятся в тень, спрячутся в галерею, трактиры, чайные, разойдутся по домам…

Даже морщинки на картоне, оставленные временем, сейчас смотрятся как перистые облака в небе!

Вот праздный человек, заглядывающий в аркадное окно витрины, где, по всей видимости, выставлены модные новинки из Парижа, на другой стороне - прогуливающийся франт с тростью. Улицу пересекает разносчик снеди. Он направляется в присутственные места, которых здесь было много, к каким‑нибудь писарям или мелким чиновникам. Те, что рангом повыше, могли себе позволить не спеша обстоятельно позав­тракать и дома, а на обед отправиться в приличный ресторан. А вот Акакии Акакиевичи допоздна корпели над бумагами, ещё и домой забирали работу, а потом бежали чуть ни свет ни заря к себе в контору, так что вскипятить самовар не успевали. На копейку покупали у булочника ситного хлеба или на две - булку. Наливали у сторожа кипятка в кружку и хлебали пустой чай, поэтично называемый «белые ночи». Жили бедно, экономя на всём. Известен случай, который описывал Фёдор Шаляпин в своих мемуарах, как его отец, работавший писарем в Земском управлении, приторговывал чернилами, которые изготовлял сам же дедовским способом из сажи и кваса.

Мы видим, как две барышни, празднично разодетые - в чепцах и разно­цветных платках, идут себе неторопливо. Судачат, искоса бросая любопытные взгляды на экипаж. Конь, кучер и седок - все вместе тоже засмотрелись на них. Внешностью пассажир повозки - ну, прямо Пушкин! Как будто бы даже бакенбарды есть.

Если сравнить туринский оригинал с копией Попова, то можно заметить некоторые расхождения. Например, на оригинале только лошадь глядит на барышень, а извозчик и седок не проявляют к ним ни малейшего интереса. Разносчик снеди у Турина несёт корзину на голове, а у Попова на плече. Художник подошёл к копированию творчески! Так и видишь, что у этой уличной сценки «Пушкин и барышни» было продолжение. Поэт велел остановить пролётку, спрыгнул и, используя всякие французские слова, попытался завести знакомство.

Этюд «Дом Казанского Военного губернатора» насыщен персонажами. Интересный ракурс, который выбрал Турин, заиграл именно в цвете. Зритель как бы стоит в тени массивного здания, откуда выныривают на полном скаку экипажи и несутся к освещённому трёхэтажному дому с полосатой будкой караульного. Вокруг много военных. Даже белая собачка на первом плане старается «вытянуть ножку». Кажется, что где‑то на не видимом нам плацу играет горнист и бьют барабаны. Куда‑то мимо нас несётся гонец-казак с пакетом. Слева, в стороне от суеты, важный офицер в треуголке прохаживается с двумя дамами.

Пять рисунков В. Попова в своё время приобрёл мой отец Николай Васильевич Пономарёв-Капучиди. «Приодетые» в потемневшие золочёные рамы, теперь они висят в моём кабинете над антикварным салоном. Улицы, которые рисовал Турин, а затем скопировал Попов, находятся всего‑то в двух шагах отсюда. И каждый день, проходя мимо, я «фиксирую» перемены, на них происходящие. Ведь город - это живой организм, а не мёртвый камень, поэтому не меняться он не может!

Ценность этих работ ещё и в их фотографичности, в точности изображаемых деталей. Мы видим не придуманный художником город или воссозданный им по памяти с искажениями, а переданный с натуры. Василий Турин был скрупулёзен, можно даже сказать, что его гравюры были одними из первых «фотоснимков» Казани: как чёрно-белых, так и цветных. По всей вероятности, Попов сделал копии со всех работ Турина. Где‑то в середине прошлого века, выплыв на антикварный рынок города, они враздробь разошлись по разным частным коллекциям. Четыре акварели купил Пономарёв-Капучиди, а пятую позднее приобрели мы с братом Александром Николаевичем.

Старая Казань отдаляется от нас всё больше и больше, и тем ценнее становятся приметы её - это могут быть предметы быта, вещи, представляющие художественную ценность, ну и, конечно же, картины, такие, например, как красочные акварели Попова!