Пушкин. Дерево. Бумага

С чего начинается Пушкин? Да-да, тот самый — Александр Сергеевич. Ну как уж не знаете? С дерева. Помните: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том»? Это, наверное, первое, что слышал каждый из нас в самом раннем детстве из уст своих родителей или бабушек с дедушками. Или, опять же: «Ель растёт перед дворцом, а под ней хрустальный дом»? И ведь даже широко цитируемое в дни торжеств — «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» — тоже адресовано молодым сосенкам, выросшим за время отсутствия поэта в Михайловском под кронами старых деревьев: «Младая роща разрослась, зелёная семья, кусты теснятся под сенью их как дети». А если вдруг взыграет в нас молодеческая кровь и захочется чего-то эдакого, то Александр Сергеевич и тут припас чувственные пейзанские пейзажи:
Средь тёмной рощицы, под тенью лип душистых,
В высоком тростнике, где частым жемчугом
Вздувалась пена вод сребристых,
Колеблясь тихим ветерком,
Покров красавицы стыдливой,
Небрежно кинутый, у берега лежал,
И прелести её поток волной игривой
С весельем орошал…

Почти во всех произведениях Александра Сергеевича всяческие благости проистекают на лоне природы, а всяческие горести случаются в каменных громадах городов. Дотошные исследователи ищут в этом особые смыслы, сочиняя учёные трактаты о символике в произведениях Пушкина. 
«О чём бы ни хотел сказать поэт, ничто не заменит ему образа, взятого из природы, поскольку “поэзия в новое время выполняет отчасти ту функцию, которую в древности выполняла мифология — представлять мир, создаваемый человеком в его гармонии с природой”», — пишет Наталья Александровна Красс. Для убедительности эта весьма достойная представительница научного сообщества с кафедры русского языка и литературы Института иностранных языков Российского университета дружбы народов прибегает к цитате советского, российского и американского философа, филолога, культуролога, литературоведа, литературного критика, лингвиста и эссеиста, весьма уважаемого по обе стороны земного шара, Михаила Наумовича Эпштейна.

Да и сам Михаил Наумович довольно-таки безапелляционно трактует поэта: «Только там, где у Пушкина появляется сомнение в осмысленности природы, у него рождаются зачатки новой поэтической натурфилософии — как в стихотворениях «Брожу ли я вдоль улиц шумных...», «Не дай мне бог сойти с ума...». Вечная природа равнодушна к своему смертному дитяти и сияет холодною красотой над его могилой».
Казалось бы, ну какие сомнения? Возвышение метафор до символа и мифа тщательнейшим образом прослежено специалистами, имя которым — неисчислимое множество, на примерах громады художественных произведений русских и зарубежных писателей и поэтов.
И всё же — в одной ли мифологической образности здесь дело? Только ли, говоря словами Эпштейна, «тема неразрешимого разлада между человеком и природой, мучительного несовпадения их волений и законов» волнует Пушкина?

Наверное, без мифологии здесь не обошлось. С младых ногтей Пушкин был обуреваем фантазийными образами:
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней 
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум...
Это о подмосковном Захарово, где в бабушкиной усадьбе проходило детство поэта и где он, расхаживая по пейзажному парку, воображал себя богатырём и палкой сбивал верхушки растений. С шестилетнего возраста его каждое лето привозили сюда, под сень липового парка и берёзовой рощи. «Маленький Пушкин любил эту рощицу и даже, говорят, желал быть в ней похоронен. Он говорил об этом повару своей бабушки, к которому был особенно привязан, вероятно, потому, что этот повар был человек словоохотливый и бойкий... Из рощицы мы пошли на берег пруда, где сохранилась ещё огромная липа, около которой прежде была полукруглая скамейка. Говорят, что Пушкин часто сиживал на этой скамье и любил тут играть. От липы очень хороший вид на пруд, которого другой берег покрыт тёмным еловым лесом. Прежде вокруг липы стояло несколько берёз, которые, как говорят, были все исписаны стихами Пушкина», — вспоминал поэт, публицист и историк Николай Васильевич Берг.
Память о счастливом беззаботном детстве нашла своё отражение и в произведениях Пушкина: в «Борисе Годунове» и в «Барышне-крестьянке» он упоминает некое село Захарьево, в романе «Евгений Онегин» бабушкин дом стал домом Онегина, а хозяин соседнего села Большие Вяземы князь Борис Владимирович Голицын превратился под пером поэта в Ленского… И спустя годы, Пушкин признавался:
Мне видится моё селенье. Моё Захарово;
Оно с заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено…
Потом был Лицей в окрестностях Санкт‑Пе­тербурга. В годы учёбы Пушкина в Царском Селе лицеисты предпочитали гулять либо в берёзовой роще, либо под старыми липами, где была устроена деревянная беседка в виде гриба. И хотя стихи Александр Сергеевич начал сочинять ещё в восьмилетнем возрасте, сам он относил своё становление как поэта к царскосельскому периоду:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
По свидетельству его однокашников, Пушкин частенько сбегал в уединённые липовые аллеи, где, покусывая гусиное перо, складывал рифмованные строки. Впрочем, Михаил Иванович Жихарев в воспоминаниях, написанных со слов его двоюродного дяди Петра Яковлевича Чаадаева, указывал, что не один Пушкин был таков: «Воспитанники поминутно пропадали в садах державного жилища, промежду его живыми зеркальными водами, в тенистых вековых аллеях». Может быть, потому Александр Сергеевич частенько забирался в кроны деревьев и там, устроившись на ветвях, набрасывал юношеские стихи:
В роще сумрачной, тенистой,
Где, журча в траве душистой,
Светлый бродит ручеек,
Ночью на простой свирели
Пел влюблённый пастушок…
А поскольку, как говорил Антуан де Сент‑Эк­зюпери, «все мы родом из детства», любовь к природе сохра­нилась у поэта до конца его дней. И когда Пушкин собирается переменить жизнь свою — жениться и стать главой семейства, он вновь отправляется в старое бабушкино имение, хотя и бабушки уже не было в живых, и имение сразу же после отъезда Пушкина в Лицей было продано. «Представь себе, он сделал этим летом сентиментальную поездку в Захарово, совсем один, единственно для того, чтобы увидеть места, где он провёл несколько лет своего детства», — писала его мать дочери Ольге.
На балу в московской усадьбе Кологривовых, что была на Тверском бульваре, на месте нынешнего МХАТа, поэт впервые встретил шестнадцатилетнюю Наталью Гончарову. И вместе с будущей своей женой полюбил… Нет, на сей раз вы не ошиблись в своих предположениях — дуб. С тех пор, будучи в Москве, Пушкин пренепременно навещал это дерево и отдыхал в его тени. Любовь к деревьям — вообще исключительная черта Александра Сергеевича. Где бы он ни бывал, он заводил дружбу с ними: в Гурзуфе есть парк, недалеко от входных ворот которого растёт группа любимых Пушкиным оливковых деревьев, а около дома герцога Армана Эммануэля дю Плесси де Ришелье в том же курортном местечке — кипарис, который он почитал своим другом (поэт сам признавался в письме Антону Антоновичу Дельвигу: «В двух шагах от дома рос молодой кипарис, каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество»), в Михайловском он любил липовую аллею, в Тригорском — дубовую, в Болдино — берёзовую рощу, лучинник, нынешнее место проведения Пушкинского праздника поэзии…
Александр Сергеевич даже дал жизнь ряду деревьев. В Большом Болдино у главного здания усадьбы он посадил лиственницу. В 1833 году он привёз её из поездки по Поволжью и Южному Уралу, где собирал материал по истории Пугачёвского бунта. Посадили деревце с дворовым Михеем Сивохиным, полили чаркой водки, она и прижилась. В один из ненастных дней ударила в лиственницу молния. Обуглилась, посохла вершина, но выстояло дерево. И стоит до сих пор.
А вот в Одессе канадский тополь, посаженный Пушкиным, не уберегли. В ноябре 2020 года представители коммунального предприятия обрезали верхушку дерева, растущего в дворике дома № 17 на улице Торговой, и теперь памятник природы по прогнозам экологов проживёт не более трёх лет. Хотя кто знает: весной 2021 года тополь пустил побеги. Будем надеяться, что дерево, посаженное по легенде Александром Сергеевичем в честь своей возлюбленной итальянки Амалии, жены купца сербского происхождения Ивана Ризнича, будет жить и дальше…
Размышляя о месте своего последнего упокоения, поэт в первую очередь обращает внимание на природный ландшафт:
Решётки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стеснённые рядком,
Как гости жадные за нищенским столом.
Такие смутные мне мысли всё наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть да бежать...
Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мёртвые в торжественном покое.
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрёпанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя...
Может быть, именно поэтому Александр Сергеевич за год до своей смерти и приобретает место для собственной могилы подальше от шумных городов — в Святогорском Успенском монастыре. Пушкин похоронен на самом краю Синичьей горы, чудесные знамения на которой были описаны ещё в 1566 году, в окружении могучих старых лип, растущих по склону холма, с видом на бескрайние просторы — «прекрасный русский пейзаж, который так любил и так вдохновенно воспел Пушкин», как абсолютно справедливо отметил драматург и публицист Николай Алексеевич Полевой. А липа для Пушкина — дерево памяти, хранитель прошлого, источник вдохновения и размышлений…
Как завещание звучат сегодня строки девятнадцатилетнего поэта:
Люби зелёный скат холмов,
Луга, измятые моей бродящей ленью,
Прохладу лип и клёнов шумный кров —
Они знакомы вдохновенью.
И в памяти веков навсегда соединяются Пушкин, дерево и бумага, на которой остались вещественные знаки его невещественных отношений с природой. 

Фотографии Болдино Юлии Калининой