СЕМЬ ВЕЛИКИХ ИМЁН

Из архива журнала "Казань" № 3 2017 год. 

Будущие Нобелевские лауреаты в Казани в 1941 – 1943 годах

У этой пуб­ликации нет прямого информационного повода. Нет отдельной юбилейной даты: её герои приехали в Казань в сорок первом, а в сорок треть­ем попрощались с нашим городом. Но автор пуб­ликации давно мечтает о том, чтобы увековечить память о пребывании в Казани великих учёных, работавших здесь на Победу. Прежде всего установить мемориальные доски на тех домах, которые ещё сохранились.

Не многие казанцы знают, что в военные годы в нашем городе работали известные советские учёные. В тяжёлых условиях эвакуации, работая на оборону страны, они защищали Родину не на фронте, а в научных лабораториях Казанского университета и других казанских вузов.

Среди них были семь будущих лауреатов Нобелевской премии.

Академик

Николай Николаевич Семёнов

Лауреат Нобелевской премии

по химии 1956 года

В начале июля 1941 года, ко­гда Ленинград оказался под угрозой блокады, был получен приказ о срочной эвакуации Физико‑технического института и Института химической физики Академии наук СССР. 13 июля первый эшелон Института химической физики с людьми и оборудованием выехал из Ленинграда. Только 8 августа его встречали в Казани. Директор института академик Семёнов оставался в Ленинграде: Государственный Совет обороны назначил его председателем Комиссии по укреплению обороны города, и лишь в конце августа последним эшелоном он прибыл в Ка­зань.

Здесь институту предоставили здание бывшего монастырского подворья — гостиницы, в которой прежде останавливались богомольцы, во дворе геологического факультета университета на улице Чернышевского, ныне Кремлёвской. Там не было отопления, водопровода и канализации, всё пришлось делать самим сотрудникам института. Зима была свирепой, почва превратилась в камень, орудовали ломом с огромным трудом. С большим напряжением полностью переоборудовали помещение, и к концу года институт приступил к работе.

Удивительная коммуникабельность Николая Николаевича, его «пробивная сила» много способствовали тому, что учёные института не только не потеряли в темпах фундаментальных исследований, но и получили ряд крупных результатов, обес­печивших им достойное место в мировой науке, вспоминал академик Садовский.

Улица Чернышевского, 18/23

Дом № 28, угол улиц Чехова и Достоевского

Академик Семёнов занялся важнейшими проблемами усовершенствования некоторых видов вооружения, его исследования сыграли значительную роль в получении устойчивого к детонации авиа­ционного топлива. И в то же время учёный продолжал исследования цепных реакций, результаты которых были удостоены Нобелевской премии.

В Казани институт жил полнокровной творческой жизнью: проводились научные конференции, работал семинар, защищались кандидатские и докторские диссертации. 11 ноября 1942 года кандидатскую защищал будущий академик Николай Маркович Эмануэль. Председатель учёного совета хотел присудить ему сразу докторскую степень, но не получил поддержки совета. По свидетельству академика Гольданского, в то время лаборанта института и студента химфака Казанского университета, эта защита показала ему одно из основных качеств академика Семёнова — его демократичность. А ко­гда Гольданский, дежуря в тот вечер в институте, услы­шал, как Николай Николаевич горько жаловался Петру Леонидовичу Капице по телефону на свою (именно свою!) не­удачу, он очень сочувствовал и ему, и Эмануэлю.

Из нашего города Николай Николаевич писал: «В Казани никого не дёргают, работаем спокойно, живём в провинции тихо. Я занимаюсь наукой. Ищу пути на будущее».

Семёнов и его большая семья: жена Наталия Николаевна, сын Юрий и дочь Людмила, отец и тесть жили в одно­этаж­ном доме на углу улиц Чехова и Достоевского (дом № 28), в небольшой двухкомнатной квартире. Большую комнату разделили фанерными перегородками на три комнаты. В маленькой комнате были спальня и кабинет Николая Николаевича. Там же стоял рояль, взятый семь­ёй напрокат. Наталия Николаевна обладала красивым голосом и прекрасно играла на рояле, она была организатором детских концертов в госпитале, концерта в музыкальном училище.

В небольшой квартире Семёновых часто по вечерам собирались друзья, приходили семьи Капиц, Кондратьевых, Френкелей, Фрумкиных. Тёплые, задушевные беседы проходили при колеблющемся свете самодельных коптилок или при свечах. Гости с удовольствием слушали пение Наталии Николаевны. Очень любил петь вместе с другими в дружеских компаниях и Николай Николаевич, ему нравились весёлые задорные «Колокольчики‑бубенчики», «В низенькой светёлке», «Стенька Разин», «Эх, Самара‑городок», грузинская песня «Генацвале».

Безмерно любя науку, интересуясь разными её проблемами, он находил время для чтения художественной литературы. В доме, где поселились Семёновы, жила одинокая интеллигентная старушка; обладая неплохой биб­лио­текой, она снабжала книгами Николая Николаевича. Он читал и перечитывал свои любимые исторические романы, произведения Вальтера Скотта, Диккенса, которого очень ценил.

Семёнов был очень азартным и увлекающимся человеком. Даже в «подкидного дурака» он играл самозабвенно, с полной отдачей, как работал над докладом или обсуждал научную проблему. Но самым большим увлечением его была охота, поэтому, покидая Ленинград, Семёнов не забыл взять с собой ружьё. «Это такое наслаждение и ещё азарт. Ко­гда видишь дичь — обо всём забываешь»,— говорил он.

Узнав, что в Татарии разрешена охота и не сданы ружья, он вместе с другом Петром Леонидовичем Капицей и родственником Алексеем Алексеевичем Ливеровским, профессором Лесотехнической академии, помчался на институтском газогенераторном опытном грузовике по невероятно пыльной дороге в сторону устья Камы. Остановились в местечке Татарские Сарали.

Этот день описал Ливеровский: «Мы втроём по­шли на озеро, широко и густо покрытое водяными растениями. Уже при подходе заметили, что над камышами то поднимаются, то опускаются стаи уток. Николай Николаевич, кинув в ружьё патроны, бросился прямо в тростники, с первых же шагов увязая в липкой грязи, и по кому‑то стрелял… Он стоял в грязи выше колен и, пригнувшись, рассматривал сквозь ряд высоких камышей реющих над плёсом уток. Стоял тихо, вокруг него, видимо успокоившись, по грязи беззаботно бегало много каких‑то куличков… В это время над краем тростников пролетел кряковый селезень. Н. Н. стреляет два раза, я тоже — птица падает рядом, за нашими спинами, на сухую грязь… Оба довольны… до конца короткого дня не очень удачно поджидаем и стреляем уток. Устали, кончились папиросы. Выбрались на берег с тремя утками. К ночи мы были в Казани».

В 1943 году Николай Николаевич Семёнов покинул Ка­зань и занимался переездом института из Ленинграда в Москву.

Академик Игорь Евгеньевич Тамм

Лауреат Нобелевской премии

по физике 1958 года

Казанский период жизни академика Тамма оказался для него чрезвычайно сложным. Выдающийся физик‑теоретик, посвятивший все последние годы абстрактным вопросам — теории ядра и элементарных частиц, в тяжелейшее для страны время почувствовал себя ненужным, оказался вроде как не у дел.

«Я нико­гда не видел его таким по­чти постоянно раздражённым и озабоченным,— вспоминал коллега Тамма академик Фейнберг,— все­гда столь нетребовательный и по­чти аскетически скромный в личных бытовых потребностях, он переживал, как унижение, необходимость в условиях голодной тыловой жизни заботиться об элементарном обес­пе­чении пропитанием себя и семьи. На фоне смертельной опасности для страны это было для него мучительно».

Дом во дворе университета

Страстное желание помочь фронту, внести свою лепту в оборону страны, в Победу заставило Тамма взяться за решение самых разных, даже сугубо прикладных тем.

Он участвовал в расчёте магнитных полей, помогая Анатолию Петровичу Александрову и Игорю Ва­силь­евичу Курчатову в работах по защите боевых кораблей Военно‑морского флота от магнитных мин. Известно, что ни один корабль, снабжённый системой противоминной защиты, не подорвался на вражеской мине. Рассчитав оптическую систему приборов для спектрального анализа, чрезвычайно нужных оборонной промышленности, Тамм помог оптическим мастерским изготовить их.

В то же время Игорь Евгеньевич продолжал теоретические исследования. При этом не чурался физического труда, на субботниках и воскресниках проявлял особое усердие, поощрял трудолюбие своих детей.

Его сын Женя, известный альпинист, руководитель первой советской гималайской экспедиции 1982 года на Эверест, окончил курсы водителей и стал шофёром институтского грузовика. Разво­зил овощи и дрова сотрудникам института, а вечерами встречал на вокзале академика Вавилова, ко­гда тот возвращался в Ка­зань из Йошкар‑Олы (Сергей Иванович одновременно руководил Физическим институтом и Ленинградским оптическим институтом, эвакуированным в Йошкар‑Олу). Дочь Тамма работала в оптических мастерских Академии наук, оформляла описания аппаратуры.

От напряжённой работы и житейских забот Игоря Евгеньевича на какое‑то время отвлекало и радовало общение с коллегами и друзьями. В нашем городе он встретил товарища по Елизаветградской гимназии крупного учёного‑алгебраиста, профессора Казанского университета Николая Гри­горь­евича Чеботарёва и своего давнего друга известного биолога Александра Гавриловича Гурвича.

Осенью 1942 года маленькой передышкой от тягот казанской жизни стала поездка на пару дней в Боровое, в академический пансионат, где он встретился с коллегами Мандельштамом, Крыловым и Ландсбергом.

Замечательные душевные качества Игоря Евгеньевича вызывали глубокую симпатию и привлекали к нему самых разных людей. В нём удивительным образом сочетались весёлость, живость, откровенность и, главное, доброжелательность, щедрость и интеллигентность.

Евгений Константинович Завойский, вспоминая о казанских встречах с Игорем Евгеньевичем, отмечал его врождённую и воспитанную тактичность.

В 1941 году на собрании членов Академии наук выступил ректор Казанского университета Ситников и предложил присутствующим занять должность заведующих кафедрами университета.

«Сравнивая научные силы университета с академическими, он сказал: «Наших учёных по квалификации можно сравнить с лаборантами Академии».

Это вызвало возмущение среди собравшихся. Ко­гда я обратился к И. Е. с предложением занять моё место на кафедре физики, он ответил, что удивлён выступ­лением ректора, и ни при каких условиях не даст своего согласия».

В 1942 году в Ка­зань из блокированного Ленинграда эвакуировали большую группу научных работников и их семей. Сотрудники академических институтов и университета заботились об этих людях, перенёсших лишения и потери близких. Игорь Евгеньевич и его жена Наталия Ва­силь­евна взяли в свою семью больную плевритом ленинградку и её маленького ребёнка, делились с ними тем немногим, что было у них самих.

В Казани Тамм с семь­ёй жил в маленькой двухкомнатной квартире в доме во дворе университета над квартирой своего ученика Семёна Александровича Альтшулера.

Об одном из вечеров в семье­ Тамма рассказал физик Виктор Яковлевич Френкель: «Игорь Евгеньевич сидел на какой‑то маленькой детской скамеечке. Наталия Ва­силь­евна, его жена, занималась хозяйством, а её отец, очень пожилой человек с окладистой бородой, чинил ботинки. Имел он вид заправского сапожника: повязанный передником, с гвоздиками, зажатыми в губах, он методически и довольно громко заколачивал их в подмётку. Ко­гда мы с матерью вошли, Игорь Евгень­евич вскочил, поздоровался, сказал несколько слов, а потом, извинившись, снова примостился на скамеечке, с тетрадью на коленях». Письменный стол появился позднее. Альтшулер, уходя добровольцем на фронт 18 октября 1941 года, «завещал» его своему учителю.

О встрече с Игорем Евгеньевичем в ноябре 1942 года поведал и академик Вонсовский. Работая на уральском оборонном заводе, он получил разрешение на несколько дней съездить в Ка­зань для защиты докторской диссертации. Но защита оказалась под угрозой срыва в связи с отсутствием одного из оппонентов. Игорь Евгеньевич согласился выручить коллегу.

«Мы сидели у него в полутёмной холодной комнате, освещённой дрожащим огоньком масляной коптилки, один из углов комнаты был заложен кучей полумёрзлой картошки. Игорь Евгеньевич тем не менее работал в полную силу, стол был завален исписанными листами, испещрёнными сложнейшими формулами».

Тамм, много времени отдававший любимой науке, свой отдых с удовольствием посвящал поэзии, читал стихи любимых Алексея Толстого, Лермонтова, Гумилёва, Мандельштама, Багрицкого, Кедрова. Понравившиеся стихи, а также песни, пословицы, афоризмы он переписывал в записные книжки или тетради.

Сохранился в семье­ переписанный им в Казани «Реквием» Анны Ахматовой. Многократно переписанные стихи можно найти среди его физических расчётов, чаще других рубайи Омара Хайяма.

Страстным увлечением Тамма были шахматы. «Играл он весьма средне, вероятно, никак не сильнее второго или даже третьего разряда,— утвер­ждал академик Фейнберг.— Но за игрой раскрывалось в нём многое. Прежде всего, замечательно мгновенное переключение от живости и весёлости, постороннего разговора к максимальной сосредоточенности и серь­ёзности». А Евгений Константинович Завойский признавался, что за шахматной доской Игорь Евгеньевич по­чти все­гда одерживал над ним победу. «Он играл легко, точно так же самозабвенно, как и в другие игры».

Поздней осенью 1943 года Игорь Евгеньевич Тамм вернулся в Москву и вскоре оказался в числе тех, кого Игорь Ва­силь­евич Курчатов пригласил заниматься атомной проблемой.

Академик Илья Михайлович Франк

Лауреат Нобелевской премии

по физике 1958 года

Во второй половине июля 1941 года одним из первых академических учреждений Академии наук СССР в Ка­зань прибыл Физический институт имени Лебедева. Казанский университет предоставил лабораториям института десять комнат на треть­ем этаже западного крыла главного корпуса. Буквально через несколько дней большая часть оборудования, прибывшая из Москвы, была смонтирована, а громадная биб­лио­тека института, богатая собранием литературы по физике, была размещена в коридоре.

В большой торцовой комнате разместилась лаборатория старшего научного сотрудника, будущего академика, лауреата Нобелевской премии Ильи Михайловича Франка. Здесь ежедневно по десять‑двена­дцать часов в сутки он и его коллеги решали важнейшие проблемы, связанные с обороной страны. Помещение отапливалось плохо, температура была близка к нулевой, а ино­гда и ниже, работали в пальто. Утомляла физическая нагрузка. Места для оборудования не хватало, и большая часть оставалась в ящиках, загромождавших коридоры; чтобы достать нужный в данный момент прибор, приходилось переставлять множество больших тяжёлых ящиков, затем их снова заколачивать и взгромождать друг на друга. Но работа не прекращалась. Вместе с учеником Олегом Николаевичем Вавиловым (сын известного биолога академика Вавилова, трагически погиб в горах Кавказа в 1946 году) Илья Михайлович разрабатывал прибор для определения толщины стрелкового оружия с помощью гамма‑лучей. Прибор успешно прошёл испытание на одном из заводов Урала, и его передали в качестве контрольного в заводскую лабораторию.

Сборник статей об этой работе, изданный в 1946 году в Москве, Франк прислал со своим автографом в Музей истории Казанского университета. «Теперь эта книга — биб­лио­графическая редкость, и у меня случайно сохранился её экземпляр,— писал Илья Михайлович автору этих строк.— Буду рад, если этот сборник будет храниться в музее истории КГУ…».

Одновременно продолжая в Казани и чисто теоретические исследования, Франк опуб­ликовал в 1942 году в «Известиях АН СССР» труды по эффекту Доплера в преломляющих средах, этапные в его научной биографии.

Илья Михайлович стремился помогать фронту не только работой в лаборатории. Он участвовал во всех субботниках и воскресниках, вместе с коллегами грузил уголь на электростанции, разгружал вагоны и баржи, расчищал от снега посадочную полосу аэропорта.

В маленькой двухкомнатной квартире в Школьном переулке, в доме № 3, два с лишним года проживала его большая дружная семья: Илья Михайлович с женой и маленьким Сашей, рождённым в Казани в августе 1941 года, родителями, братом Глебом Михайловичем (известный биофизик, академик) и племянницей.

Катановский (Школьный) переулок, 3

О голодной и холодной зиме 1941 – 1942 годов в Казани рассказал академик Марков. «Однажды мы вместе с Ильёй и Леонидом Ва­силь­евичем Грошевым отправились пешком в окрестности города, чтобы закупить в деревне какие‑нибудь продукты. Выдался морозный солнечный день. Мы, усталые, но счастливые покупкой (целая туша мяса!), тащили на лямках большие салазки. В этой упряжке я был коренным, слева от меня тянул Илья, справа — Грошев. Салазки тяжело продвигались по глубокому рыхлому снегу. Я не видел выражения лица Ильи, закрытого шапкой‑ушанкой, но в памяти у меня осталось его усталое натужное дыхание. Он не был физически крепким, а скудный рацион жидкой чечевичной каши в то время не укреплял наши силы. Возможно благодаря так нелегко добытому мясу мы выжили в ту суровую зиму».

Эвакуированным сотрудникам Академии наук выделили участки земли под огород. Илья Михайлович там работал вместе с племянницей Светланой. Огород был коллективным, и участие семей определялось количеством «трудодней», пропорционально которым и делился урожай, прежде всего картофель.

Академик Франк глубокими корнями был связан с Ка­занью.

В начале XX века его дядя, Семён Людвигович Франк, известный на Западе философ, окончил Казанский университет. В Казани родился его сын Александр. На Арском кладбище похоронен его отец Михаил Людвигович Франк, талантливый математик, представитель советской школы прикладной математики, прекрасный педагог, автор ряда учебников и пособий по математике, многие годы профессор Ленинградского политехнического института, в Казани в 1941 году — сотрудник Математического института имени Стеклова Академии наук СССР.

Илья Михайлович тяжело переживал смерть отца. Более восьми лет мы переписывались. Он вспоминал о своей казанской жизни. И в каждом письме чувствовались обеспокоенность состоянием и сохранностью могилы отца:

«…Если Вы бываете на Арском кладбище, то, может быть, Вы взглянете и на могилу М. Л. Франка. Она на католическом участке справа от входа по дороге к мастерской, где делают памятники. Мне очень стыдно затруднять Вас этой просьбой, но после кончины С. А. Альтшулера у меня не осталось никаких связей с Ка­занью».

«…Сердечно благодарю Вас за внимание к памяти моего отца и цветы на его могилу».

Последнее письмо от 30 мая 1990 года я получила в первых числах июня:

«Глубокоуважаемая и дорогая Стелла Владимировна. В этом году многих своих друзей… я не поздравил с праздниками. Дело в том, что конец прошлого года и начало этого практически непрерывно болел — неполадки с сердцем… Я очень надеялся, что ко­гда‑либо здоровье позволит мне посетить Ка­зань, с которой связано много воспоминаний о трудной и интересной жизни в военные годы…».

22 июня 1990 года Ильи Михайловича не стало. О его кончине я услы­шала в телевизионной программе «Время».

Академик Павел Алексеевич Черенков

Лауреат Нобелевской премии

по физике 1958 года

О казанском периоде жизни Черенкова, с именем которого связано одно из самых блестящих открытий XX века, получившее название «Эффект Вавилова‑Черенкова», сведений немного.

Он приехал в июле 1941 года с Физическим институтом имени Лебедева.

Работал в лаборатории под руководством своего учителя Сергея Ивановича Вавилова. Жил в одно­этаж­ном доме № 40 по улице Большой Красной в просторной комнате с небольшой русской печкой и «удобствами» на улице. Дочь Черенкова Елена Павловна, старший научный сотрудник отделения ядерной физики и астрофизики Физического института, свидетельствует: «…Жили мы впроголодь. Иногда, особенно вечером, была бы рада самой маленькой крошке хлеба».

Павел Алексеевич часто уезжал в командировку в Подмосковье, где участвовал в работах оборонного значения. В 1941 году в Москве на нынешней территории института заканчивалось строи­тель­ство акустического павильона и предполагалось начать проектирование мощного по масштабам того времени циклотрона. В циклотронную бригаду входили молодые физики, кроме Черенкова, будущие академики Векслер, Фейнберг и также ставший выдающимся учёным Леонид Ва­силь­евич Грошев.

В 1943 году Черенковы возвратились в Москву.

Академик Лев Давидович Ландау

Лауреат Нобелевской премии

по физике 1962 года

Ещё недавно на улице Калинина стоял старый двух­этаж­ный дом под номером 46. В нём в 1941 – 1943 годах жил будущий академик. В небольшой комнате он выполнял важнейшее спецзадание, возможно, имевшее отношение к со­зданию знаменитых «катюш» или другого вида вооружения, сыгравших большую роль в Великой Оте­че­ственной вой­­не. Но ко­гда его спрашивали об этом, он только улыбался в ответ, рассказывает его племянница Майя Бессараб, автор книг о Ландау. Вероятно, её предположения имели основания: в 1943 году Лев Давидович был награждён орденом «Знак Почёта», в конце сороковых — начале пятидесятых годов — орденом Ленина и Сталинской премией первой степени, ему присвоили звание Героя Социалистического Труда «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания правительства».

В этом же доме в 1941 году Лев Давидович завершил одну из самых блестящих своих работ — теорию сверхтекучести гелия, которая объясняет явление, открытое Петром Леонидовичем Капицей в 1938 году.

За это научное достижение и другие выдающиеся научные исследования в ноябре 1962 года Ландау была присуждена Нобелевская премия.

«Не сомневайтесь в великих возможностях физики,— говорил Ландау,— физика может объяснить любое увиденное в жизни явление».

Льва Давидовича называли гением, даром божьим. Но вот что об этом думает его коллега профессор Каганов: «Дар божий, конечно, был, но была и ежедневная, нет, ежечасная титаническая работа, утомляющая, требующая отдачи всего себя». Именно так напряжённо и самозабвенно работал он в Казани.

Вся жизнь Ландау — в науке, а в житейских вопросах, в быту он оставался ребёнком.

Его жена рассказывала, что в Казани один из сотрудников Института физических проблем сумел достать мясо по талонам. «Снабдив Дау (так называли Льва Давидовича его близкие, друзья и коллеги) всеми накопившимися талонами на мясо, я сказала ему, что буду счастлива, если он действительно принесёт мясо. За мясом выстроилась небольшая очередь, в которую он встал. Как шелест ветра, по очереди пронеслось: «Привезли баранину». Он спросил одну из сотрудниц: «Баранина это мясо?». «Мясо это говядина, а баранина — это баранина»,— ответила она. Очень расстроенный Ландау вышел из очереди и грустный принёс домой все мясные талоны. «Я действительно свалял дурака. Я ведь хорошо знал, что баранина вкуснее говядины. Но ведь ты сказала, что хочешь мяса».

Ландау был не только гениальным учёным, он был великим педагогом, учителем. В Казани продолжал работу его знаменитый семинар, со­зданный ещё в три­дцатые годы. Регулярно по четвергам к одинна­дцати часам в 1‑й физической аудитории университета собирались коллеги из всех эвакуированных физических институтов. Семинар был замечательной школой для теоретиков. Каждое заседание становилось событием, его участники уходили обогащённые интересными докладами и долго ещё обсуждали его результаты.

В этой же аудитории Лев Давидович читал лекции. В музее хранится пригласительный билет на лекцию 15 апреля «Жидкий воздух» в сопровождении опытов. В самой большой аудитории не было ни одного свободного места. С огромным интересом лекцию слушали сотрудники Академии наук, преподаватели и студенты университета, жители города.

Многосторонне образованный, с очень широкими интересами, Ландау хорошо знал историю страны, считал полезным штудировать учебники по истории средних веков и нового времени и к этому привлекал своих учеников. Уроки Дау преподал мне в биб­лио­теке Казанского университета, рассказывал его ученик профессор Смородинский. Мы вместе рылись там в каталогах, и Дау вытягивал книги, о которых я нико­гда не слышал. Он очень любил рассказы о временах меровингов, сочинения Огюстена Тьерри, изданные в Петербурге.

Интересовался Ландау живописью, любил те­атр, кино, и, как ни странно, не любил музыку; говорил, что в детстве ему медведь на ухо наступил, и музыка ему мешает. Богатая творческая жизнь Казани давала возможность ознакомиться с живописными шедеврами русских художников в художественном отделе Краеведческого музея. Думаю, что Лев Давидович не раз посетил музей и не раз бывал в Большом драмтеа­тре, где в 1942 – 1943 годах на сцене блистали великолепные актёры Гри­горь­ев, Жилина, Милова, Якушенко в спектаклях «Маскарад», «Горячее сердце», «Нашествие» Леонова, «Русские люди» и «Жди меня» Симонова.

Улица Калинина, 46

Но больше всего Ландау любил поэзию. Без стихов он дня не мог прожить. Читал везде, где бывал, чаще всего Лермонтова, Блока, Гумилёва, Уткина, Слуцкого, баллады Жуковского, Берггольц.

В военные годы очень полюбил Константина Симонова. Кто‑то из казанцев подарил ему сборник стихов поэта, и вскоре Лев Давидович знал по­чти все стихи на­изусть. Поэзия Симонова была в те годы ближе всего его душе. Он читал, не пропуская ни строки, монотонно, нараспев, читал самозабвенно. Очень нравилось ему сти­хо­творение «Генерал», посвящённое венгерскому писателю Матэ Залка, погибшему героической смертью в освободительной вой­не испанского народа. У всех знакомых спрашивал: «Вы читали сти­хо­творение «Генерал»? Непременно прочтите — замечательное сти­хо­творение».

Как ни странно, о пребывании в Казани Ландау мало кто знал не только из жителей города, но даже из сотрудников эвакуированных институтов Академии наук. На мой вопрос в письме Франку Илья Михайлович ответил, что впервые от меня узнал о пребывании Ландау в Казани в первые военные годы.

А ведь Институт физических проблем, в котором Ландау возглавлял отдел теоретической физики, размещался на первом этаже западного крыла главного корпуса, по­чти рядом с Физико‑техническим институтом (второй этаж) и Физическим институтом (третий этаж).

Среди физиков‑теоретиков университета до сих пор бытует легенда, что рабочий кабинет Ландау находился у одного из окон коридора первого этажа западного крыла, в уголке, отделённом рогожными занавесками от остального пространства коридора.

О своей встрече с Ландау в Казани зимой 1942 – 1943 годов в доме будущего академика Скрябина поведал другой будущий академик Гольданский: «Лев Давидович был в центре внимания, много и оживлённо говорил, держался на равных со всеми». Гольданский запо­мнил обратный путь вдвоём с Ландау с Большой Красной (Скрябины жили в доме № 59) на улицу Калинина, где жил Лев Давидович.

Академик Пётр Леонидович Капица

Лауреат Нобелевской премии

по физике 1978 года

Хорошо по­мню Казанский университет военных лет. В то суровое, тревожное время я училась на историко‑филологическом факультете и жила по­чти год в университетском спортивном зале (ныне Музей истории), приспособленном под общежитие эвакуированных сотрудников Академии наук СССР и их семей.

Нас, студентов, немного, но аудиторий не хватает; на некоторых дверях таблички: «Посторонним вход запрещён»; по­мню коридоры первого этажа главного корпуса, с утра до позднего вечера заполненные незнакомыми людьми; по­мню, как была счастлива, встретив в коридоре живого Шмидта, легендарного полярника, которого видела в детстве на экранах кинотеа­тров. А ещё запо­мнила импозантную фигуру человека с трубкой, зажатой в зубах, о котором говорили, что он лично знаком с Молотовым и даже со Сталиным.

Много лет спустя я поняла, что это был Пётр Леонидович Капица, выдающийся учёный, Великий гражданин страны, человек огромного гражданского мужества, спасший от гибели в сталинских лагерях академиков Фока и Ландау, поддержавший в трудную минуту академика Сахарова, пригласивший Завой­ского в свой институт, дав ему возможность повторить эффект открытия электронного парамагнитного резонанса и защитить докторскую диссертацию…

В июле 1941 года Капица прибыл в Ка­зань во главе Института физических проблем, которому был выделен первый этаж западного крыла главного корпуса. Институт сразу же приступил к монтажу установки для получения жидкого кислорода, и уже осенью сорок первого года под лестничной клеткой установили машину, шум которой слышался издалека. Вскоре жидкий кислород стал поступать в казанские госпитали и военные заводы. «Война,— говорил Капица,— обостряет нужду в кислороде. Нам надо было действовать энергично, чтобы использовать для нашей страны все возможности, которые открывает для промышленности наш метод получения кислорода. Пришлось, засучив рукава, самим, своими силами дорабатывать промышленный тип машины, изу­чать вопросы её выносливости, условия эксплуатации. Это мы делали в Казани».

В Казани Капица создал самую мощную в мире турбинную установку для получения жидкого кислорода в большом количестве, необходимого военной промышленности.

За научную разработку нового турбинного метода и со­здание мощной турбинно‑кислородной установки Капице было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

В письме Сталину в 1946 году Капица писал: «Я всё же чувствую радость и гордость, что сделал газообразный кислород турбинным методом, история не упрекнёт меня, что я не довёл эту задачу до конца».

В нашем городе Пётр Леонидович продолжал и исследования открытого им в 1938 году явления сверхтекучести жидкого гелия, в конце 1941 года опуб­ликовал их результаты. За научные достижения его наградили в 1943 году Сталинской премией первой степени.

В Казани Капица с 1941 года входит в состав научно‑технического Совета при Уполномоченном Государственного комитета обороны, с 1942 года он — ответственный редактор советского физического журнала на английском языке «Journal of physica», член редколлегии журнала «Техника молодёжи», в котором выступает в 1942 году с актуальной статьёй «Война и наука».

Два года, прожитые в Казани в условиях эвакуации, раскрыли сплав лучших качеств Петра Леонидовича — человека душевной щедрости, любви к людям и неравнодушия к их судьбам. Он постоянно решал сложные проблемы быта сотрудников Академии наук, прилагал немало усилий, чтобы увеличить их скудный рацион. С едой было очень плохо, каша из отрубей казалась превосходной пищей. В то время у Капицы был элегантный спортивный серый автомобиль «Бьюик», на нём сотрудники Института физических проблем ездили за город за провизией, на заднее сиденье грузили бочку квашенной капусты или патоки.

Особенно заботился Пётр Леонидович о здоровье старейших академиков, из Казани он посылал письма заместителю председателя Совета народных комиссаров СССР Землячке, требуя улучшить продовольственное положение эвакуированной в Ка­зань Академии.

Первый этаж западного крыла главного корпуса университета

«Приехав в Ка­зань после 13‑дневного отсутствия, я нашёл, что продовольственный вопрос в Академии не только не улучшился, но ещё ухудшился, жизнь в Казани идёт согласно лозунга «Кто не стоит в очереди, тот не ест»,— возмущается Капица в письме от 8 декабря 1941 года.

«С продовольственным положением нашей Академии в Казани по‑прежнему скверно и ухудшается,— пишет Пётр Леонидович 19 декабря 1941 года.— Я беседовал се­го­дня с доктором Спиваковым, который осматривал всех академиков. Он считает, что питание академиков только‑только удовлетворительное и для самых старых из них, как Авербах, Крылов и другие, отсутствие, например, белого хлеба и витаминной пищи безуслов­но вредно отзывается на здоровье. Лично мне думается, что в связи со всё ухудшающимся состоянием рынка наши старички не только дадут крен, но смогут опуститься на дно».

В Казани Пётр Леонидович поселился в университетском дворе, в доме напротив здания, в котором в XIX веке жил Лобачевский.

По воспоминаниям его жены Анны Алексеевны, посередине квартиры стояла большая круглая печь, которая отапливала три или четыре маленькие комнаты. В самой маленькой жили сыновья‑подростки Сергей и Андрей. Комната была так мала, что, кроме одной кровати, ничего не помещалось. Пётр Леонидович соорудил над ней верхнюю полку, сколоченную из грубых досок.

В небольшой соседней комнате жил тесть Петра Леонидовича академик Алексей Николаевич Крылов, выдающийся математик, механик и кораблестрои­тель­. В Казани он писал книгу «Мои воспоминания».

«Я хорошо по­мню, как дед по вечерам читал свою рукопись, а мы с братом и другими домашними, затаив дыхание, слушали. Чтение ино­гда заходило поздно, ино­гда гас свет, и оно продолжалось при неровном свете керосиновой лампы, придавая этому ещё более необыкновенный вид»,— рассказывал в письме Сергей Петрович Капица автору этих строк. В эти вечера в кругу семьи Пётр Леонидович отдыхал от дневных трудов. По словам Сергея Петровича, характер отца больше проявлялся именно на отдыхе, чем на работе, где ему приходилось сдерживать эмоции и страсти.

В годы вой­ны лучшим отдыхом для него была охота. Вместе с другом юности Николаем Николаевичем Семёновым они уходили вглубь густых лесов, окружавших университетскую обсерваторию в три­дцати километрах от Казани, где все­гда было много вальдшнепов, приятного дополнения к скудному военному пайку. Ко­гда охота была не­удачной, подстреливали нескольких грачей, которых с не меньшим аппетитом съедали, к ужасу местного населения.

Все житейские заботы о семье­, об отце падали на плечи Анны Алексеевны Капицы. Мне посчастливилось познакомиться, несколько лет переписываться и встретиться с ней в доме, где Пётр Леонидович жил с 1956 по 1984 год. Теперь там мемориальный музей Капицы.

Анна Алексеевна тепло вспоминала Ка­зань, людей, которые поддерживали их семью, с благодарностью говорила о враче М. Монасыповой, с которой подружилась в Казани и потом не порывала дружеских отношений.

В 1943 году Пётр Леонидович Капица и его семья возвратились в Москву. Работа над кислородными установками приняла государственный масштаб, было со­здано Главное управление по кислороду при Совете народных комиссаров СССР, и Капица назначается начальником Главкислорода.

Академик Виталий Лазаревич Гинзбург

Лауреат Нобелевской премии

по физике 2003 года

Ко­гда началась вой­на, Виталию Гинзбургу было два­дцать пять лет. В 1940 году, окончив аспирантуру Физического института имени Лебедева и защитив кандидатскую диссертацию, он остаётся в докторантуре института для завершения докторской.

Война изменила планы. Гинзбург решает идти на фронт добровольцем, дважды подаёт заявление; получив отказ по состоянию здоровья, записывается в народное ополчение, но постановлением правительства набор научных сотрудников прекращается.

В конце июля 1941 года вместе с институтом Виталий Лазаревич эвакуируется в Ка­зань и поселяется с отцом, женой и тётей в небольшой комнате старого студенческого общежития Казанского университета на улице Красная Позиция.

«Жизнь в Казани была, конечно, не сладкой,— вспоминает Гинзбург,— зимой температура в комнате опускалась ниже нуля,… мы не голодали, но есть всё время хотелось…

Запо­мнилась какая‑то столовая, в которой официантки давали за соответственную мзду гороховую кашу. Помню людей, приходивших туда с портфелями со вставленной в них жестяной ёмкостью, её наполняли кашей или супом и выносили портфель как будто он с бумагами».

В.Л.Гинзбург и С.В.Писарева в музее истории Казанского университета 1982

В 1942 году отец Виталия Лазаревича, которому было семьдесят восемь лет, скончался.

Ожидая призыва в армию, Гинзбург старался поскорее закончить докторскую диссертацию на тему «К теории элементарных частиц», начатую в предвоенный год, и защитил её в Казани в мае 1942 года.

После того как грянула вой­на, физик‑теоретик Гинзбург, как и Тамм, почувствовал себя не у дел. Принести пользу делу обороны страны он решил, сосредоточившись на проблеме распространения радиоволн в ионосфере. Затем он пишет ряд работ по электродинамике сверхсветовых источников излучения.

Много лет спустя Гинзбург писал: «Все мы, в науке, как и в жизни, что‑то любим, что‑то не любим, люб­лю я проблематику, связанную с изу­чением равномерно движущихся источников, вероятно потому, что с ней связаны мои первые научные результаты, да и было это в молодости».

В 1943 году Виталий Лазаревич увлёкся теорией низкотемпературной сверхпроводимости.

«В мире шла страшная вой­на, и я сам теперь плохо понимаю, почему в эвакуации в Казани, в условиях холодного и полуголодного существования, меня привлекли тайны физики низких температур».

За работу по сверхпроводимости, начатую в Казани в 1943 году, через полвека после её завершения Гинзбургу была присуждена Нобелевская премия.

В Казани Виталию Лазаревичу довелось побывать и на трудовом фронте. В первую казанскую зиму он в группе молодых физиков работал на строи­тель­стве оборонных сооружений, рыл окопы для защиты подступов к Казани. Не прекращалась работа даже в жуткие морозы.

Постоянно, раз в неделю, занятия на­укой прерывались, и все сотрудники института шли разгружать баржи с дровами или картофелем, очищать военный аэродром после снегопада.

Надолго запо­мнил Виталий Лазаревич выгрузку брёвен с барж на Волге:

«Я носил больше брёвна «на козе» — это такие лямки, которые надевают подобно рюкзаку, а на спине укреплена «площадка», на которую кладут бревно или что‑то другое. Отнюдь не будучи могучим, при росте 180 см и весе около 60 кг, я таскал довольно тяжёлые короткие брёвна, которые два человека с трудом погружали на площадку. Но, видимо, нагрузка была слишком велика и как‑то во рту появилась кровь, вероятно, лопнул какой‑то сосудик. Но заподозрили туберкулёз и отправили в диспансер, а там обнаружили какие‑то очаги и поставили на учёт».

В конце 1943 года Физический институт Академии наук начал возвращаться в Москву. Приближалась Победа.

Второй и последний раз Виталий Лазаревич посетил Ка­зань в 1982 году по приглашению Семёна Александровича Альтшулера для участия в Первых «Завойских чтениях». Было это 15 ноября. После своего блестящего выступ­ления Гинзбург побывал на Арском кладбище, где во время вой­ны похоронили его отца.

Студенческое общежитие Казанского университета. Улица Красной Позиции, 6

Среди сопровождавших была Наталия Евгеньевна Завойская. Вот что она рассказала мне:

«Мы прошли в тот уголок кладбища, который называется еврейским. Там лежали одинаковые плиты, и разобрать надписи на них не было никакой возможности. Время их не пощадило. Бедный Виталий Лазаревич, взволнованный нахлынувшими воспоминаниями военных лет, метался между надгробными плитами и силился вспо­мнить, где именно похоронен отец. И на каждую плиту он возлагал красную гвоздику. Эту картину невозможно забыть, насколько она была драматична. Виталий Лазаревич вообще был очень эмоциональным человеком. А тут, на Арском кладбище, картины тяжкого прошлого так овладели им, что он не мог совладать с собой. Просил прощения у отца, что не выбрался раньше, вот и память его так подвела… Мы, как могли, пытались успокоить его, но он только приговаривал, что беспредельно виноват перед отцом.

Захотел Гинзбург побывать и в общежитии на Клыковке. Вслед за бегущим по лестнице академиком мы быстро поднялись на второй этаж. Для него это тоже была нерадостная встреча с прошлым… Вспо­мнились эвакуация, безрадостные дни, смерть отца. Виталий Лазаревич попросил разрешения у то­гдашних жильцов заглянуть в ту комнату, где он обитал».

Посетил Гинзбург и Музей истории университета. В Книге отзывов он оставил запись: «Я по­мню этот зал, ко­гда он служил общежитием для сотрудников АН СССР в 1941 г. Сколь разительна и приятна перемена нечего и говорить. Мне трудно вообще выразить свои чувства, ко­гда я оказался впервые в Казани после 40‑летнего перерыва. С лучшими пожеланиями музею».

25 июня 2009 года Виталий Лазаревич Гинзбург был избран почётным докто­ром Казанского университета, а 8 ноября того же года после длительной болезни он скончался и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Писарева Стелла Владимировна — почётный директор музея истории Казанского федерального университета.