Шаляпинская тропа Николая Горбунова. Жорж де Годзинский

Журнал "Казань", № 10, 2015

Фёдор Иванович Шаляпин - загадка мироздания. Раскалённой, светящейся планетой век назад промчался он над земными континентами, покрыл их необъятные пространства вибрациями своего голоса, и они до сих пор не угасли. Сгусток их энергии по‑прежнему притягивает людей, властно вовлекает поколение за поколением в горячие протуберанцы шаляпинской души, в её неповторимый музыкальный строй. Человечество давно срезонировало, произнесло громко «Шаляпин велик!», и с тех пор, казалось бы, всё о нём уже разыскано и сказано. Но - нет! Новые и новые люди вовлекаются в шаляпинский круг, чтобы открыть или уточнить неизвестные имена, факты, даты, пролистать столетние газеты и афиши, вновь удивить огромностью явления «Шаляпин».

Се­го­дня гость журнала - журналист‑международник, корреспондент

ТАСС, автор пяти документальных книг о жизни Фёдора Ивановича Шаляпина в эмиграции Николай Иванович Горбунов. Много лет назад в Финляндии он ступил на шаляпинскую тропу, и это стало судьбой. С гостем беседует Марина Подольская.

- Николай Иванович, рады встрече с вами! Потому что куда бы вас шаляпинский след ни уводил, на какие континенты, исток всё равно тут, у нас, на бывшей Рыбнорядской улице. Казанцам не просто интересны, а по‑настоящему важны ваши следопытские находки, литературные успехи, пять ваших книг о зарубежной жизни певца, кинофильмы о нём по вашим сценариям, ваше подвижничество. Скажите, это правда, что шаляпинский круг не отпускает попавших в него? В вашей международной журналистской практике наверняка немало было интересного, злободневного.

И вдруг - не очень‑то тогда в СССР желанный Шаляпин. Почему - он? Что привлекло и поглотило - масштаб личности, её необычность, непохожесть на выдающихся других? Стерильность советских людей в теме «Шаляпин»? Удивление и обида за страну, родившую, изгнавшую и забывшую своего лучшего певца? Энергия этого человеческого вихря так велика и доселе активна, что застигнутый ею не волен уже жить по‑прежнему.

- Да, эта личность поглощает, как галактика. В 1984 году в Хельсинки я, тогда корреспондент ТАСС, прочёл в газете, что известный финский пианист, дирижёр и композитор Жорж де Годзинский во время гастролей Фёдора Ивановича Шаляпина в 1936 году в Японии и Китае был его аккомпаниатором. С этого началось моё исследование зарубежного периода жизни и творчества артиста с 1922 до 1938 года.

- И длится до сих пор?

- Да! Вышло именно так. Вы правы, с этого пути не сойти.

- В Финляндии знали о Годзинском - аккомпаниаторе Шаляпина?

- Георгий Францевич не раз рассказывал об этом на финском радио в своём авторском цикле передач. Но были и отдельные программы, например, с Годзинским, оперным певцом Ханну Хейккиля и коллекционером пластинок Вели‑Юсси Коскиненом,- он обладал последней записанной Шаляпиным пластинкой. Запись сделана в Токио, и аккомпанировал, конечно, Годзинский.

- О Жорже де Годзинском наш журнал упоминал в публикациях о шанхайских репатриантах, знаменитых казанских музыкантах Георгии Ротте и Владимире Серебрякове. Они оба в 1936 году были на чествовании Шаляпина в Шанхае. На приёме в Содружестве русских художников, литераторов, артистов, музыкантов (ХЛАМе) Ротт аккомпанировал пожелавшему спеть Шаляпину. Казань помнит рассказ Георгия Яковлевича и фотографию с этого вечера в его альбоме: три смеющихся супермена в смокингах - по краям длинные Шаляпин и Вертинский, между ними маленький Ротт. Увы, фотографию из альбома у старика попросту украли. Возможно, когда‑то всё же всплывет, или уже навсегда погребена в чужой коллекции. Видите, де Годзинский Казани чуть‑чуть известен. Вас он окликнул фразой в газете всерьёз. Вы ведь тогда уже были готовы к встрече с ним и Шаляпиным и кинулись по планете вслед певцу.

- Да, строчка о Шаляпине в финской статье всё раз и навсегда изменила в моей жизни. Но не сразу. Я не был готов к этой теме, к большому исследованию. Просто проснулся журналистский азарт: встречусь с маэстро, поговорю о Шаляпине, напишу страничку. Идея зрела два года. Ко времени моего первого звонка Жоржу де Годзинскому я уже знал, что этот поляк родился в 1914 году в Петербурге, окончил консерваторию в Хельсинки, много лет дирижировал оркестром лёгкой музыки финского радио, автор одиннадцати оперетт и балетов, двухсот песен и музыки к шестидесяти фильмам. Очень известный в Финляндии музыкант. В 1987 году в Хельсинки я набрал его номер из телефонного справочника, и… ответил сам маэстро, по‑русски. Скоро я принимал де Годзинского в своей служебной квартире. Он был взволнован: с 1936 года советская пресса обратилась к нему с вопросами о Шаляпине впервые.

- Чем вы сегодня это объясните? Тем, что Шаляпина в СССР ещё очень долго после оттепели шестидесятых знал лишь небольшой слой интеллигенции? Или де Годзинский сторонился советской прессы?

- Он был абсолютно открыт и доступен все полвека после гастролей с Шаляпиным! Но шаляпинская тема, действительно, в СССР не поощрялась. К примеру, Финляндия строила много судов для СССР. На торжественные церемонии спуска на воду или передачу судна заказчику приглашались известные люди. Бывал там и Годзинский, но как популярный музыкант, а не аккомпаниатор Шаляпина. Об этом боялись говорить. Чаще помалкивали и советские артисты, которые в Хельсинки записывали с Годзинским пластинки. Посольство СССР в Финляндии устраивало грандиозные приёмы, особенно на 7 Ноября и в апреле в день подписания Договора 1948 года о дружбе и сотрудничестве между СССР и Финляндией. На этих раутах бывали тысячи людей, и деятели культуры. Кроме Годзинского. Его не пригласили ни разу.

- И вдруг советский журналист звонит стареющему музыканту и спрашивает о событиях полувековой давности, о Шаляпине!.. Что за человек вошёл в ваш дом?

- Светлый, открытый, деятельный! Вообще‑то он не чистый поляк, там масса европейских кровей. Отец его, Франц Францевич, после окончания Тартуского университета работал в Петербурге в Управлении государственных железных дорог и был известным меломаном. В 1916 году был ответственным секретарём «Русского музыкального фонда», в который входил и Шаляпин.

- Как де Годзинские пережили в Петербурге революции 1917 года? Там с 1918 года был красный террор.

- Деда Жоржа, швейцарца, директора резинового завода «Треугольник», убили на улице, мама Жоржа тут же уехала в Швейцарию, а отец с детьми ещё пару лет продержался в смуте. Но начался военный коммунизм, и вообще - прижали большевики, и польский подданный Франц де Годзинский в феврале 1920 года с шестилетним Жоржем, трёхлетней Элизабет и их гувернанткой по льду Ладожского озера бежал в Финляндию. Там Жорж учился музыке и в двадцать один год получил гражданство.

- Почему Шаляпин выбрал в концертмейстеры Жоржа?

- Об этом де Годзинский сам расскажет чуть позже. Он откликнулся на предложение. И - полгода теснейшего общения с Шаляпиным, его супругой и дочерью, путь через половину планеты, репетиции, триумф на концертах.

- И в самом начале карьеры музыканта - опыт работы с великим певцом. Редчайшая удача. Николай Иванович, не верится, не хочется верить, что обо всём этом ни один советский человек у Годзинского не расспрашивал. Есть же в Хельсинки наши дипкорпус, пресса, ездили туда из СССР музыканты, историки, искусствоведы, особенно из Ленинграда,- оттуда вообще рукой подать, воскресный тур.

- Видимо, было опасно говорить о Шаляпине. В Кисловодске известный писатель Борис Розенфельд мне рассказывал, как за выступления о Шаляпине в санаториях города его неоднократно приглашали в горком партии, предупреждали, что он занимается антисоветчиной, пропагандируя врага народа. Не иначе, именно - врага. В 1968 году известный финский драматический актёр Георгий Павлов купил пальто Шаляпина у жившей близ Хельсинки Ванды Сильверсван, родной сестры супруги Шаляпина Марии Валентиновны. Привёз пальто в Ленинград, подарил его Театральному музею, рассказал там о Годзинском, о богатом шаляпинском архиве, приглашал приехать, познакомиться. И - никакой реакции! Павлов рассказал Годзинскому о своей беседе в музее, Георгий Францевич готов был поехать в Ленинград и подарить музею что‑то из своего собрания. И тоже никакой реакции!

- У вас было потрясение во время первой встречи с де Годзинским? Ведь за его спиной уже - сам Фёдор Иванович…

- Конечно, было! Три часа длилось то наше чаепитие. Я был взволнован и потрясён всем - рассказом, авторскими фотографиями, готовностью к диалогу. И, не забывайте,- культура и обаяние этого человека ещё старорежимные, не наши… Вскоре в еженедельнике «Эхо планеты» вышла моя большая статья о последних гастролях Шаляпина 1936 года, о Жорже де Годзинском, и наша страна впервые об этом узнала. В 1987 году на очередной встрече в Хельсинки маэстро протянул мне пожелтевшую от времени рукопись своих воспоминаний о поездке с Шаляпиным, предложил её скопировать.

- И понеслось? Конечно! Вы же вошли в шаляпинский круг!

- Да! Впереди ждали ещё и письма домой из турне с Шаляпиным - юный Жорж оказался эпистолярно очень плодотворным и аккуратным. Люди, события, впечатления. Более того, он пользовался для писем чистыми бланками отелей, по ним удалось точно реконструировать маршрут поездки.

- Маршрут! Вы тоже - в этом пути! Распутываете.

- Материалы просто сами шли в руки. Мою надежду на возможную книгу об этих гастролях Шаляпина Георгий Францевич принял с восторгом,- это была его очень давняя заветная мечта.

- Такая книга не пишется по устным рассказам. Это большой исследовательский труд.

- Конечно! С нетерпением засел в архивы и библиотеки Финляндии, встречался с коллегами Шаляпина по сцене, советскими спе­циа­листами по творчеству певца. Многолетний труд. Постепенно многое прояснилось, уточнилось. Например, дата завершения этих гастролей, количество выступлений Шаляпина. В прежних публикациях говорили о пятидесяти концертах, Георгий Францевич - о пятидесяти четырёх, а по моим исследованиям оказалось вдвое меньше.

- В СССР что‑то нашлось?

- Да! В Москве пошёл к Олегу Леонидовичу Лундстрему.

- Это очень казанское имя! Но на концерте Шаляпина в Шанхае Олега Лундстрема не было.

- Зато он вспомнил об окружавшей Шаляпина в те дни ауре и познакомил с шанхайцем, артистом Московского театра оперетты Юрием Савельевым. Тот рассказал, как российские эмигранты готовились к встрече Фёдора Ивановича в шанхайском порту.

- Мы публиковали это фото и рассказ Георгия Ротта. Там на пирсе лицом к морю из огромных, в рост человека щитов с буквами было собрано «Привет Ф. И. Шаляпину». Восклицательный знак забыли. Георгий Ротт в этой подготовке активно участвовал и держал в порту букву «Л».

- Савельев свёл меня с другими шанхайцами и харбинцами. Их рассказы о Шаляпине и через шестьдесят лет оказались с мельчайшими подробностями.

- Приезд Шаляпина был для русской колонии в Китае эпохальным событием. Билеты дороги, но небогатая российская публика их купила, надела на концерты былые вечерние туалеты и со слезами аплодировала своим, родимым песням. Шаляпин сказал тогда, что впервые за годы эмиграции почувствовал себя как дома. Такое даже ребёнок не забудет.

Скажите, удалось ли вам что‑то новое узнать о концертах в Харбине? Там в 1936 году в эмиграции ещё было немало казанцев.

- Жители Харбина очень ждали Шаляпина, хотя изначально в его планах Харбина не было. И в прессе там начался переполох. Чего стоят хотя бы репортажи спецкора «Харбинского времени», засланного в Токио на переговоры о концерте! Пресса была огромная. Разыскивать её мне помогали самые нежданные люди - сотрудник Государственного архива Российской Федерации Игорь Петрович Хабаров, авторы «Летописи жизни и творчества Ф. И. Шаляпина» Юрий Фёдорович Котляров и Виктор Иванович Гармаш, доцент кафедры английского языка МГИМО Тамара Ивановна Гуськова с английскими шанхайскими газетами 1936 года - их откопали сотрудники Российского генерального консульства в Шанхае, информационный партнёр Шаляпина в Японии газета «Асахи», её московские сотрудники с ксерокопиями всех опубликованных тогда шаляпинских материалов…

- На пароль «Шаляпин!» люди тут же включались в поиск.

- Это продолжилось и позже, при работе над фильмом о певце. В 1990 году я приехал в Хельсинки с группой для съёмки фильма режиссёра Юрия Альдохина. Тогда, к счастью, удалось много снимать Георгия Францевича. Он был счастлив. Но фильм не был выпущен целиком, прекратилось финансирование. Из пяти запланированных серий сделали две, в них Годзинский не вошёл. Но для него важен был сам факт обращения кино к Шаляпину, и Георгий Францевич остался очень доволен.

- Что, так и не увидели кинозрители аккомпаниатора Шаляпина Жоржа де Годзинского?

- Увидели! Целый фильм! В 1993 году Общество российско‑финляндской дружбы в Хельсинки в Доме российской культуры и науки провело выставку в честь 120‑летия Шаляпина. Я был там, и мы общались с Годзинским. Режиссёр Светлана Кунгурцева с канала «Культура» сняла в Хельсинки фильм «Неведомый Шаляпин», там как раз о Годзинском и Шаляпине. По «ТВ» фильм в 1994 году показали несколько раз. В мае того же года Мирьям Хелин пригласила меня на концерт в Финской на­цио­наль­ной опере Хельсинки в честь 10‑летия Первого международного конкурса вокалистов её имени. Я, конечно, сразу позвонил Годзинскому. К телефону не подходили: Георгий Францевич был в больнице, и через десять дней ушёл от нас. В 2002 году свою только что вышедшую книгу о Шаляпине и юном пианисте Жорже де Годзинском я отправил его семье и в Хельсинки в библиотеки, театры, музеи.

- Удача, что строчка в финской газете стала выстрелом стартового пистолета в ваших многолетних разысканиях. И теперь мы с удовольствием читаем ваши книги и статьи, смотрим фильмы, и любимый певец становится ближе и понятнее. Для наших читателей просим рассказать несколько сюжетов о чудесном Жорже де Годзинском, и второй подарок - сделанные Годзинским на гастролях фотографии из вашего собрания.

- С огромным удовольствием! Но сначала ещё один подарок - маленький казанский сюжет из гастролей Шаляпина в Японии и Китае.

Фёдор Иванович в конце марта 1936 года прибыл в китайский город Тяньцзинь, дал там концерты 30 марта и 1 апреля. Шанхайская газета «Слово» 4 апреля 1936 года сообщила: «Оба концерта прошли парадно, с бесконечными овациями прославленному концертанту… У великого артиста в Тяньцзине произошла трогательная встреча со старым земляком, липрофорным протоиереем о. Петром Рождественским родом из Казани. Встреча произошла в отеле «Астор Хауз» первого апреля за завтраком, на котором о. Пётр был гостем Шаляпина. Земляки посвятили всю встречу беседе и воспоминаниям о родной Казани. За завтраком присутствовали супруга и дочь Ф. И. и дочь о. Петра О. П. Труфанова, недавно прибывшая из Америки».

Жорж де Годзинский вспоминал о первой встрече с Шаляпиным:

- В 1935 году я работал в Финской опере концертмейстером. У Шаляпина по каким‑то причинам расстроились отношения с его аккомпаниатором, а близились гастроли по Японии, Маньчжурии и Китаю. Певец выступал в Хельсинки в конце ноября 1935 года. Примерно через три недели надо было отправляться на Дальний Восток. На репетиции «Севильского цирюльника» Фёдор Иванович обратился ко мне:

- Ты говоришь по‑русски? Чем ты тут занимаешься? - Видимо, Шаляпину уже кое‑что рассказали обо мне. Ведь, например, солист оперы Суло Ряйккёнен, с которым тесно общались Фёдор Иванович и его импресарио, был уроженцем Петербурга, прекрасно владел русским, разумеется, знал и меня как концертмейстера. Он вполне мог порекомендовать меня Шаляпину.

- Да, Фёдор Иванович, я говорю по‑русски свободно. А работаю, главным образом, с балетом.

- Слыхал, что ты очень хорошо играешь на фортепиано.

- Я готовлюсь стать оперным дирижёром, а пока вот работаю кон­церт­мейстером.

- Хорошо,- в раздумье говорит Шаляпин, и вдруг добавляет: - Нам нужно завтра поговорить.

- О чём, маэстро? - Сердце моё трепетало, голос дрожал.

- О твоём будущем…- загадочно произнёс Фёдор Иванович.

На следующий день я отправился к Шаляпину в отель «Торни» на прослушивание. Волновался очень. Что я передумал, пока шёл, передать невозможно. Меня считали неплохим концертмейстером, но хватит ли моих способностей, чтобы аккомпанировать гению? В музыкальном магазине я купил ноты, так как у Шаляпина с собой их не было. Но большинство из них оказались в другой тональности. Я предложил Фёдору Ивановичу начать с самого на его взгляд трудного для аккомпанемента произведения. Остановились на «Борисе Годунове», сцене смерти Бориса.

- Давай больше колоколов! - требует Шаляпин.- Больше колоколов! - До конца мы не доиграли.

- Достаточно,- остановил певец.- Давай Рахманинова!

Романс «Вешние воды» тоже известен трудным аккомпанементом.

- Нет, не в этой тональности,- опять прерывает Шаляпин.- Я пою в другой тональности.

- У вас есть транспонированные ноты в другой тональности?

- Нет, но ты попробуй.

Конечно, навыки у меня были, я работал со многими певцами. Но ведь передо мной стоял гений! Наверное, тогда на меня снизошло озарение, вдохновившее меня на невероятное.

Очевидно, умение молодого музыканта с ходу транспонировать произвело на Шаляпина благоприятное впечатление. После семи тактов он спросил:

- Ты никогда не играл в до‑мажоре? - Произведение было в другой тональности.

- Нет, но я аккомпанировал многим нашим певцам,- смущённо оправдывался я.

Шаляпин обратился к импресарио Кашуку:

- Михаил, вот будущий хороший музыкант.

- Почему же будущий? Он уже такой великолепный!

Это были счастливые мгновения! Никогда ещё я не играл с таким подъёмом. Один за другим были исполнены романсы Чайковского, Рахманинова, Рубинштейна…

Итогом стало приглашение отправиться вместе на Дальний Восток. Пускаться в большое турне, тем более впервые в жизни, да ещё с таким певцом, было весьма заманчиво и привлекательно, но в высшей степени рискованно. Я нашёл в себе силы отказаться от предложения Шаляпина. Однако Фёдор Иванович и Кашук не хотели отступать: я им понравился, да и очень уж подпирали сроки. Тут

Шаляпин вспомнил, что он был знаком с каким‑то Годзинским ещё по Петербургу, позвонил отцу, и все мы встретились в «Торни».

- Твой сын поедет со мной на Дальний Восток,- начал Шаляпин при встрече с отцом.

- Нет, это невозможно, он ещё начинающий музыкант,- отвечал отец.

- Хороший начинающий,- настаивал Шаляпин.

Я был в панике. Отец тоже начал меня уговаривать:

- Такой случай бывает раз в жизни. Ты многому научишься, сделаешь большой шаг вперёд. Да, Шаляпин трудный человек. Но если ты ему нравишься, то, значит, в тебе что‑то такое есть. Решайся!

Уговоры отца подействовали, да и существенным было желание улучшить материальное положение семьи.

Начиналась размеренная жизнь на судне. В девять утра полагался завтрак, который Годзинский старался не пропускать. Семья Шаляпина обычно просыпалась позже, завтракали у себя в каюте, в зале ресторана появлялись лишь к обеду. Шаляпин был страстным игроком в карты и на судне много времени проводил за карточной игрой. Партнёрами его были жена, импресарио, камердинер Мишель. Годзинский картами не интересовался. Его увлекала только музыка. Каждый день он два‑три часа играл, репетировал произведения, которые Шаляпин рекомендовал ему как сольные номера в начале концерта и после антракта. Кроме того, Жорж занимался музыкой с Дасией.

В Средиземном море, где стояла прекрасная погода, начались первые репетиции. Каждый раз исполнялось до двенадцати номеров.

Годзинский вспоминал:

- К моей великой радости, репетиции проходили очень хорошо. Я заметил, что маэстро был мной весьма доволен, и пытался узнать некоторые детали исполнительского искусства Шаляпина. Например, почему здесь фермата. Фёдор Иванович отвечал: «Фермата - это чувство. Его не надо писать в нотах. Ты следи за мной, и всё будет хорошо!» У нас было два больших портфеля с нотами, в которых были романсы, оперные арии, русские народные песни. Мы прошли весь репертуар. Но многие вещи исполняли не до конца. Прослушав мою игру, Фёдор Иванович останавливал меня:

- Ты знаешь, с тобой не нужно это больше репетировать.- И рассказал, что у него в жизни только три аккомпаниатора имели чувство вокального исполнения. Я стал четвёртым.

Новый год на судне встречали карнавалом. Пассажирам раздали японскую одежду, украшения, маски, звучала японская музыка. Обслуживающий персонал - все мужчины - надели женские наряды и выглядели как гейши. И Шаляпин принял участие в празднике. Хотя по восточному календарю Новый год наступает позже, на судне всё‑таки торжественно отметили приход Нового года и по григорианскому календарю. Получился забавный европейский праздник с восточным колоритом. В письме А. М. Давыдову и Л. Л. Пальмскому 24 декабря с борта парохода Шаляпин сообщал: «Се­го­дня сочельник - будем петь и танцевать. Но я буду, кроме того, пить вино за процветание великой моей страны, за всех нас и за тех, кто ведёт Россию к новой будущей (надеюсь, как море, свободной) жизни».

Жорж Годзинский вспоминал:

- Прибытие в Шанхай по энтузиазму встречающих превосходило все предыдущие встречи. Ещё за много метров до берега мы увидели на пристани огромную толпу. Вскоре появились большие русские буквы, из которых составились слова «Привет Ф. И. Шаляпину».

Об этом рассказал и Юрий Александрович Савельев:

- И мы решили к приезду Шаляпина сделать что‑то оригинальное. Нашли какой‑то сарай, типа ангара, пригласили театрального художника, в театре же взяли и бумагу. Декорации тогда писали не на холсте, а на бумаге. Она была дешевле. Спектакли шли недолго, декорации хранить было негде, да и накладно. Поэтому они просто уничтожались. Вот и использовали такую бумагу, а краски стоили недорого. Так на больших, в рост человека декорациях мы писали приветствие певцу. В Шанхае стоял большой ажиотаж, особенно среди русского населения. У всех на устах одно: «Едет Шаляпин!».

Жорж Годзинский с корабля видел, как эмигранты на пристани размахивали флагами Российской империи. Как только опустился трап, приветствовать Шаляпина на судно поднялись руководители русских организаций. За ними хлынула толпа русских артистов, китайских певцов, музыкантов, журналистов, фотографов и просто поклонников Фёдора Ивановича. Они хотели узнать всё: как проходило плавание, когда будут концерты в Шанхае, что Шаляпин поёт, и так далее. Вопросы сыпались бесконечно…

Газета «Харбинское время» за 31 января 1936 года опубликовала большой материал по публикациям шанхайских газет о пребывании Шаляпина в Шанхае.

«Громадный пароход уже перед пристанью. Перекидывается на берег причал, и океанский колосс начинает осторожно приближаться к пристани.

- Вон он, смотрите, его характерная поза,- восклицает Б. С. Захаров, и точно пелена спадает с глаз присутствующих: все видят и «узнают», никогда в большинстве не видев раньше в глаза, эту высокую фигуру в чёрном пальто с поднятым воротником, с характерно надвинутой на брови шляпой, медленно проходящую вдоль верхней палубы… Это - Шаляпин! По публике пробегает электрическая искра. И к этому моменту, когда пароход уже близок бортом к пристани, все взоры устремлены на верхнюю палубу, ближе к кормовой части. Там отчётливо, как на экране, рисуется богатырская фигура прославленного артиста с радостно улыбающимся лицом. Шаляпин напряжённо всматривается во встречающую публику и вдруг… машет рукой. Он узнал старого друга профессора Б. С. Захарова. Ещё немного, и он зацветает улыбкой по направлению к сигнализирующим руками и цветами Крыловой и Шушлину. Рядом с Шаляпиным тихо улыбается его супруга Мария Валентиновна, смеётся очаровательный подросток Дася Фёдоровна Шаляпина, могущая сойти за 18‑летнюю барышню, хотя в действительности ей всего 14 лет! Тут же машет кому‑то шляпой коренастый, с типично актёрским лицом Мишель Кашук, бессменный импресарио Шаляпина, его секретарь и нянька. Пароход уже совсем у пристани. Между встречающими и прибывающими начинается нервный встречный разговор. Шушлин, легко покрывая причальные шумы, уже беседует с М. В. Шаляпиной, уже что‑то или кого‑то вспоминая. Во встречающей части публики, что вне барьера, внезапно вспыхивает дерзновенное «ура!» … Это прибыли артисты, художники и журналисты. Ура гремит, как в передовой цепи…».

- Как только мы прибыли в Токио,- рассказывал Г. Ф. Годзинский,- наша жизнь сразу же стала более нервной, и дни оказались до предела заполнены работой. У меня не было ни минуты свободного времени. Начались последние репетиции с Шаляпиным. Великий певец совершенно преобразился. Те же произведения, которые я исполнял на пароходе и которыми он был тогда доволен, теперь уже не удовлетворяли его. Репетиции проходили невесело. Сам Шаляпин страшно нервничал. Позднее он точно так же нервничал перед каждым концертом. За три‑четыре дня до концерта Шаляпин становился буквально неузнаваемым, словно бы другим человеком. Начинал петь совсем не так, как пел раньше на репетициях. Если я не успевал следить за изменявшимися паузами или следовать совершенно новому темпу, то Шаляпин несказанно сердился и тут же обзывал меня «ослом». Только теперь я понял, почему никто из аккомпаниаторов не мог работать с Шаляпиным подолгу. Он относился к моей работе с большим пристрастием. Больше всего певца волновало состояние его голоса и то, что он не прозвучит на концерте так, как надо. Шаляпин подозревал и даже безусловно верил в то, что аккомпаниатор постоянно ошибается, даже если тот точно следует его указаниям. За день до концерта его настроение стало ещё хуже. Я безумно страдал. Наконец, мы дожили до генеральной репетиции. Чтобы попробовать акустику, генеральную репетицию проводили в концертном зале. Мы попытались исполнить два‑три номера. Шаляпин был недоволен своим голосом. Он не звучал. У него ничего не получалось, и то­гда его раздражение опять‑таки срывалось на мне. Он кричал, неужели я считаю своё исполнение аккомпанементом! Когда Шаляпин был в хорошем настроении, он обращался ко мне на «ты». Теперь же он говорил мне «вы», как и всегда, будучи в дурном настроении. У меня не выдержали нервы. Я исполнил ту же вещь снова, при этом Шаляпин отстукивал такт кулаком по крышке рояля и кричал: «Вот как надо играть!» Неожиданно голос маэстро как будто освободился от сильного напряжения и зазвучал. Всё сразу пошло намного лучше, и генеральная репетиция закончилась благополучно.

Перед первым концертом я сильно ослабел после отравления японской едой. У меня было сильное расстройство желудка, мне было очень плохо. Странно, но никто из семьи Шаляпина или других сопровождающих не заболел. День накануне концерта я провёл на чае и сухарях. К счастью, наутро в день концерта мне было уже немного лучше. Я даже смог съесть лёгкий завтрак. А маэстро с самого утра очень нервничал и провёл весь день у себя в комнате в халате. Мы и не подозревали, что роковая болезнь уже подкралась к нему. Около полудня Шаляпин объявил, что охрип, ему трудно дышать, и он не сможет петь. Отказ петь никто не воспринял всерьёз: он не раз делал так и раньше. Во время турне по Дальнему Востоку певец говорил это почти перед каждым концертом, но только однажды действительно он отменил концерт. Около 16 часов мы попробовали ещё раз, и маэстро исполнил «Двойник» Шуберта. Поскольку репетиция прошла хорошо, Шаляпин решил «попробовать» спеть вечером. Приближался один из самых торжественных моментов моей жизни. Около шести вечера я облачился во фрак и поехал вместе с импресарио к месту проведения концерта, чтобы убедиться, что рояль на месте. У меня было с собой три больших портфеля с нотами - весь репертуар Шаляпина. Они всегда были со мной и на всех последующих выступлениях, ведь я должен был без труда сыграть любое произведение из его огромного репертуара. На концертах Шаляпина никогда не было программок. Он сам решал по ходу концерта, что будет петь. Я должен был разложить на столе в артистической все ноты, и перед самым началом концерта Шаляпин выбирал из них около восьми произведений, а в антракте - остальные. Сложность второй части концерта определяли состояние его голоса и другие факторы.

Маэстро прибыл в 19.20 бледный, мрачный и до предела взволнованный. Я никогда не забуду те минуты. Возможно, то были самые важные мгновения моей артистической жизни. Я волновался так, что был в холодном поту. В 19.35 наш импресарио Кашук, побледневший, вошёл в артистическую к Шаляпину и спросил, можно ли начинать концерт. Шаляпин тут же отобрал ноты девяти произведений и протянул их мне. Потом маэстро сказал, что если после исполнения первого номера он почувствует, что голос звучит хорошо, то он подаст условный знак: значит, играть надо так, как написано, не транспонируя. Некоторые произведения были записаны в нескольких тональностях. Но большинство приходилось транспонировать мне самому, и поэтому приходилось быть всё время начеку. Шаляпин шлёпнул меня «на счастье», перекрестил, и я вышел на сцену с дрожью в коленях. Зал был полон, две трети слушателей составляли японцы, остальные - европейцы, женщины были в вечерних нарядах или в праздничных кимоно. Все мужчины, в том числе и японцы - в смокингах. Мне тепло аплодировали.

От такого приёма я осмелел. Сел за рояль и сыграл прелюдию и фугу ми‑минор Баха, а также романс Сибелиуса. Публика слушала внимательно в абсолютной тишине. Через секунду меня вознаградили бурными аплодисментами. Хотя, по‑моему, я играл в тот вечер не лучшим образом. Я удалился со сцены, а после надлежащей паузы вышел снова уже с Шаляпиным. Аплодисменты в зале не смолкали минут пять. После того, как аплодисменты улеглись, Шаляпин объявил, что сначала будет петь по‑английски и по‑французски. Но первым номером маэстро исполнил «Пророка» Римского‑Корсакова. Его исполнение было столь великолепным, что только тогда я понял по‑настоящему, какой великий артист Шаляпин. Хотя мы прорепетировали весь его огромный репертуар, всё же на репетициях он не пел по‑настоящему. Только на концерте Шаляпин полностью отдавался пению и исполнял все произведения совершенно иначе, чем на репетиции. Но и это ещё не всё. На разных концертах Шаляпин по‑разному пел одни и те же произведения. Он был великим импровизатором. Каждое произведение он представлял как драматический, поэтический и волнующий музыкальный рассказ. Чуткий слушатель полностью сливался с ним в восприятии мелодии и стиха. Только на этом концерте я понял, почему Шаляпин имел право требовать много от аккомпаниатора,- он должен был не только аккомпанировать, но и извлекать из рояля при помощи оркестровых средств фон и поддержку для музыкального стиха Шаляпина. Иногда надо было подражать грохоту пушек или изображать тихие и полные ужаса фанфары, иногда, особенно при исполнении оперных арий, от рояля требовались выразительные средства целого симфонического оркестра. Аккомпаниатор, как коллега и помощник Шаляпина, должен был полностью воспринимать его волю и стопроцентно участвовать вместе с ним в со­здании великой музыки. При исполнении третьего и четвёртого номеров я наконец‑то понял, к чему мне следовало стремиться в своём музыкальном сопровождении. Волнение совершенно улеглось. Инстинктивно я настроился на максимально доступное мне музыкальное восприятие. Великий певец всё больше зачаровывал меня, и я играл в состоянии какого‑то своеобразного транса. Постепенно после пяти‑шести совместных выступлений я научился по дыханию Шаляпина и по исполнению предыдущего такта догадываться, что маэстро собирается делать дальше. Про себя я беззвучно пел вместе с ним, и с каждым разом наш дуэт становился всё лучше и лучше.

Завершающая часть первого концерта стала подлинным триумфом. Оба исполненных на бис номера «Эй, ухнем!» и «Песню о блохе» Мусоргского пришлось повторить. После этого началось настоящее паломничество на сцену. Я не смог до конца досмотреть этот спектакль, так как ужасно устал, десятки людей подходили и ко мне и благодарили за выступление. Я по­мню, как неуютно чувствовал себя в совершенно смятых воротничке и фрачной рубашке. Я так устал, что даже не смог присутствовать на ужине, который был устроен после концерта, вернулся в гостиницу, быстро выпил горячего чаю с хорошим коньяком. Ещё до полуночи я крепко уснул. Под утро меня всё же разбудили. Импресарио Шаляпина ворвался в номер как смерч. Он принялся обнимать и благодарить меня и сказал, что я не обманул надежд, которые они со мной связывали. Вскоре я снова крепко спал.