Свияжский звон кандалов

Фото Султана Исхакова

Град Свияжск с давних пор снискал печальную славу «тюремного острова», где в монастырских кельях и тёмных подвалах содержались еретики и государственные преступники. Советская власть превратила монастыри в застенки НКВД и психиатрическую больницу, которая мало чем отличалась от тюрьмы. Об этих трагических страницах из прошлого острова-града рассказывают экспонаты ­Музея истории Свияжска.

Князь за 80 гривен

При Ярославе Мудром появился свод законов «Русская правда», который можно назвать первым уголовным кодексом на Руси. Убийство различалось на умышленное — «в обиду», и на неумышленное — во время ссоры. Вводились штрафы, называемые вира, за убийство свободного гражданина. При этом пояснялось, что «а в холопе виры нетуть». Различалось причинение тяжкого и среднего вреда, а также оскорбительных действий, например, прилюдное отрезание бороды. За это полагался штраф, превышающий даже отсечение пальца! Узаконивалась кровная месть, однако обговаривалось, что сын мог мстить за отца, отец за сына, брат за брата, племянник за дядю… В остальных случаях приходилось выплачивать виру. Её величина зависела от знатности убитого: за князя — 80 гривен; за смерда — 5 гривен. Если убийца не был известен, то виру должен выплачивать хозяин дома или земельного надела, где нашли труп. За нанесение увечья также полагался штраф: «Аче ли отпадёт рука или усохнет нога, или око, или нос, то 20 гривен». Конокрадство, кража и порча чужих вещей, поджог… — всё облагалось штрафом. Часть денег отдавалась пострадавшей стороне, остальная часть поступала в княжескую казну. В зависимости от тяжести преступления, могли конфисковать имущество и даже продать жену с детьми убийцы в рабство.

Казённый дом, 
дальняя дорога

В народе печально известный Сибирский тракт называли «Великий кандальный путь». Тянулся он из Москвы до Тобольска и далее по бездорожью на восток. В Свияжске находился один из четырёх этапов, расположенных в Казанской губернии. О приговорённых к ссылке на каторгу говорили: «Отправился по этапу». Примерно раз в неделю в Казань прибывали партии арестантов из Свияжской тюрьмы. Одним из пунктов временного содержания была пересыльная тюрьма напротив дома Горталова, где проживал Лев Толстой (ныне ул. Япеева). Немало было таких верных жён, которых мы бы сейчас назвали «декабристками». Они добровольно шли за мужьями в Сибирь, где разделяли с ними горькую участь.

В юбке, с тузом на спине

В Записке 1915 года об одежде, выданной арестанту, который этапировался из Свияжской тюрьмы в Казань, составлен перечень вещей: армяк, варежки, лапти… И даже — юбка! Видимо, это было что-то вроде килта из грубого сукна. 
В витрине местного Музея истории можно увидеть арестантскую шапочку и суконную робу, а также ручные кандалы из железа, которые, как вериги, натирали мозоли и язвы на запястьях, а в морозы примерзали к коже осуждённого. При Николае Первом, чтобы было легче выявить беглецов, шили арестантские шинели с рукавами двух цветов — бурого и серого. Тех же цветов кроились штаны. На спину робы нашивался ромб жёлтого цвета, который в народе называли «бубновым тузом». Голова каторжника выбривалась наполовину, это была дополнительная метка на случай побега. Также арестантов клеймили — на правой руке ниже локтя прижигали буквы «СК» (ссыльнокаторжный) и «СБ» (ссыльнобеглый).
Среди прочих сохранился документ от 1895 года — прокурорское донесение Казанскому Губернатору, что свияжский мастеровой Дмитрий Попов был уличён в подделке серебряной монеты и в 1895 году осуждён на каторжные работы на восемь лет, «а по прекращении сил работать к поселению в Сибири навсегда».

Исправник в ожидании мзды 
(манекен в экспозиции Музея истории Свияжска).

Браслеты для каторжан

Ножные кандалы весили полпуда и не снимались никогда. То есть арестант с ними спал, ел, справлял нужду и ходил в баню. Чтобы тяжёлая длинная цепь не волочилась, он должен был носить её на руках. При этом звенья цепи были крупными, это делалось для того, чтобы каторжник не мог на ней повеситься. Особо буйных и склонных к побегу приковывали к громоздким тачкам, которые они толкали целый день. Кандалы ножные и ручные были разработаны и одобрены Министерством внутренних дел Российской империи. Имелся более «мягкий» вариант для женщин, где железо было потоньше. В начале XX века получили распространение металлические наручники, которые изобрели в Североамериканских Соединённых Штатах. Они были лёгкими и прочными, за что их прозвали «мужскими браслетами».

Роба арестанта из грубого сукна.

В кабинете исправника

Уездный исправник сидит в белом парадном кителе за канцелярским столом. Зачастую лицо начальника ничего не выражало, а вот пальцы, наоборот, были говорящими. Стоило им пощёлкать, как тут же подбегал городовой, готовый исполнить любое поручение. Если ладонь левой руки переворачивалась кверху и подушечки указательного и большого пальцев начинали тереться, сие означало, что нужно «подмаслить» дело. Иначе оно отправится в долгий ящик вслед за другими. В нед­рах стола с незапамятных времён пылится уже множество папок! Как только в ухоженной ладони оказывалась требуемая сумма, то фигура исправника тут же оживала, подобно заводной кукле. Должностное лицо розовело и начинало выражать благодушие. Усы топорщились как у сытого кота. Полицейский чиновник вставал из-за стола и, расхаживая взад‑вперёд по кабинету, успокаивал просителя или просительницу и намекал, что, «возможно, сумму придётся удвоить или даже утроить». Приводил веские аргументы, искоса поглядывая на производимый эффект от сказанных слов. Особо церемониться приходилось с пожилыми князь­ями, графьями и надушенными барышнями. Высший свет! Славное купечество, на средства которого процветает уездный город и даже содержится Городская управа и, более того, отремонтирован этот кабинет, в котором сейчас сидит уездный исправник, конечно, требовало к себе уважения. Ну, как не оказать? Тут и чайку с наливочкой предложишь, и внимательно выслушаешь какой-нибудь тягомотный вопрос. С мещанами попроще. С ними можно не церемониться. На них можно спустить собак: «Не ваше дело?», «Да, знаете ли вы, с кем разговариваете?» и даже «Не сметь!!!» — а потом топнуть ногой и указать на дверь. Крестьян и всех прочих исправник принимал на пороге. Если их впустить в кабинет, то потом не проветришь! 

Ворота на улицу Московскую, по которой гнали каторжан.

Фото Аделя Хаирова

Различными подношениями в управе забит весь чулан. И чего тут только не было! На крюках, как в мясной лавке, копчёные окорока висят, капая на опилки золотой слезой. С ними соседствуют вяленые гуси и балыки. На бечёвке гирляндой — прозрачная чехонь. В бутылках масло подсолнечника жидким янтарём светится. Недавно грузины приволокли две 25-литровые бутыли, оплетённые ивовыми прутьями, с красным вином. И ещё мешок с кругами пахучего сыра. Разрешение на торговлю хотели получить. Исправник намекнул на барана…
В углу кабинета стоит обелиск в виде трёхгранной призмы с двуглавым орлом на макушке. Он называется «зерцалом», на каждой грани выгравирован Указ Петра Первого. Один из них назывался «О воспрещении взяток и посулов и о наказании за оное». Такие обелиски стояли у всех чиновников. Во времена правления Николая Второго они превратились просто в украшение кабинета. Говорят, один из казанских начальников даже устроил из петровского зерцала вазу, где прятал взятки! Хотя от кого прятать? Разве что от жены! Борьба с казнокрадами велась из рук вон плохо. Зачастую комитеты возглавляли сами же казнокрады. 
У многих дома висел портрет светлейшего князя Александра Меншикова — ненасытного мздоимца, которому во всей империи не было равных. И только после смерти Петра осмелились подступиться к нему и приговорили к ссылке в Тобольскую губернию. Когда опальный князь (уже не светлейший, а померк­нувший) проезжал по Московскому тракту, проходившему по правому берегу Волги, то увидел он златые купола, блеснувшие на горизонте. Велел направить повозку в город, которым оказался Свияжск. Но ворота монастырей перед ним наглухо закрылись. Непрошенный гость вынужден был переночевать на постоялом дворе, как обычный богомолец. На следующий день в нескольких десятках вёрст от Свияжска, в деревне Верхний Услон, умирает его жена, Дарья Михайловна. Хоронят её в некрашеном гробу. Князь вкладывает ей в руки образок, купленный в свияжской церковной лавке.

Успенский собор на фоне заката.

Фото Артёма Силкина

Яма для монахов

В Успенском Богородицком монастыре острова-града Свияжска была устроена «земляная тюрьма», другими словами, попросту — яма, для смирения и исправления священнослужителей. В 1720 году в неё был помещён некий монах Геронтий, уличённый в ереси. В показаниях на еретика записано: «Крещения во крещение не ставит, а исповедует крещение духовное. Говорит, что кроме человека нет Бога, а Святая Троица есть сам Человек, то есть Отец — это ум человеческий, сын — Слово, изрекаемое нами, а Дух — наше дыхание. Церкви он не признаёт, как и воскресения мёртвых».
Успенский монастырь не раз становился местом ссылки опальных священников. Здесь же отбывали монахи епитимью за «уклонение в раскол» и пьянство. 

Хитрая шпилька

В газете «Казанскiй Вечеръ» за 1907 год описан такой забавный сюжет, произошедший в трактире.
«Известный свияжский рецидивист по кличке Патриарх, отсидев положенное, поведал нам такую историю: «Как-то в трактире подсел ко мне человек. Говорит, по делу. Заказали штоф с икрой. Я немало чудес в своей жизни видел, но его предложение меня сильно удивило. Оказалось, что подослал его ко мне один известный казанский купец, торговавший немецкими сейфами, с такой необычной просьбой: не соглашусь ли я, как известный на всю губернию медвежатник, опробовать новые замки. Изобретатели, дескать, уверяют, что легче на Луну забраться, чем взломать эти сейфы с секретными замками! А чтобы интерес у меня подогреть, он в каждый сейф положит по тысячу рублей… Ну, я и согласился. Азарт взыграл! Приезжаю в назначенный день к нему в магазин. Смотрю, в подвале стоят в рядок семь новеньких сейфов, огромных как шкаф. Купец мне руку пожимает и пари заключает. При мне купюры ложит в каждый сейф и запирает. Я выдвинул условие: графин водки, лимон и яркий свет. И ещё, чтобы все, кроме хозяина, удалились вон! Исполнили мою просьбу, и вот я приступил. Оглядев их, говорю: «Хорошие сейфы, слов нет. Только у меня против них есть одна шпилька!» — и бросив отмычки на пол, достаю из кармана женскую шпильку. Раз-раз и один за другим сейфы распахиваю, не спеша их опустошая. Купец прямо белым стал, на стол залез, да как заорёт: «Арестуйте этого мерзавца! Арестуйте! Это же последнее слово техники от этой сволочи Круппа!» Ну, я его за шкирку взял, водки ему в глотку целый графин вылил, лимоном заткнул и затолкал в сейф. Запер, и — адью!»

Помни тюрьму!

После революции в помещениях Успенского Богородицкого монастыря разместилась трудовая колония для малолетних преступников и беспризорников, затем в этих стенах появилась тюрьма НКВД. Большинство заключённых были осуждены по печально знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса СССР. На нарах оказались дворяне, купцы, священники, интеллигенция, крестьяне… Содержались в подвалах бывшего монастыря также граждане Австрии, Германии, Венгрии, Польши, Румынии…
В списке жертв — представитель знатного дворянского рода Владимир Голицын; дворянка и рес-
тавратор по профессии Софья Олсуфьева; самобытный художник и писатель Андрей Лошадкин. В свияжской колонии несколько лет сидел известный татарский поэт Хасан Туфан...
Узник Свияжска Голицын выжил и оставил потомкам дневник с такими воспоминаниями: «Когда тебя посадят в тюрьму, то первое время кажется, что видишь кошмарный сон, потом, через 2-3 месяца, привыкаешь, и кажется тебе, что камера — это кошмарная жизнь, а на воле — какой-то чудный сон, в котором даже дрязги кажутся милы. Не принимай близко к сердцу мелкие житейские неприятности — помни тюрьму!»
Многие даже не понимали, за что их здесь держат. Так, например, со слов родственников, стало известно имя двадцатидвухлетней Марьям-бике Сакдеевой, которая была осуждена за кустарничество. Было тогда и такое обвинение! Кто-то из соседей донёс, что Марьям связала шаль и продала её на рынке. За ней пришли, и не обращая внимания на то, что она беременна, отправили в лагерь.
Восточное имя Марьям — это православное Мария. Вдумайтесь только, что в разграбленном и поруганном большевиками храме томилась и рожала своего первенца молодая женщина с именем матери Спасителя!

Татарский цыган

Деревни на правом берегу Волги, вблизи Свияжска, долгое время страдали от набегов шайки Шакур-карака. Шакур Рахимов был потомственный конокрад. Дед его, отец, братья, сыновья, племянники… — все коней воровали. Обязанности между ними были строго распределены: кто-то на разведку идёт, кто-то на шухере стоит, кто‑то ворует, кто-то прячет «товар» в лесочке, кто-то договаривается с барышником, кто-то нужных людей подкупает.
Говорят, Шакур понимал лошадиный язык. Мог любую заговорить. Что-то такое ласковое шепнёт на ухо, в губы ей сухарик сунет, и та уже покорно за ним следует, как влюблённая девушка.
Шакур был ярко выраженным лидером, очень харизматичным. Мог и необъезженного жеребца утихомирить, и человека за собой увлечь. Говорил тихо, убедительно. Даром внушения обладал. Сила в нём была какая-то внутренняя. Его уважали, с ним считались. Можно сказать, что он был некоронованным вором в законе! Когда к нему бедняки обращались за помощью, не отказывал. Кому гривенник даст, кому рубль или казакин со своего плеча, а иному и коня подведёт. Ворованного, конечно. Хитёр был, таким образом он земляков подкупал, делал соучастниками. Они же первыми сообщали ему о появлении милиции. И даже с вилами на защиту «благодетеля» вышли, когда того пришли арестовывать. 
С тех пор на родине конокрада — в селе Чутеево Апастовского района — этого бандита считают национальным героем. Именуют уважительно, не иначе как Шакур бабай! 

Мужской кошелёк с секретом. 1903
В тайном отделении 
находилась личная печать коммерсанта В. Ф. Кузьминова, 
которой он скреплял договора. 
Ассигнации складывали 
в бумажник, который 
из-за большого размера 
называли «лопатником». 
В кошельке носили мелочь.

Песня каторжан

Как настанет весна, я окончу свой срок,
Из острога я выйду на волю,
По лесам и лугам я бродяжить пойду.
Вот настанет весна, вот настанет…
Там вдали от тюрьмы птички божьи поют 
И деревья шумят, и привет мне свой шлют,
Красны-девицы машут платками,
Мне бы ягод поесть из лукошка,
Мне б водицы испить из ладошка,
Но торопит тропинка к избёнке, 
К моей тёплой бабёнке,
К ребятишкам на меня ли похожим?
Иль в кривого урядника рожей?
Вот настанет весна, вот настанет…