Тайна девочек из прошлого века

Однажды в начале декабря в редакцию вошёл необычный посетитель. На нём были овчинный тулуп, ушанка из целого волка и огромные чёрные валенки, на которых блестел слезой снег. Он как будто бы вышел из леса. Снял с плеча брезентовый рюкзак и вытряхнул на стол ворох бумажного мусора. Пояснил, что во время ремонта крыши в купеческом доме неподалёку от Лядского сада в нише на чердаке был найден тайник с архивом. Ценных вещей там не оказалось. Поначалу хотел выбросить вместе со строительным мусором, но в последний момент вспомнил о журнале «Казань», который когда-то читал. Пояснил: «Мне у вас статья понравилась про купцов и какой-то брошенный особняк». Представился Шамилем, но более ничего о себе не сказал. Даже точного адреса дома, где был найден клад, не назвал. И татарин ушёл по-английски, оставив после себя лужу талой воды...

Вид из слухового окошка
Чёрный лаз манил своей тайной. Преодолевая страх, ступенька за ступенькой, девочки поднимались по приставной лестнице. Шептались, оглядывались. Осторожно приподняли тяжёлую крышку, обитую войлоком, и оказались на чердаке с мягкими полами из опилок.
Под наклонными стропилами ворковали голуби, сквозь завешенное паутиной окошко была видна заснеженная Поперечно-Горшечная. Скрип шагов — из-за поворота показалась корзина французских булок с ногами. Валенки весело хрустели снежком, как будто вафли ели. Подручный пекаря выкрикивал: «Каму бублик, каму булки, а тябе — бальшой привет!»
Девочки услышали, как его окликнула мама: 
— Алёша, а слойки есть? С корицей нам, три штуки…
— Берите четыре, платите за пять, а корицу я могу даром отдать! — пританцовывал на морозе подручный.
Мрачноватый дворник Ильхам, опершись о лопату, переводил дыхание. От малахая и армяка парило. С ночи отважно бился со снегопадом и только сейчас одолел. Сугроб, наваленный им у дороги, сверкал Араратом. Теперь целый день будет на санях вывозить и сваливать в овраг сада «Эрмитаж». Жаль, такая горка пропадает, с которой можно было бы скатываться на санках прямо под ноги прохожих!

Пансион 
постаревших вещей
Одна из девочек положила на ладошку мёртвую бабочку и дунула. Та, взмахнув крылышками, уселась на журналы «Нива» за 1903 год. Стопки, перехваченные бечёвкой, дожидались лета, когда их свезут на дачу в Василь­ево. На обложке поблёкшая реклама французских духов «ШАРМ Д’ОРСАЙ» и «КАКАО СЮШАРЪ», в сторонку отлетела цветная страница с шоколадными ­яйцами Абрикосова, внутри которых был спрятан сюрприз — сборная деревянная игрушка. Славился этот московский кондитер с вкусной фамилией ещё шоколадными зайцами и Дедами Морозами разных размеров. По индивидуальному заказу можно было сделать даже шоколадную скульптурку именинника!
Когда глаза привыкли к сумеркам, девочки разглядели в углу «старичков», отправленных на чердак в отставку: трёхногое вольтеровское кресло, развалившийся венский стул, чемодан с оторванной ручкой, примятые шляпные коробки, баул с вещами и кособокий ящик, откуда повылезали сломанные игрушки. Девочки отыскали своих старых подружек и чуть не расплакались. Анюта, Соня, Нелли… — безглазые, безрукие, безногие — они вдруг проснулись (одна даже пропищала по слогам: «Ма-ма») и потянулись к ним.

В это время девочек принялись искать: «Лида! Ирочка! Чай стынет…» — и они заторопились вниз. С тех пор у них появилась своя тайная комната, куда редко заглядывали взрослые. Там был особенный мир без суеты. Этажом ниже хлопали двери, двигали мебель, стучали по лестнице каблуки, а здесь — тишина, воздух недвижим, и время — тоже. 
Чердак — это пансион постаревших вещей, ставших ненужными. Их место в комнатах заняли новые и нахальные, которые посыльные доставляли из лавок Гостиного двора, из Александровского или Чернояровского пассажей. Домочадцы срывали с упаковок пёстрые ленты, шуршали обёрточной бумагой. Разглядывали, ахали, и ставили на видное место. Или, примеряя обновку, подолгу крутились около зеркала, а затем выходили к гостям, и те шумно восторгались. Но шло время и вот уже «новое» становилось «старым» и отправлялось доживать наверх — в пансион.

С помощью Чехова
Чтобы заглянуть в дом на Поперечно-Горшечной улице в губернском городе Казани и подглядеть, что же происходило сто лет (с хвостиком) тому назад за тюлевыми занавесками, откроем всем известный со школьной поры рассказ «Мальчики»:
«После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для ёлки. Это была удивительная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала в детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала:
— Кто взял мои ножницы? Опять ты, Иван Николаевич, взял мои ножницы?
— Господи боже мой, даже ножниц не дают! — отвечал плачущим голосом Иван Николаевич и, откинувшись на спинку стула, принимал позу оскорблённого человека, но через минуту опять восхищался.
В предыдущие свои приезды Володя тоже занимался приготовлениями для ёлки или бегал во двор поглядеть, как кучер и пастух делали снеговую гору, но теперь он и Чечевицын не обратили никакого внимания на разноцветную бумагу и ни разу даже не побывали в конюшне, а сели у окна и стали о чём‑то шептаться…»
Почти всё именно так и было, за исключением имён и некоторых деталей, как, например, тупые ножницы. В нашем случае, они были заточены уличным точильщиком Бахтиаром, который появлялся раз в месяц во дворе, выкрикивая: «Ножи, топор и ножница тачу. Домой, в Самарканд, хачу!»

Лидия и Ирина решили устроить на чердаке тайничок. Нет, папа с мамой не имели дурной привычки заглядывать в ящики их комода, где хранились разные блокнотики и альбомы. О, что за моветон! Вот кухарка рассказывала, что купчиха Сулейкина из дома напротив постоянно устраивает обыски в детской комнате и доводит дочь до истерики. Родители Лиды и Иры были людьми интеллигентными, получившими хорошее образование. И подобное бестактное вмешательство в личную жизнь дочерей не могли себе позволить.
Но на Рождество из Чистополя должен был приехать племянник. Белобрысый Серёжа с оттопыренными ушами не упускал возможности чиркнуть им в альбом какую-нибудь гадость или пририсовать усики принцессе. А ещё по вечерам захаживали к ним двоюродные сёстры Фаина и Руфина — особы беспардонные, вечно сующие свои длинные носы в чужие дела и вещи. И потом, иметь свою тайну (одну на двоих) — это ведь так заманчиво!
Девочки сложили в корзинку свои «сокровища» и полезли на чердак. Там, в дальнем углу, нашли нишу, которую застелили прожжённой канделябром портьерой. И запрятали туда свои исписанные и изрисованные тетрадки, альбомы и блокноты. Время от времени они сюда наведывались и пополняли тайник открытками, этикетками, разными красивыми бутылочками и даже деловыми бумагами отца, которые он выбрасывал в мусорную корзину. Здесь лежали письма, расписки, бланки, квитанции и расчёты по закупкам ржи: число, вес, цена. Благодаря им нам стало известно его имя — Владимир Александрович Зурин, купеческий сын 2 гильдии. Жену звали Вера Михайловна (в девичестве Ермолаева). Проживали в собственном доме на улице Поперечно-Горшечной, ныне Маяковского.
Поверх тайничка лежала полуистлевшая «Программа юбилейных торжеств в память ­Отечественной войны 1812 года, устраиваемых в Казани, 26 августа 1912 года». Главное действие проходило в Дворянском Собрании на Театральной площади. Приглашённым особам предлагалось прослушать краткий доклад профессора-историка Казанского императорского университета, патриотические стихи («Бородино» Лермонтова в том числе), гимны, марши, мужской хор, увертюру и духовой оркестр. 
На озере Кабан устраивались гребные гонки, запускали воздушные шары, а вечером над Казанкой был дан оглушительный фейерверк из 33 орудий. Народные гуляния проходили в парке «Русская Швейцария», где играл военный оркестр, и публику веселили клоуны и циркачи. Один из номеров назывался «Несгораемый человек». На лужайке была вырыта яма и заполнена керосином. Ассистент поджигал «озеро», под магические звуки больших барабанов в облегающем трико серебристого цвета из шатра появлялся «Несгораемый» и в мёртвой тишине входил в керосин. Он плавал в нём, как ихтиандр, а потом выбирался на берег и как ни в чём не бывало пил кофе и курил сигару. В это время пожарные заливали огонь.
Наверняка, в праздничной толпе затесалась купеческая семья Зуриных. На лицах плясали всполохи. Сёстры, затаив дыхание, глазели на представление, а когда стало страшно, то одновременно зажмурились. «Нас не проведёшь! — воскликнул, протискиваясь вперёд, мещанин в картузе. — Ево того свинцом обмазали». «Скажешь тоже, — усомнился урядник. — Свинец растает как воск. Это ртуть горит, а она жару не даёт!»

Учёные купцы
В нашем представлении русское купечество — все как на подбор — щекастые, бородатые и прижимистые. У них толстые, как сардельки, пальцы, которыми они щёлкают на счётах, причмокивая жирными губами. Пыхтя и отдуваясь, записывают в амбарную тетрадь барыши. И кроме Библии никаких книг не читают. Дородные купчихи, похожие на самовар, дуют на блюдце, где тает сахарок. Щёки у них лоснятся, как блины. Откуда такие портреты? Из Островского, Горького, Гиляровского… Борис Кустодиев тоже на славу постарался. 
Но такие колоритные типажи к началу прошлого века сошли на нет. Сословие пополнили молодые и предприимчивые с образованием. Они носили европейский костюм, знали французский, а если торговля велась, например, в Китае или Индии, то и языки местных народов. Детишек своих отдавали в гимназии и даже в университеты. Лидия и Ирина Зурины учились в престижной Мариинской гимназии около Петропавловского собора со своим дресс-кодом и строгими правилами. 

ВЫПiСКА ИЗ ПРАВИЛЪ
для учениц Казанской Мариинской женской гимназии

«Во время уроков ученицы обязаны сидеть прямо, хотя бы  прислоняясь к спинке скамьи, но не облокачиваясь и не разваливаясь, и отнюдь не должны ни разговаривать или шептаться между собою, ни заниматься чем-либо посторонним, ни производить какого-либо шума, ни подсказывать друг другу, ни отвечать самовольно без спроса преподавателя, ни перебивать их объяснений какими‑либо замечаниями и вопросами, но обязаны со всем возможным вниманием следить за их преподаванием и за ответами других учениц, по окончании же объяснений преподавателя, в случаях, если что-либо не понятно, они могут просить разъяснения непонятного ими.
Ученицы строго обязываются являться в гимназию всегда в одежде установленной формы. Положенные для них коричневого цвета платья и белые передники должны быть самого простого покроя без всякого следования моде. Ношение широких кружевных или шитых гладью воротников, таковых же обшлагов на рукавах платья, замысловатых оборок и всяких украшений на передниках, равно как и ношение браслетов, колец, ожерелий, брошек, металлических цепей, часов, как отступление от формы, отнюдь не дозволяется. Относительно обуви соблюдается выполнение того же самого требования: туфли и всякая людная обувь в стенах гимназии, безусловно, воспрещается.
Всякие подражания моде в ношении волос (например, подстригание их спереди) запрещается решительно. Волосы должны быть гладко причёсаны и заплетены в одну или две косы, на концах схвачены скромным бантом из ленты одного цвета с платьем. Девица же, совсем обстригшая свои волосы, будет немедленно уволена из заведения. Исключение допускается в том лишь случае, когда волосы острижены вследствие болезни, по предписанию врача, свидетельство которого представляется ученицею начальнице гимназии.
Ученицы обязаны везде держать себя скромно, соблюдая порядок, благоприличие и вежливость и не причиняя никому никакого беспокойства. Во время сбора учениц перед началом учения воспрещается им толпиться на улице или на тротуаре перед зданием гимназии.
Безусловно и строжайше воспрещается ученицам гимназии посещать даваемые в клубах: балы, маскарады, танцевальные и так называемые семейные вечера, и тем более участвовать в публичных спектаклях, концертах, живых картинах и проч.
Посещение театра в те дни, когда даются пьесы сомнительного нравственного содержания, безусловно, воспрещается; вообще же посещение театра в учебное время должно быть сколь можно реже, дабы ученицы могли сколь можно более сосредотачивать внимание на учении, как важнейшем деле детского и юношеского возраста.
В общественных садах и на гуляньях дозволяется ученицам быть не иначе как с родителями или заступающими их место и оставаться так не долее 9 часов вечера, а в Державинском саду до 10 часов вечера.
Примечание. За нарушение вышеизложенных правил ученица подвергается, по постановлению педагогического совета, строгому взысканию и даже немедленному увольнению из учебного заведения».
Председатель Педагогического Совета 
Казанской Мариинской женской гимназии г-н Самарский

Мир детских грёз
Теперь самое время заглянуть на чердак в тайник девочек. Поражает, как они виртуозно владели пером. Некоторые рисунки «на полях» напоминают пушкинские! Лидия и Ирина были начитаны, в блокнотике составлен внушительный список литературы. Уверен, в отличие от некоторых наших недорослей, они никогда бы не назвали Евгения Онегина — русским классиком!

Из синей тетради Ирины Зуриной, озаглавленной ею «Книгой для всего нужного»

Две сестры

В комнату вошла белокурая девочка лет пятнадцати. Она подошла к сидящей около окна черноволосой голубоглазой девочке и шепнула: «Мама и папа сегодня уедут к бабушке и вернутся поздно ночью, понимаешь?»
«Конечно, — воскликнула та. — Мы вдоволь начитаемся романов… Но где же ключ?» И она вопросительно взглянула на сестру.
«Ключ я знаю где, — проговорила та. — Но мне Машка вчера сказала, что, уезжая, мама оставляет его у себя в комоде!»
Обе девочки смолкли, увидя в комнату входящую мать. Это была женщина ещё очень молодая. Она подошла к Елене и проговорила слегка сухо: «Чему это, Леночка, так радуешься?»
Лена не умела лгать, и ей бы не выпутаться из этой беды, но на счастье в комнату вошла Машка (их горничная) и проговорила барыне: «Вас барин зовёт». Мама сейчас же вышла. Обе девочки с облегчением вздохнули.
Елена подошла к зеркалу и задумчиво проговорила: «Интересно, что такое роман и почему?»
Продолжение будет

Вера Бобровская
I
Вся семья Бобровских была в сборе у чайного стола. «Вы слыхали, что папа уже был в гимназии (сверху надписано: «в пансионе М. Бринкъ»), и вы скоро будете держать экзамен?!» — обратилась высокая полная красивая дама к своим двум старшим дочерям, сидевшим с ней рядом — к чёрненькой Вере и беленькой Нине. «Очень хорошо, — воскликнула Вера, — хотя мне и не хочется с вами расставаться, но всё-таки интересно, а то мне пятнадцать скоро минет, а всё дома да дома». «А мне шестнадцать», — проговорила старшая Нина. После чаю вся семья отправилась в кабинет, как это было всегда. Отец, Михаил Дмитриевич, сел в кресло и читал вслух вязавшей Татьяне Ивановне. Рядом с ними расположилась Нина, а в другом углу маленькая Зина и Вера.
Через несколько времени генерал ушёл. Татьяна Ивановна подозвала своих старших дочерей и проговорила: «Я не требую от вас, дети мои, хорошего ученья, но не оставайтесь несколько лет в одном классе, особенно это к тебе относится, Вера. Нина всегда хорошо училась, на праздники вы сюда приезжать не будете, потому что это дорого стоит, а на лето, понятно, возьмём вас. Нина, когда вы узнаете, в котором классе вы будете учиться, то напиши», — обратилась она к старшей дочери. «Конечно, напишу!» — ответила та. Минута прошла молчания, а потом Татьяна Ивановна сказала: «Ну, а теперь пойдите ложитесь спать». И поцеловала всех троих.

II
Вот и настал день отъезда. Перед отъездом за несколько минут девочки зашли проститься к нянюшке, служившей у них уже 20 лет. Она была ещё нянюшкой Татьяны Ивановны.
«Нянюшка, милая, прощай!.. Дорогая!» — воскликнула Вера, вбегая в комнату старушки. Та сидела в кресле, которое когда-то было у бабушки, и лицо её было всё в слезах. Обе девочки кинулись обнимать и целовать старушку. Когда в комнату вошла Татьяна Ивановна, она застала их плакавших всех в кресле. Успокаивая, она расплакалась сама. Только маленькая Зина, прощаясь с сёстрами, не плакала. Когда девочки собрались уходить, нянюшка дала им по образку. 
Вот девочки и в дороге. Нико­гда не представляла себе Вера, что так трудно расставаться с родным домом. В эти минуты её совсем не тянуло в пансион…

Из блокнота 
Лидии Зуриной, датированного 
1910 годом

Призрак на озере

Вечер. Луна бледно освещает озеро, по которому плавно скользит лодка. В лодке за вёслами сидит 16-летний юноша, на корме сидит 14-летняя девочка. Это Ольга, дочь генерала, который приехал сюда на всё лето. На зиму он уезжает в Петербург. Юноша — это сын военного доктора. Кроме Ольги, генерал Люрсольский имеет ещё двух дочерей и сына 17 лет. 
Юноша глядит Оле в лицо (зачёркнуто: «но не может сказать»), как бы проверяя, правду ли говорит она. Минута в молчании. Но Георгий прерывает эту минуту, говорит: «Вы, Оля, не видите ничего на берегу? Вон с той горы спускаются и как будто нас зовут». «Я их, да, вижу, поедемте домой», — проговорила Ольга и направила к берегу. «А что это такое? Оля, видите?» — взволнованно проговорил юноша, указывая на что-то белое, идущее в воду. «О!» — неожиданно вылетело из уст Оли, и она схватилась за руку Георгия…

Рождественский сочельник

Было очень холодно. Одна бедная девочка ходила по улице и просила милостыню для своего отца и матери. Впереди этой девочки шёл какой-то богатый господин (было 22 декабря), и вдруг девочка увидела, что у господина упал кошелёк с деньгами. Она подбежала к кошельку, подняла его и отдала господину. Господин очень обрадовался, потому что тут у него было очень много денег. Он дал девочке гривенник, потом спросил, где она живёт и кто она такая. Она сказала, и он ушёл, а девочка побежала домой, квартира её была в подвале. Когда она прибежала, то её родители сидели и ждали её. А барин пришёл домой и рассказал про девочку своей жене. Посоветовались, и барин пошёл в свой кабинет. Настал сочельник. Бедная девочка, её мать и отец сидели в своём подвале, и вдруг они услыхали стук. Они отворили дверь и увидели господина. Девочка сразу узнала его. Это был тот самый господин, которому она подала кошелёк. Господин сказал: «Ваша девочка подала мне кошелёк, а не взяла его себе. Я беру вас всех жить к себе». Они страшно обрадовались. Он взял их. Отца девочки сделал кучером, мать — кухаркой, а девочку прямо так поместил. Это было в Сочельник, в Рождество Христа!