Владимир Маяковский: «Если у меня не будет ни копейки, я обязательно поеду в Казань»

Владимира Маяковского знают, пожалуй, все, от мала до велика. Школьники помнят: «Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха…» Убелённые сединой читатели — «Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка мячиком».

Девяносто лет нет на свете «глашатая революции»: трагический выстрел поставил точку в его биографии. Но он жив своим творчеством, к его стихам мы то и дело обращаемся вновь и вновь.

Казань Маяковский посетил три раза. Его выступления сопровождали колоссальный интерес, аншлаги, шлейф скандальности. Недаром все три его приезда достаточно полно отражались в местной прессе, сохранились и в памяти казанцев.

Свидетельство одного из них записано на магнитофонную ленту 18 декабря 1972 года, в канун праздника Николы Зимнего, который отмечала интеллигентная компания, состоящая из преподавателей казанских вузов. За столом говорили об искусстве, музыке, политике, литературе, о текущих делах, друзьях и знакомых. Среди прочих звучал голос гостя из Москвы, в прошлом жителя Казани юриста Алексея Привалова: «Видел Владимира Маяковского в январе 1928 года. Я тогда «кормился» своей «Лейкой», подаренной мне немецким инженером по случаю его отъезда в Германию в связи с окончанием контракта. Пришлось снимать поэта для газетёнки под названием то ли «За труд», то ли «Трудовые резервы», что издавалась какой-то молодёжной организацией. Выступал он в здании академтеатра. Сразу скажу, что это была фигура скандальная. Когда я заканчивал в 1914 году юрфак Казанского Императорского Университета, газеты писали о скандале в здании Дворянского собрания. Там с какими-то молодчиками выступал этот скандалист — Маяковский. Дебош был такой, что даже пригласили полицмейстера города разобраться с ними, и эту хулиганствующую компанию в 24 часа выставили из города...»

История, о которой упомянул Алексей Привалов, произошла в первый приезд Владимира Маяковского в компании футуристов Василия Каменского и Давида Бурлюка. Тот их выход на публику сопровож­дался стуком, криками, свистом зрителей. Атмосфера для футуристов — что надо!

Вот как вспоминал об этом выступлении известный живописец и фотограф Александр Родченко, проживавший в то время в Казани: «Однажды на витрине какого-то магазина появилась афиша, не помню текста, но что-то вроде: «Три футуриста». Потрясающим зрелищем был вечер футуристов в этом важном Дворянском собрании… Владимир Маяковский в жёлтой кофте низким, приятным, но перекрывающим весь шум зала голосом читал:

Вошёл к парикмахеру, сказал — спокойный:

«Будьте добры,

причешите мне уши».

Гладкий парикмахер

сразу стал хвойный,

Лицо вытянулось,

как у груши…

Вечер окончился, и медленно расходилась взволнованная, но по-разному, пуб­лика. Враги и поклонники. Вторых было мало. Окружённые поклонниками, выходили футуристы, им устроили овацию… Видел, как вышел Маяковский в цилиндре, с тростью и уехал на извозчике…»

Иные подробности этого выступления содержит составленное на следующий день жандармское донесение, где центральной фигурой был Маяковский. В документе говорится: «Вышел он на эстраду и заявил: «Я — умный». В публике раздался гомерический хохот, но он нисколько этим не смутился и стал читать лекцию, доказывая, что красота не есть вечное определённое понятие и как это понятие постепенно изменяется в зависимости от культуры народов. В пример привёл грубые египетские пирамиды и мягкие формы живописи и ваяния эллинов. Далее перешёл к «старичкам», как они понимают красоту при виде чистой, невинной девушки. Затем сделал быстрый переход к литературе и критикам, у которых пространство «от носа до ушей затянуло паутиной», и потому они не могут видеть настоящего облика футуристов. Говоря о литературе, он всех поэтов и писателей называл мальчиками, не могущими в своих произведениях удовлетворить запросы современного человека, и что в своё время, когда русское общество только вступало на путь культуры, быть может, они и были хороши. На раздавшиеся в это время из пуб­лики по его адресу свистки он заметил, что «видит у людей, открывших для свиста свой рот, непрожёванные «армяки», и что те, кто хочет ему посвистеть, могут с успехом сделать это и после его доклада. И в дальнейшей своей речи он порицал всё прошлое и, наоборот, когда начинал говорить о своих товарищах, то видел в каждом из них Колумба, открывшего новую Америку. Закончил он лекцию чтением поэтических произведений футуристов (своих и товарищей), в которых едва ли кто-нибудь что-либо понял. Лекция его несколько раз прерывалась свистом и хлопаньем в ладоши».

С этого скандального выступления прошло тринадцать лет, и в газете «Красная Татария» от 20 января 1927 года появилась заметка «Маяковский в Казани»: «Известный поэт Владимир Маяковский должен выступать сегодня в помещении Оперного театра (кино «КОЛОСС») с докладом «Лицо левой литературы». Тов. Маяковский даст характеристику творчества Асеева, Кирсанова, Пастернака, Третьякова, Сильвинского, Каменского и других поэтов «левого фронта». Завтра Маяковский там же прочтёт доклад-путешествие «Идём путешествовать». В этом докладе поэт поделится впечатлениями о своих путешествиях по Германии, Франции, Соединённым Штатам, Испании, Гаванне и Атлантическому океану.

Афиша о выступлении футуристов в Дворянском собрании. 
Казань. 20 февраля 1914

Особый интерес приобретает сейчас выступление В. Маяковского в теоретической части, т. к. после прекращения выхода журнала «Леф» «лицо левой литературы» для читателя стало расплывчатым.

В исполнительной части В. Маяковским будут прочитаны наиболее сильные и характерные для него произведения последнего времени, которые много выигрывают в его собственном чтении».

В эту поездку поэта сопровождал Павел Лавут — советский актёр и концертный администратор, автор книги «Маяковский едет по Союзу». В частности, там он привёл такой факт: «Отклонив все намеченные мной маршруты, Владимир Владимирович предложил волжские города. Это было в январе 1927 года. Я советовал дождаться навигации, чтоб соединить полезное с приятным. «Сейчас морозные дни. Придётся передвигаться и в бесплацкартных вагонах. Утомительные ночные пересадки…», — говорил я Маяковскому. Но он продолжал настаивать, и меня буквально ошарашил: «Во-первых, не люблю речных черепах, а во-вторых — это не прогулка, а работа с засученными рукавами!»

Мы тронулись вниз по Волге… по железной дороге. В Казани, к счастью, мороз значительно ослаб. Настроение заметно поднялось: билеты на оба вечера расхватали в один день. Оперный театр осаждён, толпа катастрофически разрастается. Появляется конная милиция — такое я наблюдал впервые. Студенты требовали входные билеты, и дирекции пришлось согласиться. Толпа хлынула в театр. Стеклянная резная дверь разбита. Студенты пробрались даже в оркестр.

Я объяснил Маяковскому, как пройти в театр. Хорошо ориентируясь даже в незнакомых городах, он обычно находил дорогу без расспросов. Пора начинать, а Маяковского нет. Странно, и на него не похоже! Наконец, догадавшись, что он не может попасть на свой собственный вечер, я взываю к милиции. Его извлекают из толпы уже изрядно помятого. Но он приятно возбуждён: ему, пожалуй, нравится всё это, он энергично шагает по сцене, раздвигает театральную мебель, чтоб просторнее было.

Нашлись «энтузиасты», которые проникли и под сцену. Их удаляют. Маяковский уговаривает оставить их, но безрезультатно. И «зайцы», топоча и крича, взмыли из подземелья в небеса. Казалось, рушатся лестницы: втиснулись меж сидящих, заполнили всё пространство, нависли с третьего яруса, того и гляди, грохнутся эти человечьи гроздья вниз, на партер.

Маяковский поднял голову, вперив взор в верхний ярус, открыл от удивления рот и застыл в такой позе на несколько секунд. Зал пуще прежнего расшумелся. Маяковскому долго не давала начать буря аплодисментов, которую не могли остановить ни его поднятая рука, ни призывы...»

Статья в «Красной Татарии» от 22 января 1927 года дополняет событие: «Такой большой и мощный, как его образы. Над переносицей — вертикальная морщина. Тяжёлый, слегка выдающийся подбородок. Фигура волжского грузчика. Голос — трибуна. Хохлацкий юмор почти без улыбки. Одет в обыкновенный совработничий пиджак, лежащий на нём мешком. На эстраде чувствует себя как дома. К аудитории относится дружески-покровительственно.

Начиная доклад, В. В. Маяковский напомнил слушателям, что он уже выступал в Казани тринадцать лет назад, вместе со своими соратниками по искусству В. Каменским и Д. Бурлюком.

«Это было в те далёкие времена, когда «помощники присяжных поверенных» говорили про нас, что этих-де молодых людей в жёлтых кофтах хватит не более, как на две недели. Но пророчества эти, как видите, опровергнуты уже тем, что я по прошествии 13 лет опять стою перед казанской аудиторией.

И не только я, но и все мои товарищи по футуризму уцелели и с честью идут теперь в ногу с эпохой.

Левый фронт является в настоящее время наиболее ярким крылом в искусстве, и представители его завоёвывают всё большее и большее место в поэзии, драматургии, живописи, архитектуре и даже кино.

С другими литературными течениями нам не по пути по многим причинам. От ВАППА нас отталкивает его убогая неквалифицированная литературная продукция. Небрежное отношение большинства поэтов к литературной работе вообще очень характерно для нашего времени. Поэты, едва что-нибудь напечатав, быстро запоэтничиваются (как, бывало, комиссары закомиссаривались) и воображают себя не только Пушкиными, но даже… Маяковскими.

Масса всякой дряни проникает в наши газеты. Так, в одной, кажется, (симферопольской) газете были такие стихи:

Семён Михайлович Будённый

Скакал на сером кобыле.

Конечно, Семёна Михайловича все мы уважаем и даже кобылу его уважаем, но зачем же производить её в мужской род?

Небрежны часто даже известные наши поэты (Жаров, Уткин).

Со старыми же поэтами нам не по пути, несмотря на всё их мастерство и высокую культуру. Они чужды нам идеологически.

«Леф» идёт особняком. Деятельность его протекает главным образом по линии поднятия литературной квалификации.

Трудности, стоящие на этом пути, громадны. Надо вести упорную борьбу с легкомысленным отношением к литературной работе. Высокая литература создаётся только колоссальным трудом».

Таково было отношение тов. Маяковского к современным течениям в литературе и поэзии.

Второе и третье отделения были посвящены чтению стихов и ответам на записки.

В ответах Маяковский, не скупясь, сыпал блёстки своего юмора, которые, вероятно, когда-нибудь будут подобраны, как подобраны и изданы шутки Тютчева, прозвучавшие более полувека тому назад».

Маяковский после столь триумфального приёма воскликнул: «Обязательно ещё раз сюда приеду! Столпотворенское вавилонье! Только Шаляпин может сравниться со мной!»

Павел Лавут вспомнил некоторые детали той поездки: «21 января, третья годовщина со дня смерти Ленина. Днём второе выступление в казанском университете. Студенты ещё в театре пытались договориться с Маяковским о выступлении в университете. Они пришли на следующий день утром. Выступление было назначено на два часа дня. И хотя объявить об этом они смогли, вероятно, только за час или за два до начала, аудитория была так же переполнена, как театр накануне. В эти траурные дни Маяковский нарушил свой постоянный принцип: исключил из программы, в первую очередь, резко-сатирические стихи, меньше острил… Всё выглядело строже и спокойнее: отрывки из первой и второй и полностью вся третья часть поэмы «Владимир Ильич Ленин» составили стержень программы…»

Владимир Маяковский на выставке «20 лет работы». 1930

Поэт к вождю революции относился с пиететом, Ленин о достоинствах новых направлений в литературе начала два­дцатого века отзывался весьма нелестно. На третьем съезде комсомола в 1920 году говорил об этом так: «Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения». Максим Горький приводит слова Ленина, сказанные конкретно в адрес Маяковского: «Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и всё у него не то, по-моему, — не то и малопонятно. Рассыпано всё, трудно читать. Талантлив? Даже очень? Гм-гм, посмотрим!»

И в марте 1922 года, когда было опуб­ликовано стихотворение «Прозаседавшиеся», — разглядел: «Вчера я случайно прочитал в «Известиях» стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики ручаюсь, что это совершенно правильно».

…Третье, вечернее выступление Маяковского в Казани — в Оперном театре. Там он в докладе поделился некоторыми своими откровениями, впечатлениями и мыслями, так сказать, о текущем моменте. Подробно об этом написано вновь в газете «Красная Татария» в номере от 26 января 1927: «Я путешествую для того, чтобы взглянуть глазами советского человека на культурные достижения Запада. Я стремлюсь услышать новые ритмы, увидеть новые факты и потом передать их моему читателю и слушателю. Путешествую я, следовательно, не только для собственного удовольствия, но и в интересах всей нашей страны. Кроме того, общение с живыми людьми всех стран заменяет мне книги, которых я почти не читаю, т. к. считаю современную беллетристику весьма неинтересной.

Переходя к первому этапу моих путешествий — Москва — Кёнигсберг, сделанному по воздуху, — я должен сказать несколько слов об аэроплане.

Аэроплан в будущем изменит всё существо человека и все наши давно сложившиеся понятия о времени и пространстве. Уже теперь быстрота полёта достигла половинной скорости вращения земной орбиты. Лётчики рассказывают, что в то время, когда на обдумывание какого-нибудь дела на земле уходит целый час, — в воздухе это же самое дело обдумывается в десять минут.

В воздухе изменяются даже понятия о человеческом багаже. Тогда, когда на земле даже какая-нибудь бедная рабфаковка, уезжая на каникулы, везёт с собой огромный узлище, увенчанный примусом, мы на аэроплане имели при себе только пять кило багажа, в лёгких никелевых чемоданах».

Далее тов. Маяковский переходит к чтению стихов, посвящённых перелёту и французским и испанским впечатлениям.

Переходя к описанию Атлантического океана, Маяковский заявил, что это была первая крупная вещь, встреченная им во время путешествия. «Мы ехали на таком огромном пароходе, на котором можно было перевезти всех подписчиков «Красной Татарии» (не потому, что подписчиков мало, а потому, что пароход велик).

На пароходе имеется ресторан-бар. Есть газета, принимающая по радио самые интересные новости, вроде того, например, кто присутствовал на обеде у принца Уэльского. Самый читаемый отдел газеты — хроника — посвящён исключительно пароходному меню. Пароход разделён на три класса. В 1-м классе есть путешественники, по которым плачут уголовные розыски всех стран. Здесь ведётся крупная карточная игра на тысячи долларов».

В заключении тов. Маяковский подробно остановился на описании Северных Американских Соединённых Штатов, главным образом Нью-Йорка, в котором, несмотря на его огромность, заплутаться труднее, чем в Казани, т. к. город идеально распланирован. Последними тов. Маяковский прочёл стихи «Барышня и Вульворт» и «Домой».

К слову сказать, редакция газеты «Крас­ная Татария», которая настолько подробно освещала приезд и выступления поэта‑трибуна, была удостоена персонального визита Маяковского. Он разговаривал с журналистами, высказывался о советской литературе, об ответственности писателя, поэта, художника перед людьми. Советовал делать газету ярче, доходчивее, скрупулёзно работать над текстами, заголовками и аншлагами.

На фасаде здания на улице Дзержинского, 29, в котором располагалась редакция газеты «Красная Татария», до недавнего времени висела мемориальная доска с упоминанием факта, что здесь бывал Маяковский. Недавно это здание рес­таврировали, доску, как казалось, убрали временно. Но обновлённое здание уже функционирует, а памятного знака — не видно…

В свой третий приезд в Казань, 23 января 1928 года, Владимир Маяковский вновь выступил в Оперном театре с докладом о современных веяниях в литературе. После чего прочёл свою новую поэму «Хорошо!».

Павел Лавут вспоминает, что накануне перед отъездом поэт едва не опоздал на поезд, в вагон вошёл буквально за секунды до отправления со словами: «Вот видите, я никогда не опаздываю. Забудем прошлое, уставим общий лад», не волнуйте себя и меня. Шофёр действительно опоздал, а я — нет. Часы у меня всегда нарочно поставлены на три минуты вперёд. Это меня и спасло. Стоит ли волноваться, когда мы едем в замечательную Казань! Если у меня не будет ни копейки, я обязательно поеду в Казань.

— А как же вы без копейки купите билет?

— И на билет мне вышлет моя Казань!»

…В Казани, как и в прошлом году, театр переполнен.

— Казань не подвела — все при­шли, — радуется Владимир Владимирович. — А как здорово слушали поэму! (Маяковский читал отрывки из поэмы «Хорошо!».) Вещь, судя по всему, сделана неплохо. Я пронёс её через десятки городов и десятки тысяч людей, и везде слушали с интересом. Ругня отдельных рецензентов — не в счёт. Важно мнение масс.

В номер старинного «Казанского по­дворья», где остановился Маяковский, началось паломничество… Журналистов и студентов сменили местные и приезжие поэты… Появляются всё новые и новые люди. (Среди приходивших в этот день к Маяковскому были молодой поэт П. Хузангай и поэт Н. Шелеби. В тот же день они по записке Маяковского прошли на его выступление.)

Этот большой литературный день лёг в основу стихотворения «Казань», которое впервые было напечатано в «Комсомольской правде» 7 июля 1928 года. «Входит татарин: «Я на татарском вам прочитаю «Левый марш».

Маяковский выступил, как и в 1927 году, в Казанском университете. Прочитал «По городам Союза», где он вспоминал свой прошлогодний вечер у студентов. Стихотворение у молодых людей вызвало бурную овацию.

Газета «Красная Татария» в номере от 29 января 1928 года писала: «Хорошо!» — резюме поэта об Октябре... Прав Маяковский, утверждая, что мелкие стихо­творения не характерны для него. Маяковский — поэт больших полотен. Опыт выступ­ления поэта с поэмой на целый вечер (не в пример его прошлогоднему выступлению) лишний раз подтверждает это...

У нас принято говорить, что Маяковский непонятен массам, но характерно, что на выступлениях поэта записки о непонятности его стихов подаются только из первых рядов партера. А вот из отзывов рабочих: «Маяковский понятен каждому рабочему и мужику, потому что он вселяет бодрость, силу и веру в победу. Пожелаем поэту почаще выступать на рабочих и крестьянских собраниях. К этому пожеланию присоединяемся и мы».

Как раз в этот приезд встречался и фотографировал Маяковского Алексей Привалов. Воспоминания его эмоционально и резко очерчены: «И тут мне подвернулся случай увидеть этого Маяковского в лицо, живьём. Что о нём сказать? Безусловно, яркий, талантливый, дерзкий. Агитпроп и фанатик большевизма. Читал свою поэму «Хорошо», чеканя каждый слог. Всё в нём дышало верой в победу коммунизма, и этой верой он заражал всех собравшихся в зале. Я был довольно близко к нему. Удивительно: я не физиономист, но лицо Маяковского — это преступное лицо. Сразу вспомнил университетские семинары по уголовному праву. Там разбирались лица преступников. Я поймал себя на мысли, что предо мной стоит наяву один из творцов «религиозно-безбожного» сознания. Открыто декламировал отрицание Бога. На все лады трубил, что никогда не умрёт память о революции, а он её певец, и значит, обречён на бессмертие. Что с детства он ненавидит «всё древнее, церковное, славянское и т. п.». Воспевал ЧК и открыто кичился своим космополитизмом. И вот в те минуты меня посетила мысль, что этот «глашатай, главарь, горлан» революции уже обречён. Тем, кто паразитирует на какой-то идее (а он именно паразитировал), всегда только помехою становятся люди, этой идее искренне приверженные, и они их уничтожают.

Маяковскому уготовано было стать жертвой. Он был обречён внутренне. И в этом страшная правда такой революции. Ну, а кто успеет первым поставить «точку пули» — это дело случая. Грубой революции был органически чужд романтизм, придуманный и вдохновляющий Маяковского. Он был обречён.

Напомню, как Фёдор Михайлович Достоевский представлял этапы деградации человека. Вначале ересь безбожия, безнравственность, затем троглодитство.

Маяковский — это классик псевдокультуры. Духовно изломанный и нравственно деформированный, по сути, социально опасное существо, готовое ради придуманной идеи идти на любое преступление. В душе своей он был пошляк и подлец. Об этом говорят его сальные шуточки на эстраде, его гнусные агитки, рассчитанные на дебилов. Бог дал ему талант, а он швырнул его в кривое зеркало Октябрьской революции.

Вот вам подтверждение: вспомните пушкинское чистое, идущее из глубины богатой души поэта. «Как дай вам Бог любимой быть другим», и вот как у Маяковского: «Дайте любую красивую, юную, — души не растрачу, изнасилую, и в сердце насмешку плюну ей!» Это из стихотворения «Ко всему» (1916 год). Можете проверить. Это напечатано в его полном собрании сочинений.

Маяковский сознательно вовлёк себя в дьяволиаду, бесовство русской революции, а она, безжалостный монстр, вытерла об него ноги и перешагнула...»

Жестковатые определение и выводы. Но при всей противоречивости взглядов и литературных методов Маяковский, конечно, исполинская фигура в истории российской словесности. Слова — наотмашь, мысли — напоказ. В большинстве его произведений это так. Даже в уже упомянутом стихотворении «Казань»: «Стара, коса стоит Казань. Шумит бурун: «Шурум... бурум...»