Владимир Высоцкий в Казани

Владимир Высоцкий. Молодёжный центр. 1977. Фото - Александр Медведев. Предоставлено авторами публикации.

Сорок лет назад в Казани гастролировал Владимир Высоцкий.
 
В октябре 1977 года Ка­зань посетил поэт, бард и актёр Владимир Высоцкий, человек, которому не было, пожалуй, равных в стране по популярности.
За неделю он дал более два­дцати концертов. Те дни были насыщены до предела. 

Казанский коллекционер Владимир Урецкий в мельчайших по­дробностях восстановил хронику тех дней. Встречался с фотографами, журналистами, музыкантами, звукорежиссёрами, работавшими с артистом на концертах, приобретал фотоснимки, статьи, записывал воспоминания. Наведывался в места, где бывал Высоцкий - в ту же многоэтажку, где раньше располагался магазин «Океан»,- чем очень удивил нынешних жителей, которые и не подозревали, что в их квартире гонял чаи кумир миллионов!

В октябре 2017 года исполняется сорок лет со времени тех гастролей Высоцкого. И сбылась давнишняя мечта Владимира Урецкого: опуб­ликовать собранный материал, сделав его достоянием поклонников всенародно любимого артиста, дать возможность читателям окунуться в атмо­сферу тех дней, а молодому поколению - познакомиться с этой страничкой в истории Казани.

…Казанский аэропорт, который в те годы располагался в черте города, мерцал в темноте светом ночных фонарей, окнами аэровокзала, бортовыми огнями самолётов, время от времени приземлявшихся здесь. В одном из воздушных лайнеров прилетел Владимир Высоцкий. До этого он бывал в Казани только проездом 18 февраля 1962 года, ко­гда ехал вместе с артистами Московского те­атра ми­ниа­тюр, в котором то­гда работал, на гастроли по Уралу и Сибири.

Яков Клопоух, то­гда главный администратор Татарской филармонии имени Габдуллы Тукая, был одним из тех, кто встретил Владимира Семёновича в аэропорту:

- Высоцкий прилетел из Москвы последним рейсом 11 октября 1977 года для участия в концертах с 12 по 18 октября в Молодёжном центре и Дворце спорта.

Встречали мы его с директором филармонии Маратом Тазетдиновым прямо у трапа самолёта, к которому подогнали зарезервированную «Волгу». Владимир Семёнович вышел из лайнера, сел в машину на переднее сиденье, а мы втроём с его директором Володей Гольдманом и Маратом - на заднее. Отправились в гостиницу Молодёжного центра, где нас ждал накрытый стол.

И вот сидим за столом: Высоцкий, Тазетдинов, Гольдман, Лия Михайловна - начальник концертного отдела, и я - самый молодой среди всех. Всё поглядывал на нашего легендарного гостя - с таким человеком рядом оказались! Разлили коньяк. Владимир Семёнович чокается, пригубляет и ставит, не пьёт. Я же выпил несколько рюмок и спрашиваю: «Как вас называть? По отчеству или…»? Он меня обрывает: «Я ж для тебя просто Володя! Ты чё?» Клянусь, так вот и ответил.

Я ему поведал историю, как впервые его увидел. А дело было так. Я занимался хоккеем и в составе московского «Локомотива» летал в Швейцарию. Были в Цюрихе и Давосе с 26 по 31 декабря 1969 года. 31 декабря состоялась последняя игра, мы выиграли кубок Шпенглера, встретили Новый год, а утром 1 января 1970 года в полупустом самолёте полетели домой по маршруту Цюрих - Варшава - Москва. Смотрю, напротив меня - Марина Влади. Мы с ребятами тихонечко спорим‑переговариваемся: она, не она? Как раз на экраны вышел фильм «Сюжет для небольшого рассказа», где актриса играла главную роль. Сидит в очках и курит сигареты одну за другой, то­гда в самолётах можно было курить. Мы подарили лётчикам свои значки «Локомотива», а они открытки своего самолёта всем хоккеистам раздали. Я подумал: нико­гда в жизни не брал автографов, а тут счастливый случай выпал - такая знаменитость на расстоянии вытянутой руки! Подсаживаюсь к ней и спрашиваю: «Вы Марина Влади?» Она отвечает: «Да, а чего раньше не подходили?» - «Да мы всё сомневались как‑то». Так нормально поговорили, и она расписалась на моей открытке от пилотов: «На память долгую…»

Прилетели в Москву, в аэропорту не было, как сейчас, всяких ограждений. Смотрю, Влади Высоцкий встречает, я его узнал по голосу, ко­гда он крикнул: «Марина!» У меня багаж был, а у неё только сумка через плечо. Она быстро прошла пас­портный контроль, и на моих глазах известная пара села в чёрную «Волгу» и уехала. Вот эту историю я Владимиру Семёновичу рассказываю, а он поддакивает: «Именно так всё и происходило! Она приехала, и мы расписались как раз в это время, в семидесятом году!» Достаёт и показывает мне свой пас­порт и продолжает: «Вот ты хоккеист, а у меня много друзей хоккеистов - Харламов, Мальцев, все друзья! Я даже песню о хоккее написал «Профессионалы», и меня руководство сборной пригласило в Канаду, спросили: «Поедешь?» Я говорю: «Конечно, поеду!»

Дальше он рассказал, что до последнего надеялся полететь с хоккеистами, но с визой в Канаду вышла проволочка, видимо, тормозили соответствующие госструктуры. Он вышел из этого положения так: «Я покупаю билет, лечу в Париж. Туда‑то у меня была виза. Там берём с Мариной билеты в Монреаль. Представьте себе: приезжает наша сборная, а мы их там встречаем!»

Через несколько дней на моей открытке, где стоял автограф Марины Влади, расписался и Владимир Высоцкий.

В ту ночь мы много говорили! Под утро Высоцкий спел песню: «Я на Вачу ехал, плача, возвращаюсь - хохочу!» Сейчас я вам зарисовку, говорит, покажу - и спел.

А на следующий день на концерте во Дворце спорта в 15 часов исполнил её со сцены! Гольдман потом ему: «Ты что делаешь?! Нас сейчас арестуют, не выпустят отсюда, ты её больше не пой!» Там же в зале были люди из КГБ и Главлита!

На концертах в Молодёжном центре, которые начинались в 10 и 12 часов, я не присутствовал, а во Дворце спорта на всех был - в 15, 18 и 21 час. Высоцкий одну‑две песни в каждом концерте менял, поэтому интересно было смотреть и слушать.

Из стенограммы первого концерта 12 октября в 10 часов. Казанский молодёжный центр Татарского обкома ВЛКСМ:

«Добрый вечер, дорогие товарищи! Я очень рад выступать се­го­дня перед вами. Я первый раз в вашем городе. Я буду много здесь петь. Много… Меньше говорить, больше петь. Но всё‑таки несколько слов. Я работаю в Москве, в Московском теа­тре на Таганке. Мы приезжали три года тому назад на КАМАЗ, работали здесь. Были там и выступ­ления людей, которые занимаются авторской песней, как и я. Делали мы несколько выступ­лений там, но как‑то мне не удалось приехать сюда. Вот, наконец, это осуществилось…»

Кстати говоря, Владимир Семёнович ошибся, обращаясь к зрителям со словами «Добрый вечер!» Может быть, давно не приходилось выступать с утра?»

Из стенограммы второго концерта 12 октября в 12 часов. Казанский молодёжный центр Татарского обкома ВЛКСМ:

«Ну вот, второй раз уже немножко проще. Добрый день! Я первый раз в вашем городе. Очень этому рад, потому что давно‑давно велись переговоры о том, чтобы я к вам приехал. А были мы только на КАМАЗе вместе с моим те­атром три года тому назад. Ну, вот теперь я, значит, доехал до Казани».

В проведении концертов участвовало достаточно много людей, отвечавших за технические, административные вопросы. Среди них оказалась заведующая отделом культмассовой работы обкома комсомола Алла Кузнецова. Она восстановила в памяти события тех дней:

- Хорошо запо­мнила первый и второй концерты Владимира Высоцкого в Молодёжном центре. На «разогреве» выступал ВИА «Шестеро молодых», а второе отделение полностью отводилось тому, ради кого и при­шли люди. После первой творческой встречи барда со зрителем я поругалась с осветителями, потому что Владимир Семёнович был ими недоволен, сетовал и нервничал - софиты слепили ему глаза, а зал был тёмный. А он очень просил, чтобы, выступая со сцены, мог видеть лица зрителей, их реакцию на ту или иную песню.

Перед началом второго концерта Высоцкий вышел и сам попросил осветителей, чтобы обязательно включили боковой свет.

Он очень тщательно готовился к концерту, ответственно подходил к каждому выступ­лению, ему хотелось, чтобы всё, что он делал со сцены, находило отклик в людях. И это ему все­гда удавалось.

Перед началом каждого концерта он на некоторое время закрывался в комнате президиума, чтобы его никто не отвлекал. Там он отдыхал, настраивался на выступ­ление. Условились, чтобы администратор ресторана во время концерта выносил исполнителю горячий чай. Это тоже был некий необходимый элемент комфорта.

На второй концерт пришёл мой руководитель из отдела пропаганды обкома партии. Предупредила Высоцкого перед выходом на сцену: «Руководство в зале!» Он ответил: «Хорошо, понял».

Второй концерт во многом был выигрышнее первого, и программа была несколько иная. Я впервые услы­шала песню «Я не люб­лю», зал громыхал, очень долго аплодировал. У меня - мурашки по коже от песни, к тому же - начальство в зале. Высоцкий предварял своё произведение так: «Итак, эту песню, которую я вам сейчас покажу, я написал хотя бы для того, чтобы ответить на половину вопросов о том, что я люб­лю и чего не люб­лю. Вот не люб­лю я, примерно, следующее. Надеюсь, что и вы тоже».

«Я не люб­лю…»

Никаких претензий у человека из обкома партии не было. Он видел реакцию зала, и каким бы ни был вельможей, царьком великим, наделённым властью,- в любом случае, он не мог бы противостоять тому, что происходило на сцене и в зале. Тот концерт до сих пор у меня в памяти. Во время исполнения песен в зале воцарялась идеальная тишина! И свет в зале был притушенный, Высоцкий видел лица зрителей, и обстановка была просто замечательная.

Мы по­чти всем отказали записывать концерт. Было, пожалуй, не более двух магнитофонов. Их поставили люди, которые приехали вместе с организаторами. С Владимиром Семёновичем я не разговаривала по поводу репертуара - разрешены Главлитом или нет его песни к исполнению? Его концерты проводила Татфилармония. А здесь мой отдел в творческие дела не вмешивался. От филармонии, насколько известно, артисты приезжали с готовой утвер­ждённой программой и со справкой об оплате за концерт 7 руб­лей 15 копеек. Все документы такого плана оформляла филармония, следил за этим Марат Тазетдинов. Мы просто предоставляли в аренду зал в Молодёжном центре, ещё какие‑то условия обговаривали: следили,­ чтобы в комнате­ президиума все­гда водичка была, чтоб исполнителя окружали тишина и покой от концерта до концерта, ко­гда он настраивался на выступ­ление. Хочу заметить, что на музыкальных мероприятиях, которые организовывал непосредственно мой отдел, я обязательно должна была знать программу концерта.

Однажды я столк­нулась с такой неприятной ситуацией: на одном из выступ­лений автор‑исполнитель Вероника Долина спела свои знаменитые строки «Ко­гда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, всех типов и мастей». Меня вызвали в отдел пропаганды обкома партии, отчитали как следует. С тех пор я стала в обязательном порядке запрашивать с авторов разрешительные бумаги, так называемую «литовку».

И вот концерты в Молодёжном центре с большим успехом идут день за днём. Но в какой‑то момент я занервничала: наш спортивный врач Юрий Алашеевский, который постоянно дежурил в Молодёжном центре, сказал, что Владимир Семёнович простужен. Я, признаться, побоялась, что из‑за недомогания придётся отменить выступ­ления. Мало приятного, ко­гда придёт много зрителей, и надо будет их как‑то успокаивать, что‑то объяснять. Однако Юрий с помощью каких‑то ухищрений помогал Высоцкому держать себя в форме: голос у исполнителя не пропадал.

Концерты проходили на ура. Для «особых» гостей, номенклатуры, которая могла бы отменить и запретить концерты, у нас был выделен шестой ряд. Никаких инцидентов, нареканий не было. Конечно же, все понимали, насколько Высоцкий значительная личность, и его творчество признано всенародно.

С некоторых пор среди персонала, который готовил и обслуживал концерты и спектакли с участием Владимира Высоцкого, обязательно присутствовал медик. И хотя в Молодёжном центре к исполнителю доктор специально приставлен не был, консультации врача всё же потребовались.

Юрий Алашеевский в то время работал спортивным врачом в бассейне Моло­дёжного центра. Вот его бесценное свидетельство:

- Накануне одного из выступ­лений в мой кабинет зашёл Высоцкий - благо медпункт соседствовал с гримёркой. Владимир Семёнович жаловался на неважное самочувствие - побаливало горло, беспокоили небольшая температура, насморк. Сказал, что приехал с репетиции «Гамлета» и, видимо, там простудился. Я поставил артисту диагноз «ОРЗ» и прописал обычные в этом случае лекарства - парацетамол, аспирин, посоветовал такие проверенные народные средства, как обильное питьё, медсёстры помогли воспалённому горлу барда физиопроцедурами. При мне в артистическую к Высоцкому принесли перекусить плов и предложили что‑нибудь выпить, но он отказался. Возможно, в то время он был «зашит». В реальности актёр показался мне ниже ростом и мельче, чем на телеэкране, голова Высоцкого - слишком крупная для такого тела. Зато голос звучал так же уверенно и убедительно, как со сцены. На процедуры артист заходил в медпункт несколько раз. Удалось пообщаться с Владимиром Семёновичем вот так, запросто - расспрашивал о съёмках, концертах, творческих планах, но чувствовалось, что он был в напряжении, словно ощущал постоянный контроль над собой, но к человеку в белом халате, видимо, подсознательно испытывал доверие. Я обмолвился, что тороплюсь домой, на день рождения к сыну, и Высоцкий предложил подписать двухлетнему малышу поздравительную открытку. Жаль, открытка куда‑то затерялась, а вот фотография с дарственной надписью: «Юре добра и успехов. Высоцкий» в благодарность за успешное лечение осталась. Владимир Семёнович предложил мне на выбор два своих снимка - парадный постановочный и любительский, на тёмном фоне. Я выбрал второй. А дирекция Молодёжного центра, узнав о случае с Высоцким, меня потом ещё и почётной грамотой наградила «за хорошую плодо­творную работу».

Но не только Владимир Семёнович делал всем памятные подарки - раздавал фотографии с автографами. Ему тоже делали приятные подношения. Скажем, во Дворце спорта в первый гастрольный день подарили фотоальбом «Ка­зань» с надписью «В. Высоцкому. В знак уважения и благодарности сотрудников Дворца спорта. [Подписи] 12. 10. 1977».

Конечно, плотный гастрольный график, ко­гда надо было успевать с одной концертной площадки на другую, подразумевал, что за артистом все дни должен быть закреплён автотранспорт. Так и было. Яков Клопоух позаботился об этом заранее: «Машину для Высоцкого заказывали в таксомоторном парке. Я отво­зил гарантийное письмо, мы оплачивали часы и километры. Нам выделили новую машину. Таксисты всё время менялись».

Одним из таких водителей оказался Асхат Фарукшин. Он достаточно живо воспроизвёл события сорокалетней давности:

- Я то­гда работал в пятом таксопарке Казани. Руководство мне и ещё нескольким водителям, наиболее дисциплинированным и аккуратным, сообщило: мол, надо будет неделю всюду развозить московских артистов - музыкальную группу и Владимира Высоцкого. Подготовка транспорта к столь ответственной роли длилась недолго: я оттёр со своей жёлтой «Волги» с госномером 14 - 91 (много лет на ней ездил, до сих пор по­мню это сочетание цифр, хоть мне уже семьдесят семь лет) шашечки, убрал зелёный фонарь.

Стою в центре города, аккурат возле Дворца спорта, поджидаю именитого пассажира, чтобы отвезти его после вечернего концерта на обкомовские дачи в Боровое Матюшино. Через несколько минут ко мне на пассажирское сиденье запрыгивает какой‑то парень в одежде нараспашку: в квадратном, как шахматная доска, полупальто и в модной кепке. Подумал вначале, что это кто‑то ошибся, дёрнулся было высаживать непрошеного гостя. Но человек пророкотал: «Добрый вечер!» Ну и голосище! Я сейчас, ко­гда сплю, так же храплю! Моментально понял, что это мой клиент. Песни‑то Высоцкого мы все давно знали, слушали, этот характерный голос ни с каким другим спутать было невозможно. Он мне говорит: «Хочу один поехать, а остальные пусть следом».

Пока выбирались из кружев казанских улиц, он мне по‑свойски, как будто знал меня сто лет, рассказывал, что очень любит старинные города, и Ка­зань ему пришлась по душе. Потом мечтательно произнёс, что концерты, гастроли - это всё хорошо, это работа, без которой он себя не мыслит. Но всё‑таки ино­гда наваливается такая тоска! Хочется к Марине, в Париж… «Знаешь,- говорил он,- я могу запросто взять билет на самолёт и махнуть к жене во Францию, просто на свидание». И произнёс это так, что я сразу почувствовал, насколько глубока его страсть к этой женщине.

Ко­гда мы въехали в посёлок Мирный и скорость пришлось снизить до сорока километров в час, Высоцкий заёрзал, стал недовольно поглядывать в окно, что‑то бормотать себе под нос. Потом, как мне показалось, нарочито игриво выкрикнул: «Авто как‑то елозит - может, с колесом что‑то? Надо остановиться, вый­ти - посмотреть, что там?» Я машинально притормозил. Вышли наружу. Высоцкий - быстренько мимо меня и - нырк за руль. Кричит: «Рядом поедешь! Нам ведь прямо?» Обвёл меня вокруг пальца, шустряк эдакий! Пришлось подчиниться. Сижу на пассажирском сиденье, как на иголках. На каждом перекрёстке гаишники, время позднее, как раз начальство возвращается на «табеевские» дачи в Боровом Матюшино. А мой «подопечный», энергично двигая рычагом переключения передач, разогнал «Волгу» до ста километров в час! Жуть! Непременно блюстители дорожного порядка помчатся за нами в погоню! Как в воду глядел! Только‑только Высоцкий подъехал к воротам обкомовских дач, вышел и направился ко входу, сзади возник свет фар гаишной машины. Люди в форме - ко мне: «Давай права! Нарушаешь безбожно». Я водительское удостоверение - им в руки, а сам бегом‑бегом за моим пассажиром, который временно переквалифицировался в гонщика. Так, мол, и так - остаюсь без документов, а, стало быть, и без работы. Он мне - коротко: «Не волнуйся!» С кем он там переговорил - не знаю, но уже через пять минут права лежали в привычном для них месте - в моём нагрудном кармане.

Высоцкий приехал в Боровое Матюшино не просто так: его попросили там выступить. А меня он спросил: «Хочешь со мной пойти?» Кто же откажется! Но охранники бубнили‑бубнили - не хотели меня пускать, потом куда‑то сходили, вернулись и скрепя сердце разрешили пройти, как говорится, в святая святых.

На территории, где вразброс возвышались помпезные по тем временам двух­этаж­ные гостевые постройки, были и вспомогательные помещения: хозблок, спортивный комплекс, крытые террасы и концертный зал, в котором Высоцкий пел перед партийной элитой. Исполнял он, в основном, шуточные песни. Той пуб­лике, я чувствовал, такой репертуар нравился больше всего.

Не скажу, что Высоцкий ездил только со мной. Как‑то ночью я уже был уставшим, гляжу - он садится в чей‑то «жигулёнок», а мне кричит: «Я по­ехал в Дом актёра, а ты давай отдыхай! Свободен!» Так просто разговаривал, прямой и открытый был человек. Между прочим, дал мне свой московский телефон: «Будешь в столице - заходи!»

Что интересно, я воспользовался этим приглашением! На следующий год нашему таксопарку выделили туристические путёвки - поездка на теплоходе в Москву и обратно. В столице было восемь часов свободного времени. Я набрал с телефона‑автомата номер, выведенный рукой Высоцкого на листочке. Трубку взяла женщина, как потом оказалось, его мама: «Да, у Володи много друзей. Конечно, приезжайте. Его пока дома нет, но он вот‑вот появится». И объяснила мне, как можно добраться на общественном транспорте от речного вокзала до дома в центре Москвы, назвав при этом адрес. И вот я у заветной двери. Передал хозяйке гостинец - наш традиционный чак‑чак. В трёхкомнатной квартире был, как говорится, творческий беспорядок: залежи книг, гитары в разных углах. Пришёл Высоцкий, тепло поздоровался, достал конь­як, коробку конфет. Разлил по бокалам напиток, усердно меня потчевал и сам пригубил чуть‑чуть. Через полчаса мы уже были во дворе, и он мне показывал свой роскошный «Мерседес». Это сейчас такие машины всюду, а то­гда были в диковинку. Как заворожённый, смотрел на это блестящее чудо. Он открыл дверцу: «Садись, прокачу!» И дал жару! На меня накатил такой страх - протрезвел в момент! Оказывается, он спешил (а он все­гда спешил!) на какую‑то встречу. Попутно спросил, куда я намерен дальше направиться, чтоб побродить по Москве. Услышав ответ, согласно кивнул. И рассказал, как от места, где он меня оставит, добраться на транспорте туда, куда я намерен пойти. «Извини, что подольше не могу побыть с тобой. Очень тороплюсь!»

Сверкающий «Мерседес» со своим звёздным хозяином помчался дальше, а я всё смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом улицы»…

В Казани Владимир Высоцкий с водителем на «Волге» разъезжал по всему городу, и в один из дней произошла примечательная дорожная история, участницей которой стала Татьяна Шишкина:

- Мне было чуть больше два­дцати лет. Трудилась я на казанской швейной фабрике, что на улице Профсоюзной. С детства передвигалась на костылях, но работала в обычном коллективе - все­гда стремилась к этому. В тот октябрьский вечер после второй смены я шла к перекрёстку, где от Дворца спорта на Право‑Булачную выходил общественный транспорт. Стою, жду автобуса. Как частенько бывало в те времена, транспорт задерживался. А вечер промозглый, сырой. Стал пробирать озноб. Вдруг - о, чудо! - в двух метрах от меня останавливается жёлтая «Волга», сразу заметила - вроде такси, но почему‑то без шашечек. Мужчина приоткрыл стек­ло дверцы со стороны переднего пассажирского сиденья: «Дамочка, далеко ли собрались?» Я все­гда сама себе шила по моде, выглядела кокетливо‑современно, и, наверное, ко мне можно было и так обратиться, меня это не смутило, было даже приятно. «Домой, на Воровского»,- ответила. Человек что‑то спросил у шофёра, потом повернулся: «Садитесь, водитель говорит: «Почти по пути», не знаю, где там ваша Воровского, нам в Молодёжный центр, по крайней мере, в ту же сторону».

Назвала свой домашний адрес. И вот уже мы движемся по Ленинской дамбе. А тот мужчина на пассажирском сиденье, который мне вначале показался начальником со своим шофёром, таким брутальным, приятным, но уставшим голосом спрашивает: «А вы Высоцкого‑то песни знаете, слушаете?» «Конечно,- говорю,- друзья кассеты переписывают, приносят. Настоящие мужские песни!» Видать, ему такая оценка пришлась по душе, он довольно хмыкнул: «А ведь я и есть - Высоцкий!» Признаться, я онемела на пару минут. А там уже - моя хрущёвка на Воровского. Владимир Семёнович вышел, галантно открыл мне дверь «Волги». Я выбралась наружу. Высоцкий пожелал мне доброй ночи, и машина скрылась в темноте. В ту «добрую ночь» я не могла долго заснуть - настолько меня взволновала эта встреча - необычная, сказочная и для кого‑то даже неправдоподобная. Но эта встреча случилась и осталась в памяти на всю жизнь!

На этой же арендованной «Волге», по свидетельству Якова Клопоуха, Владимира Высоцкого рано утром 14 октября отвезли в казанский аэропорт, откуда он улетел в Москву сыграть «Гамлета». У всех других артистов, в том числе и у музыкантов из ВИА «Шестеро молодых», в этот день был выходной. Утром 15‑го первым рейсом актёр вернулся в Ка­зань. «Слава Богу, была лётная погода, и выступ­ления не сорвали,- главный администратор Татфилармонии хорошо по­мнит тот день,- сразу по­ехали в Молодёжный центр на концерт, который шёл уже с десяти утра, и на сцене выступали «Шестеро молодых».

Из стенограммы концерта 15 октября в 10 часов. Казанский молодёжный центр Татарского обкома ВЛКСМ:

«Добрый день! Всё‑таки я до вас долетел, самолёт приземлился. Хотя, ко­гда вам объявили, что самолёт ещё летит, я уже был здесь и знал точно, что выйду на сцену. Снова рад встретиться, потому что был один день перерыва - я вчера играл Гамлета в Москве, и вот снова вернулся сюда…»

После этого продолжились гастрольные дни с выступ­лениями по утвер­ждённому графику: в 10 и 12 часов в Молодёжном центре и на других площадках, в 15, 18 и 21 час - во Дворце спорта. Концерты Высоцкий разнообразил не только тем, что время от времени в своей программе менял песни, но и тем, что делился со зрителем своими мнениями по тем или иным вопросам, много рассказывал о работе в теа­тре и кино.

Из стенограммы концерта 17 октября в 12 часов. Казанский молодёжный центр Татарского обкома ВЛКСМ:

Ведущий:

- Автор и исполнитель Владимир Высоцкий!

«На братских могилах не ставят крестов…»

Высоцкий:

- Сейчас перед вами выступали не «Шестеро молодых», а семеро смелых, потому что со мной вместе, я - седьмой.

Ну что же, доб­рый день! Здесь студенты се­го­дня, так я понимаю, да? В основном. Или нет? Нет? А то тут один человек говорит: «Я пришёл на сольный концерт Высоцкого! - говорит,- на сольный концерт!» Ему говорят: «А кто вам сказал, что будет сольный концерт?» А он говорит: «А мне сказали. А если нет - то­гда я уйду!» Мы говорим: «Ну, уходи на здоровье!» Но у меня не сольный концерт.

И потом, у меня вообще никакой не концерт. Я нико­гда не называю свои выступ­ления концертами. Это просто обычная нормальная встреча со зрителем. Встреча, как я привык говорить, как дома, как за столом, как между друзьями. И если устанавливается атмо­сфера между зрительным залом и сценой такая, как дома, то­гда это самая большая награда. Это намного лучше, чем сольный концерт, где масса номеров, оркестр и свет мигает, и так далее. Вот. Я несколько слов вам скажу чуть‑чуть о своей работе, а потом уже начну вам показывать всевозможные, если так их можно назвать, песни. А, в общем‑то, это стихи под гитару, это просто манера произносить свои стихи под аккомпанемент гитары.

Я работаю в Москве, в Московском теа­тре на Таганке. Вы про него, наверное, слышали. Это те­атр популярный теперь не только в Москве, но и в Союзе. И теперь мы ещё стали выезжать и за рубеж. И в этом году у нас предстоят гастроли, буквально через две недели, во Францию, где мы будем играть четыре спектакля: «Десять дней, которые потрясли мир», «Мать», Маяковского «Послушайте!» и «Гамлета». Ну, такая популярность этого те­атра и известность - она, мне кажется, имеет под собой почву и причины свои. Они очень простые. Во‑первых, это острая направленность. Всегда вы в каждом спектакле поймёте, о чём идёт речь. Нико­гда ничто не подспудно, не скрыто, а все­гда очень внятно и явно. Идея выражается, как говорится, абсолютно, ну, в очищенном виде, ино­гда подчёркивается песнями, зонгами. Всегда это сделано всё в очень яркой форме. И нико­гда на наших спектаклях не остаётся равнодушных людей. Мы это проверяли. Например, в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» мы в фойе повесили три ящика: красный, жёлтый и чёрный. И вы, если вам понравился спектакль, должны опустить квиток билета в красный ящик, если не понравился - в чёрный, а если остались равнодушными,- в жёлтый. Ну вот. Мы потом всё это дело вытаскиваем и выбрасываем. Но предварительно, правда, подсчитываем, сколько куда бросили. Так вот: в жёлтом ящике нико­гда нет ни одной бумажки. То есть люди обязательно что‑то получают от спектакля. Им может даже не понравиться. Это на вкус, на цвет, как говорится, товарищей нет. Но, во всяком случае, никто не может сказать, что остался безразличным к тому, что было на сцене.

В этом теа­тре очень много спектаклей, сделанных по поэзии. Есть спектакли о поэтах просто: о Пушкине, о Маяковском, на материалах их стихов, писем, воспоминаний друзей. Есть спектакли, которые мы сделали по современной поэзии. Это спектакль «Антимиры» по Андрею Вознесенскому, по поэзии Вознесенского. Спектакль «Под кожей статуи Свободы» по Евтушенко. Мы сделали спектакль несколько лет тому назад под названием «Павшие и живые» о поэтах и писателях, которые участвовали в Великой Оте­че­ственной вой­не: Коган, Кульчицкий, Багрицкий и так далее. И был спектакль по драматической поэме Есенина «Пугачёв». Одним словом, в теа­тре много поэзии. А вы знаете, как относятся к поэзии наши зрители, наши слушатели, вообще весь народ. Это традиционно в России - такой интерес к чистой поэзии. И если прибить, предположим, афишу поутру, что будут выступать Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина и Окуджава, то к вечеру можно стадион набить - и не прорвёшься. Люди хотят слушать стихи, интересуются поэзией. И, вообще, поэзия все­гда во главе нашей литературы. И с прошлого века уже начиная, и по сей день. Это так, это явно. И поэтому те­атр не мог пройти мимо этого - поставил несколько поэтических спектаклей. Но, кроме того, поэзия присутствует в наших спектаклях, даже сделанных на нормальной драматургии, на драматургии прозаической. В виде песен, стихов, музыки, которую пишут не только профессио­нальные композиторы, но и мы, актёры, потому что главный режиссёр нашего те­атра Юрий Любимов поощряет такую, если можно так выразиться, самодеятельность. Если вы умеете что‑нибудь делать ещё, кроме того, чтобы играть, он старается это использовать, взять и привнести на сцену. И поэтому многие наши актёры пишут музыку, стихи, песни для наших спектаклей. Я тоже.

Я начал работать ещё и для кино. Начал писать военные песни несколько лет тому назад для фильмов Белорусской киностудии, потому что в Белоруссии погиб каждый четвёртый человек на вой­не, и они много картин делают просто на материалах военных. И я написал несколько песен в фильмы, а потом кое‑какие из них попали в спектакли. И вот первая песня, которую я вам показал, называется «Братские могилы», она звучит в спектакле «Павшие и живые». Я спою вам ещё одну военную песню, потому что я не перестаю писать песни о вой­не. Это так, довольно смело, так сказать, потому что ведь я не участвовал в вой­не, хотя меня часто спрашивают, не воевал ли я, не плавал ли, не летал ли, не сидел ли, не шоферил ли и так далее. Нет, вовсе это не так. Это просто песни человека, который живёт сейчас, как он сейчас воспринимает то время, что его сейчас беспокоит из того времени. А потом… даже не в этом дело. Просто меня интересуют люди, которых я все­гда беру в свои песни, которые каждую следующую секунду способны заглянуть в лицо смерти, на грани риска, люди в крайней ситуации. А совсем не те, которые отдыхают, едят или засыпают. Это не так интересно… Вот. И поэтому я так много беру персонажей из времён вой­ны.

Вот ещё одна военная песня. Называется она «Тот, который не стрелял»:

«Я вам мозги не пудрю…»

Вы знаете, есть большая разница между песнями эстрадными и авторской песней. Ну, во‑первых, авторская песня - это ко­гда один человек пишет всё. Я пишу и текст, и музыку, и сам исполняю перед вами, аккомпанирую себе на гитаре. Значит, авторская песня - это дело более импровизационное, живучее и живое. Потому что автор может сам в какой‑то определённый момент из‑за пуб­лики, хотя бы из‑за вас, и поменять кое‑что, ну, например, слова. Мои слова - глядишь, какое‑нибудь выкину, какое‑нибудь вставлю. Вот. Но кроме всего прочего, можно изменить даже настрой. Предположим, какую‑то шуточную песню спеть посерь­ёзнее, поменять ритм. И наоборот. И ещё из‑за того, что всё делаешь сам,… гитара, ваши глаза и желание что‑то рассказать - из‑за этого есть атмо­сфера доверия к зрителям, есть ощущение, что не обязательно это понравится или нет, во всяком случае, будет обязательно интерес. Что это будет не только развлекать, а что это заставит ино­гда подумать, что захочется эту песню послушать ещё раз, взять с собой. Поэтому приходят люди с магнитофонами на концерты, записывают, несут к себе, распространяют, показывают друзьям. То есть берут нас к себе в гости. Именно людей, которые занимаются авторской песней. С эстрадной песней - там другое дело. Там есть свои достоинства, например, все­гда это сделано очень мощно, очень точно, все­гда чётко. Но нико­гда не импровизационно. Почти нико­гда вы не услышите разницы в исполнении. Это все­гда будет одинаково. Ну и, конечно, самое главное, что отличает эстрадную песню от авторской, это то, что в эстрадной песне в большинстве случаев мало внимания уделяют тексту. А для нас самое главное - текст, потому что ино­гда в эстрадной песне… музыка хорошая, исполняют хорошо, человек учился в консерватории, хорошо поёт. А информации никакой. Вот, сейчас такие есть песни:

«Как провожают пароходы?

Совсем не так, как поезда…»

Ну и что? Да, правильно. Совсем не так, по‑другому. На суше. Вот. Ну, или, там, ещё:

«На тебе сошёлся клином белый свет,

Но пропал за поворотом

санный след…»

Тоже, в общем, особенной информации не несёт песня, правда? Хотя её так любопытно послушать. Ну, раз, два. Музыка хорошая. Иногда хорошо поют. Вот. А мы делаем очень большой упор на текст и музыку‑то пишем так, чтобы она не мешала воспринимать текст, не забивала его, а только помогала. Вот поэтому я свои песни не даю петь эстрадным певцам. Хотя ино­гда я пишу для других теа­тров.

Я писал для те­атра «Современник» в спектакль «Свой остров», писал для те­атра Сатиры в «Последний парад». И поёт в этом спектакле Анатолий Папанов песню. Она называется «Утренняя гимнастика». Так что сейчас её уместно спеть, по‑моему.

«Вдох глубокий, руки шире…»

Как интересно, сразу видишь, что мужчин довольно много в зале, потому что такие мощные аплодисменты. Женщины нежнее аплодируют, как‑то так. Вот.

Значит, ну, если так спортивно подготовлена аудитория, я спою ещё несколько шуточных спортивных песен. У меня много их было. Я даже сейчас не по­мню. Я попытался было написать их штук сорок девять, как в «Спортлото», но потом, ни разу не выигравши, бросил это занятие. Были такие песни, например, про футбол:

«Ну что ж, Пеле как Пеле…»

Или потом:

«Мяч затаился в стриженой траве…»

Или, предположим, на уход Яшина у меня была песня, которую я даже хотел ему спеть по телевидению, но не удалось, и я просто так ему послал:

«Да, се­го­дня я в ударе - не иначе…»

А там его всё время репортёр просит, чтобы он пропустил один гол и дал ему снять, сделать хороший снимок. И, наконец, Яшин соглашается. Это был единственный гол, который он пропустил за всю свою жизнь, сжалившись над фоторепортёром. Вот. Так что были попытки всякие писать песни, но есть кое‑что и готовое.

Вот я хочу вам спеть песню, которая называется «Про прыгуна в длину». У меня есть и в высоту, но я в длину спою:

«Разбег, толчок… И - стыдно подыматься…»

Нет, это песня «Про прыгуна в высоту», а в длину - другая:

«Что случилось, почему кричат?..»

Ещё одна песня шуточная, называется «Марафон, или Бег на длинную дистанцию». А написана она потому, что вот часто слышишь комментарии по телевидению по поводу хоккейных матчей. Говорят: «Вот ещё одну шайбу забили наши чехо­словацкие друзья!» Или там, предположим: «Грубо, грубо играют наши чехо­словацкие друзья!» И думаешь, ну чего же они «друзья», если грубо играют, шайбу забили? Они соперники или противники, верно? А друзья они где‑то в другом месте, в другой обстановке. Итак, «Марафон»:

«Я бегу, бегу… топчу, скользя…»

Ну вот, посмеялись, теперь немножечко… «Песенка о поэтах»:

«Кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт…»

Я очень рад, что вы так воспринимаете и серь­ёзные, и шуточные песни - одинаково, и рад, что вы при­шли сюда не развлекаться, а что‑нибудь узнать. Но всё‑таки я спою вам ещё шуточную песню, которая называется… Да, вот о чём.

Меня всё спрашивают, почему я перестал писать сказки. Я не перестал писать сказки. Просто как‑то время закончилось, и тот период отошёл. А сейчас я вернулся к сказкам, но по‑другому. Я их пишу для всевозможных сказочных персонажей для кино. Вот, например, в фильме «Иван да Марья» у меня была такая «Серенада Соловья‑разбойника», которую пел Соловей‑разбойник. Он пел так:

«Выходи, я тебе посвищу серенаду…»

Знаете, я написал недавно, выпустил одну пластинку, которая называется «Алиса в Стране Чудес». Там два­дцать шесть песен для детей и для взрослых. Но, в общем, это детская пластинка, в которую я написал и музыку, и текст. Я не знаю, возможно ли её достать? Трудно, но, во всяком случае, я думаю, что возможно. Так что вы можете своим детям, у кого они есть, или братьям маленьким, или сёстрам найти эту пластинку.

И вот сейчас я вам покажу ещё одну сказку, хотите? Потому что они вроде бы сказки, а вроде бы и не сказки, верно? Вот это, например, сказка. Её поёт Нечистая сила в лесу, у которой очень плохие дела из‑за того, что много милиции появилось в городе и им нельзя бедокурить. У них - плохо:

«Я - Баба‑Яга…»

Много магнитофонов вижу. А вы знаете… вот я приезжаю в какой‑нибудь город, меня сразу милиция начинает просить: «Помогите нам бороться с радиохулиганами!» Я говорю: «А почему?» Они говорят: «Они всё время ваши песни крутят в эфир!» Я говорю: «Какие же они радиохулиганы? Они - радиолюбители. Это разные вещи».

Вот я спою вам… Сейчас, знаете, модно… писать письма во всякие редакции. Почта перегружена невероятно… Пишут в основном артистам и в редакции. Или совета спрашивают, или подают советы. Ну, советы всё в основном какие‑то странные, да и спрашивают тоже какие‑то глупости: «Можно ли мне вый­ти замуж? Я знаю его всего два часа», предположим. «Дорогая «Юность», помогите мне…» и так далее. Ну вот, а я придумал такое письмо, которое пишут пациенты клиники сума­сшедшего дома в редакцию «Очевидное - невероятное»:

«Дорогая передача!..»

Шуточная песенка «Диалог у теле­визора»:

«Ой, Вань, гляди, какие клоуны…»

Спасибо вам большое. Благодарю вас. Но я се­го­дня с большим перевыполнением… процентов на сто три­дцать я се­го­дня перед вами. Вот. Я благодарю вас. Я всё равно всё не перепою, но каждый раз, приезжая сюда, я могу показывать что‑нибудь новенькое, вспоминать старенькое. И так потихонечку, глядишь, все семьсот штук и спою вам. Всего доброго. До свидания.

Такие «разбивки» - комментарии между исполнением песен, несомненно, придавали выступ­лениям Владимира Высоцкого иную ценность. Актёр стремился к доверительному контакту со зрителями, и это ему удавалось на все сто. В закулисье артист общался тоже просто и непринуждённо, даже, можно сказать, по‑свойски. И это видно из воспоминаний директора концертного зала Молодёжного центра в 1977 году Валерия Минеева:

- Между Татфилармонией и Молодёжным центром был заключён договор на проведение концертов Высоцкого. Владимир Семёнович жил у нас в гостинице, здесь же в концертном зале проходили его выступ­ления, там мы и встретились.

В моей памяти сохранилось несколько моментов. Я знакомил его с Молодёжным центром: показывал бассейн, спортивный зал и так далее. В это же время у нас проходила выставка Константина Ва­силь­ева. Высоцкому картины очень понравились, он спросил у меня: как можно что‑то купить? Я сказал, что картинами распоряжается мать Ва­силь­ева, поскольку Константин трагически погиб, попав под поезд. Высоцкий выразил желание съездить в Ва­силь­ево, где жил художник, и поговорить с его матерью, но этого так и не случилось.

Помню, как‑то после концерта ночью мы по­шли в бассейн. Высоцкий не купался. Мы с ним вдвоём сидели на балконе и просто беседовали, а его директор Володя Гольдман и ведущий концертов Николай Тамразов всё‑таки решили поплавать. При этом Тамразов полез на выш­ку, чтобы прыгнуть с неё, а Владимир Семёнович ещё пошутил: «Засушенный Геракл!» Он был очень уставший, и ему не хотелось ничего. Он мне там, на балконе, сказал: «Слушай, у вас так хорошо здесь, а можно я приеду с Валерой Золотухиным инкогнито, на недельку? Мы бы пожили здесь в гостинице и в баньку сходили бы?» При Молодёжном центре была своя баня. Высоцкий только пожелал, чтобы никто не узнал, поскольку не хотел никакой шумихи.

На своём последнем концерте 18 октября он упомянул о нашей встрече, сказав: «…Я тут вот разговаривал с директором зала Молодёжного центра, мы говорили о том, что возможно будет приехать просто так, привезти сюда моих товарищей из те­атра…»

Высоцкий был общительным, хоть и не абсолютно открытым человеком. Но после концертов мы собирались у него в номере, беседовали, он брал в руки гитару, тут же появлялись магнитофоны, микрофоны…

Была такая практика: для того, чтобы автору, композитору, поэту можно было больше заработать, он мог официально продать свои произведения местной филармонии. Высоцкий договорился с Маратом Тазетдиновым о такой сделке в отношении нескольких своих песен. Но так как у него не было нотных записей песен, можно было продать их, напев на магнитофон. Что и было сделано 17 октября, за день до окончания гастролей. Сохранилась фонограмма с записью шести песен, по куплету из каждой, сделанной в пустом зале на сцене Молодёжного центра.

В концертах несколько песен Высоцкий пел под аккомпанемент ВИА «Шестеро молодых». Общение с музыкантами у него не сводилось к сугубо рабочим вопросам. Естественно, были и обычное человеческое общение, и споры, и забавные моменты.

О некоторых из них рассказывает композитор и гитарист Юрий Рыманов:

- Во Дворце спорта в первом отделении работали несколько вокально‑инструментальных ансамблей. В том числе был и наш ансамбль - «Шестеро молодых».

Владимир Семёнович подошёл к нам и предложил аккомпанировать ему три вещи - «Братские могилы», «Мы вращаем Землю» и «Парус». Мы, естественно, согласились, стали репетировать… Но ко­гда мы уже начали работать, он опять стал играть по‑своему, менять размеры, тональности… Поэтому на концертах были небольшие «косяки» в общем звучании… Ну, что говорить, он был АВТОР, и играл так, как диктовало его настроение, состояние… Не знаю, зачем ему вообще понадобился наш аккомпанемент?

В общем, мы поработали с ним несколько дней. Записи эти существуют, но там слышно только фортепьяно, гитару практически не слышно, бас не слышно вообще, и немножко слышен барабан. Что же касается личного общения, то Высоцкий разговаривал безо всякого пафоса, безо всякой «звёздности». Подошёл ко мне и спросил: «Юра, я из Франции привёз струны. Посмотри, пожалуйста, подойдут ли они к моей гитаре?» Я то­гда удивился - ему же, наверное, лучше знать, подойдут ли струны к его гитаре?

Помню, он подарил мне комплект струн. Я их, к сожалению, не сохранил…

Дополняет своего коллегу басист ан­самб­ля «Шестеро молодых» Виктор Комаров:

- Высоцкому мы начали аккомпанировать, потому что, по всей видимости, был какой‑то договор между администраторами. Он не был тарифицирован как артист эстрады, работал от общества «Знание». В этом случае ему нужно было придерживаться формата некой лекции. Чтобы облечь выступ­ление в форму концерта, потребовалось наше участие.

Уверяю вас, что на месте «Шестеро молодых» могла быть любая другая группа, просто, видимо, администраторы как‑то договорились по поводу нас. Мы подыгрывали Владимиру Семёновичу две песни, потом он работал один, а в конце его выступ­ления мы с ним играли заключительную песню «Парус». И на этом концерт заканчивался.

Мы работали пять концертов в день. Первые два проходили в Молодёжном центре или по разным научно‑исследовательским институтам, это я хорошо по­мню. В любом институте то­гда были большие аудитории. Первый концерт начинался в 10 часов утра, потом в 12 часов был ещё один, а потом было три концерта в казанском Дворце спорта.

До этой встречи с Высоцким я нико­гда не интересовался авторской песней и нико­гда, в общем‑то, его не слушал. Ко­гда я впервые соприкоснулся с творчеством этого поэта, исполняющего свои стихи под гитару, на меня это произвело очень сильное впечатление. Он свои песни подавал гениально - просто, понятно, без всяких понтов. Это было настолько необычно, что я потом стал интересоваться жанром бардовской песни.

Помню, у Высоцкого то­гда болело горло, и у него с собой был коньяк. Он нам предлагал его - дескать, ребята, если у кого‑то тоже горло болит, то не стесняйтесь - как лекарство очень даже неплохое средство. Жили мы то­гда в гостинице Молодёжного центра - её только что построили то­гда. Высоцкий жил там же, правда, номер у него был получше.

Высоцкий был очень простой, доступный человек, и с удовольствием общался с людьми. Я, честно говоря, ожидал увидеть совсем другого человека - более матёрого, что ли. Ничего подобного не было, он с удовольствием разговаривал с нами, рассказывал всевозможные актёрские байки.

После я слышал довольно много историй об этих гастролях в Казани. Многое там приукрашено. В частности, рассказывали о том, как мы ему гитару настраивали, а он её расстраивал. В действительности дело было так. Однажды после одного из концертов он оставил гитару на сцене и ушёл за кулисы. Мы решили гитару настроить без его ведома - удивлялись, почему струны всё время вразброд, неужели он не слышит? На следующем выступ­лении Высоцкий взял гитару, начал играть и очень удивился звучанию. Никаких грубых слов в свой адрес по поводу этого «инцидента» мы не слышали. После он нам объяснил, что строй его гитары не случаен: она должна быть немножко расстроена, это больше подходит для его исполнения, под его манеру подачи материала.

В конце гастролей мы попросили его надписать фотографии на память, и он всем нам сделал именные автографы.

Высоцкий и «Шестеро молодых» умудрялись выступать не только на казанских площадках, два концерта прошли во Дворце культуры «Родина» в Зеленодольске. И там произошёл занятный случай, который поведал барабанщик ан­самб­ля Александр Акинин:

- В Зеленодольске второй концерт был сокращённым - нужно было спешить в Ка­зань. Администратор попросил Высоцкого выступать не сорок минут, как все­гда, а только два­дцать. А мне‑то об этом не сказали! Мы с Высоцким играли две песни в начале концерта и одну - в конце. А пока он выступал один, мы отдыхали. Ну, я пошёл покурить, вышел на улицу. Ко мне подходят мужики, расспрашивают про Высоцкого, я что‑то начинаю рассказывать и вдруг слышу краем уха: зазвучали клавишные, бас, гитара - и Высоцкий поёт:

«На братских могилах не ставят крестов…»

Я через весь вестибюль несусь за сцену, вбегаю всполошённый - и за кулисами получаю пендаль от администратора Гольдмана. Причём, он попал прицельно - прямо в копчик. Я вылетаю на сцену - и вступаю с середины второго куплета. В этот момент Высоцкий ко мне поворачивается. Взгляд его был такой: «Ну, набрали народец…» Потом он мне сказал: «Ну, ничего, бывает». А мне обидно было - и к началу опо­здал, и в копчик получил.

Скорее всего, такие «тонкости» взаимоотношений тех, кто на сцене и за кулисами, зеленодольцы не особенно‑то разглядели. Для них был важен тот, ради кого они при­шли в столь ранний час, ведь это был рабочий день. Среди них оказался житель этого небольшого города на Волге Сергей Евсеев, который поделился своими впечатлениями:

- Это было 13 октября. Концерт должен был начаться около десяти утра, и людям, чтобы увидеть своего кумира, приходилось убегать с работы. Среди них была моя мама, работавшая в Зеленодольском проектно‑конструкторском бюро, она даже писала потом объяснительную записку.

На концерт собралось всё то­гдашнее начальство, интеллигенция города, пуб­лика в основном лет сорока пяти - пятидесяти. Люди стояли в проходах, сидели на приставных стульях, балконы были переполнены настолько, что, казалось, должны рухнуть. Играл ансамбль «Шестеро молодых». Музыканты приехали заранее, заняли три комнаты в гримёрке. Девушки гладили сценические костюмы, парни настраивали инструменты. Звуко­оператором у них был Александр Кальянов, впоследствии работавший с Пугачёвой, а ещё позже прославившийся как исполнитель песни «Старое кафе» и многих других.

К назначенному времени у них всё было готово, а Высоцкий опаздывал. Народ томится в фойе, в зал никого не пускают, я сижу на краю сцены у входа в служебные помещения и вдруг слышу: «Идёт!» Высоцкий прошёл в двух шагах от меня - среднего роста, в осеннем полупальто, мне даже подумалось: «Как Владимир Ильич из фильма «Ленин в Октябре».

Начался концерт. «Шестеро молодых» спели песен шесть, ещё три‑четыре - вместе с Высоцким. Играли, всем видом показывая, что они сами по себе. Помню, соло‑гитарист «закопался» в своей партии настолько, что никак не мог выпутаться. Его оборвали, не дав доиграть.

Высоцкий был в чёрной водолазке, с простой дворовой гитарой по семь пятьдесят - такие наши пацаны вешали на стены. Ко­гда он играл и пел, у меня бегали мурашки по спине. Его мощный хриплый голос переворачивал всё внутри…

Известно, что в Зеленодольске Владимир Высоцкий из‑за спешки сильно сократил свою программу. Этот момент не остался незамеченным и нашёл отражение в истории, очень похожей на правду, которую в своё время рассказал журналист Сергей Федотов, родом из Зеленодольска:

- Высоцкий выступал в ДК «Родина». Он спел пять песен и быстро ушёл со сцены - видимо, опаздывал на концерт в Казани. Зрители были в недоумении. Они при­шли на Высоцкого, заплатили по три рубля за билет! По тем временам хорошие деньги. А вместо любимого актёра стал выступать какой‑то народный ансамбль. Один пожилой человек с досады ругнулся и, чуть не плача, вышел из зала. А в фойе столк­нулся с самим Высоцким. Тот спокойно прохаживался в ожидании автомобиля - водитель куда‑то запропастился. Дед высказал все претензии артисту прямо в лицо: «Володя, билет три рубля стоит, а спел ты только на рубль!» Высоцкий отреагировал моментально: «Сейчас спою ещё на два рубля!» Они отошли в сторону, и актёр пел, пока не появился водитель.

Все эти дни и в Казани, и в Зеленодольске выстраивал музыкально‑голосовой баланс в зале звукорежиссёр, а впоследствии известный шансонье Александр Каль­янов, который вспо­мнил такой момент:

- В первый день гастролей я сижу за звукорежиссёрским пультом во Дворце спорта. И вдруг перед началом концерта ко мне повалил народ с магнитофонами. Люди просто умоляли подключить их к нашей аппаратуре, чтобы запись получилась более качественной. Магнитофонов принесли больше два­дцати! Некоторые в знак благодарности преподносили бутылочку коньяка. После концерта я честно поделился с Высоцким подарками.

Перед каждым концертом Владимир Семёнович в качестве лекарства принимал чай с коньяком. Пропорция, как сейчас по­мню: четверть стакана коньяка, три четверти - крепкого чёрного чая.

Несмотря на плотный график выступ­лений, Владимир Высоцкий умудрялся в частном порядке побывать в гостях! В один из октябрьских вечеров он заглянул на огонёк к заслуженной артистке России Наталье Беспаловой (Рачевской). К тому времени актриса уже успела сняться в фильмах «Бой с тенью», «Чудак из пятого «Б», «Жили три холостяка», «За час до рассвета», «Агония», «Невеста с Севера». С 1975 по 1980 год она играла на сцене Казанского русского драматического те­атра имени В. И. Качалова.

История визита такова. В 1973 году Наталья Евгеньевна снималась в известном фильме «Жили три холостяка» вместе с другом Высоцкого Всеволодом Абдуловым. Они встречались с Высоцким в Москве в общих компаниях. И ко­гда Высоцкий уезжал в Ка­зань, Абдулов попросил передать привет Наталье и её семье­. Наталья Евгеньевна в один из дней зашла за кулисы к концу последнего концерта, который проходил во Дворце спорта. Высоцкий был рад встрече, и они решили продолжить общение дома у Натальи. Жила она на проспекте Ямашева, 17, в доме, где располагался известный в те годы магазин «Океан». Наталья познакомила Владимира Семёновича с мужем и дочкой, которой было полтора года. Муж Натальи Евгеньевны Ефим Лазаревич Рачевский в те годы был учителем истории в казанской школе № 30.

Визит Высоцкого оказался внезапным, и никаких особых угощений в холодильнике не нашлось. Но чаепитие организовали быстро. Правда, за сахаром пришлось бежать к соседям. Знали бы те, для кого они отсыпали сахар!

За чаепитием Высоцкий рассказывал о своей недавней поездке в США. Он вернулся из Америки два месяца назад и делился самыми яркими впечатлениями от путешествия. Кстати, это был уже второй визит Высоцкого в США. Именно в тот раз он встретился с поэтом Иосифом Бродским на квартире у Михаила Барышникова. Бродский подарил Высоцкому небольшую книгу своих стихов «В Англии» с надписью: «Лучшему поэту в России, как внутри неё, так и извне».

На отдых в уютной казанской квартире у Высоцкого было немного времени, общение продолжалось около двух часов. За Владимиром Семёновичем приехала машина, и перед отъездом он пригласил гостеприимных хозяев на свой концерт, который состоялся на следующий день в химико‑технологическом институте. Прийти на концерт смог только Ефим, Наталья была занята на репетиции в теа­тре.

Казалось бы, актовые залы вузов, в отличие от площадок, специально приспособленных для этих целей, не очень‑то подходили для проведения концертов, но в те октябрьские дни зрителей это мало волновало. Только узнавали, КТО выступает - и билеты моментально расходились! На том выступ­лении в КХТИ оказался молодой рабочий, ныне пенсионер Евгений Худушин. Вот его рассказ:

- Известие о том, что в Казани будет выступать Владимир Высоцкий, пора­зило меня, как молния. Конечно же, захотелось побывать на его выступ­лениях. Посетил два его концерта - в Молодёжном центре и в актовом зале здания КХТИ в Советском районе Казани.

В институт бард прошёл в сопровождении Марата Тазетдинова и двух высоких дам. Время было предобеденное. В переполненном зале оказались не только студенты, при­шли все, кому не лень. Причём многих я потом видел и на концерте в Молодёжном центре, люди ходили по нескольку раз на его выступ­ления, всеми способами доставая билеты по три рубля.

В КХТИ Высоцкий рассказал то ли быль, то ли байку, что после того, как его песня «Штрафные ба­таль­оны» ушла в народ, её на барахолке исполнял инвалид, выдавая за песню военной поры…

На сцене он стоял в брюках и рубашке - очень просто выглядел. На бугристой шее будто бы гусиная кожа - это я очень хорошо рассмотрел, у меня с собой был бинокль.

На улицу Высоцкий вышел в полупальто и фуражке. Октябрь был достаточно холодным. Десятки людей ринулись было к нему за автографом, но он быстро сел в машину и уехал. Видимо, спешил на следующий концерт.

В Молодёжном центре он исполнял примерно такую же программу, как в КХТИ. Время от времени работники ресторана МЦ выносили ему чай. В первом отделении концерта выступал ансамбль «Шестеро молодых». Помню, народ в зале начал шуметь и свистеть: «Высоцкого давай!» Но они всё равно отыграли свою программу. Выход человека с гитарой сопровождался овацией жаждущих увидеть своего кумира.

Впечатления «рядовых» зрителей, которые наблюдают за любимым исполнителем со стороны, из зала, весьма ценны и эмоциональны. Вот как вспоминает те октябрьские концерты 1977 года кандидат исторических наук, доцент Наталия Фёдорова:

- В Казани появляются афиши концертов с участием Владимира Высоцкого. ОН среди многих участников этих сборных концертов, конечно, главный. Билеты во Дворец спорта - на то время это была самая большая площадка города - раскуплены. Я студентка второго курса историко‑филологического факультета Казанского университета. Творчество Высоцкого люб­лю с восьмого класса школы. У меня тоже есть билет - пригласил одногруппник. Вскоре выясняется, что, кроме Дворца спорта, Высоцкий будет выступать в Молодёжном центре. Как бы туда попасть? Я не по­мню как, но через знакомых мамы у меня появляется пригласительный на два лица в МЦ.

Самый большой сюрприз - будет концерт в зале КХТИ! Мамина ученица, сотрудница института, приглашает нас на это выступ­ление. Вот так оказалось, что за одни гастроли я побывала на трёх концертах Высоцкого в Казани и могла их сравнить. Сразу скажу, что по правилам того времени репертуар всех концертов был по­чти одинаковым, но при этом это были три совершенно разных выступ­ления.

Концерт во Дворце спорта оказался в моей череде первым и самым длинным. Там выступало много коллективов, артистов, но все ждали Высоцкого. Участвовал в том концерте и молодой Владимир Винокур. Конферансье, объявлявший его, оказал юмористу медвежью услугу:

- А сейчас на сцене появится тот, кого все вы с нетерпением ждёте. Итак, встречайте - Владимир… (пауза) Винокур!

В зале - свист и топот. Каково выходить на сцену после такого?

Высоцкий выступал на нерве. Он понимал, что сюда пришла самая разная пуб­лика: и те, кто его знает и любит, и те, кто знает его только по скандальным сплетням, и те, кто пришёл просто «поглазеть». Очень нервное было выступ­ление. Полная самоотдача! У меня осталось впечатление о нём, как о человеке с содранной кожей: «Хотели увидеть и услышать Высоцкого - вот он я!»

Вообще, меня то­гда пора­зила способность Высоцкого мгновенно оценивать аудиторию. Он просил давать свет в зал и моментально понимал уровень и готовность восприятия людей, собравшихся в зале, их настрой, их «дыхание».

В Молодёжный центр, на тот концерт, на котором была и я, пришла совершенно иная пуб­лика: там собрались те, кому показалось ниже своего достоинства идти во Дворец спорта вместе со всеми. Модно одетые, пахнущие дорогими духами дамы и их спутники как бы снизошли до приезжего артиста со спорным талантом. При по­чти неизменном репертуаре поющий поэт показал этой пуб­лике её истинное место. Помнится, в очереди в гардероб после концерта некоторые высказывали свою неудовлетворённость и разочарованность, а мне было смешно - как будто мы с Высоцким были в заговоре против нашего казанского мещанства.

На концерт в КХТИ на билетах не было указано мест - кто успел, тот и сел! Как и в Молодёжном центре, концерт начал ВИА «Шестеро молодых». Ребят, честно говоря, было жалко - им по­чти не аплодировали и все откровенно ждали, чтобы они покинули сцену. Высоцкий немного задерживался - его «выручали» «Шестеро молодых».

Я сидела в треть­ем или четвёртом ряду возле прохода и заметила, что музыканты на сцене заволновались. Да, наверху (в здании КХТИ на улице Попова зал амфите­атром) в проходе стоял Высоцкий с гитарой, а его импресарио знаками показывал, что пора заканчивать выступ­ление ан­самб­ля.

Овация началась, ещё ко­гда Высоцкий шёл через зал к сцене. Он был в джинсах и коричневой рубашке, которая сидела на нём безукоризненно, как влитая. Подойдя к микрофону, он поднял руку и сказал: «Всё понятно. Давайте, я вам лучше побольше спою, а вы поменьше хлопайте». Так и было. Песня, гром аплодисментов - буквально секундный взрыв - и тишина. И новая песня… Трудно описать ту радость, тот восторг, с которым химики встретили песню «Товарищи учёные…» Военные песни, песни из кинофильмов, шуточные - все были представлены на том концерте. Я по­мню, какое сильное впечатление на меня произвела песня про того, который не стрелял. Ведь даже сама тема была в то время закрытой.

Но самое главное - это близость и полное взаимопонимание с аудиторией. Здесь не надо было ничего из себя изображать, здесь его знали и любили как поэта, как актёра, как человека. Ему, казалось, и самому было жалко заканчивать тот небольшой концерт, но в другом месте ждала другая пуб­лика. Выступление длилось примерно сорок пять минут - академический час.

Как многим в зале, мне казалось, что поёт он только для меня. Несколько раз мне удалось поймать взгляд Владимира Семёновича. После концерта я видела, что он даже задержался у моего места. Уверена, что могла бы получить его автограф, но я в это время перешла туда, где сидела моя мама…

Кроме официальных концертов в Казани и Зеленодольске, была ещё творческая встреча с интеллигенцией города в Доме актёра. Состоялась она благодаря известной в нашем городе актрисе, преподавателю те­атрального училища Юноне Каревой, снимавшейся в фильме «Место встречи изменить нельзя» в роли жены Груздева. Она познакомилась с Высоцким ещё в 1966 году во время съёмок фильма «Вертикаль». При её участии прошли также концерты в Казани, её муж, директор Татфилармонии Марат Тазетдинов, очень много приложил усилий как непосредственный организатор гастролей. Условились провести встречу сразу же после последнего выступ­ления Высоцкого во Дворце спорта. Но началась она на час позже: Владимиру Семёновичу стало плохо, и пришлось вызывать «скорую помощь». К счастью, всё обошлось, ближе к полуночи он появился в Доме актёра.

Народный артист России Вадим Кешнер хорошо по­мнит ту встречу:

- Юнона Ильинична хотела отменить эту встречу, потому что Высоцкий плохо себя чувствовал, но тот твёрдо сказал: «Поеду к казанским артистам обязательно!» Ко­гда он вошёл в дверь, спросил меня: «Начальство есть?» Я то­гда был председателем совета Дома актёра, ответил вопросом на вопрос: «А вы чего боитесь?» Владимир Семёнович произнёс: «За вас боюсь!» Убедительно говорю: «Начальства нет!» То­гда Высоцкий попросил: «У меня одно условие: ни одна плёнка с записью не должна уйти из зала!» В общем, нужно было отбирать плёнки у тех, кто будет записывать. Всё сделали, как он просил, но одна плёнка всё‑таки «прорвалась» за пределы Дома актёра.

То, что Высоцкий говорил для нас, конечно, было открытием! И пел, конечно, на полную катушку. После его выступ­ления ещё немного пообщались на треть­ем этаже в кабинете директора, было нас человек два­дцать. Накрыли стол, поставили коньяк, но он не притронулся ни к одной рюмке, пил только чай. У всех нас осталось такое впечатление: это удивительное, уникальное талантище. Но безумно уставший человек.

Высоцкий открыл встречу словами: «Добрый вечер, друзья. Здесь все свои?.. Ну, то­гда можно немного расслабиться, похулиганить…» Общение продолжалось примерно час, он много рассказывал о теа­тре, спел песни «В подражание Окуджаве», «Инструкция перед поездкой за рубеж», «Случай на таможне», «Баллада о детстве», «Мишка Шифман». По окончании выступ­ления администратор Владимир Гольдман попросил собравшихся: «Чтобы у Владимира Семёновича не было проблем, отдайте, пожалуйста, кассеты и катушки все те, кто его записывал». Вроде бы все подчинились этому призыву. Но, несмотря на это, запись концерта существует и известна коллекционерам.

Из стенограммы выступ­ления 17 октября 1977 года. Казанский Дом актёра Всероссийского те­атрального общества:

- …Возможно, расшевеливать эту пуб­лику разными способами - и шутками, но и серь­ёзом тоже.…В зале… четыре тысячи человек. Вы знаете, этот зритель, который во дворцах, обычно приходит похихикать да… развлекаться. И всё‑таки, я смотрю - пою вдруг после шуток какую‑нибудь серь­ёзную вещь… процентов три­дцать зала реагирует и есть отдача. В общем, город в этом смысле меня даже удивил. Я не думал, что будет так много пуб­лики. Вот.

…Я хочу вам рассказать чуть‑чуть про Театр на Таганке, в котором я работаю, если вас это интересует. Он начинался, конечно, в протесте. Безуслов­но. Как, в общем, всё настоящее. И поэтому в России и с литературой так хорошо обстоит, и с те­атром, что все­гда это рождается… в драматургии, в столкновении, в протесте… Театр родился в протесте к всеобщей МХАТизации, которая была в то время, лет двена­дцать‑трина­дцать назад в Москве… И выиграл эту первую битву, потому что было много людей, которые хотели закрывать и говорить, что «это нам не надо!» и так далее. А потом нашлись приличные люди, например, Константин Симонов, который написал гигантскую статью в «Правде», поддержал этот молодой коллектив со спектаклем «Добрый человек из Сезуана», который поставил Любимов в училище Щукина. И потом даже была такая история: все говорили, что, дескать, вот, народ не поймёт, рабочие не поймут, крестьяне не поймут… А они взяли и пригласили рабочих с нескольких заводов, и рабочие сказали, что им понятно и до масс дойдёт. Так что и это не удалось… <оживление среди собравшихся>. И вот таким образом те­атр организовался. К этому времени была ситуация, что плотниковский старый Театр на Таганке нужно было закрывать, что‑то с ним делать, потому что людей в зрительном зале было все­гда мало, и те­атр как‑то пожух. И вот туда пришла группа молодых актёров, и с этого, в общем‑то, всё и началось. Любимов единственно, что смог сделать, на мой взгляд, верного… Потому что я после окончания МХАТа работал ещё в теа­тре Пушкина примерно в такой же ситуации. Пришёл туда Ровенских Борис Иванович, который говорил: «Я всех уберу, Володя!» и так далее. И, в общем, он… никого не убрал <смех, аплодисменты>. И получилось так, что он половинчатые меры предпринял, хотя ему был дан карт‑бланш на первые полтора‑два года полный - делай, что хочешь, а потом будем смотреть результаты твоей работы. Но он так на половине остановился… Я понимаю, что это жестоко - менять труппу, увольнять людей и так далее, но без этого невозможно создать новое дело. Нужно приходить со своими и ещё как можно больше брать своих, надо работать кланом, а иначе ничего не получится. И Любимов это смог сделать… У нас осталось всего несколько человек из прежнего те­атра, кстати, это люди, которые с ним ко­гда‑то учились… Этот те­атр существует, крутится.

Потом вдруг начались спектакли поэтические. Традиция поэтического те­атра умерла в три­дцатые годы. Да и то­гда его особенно не было. Была «Синяя блуза» - там хором декламировали стихи, что‑то пытались делать, какие‑то поэтические спектакли, а потом это совсем ушло и только в виде вставных номеров существовало на сцене московских теа­тров. А мы вдруг начали делать поэтические спектакли. Первый был спектакль по поэзии Вознесенского, сделали мы его по ночам, за две недели - работали после спектаклей, часов до трёх ночи. Выпустили, хотели сыграть всего один раз - в Фонд мира. А потом вдруг столько повалило писем. И все просили: «Продолжайте! Потому что это нужно, вот, наконец, это появилось…» Мы стали продолжать, и вот уже восемьсот раз играем этот спектакль. А потом по­шли другие, и это стало целой линией - поэтический те­атр.

Сделали спектакль «Павшие и живые» - пьеса о поэтах и писателях, которые в вой­не участвовали. Потом сделали спектакль о Маяковском… Причём, вы смотрите, какая странная вещь - шеф наш, которого я, конечно, люб­лю, безуслов­но, и буду говорить про него только хорошие слова - хотя можно было бы, наверное, сказать какие‑нибудь и не очень хорошие, но я не хочу… Вот. Потому что с ним трудно работать… Очень интересно, но очень трудно… Он… знает… что‑то должно вый­ти, и делает по пятна­дцать‑шестна­дцать вариантов. Говорит: «Нет‑нет, это не годится!» И всё время требует в полную силу репетиции. «Потому что,- говорит,- иначе я ничего не понимаю, как это будет в спектакле». Так что работать довольно сложно. И в то же время он всё делает вместе - и свет тут же, и подсвет, и музыку, и ты только, значит, разойдёшься, а он тебе говорит: «Да подожди ты, Володя! Алик! Дай свет!..» Репетировать сложно, но, конечно, очень интересно… Любимов поощряет очень в людях ещё что‑то помимо того, что ты можешь делать на сцене как актёр. Он очень любит, ко­гда человек ещё пишет стихи, пишет музыку. И он дал возможность своим актёрам вкладывать в спектакли не только игру свою - так сказать, демонстрировать то, что ты можешь - а ещё свои хобби. Или… может быть, не хобби, а основное своё занятие. Он дал возможность людям писать музыку в спектакли, писать стихи, писать инсценировки. Веня Смехов написал инсценировку о Маяковском, потом он же написал «Час пик» вместе с Любимовым, потом Любимов сам - ему лавры Брехта не давали покоя - стал тоже писать, и сделал такой те­атр, в котором он сам пишет и сам ставит, ну, только вот что не играет.

Дело становится дороже, ко­гда в него вкладываешь много - как в ребёнка, как в женщину… Клановость, о которой я говорю… в теа­тре присутствует. Со всеми грехами, которые есть в теа­тре… в труппе, между женщинами особенно… Но всё равно есть отличие от других коллективов. Это я вам говорю безуслов­но и точно. Думаю, это по причине, что каждый туда ещё внёс что‑то своё - кусок души. Не только как исполнитель, но и как автор. Одним словом, он поощряет авторство. И вот эта вот линия поэтическая пошла… Последний спектакль, сделанный на поэзии, был спектакль о Пушкине. Ну, и теперь он собирается сделать, но уже не поэтический спектакль, но в такой манере композиции, спектакль о Гоголе, на его произведениях. Он очень интересно придумал, что там будет те­атральный разъезд, там те­атр в теа­тре. Там будут какие‑то сцены, маленькие кусочки сцены, которые потом будут обсуждаться, как в «Театральном разъезде». И все мы вышли из гоголевской «Шинели» - выходит портной, вырезает сукно из занавеса… и делает шинель, надевает на Акакия Акакиевича - и начинается действие. Вот. Это будет следующая, по‑моему, премь­ера в теа­тре. Потом, Любимов продолжал брехтовскую линию… Сделал спектакль «Галилей», хотел сделать спектакль «Турандот», но на корню это было пресечено, потому что испугались, что китайцы обидятся <оживление>. Я уж не знаю, чего так сильно испугались, вот. Они всё равно обижаются и без этого спектакля. Так что… <оживление>. Правда? Вот… А это обещало быть очень интересным, потому что он придумал интересное оформление… я написал много песен. И вообще спектакль был готов, его надо было только репетировать… Он вообще заранее придумывает все­гда спектакли свои, образ его и потом только уже экспериментирует, как это будет, чтобы посильнее воздействовать на зрителя. Я думаю, что вообще манера его работы - это как… Свифт сказал: «Для того, чтоб добиться результата, для того, чтобы всё‑таки взять пуб­лику и схватить человека за горло, который сидит в зале, все средства хороши». Театральные, конечно. Вот. И поэтому у нас есть - можно это назвать эклектикой, а, в общем, это - синтетический те­атр, совмещение. Ко­гда в параллель идут многие жанры, сплетаются - и цирк, и буффонада, и пантомима, и поэзия, и проза, и драматургия простая, обычная и так далее… Конечно, делается классика.

Вот из последних классических спектаклей - это был наш «Гамлет», а последняя премь­ера те­атра - это была пьеса, написанная Любимовым в содружестве с одним инженером, который не профессио­нал: они по «Мастеру и Маргарите» написали инсценировку и сделали спектакль. Ну, бум был невероятный, хотя, на мой‑то взгляд, этот спектакль был обречён на успех ещё с самого начала, ещё до того, как он был поставлен. Слишком много там сплелось личного, любимовского, булгаковского, те­атрального - нашего те­атра. Он сделал такую те­атральную фантасмагорию, которую можно играть только в нашем теа­тре, потому что он взял все лучшие метафоры из различных спектаклей нашего те­атра: занавес из «Гамлета», два порт­рета из «Тартюфа», маятник из «Часа пик» - и оказалось, что это удивительно работает в этом спектакле… Маятник, который движется по всей сцене, и на нём - нечистая сила ездит… и так далее, он вдруг стал так удивительно работать. А занавес дал возможность снимать сцены… из Понтия Пилата, казнь Иешуа и так далее, снимать так, как будто бы это, знаете, старинная икона, такая размытая уже, которая почернела, потому что на про­свет занавеса фигуры только угадываются, а не видно, что там происходит… Это очень похоже на старинные фрески, потрескавшиеся… Занавес из «Гамлета» даёт это ощущение в этом спектакле. Инсценировка даёт возможность играть авторский текст… Потому что ко­гда Бездомный встречается с Мастером в сума­сшедшем доме, там начинает Бездомный говорить: «В белом плаще с красным подбоем…» Этот текст Мастер вдруг начинает продолжать за ним. И у нас есть и Булгаков, вроде бы, авторский голос, который даёт ещё одну грань юмора, который присутствует в авторском тексте. Там тоже есть вот так много параллельных способов для воздействия на зрителя, и мне кажется, они хорошо работают… И потом, по‑моему, первый раз я услы­шал прокофьевскую музыку, чтобы она так мощно звучала… Ко­гда Воланд читает рукопись мастерскую… можно взять из самого глухого аула человека, и его это тоже прихватит за горло. Так это прекрасно сделано, именно эта вот музыка… и пластически: он так берёт, срывает листы, вниз, всю эту рукопись, и звучит эта музыка, в ритме… Удивительно здорово!

…Последняя премь­ера была «Сотников»… и «Круглянский мост» по Быкову… Дальше будет делаться Достоевский, причём, вероятно, очень быстро. Потому что Любимов сейчас популярный режиссёр мировой, его везде зовут ставить. Вот он оперу поставил в «Ла Скала» в Милане с большим успехом, теперь его зовут «Пиковую даму» ставить в Париж, а он уже успел поставить в Венгрии спектакль «Преступление и наказание» с венгерскими актёрами. Что было жутко ему трудно, естественно, как вы сами понимаете, из‑за языкового барь­ера. А потом - опереточная всё‑таки страна‑то… Не страна, а традиция опереточная, австро‑венгерская, Кальман, «Сильва» и так далее. И вдруг «Преступление и наказание», они не очень понимают это. Но, говорят, спектакль удался. Правда, они премь­еру не хотят почему‑то играть, говорят, вот, к шестидесятилетию не надо Достоевского в Венгрии. Я не знаю, почему <оживление>. И она будет после празднования шестидесятилетия, он поедет выпускать этот спектакль. И он будет его делать у нас - значит, спектакль будет быстро сделан, мне кажется… Гоголь, Достоевский, по‑моему… что‑то по классике ударились. По‑моему, будет «Чайка», но это будет ставить наш очередной режиссёр - Вилькин… Потом он будет делать, по‑моему, «Жалобную книгу» - это такой монтаж по чеховским рассказам.

Ну, и теперь о том, что это за те­атр, крамольный, не крамольный?

Судите сами… Может быть, он и крамольный, но ведь поезд ушёл, как говорится. Потому что уже съездили несколько раз «туда», и один раз съездили в Югославию в прошлом году, хотя долго не пускали. Не пускали на БИТЕФ - на фестиваль белградский, всё думали, дескать, нечего им там делать, и… добились, что мы по­ехали на самый главный БИТЕФ­ - на десятилетний, юбилейный, который проводился сов­мест­но с «Театром Наций». Да ещё получили первый приз там за «Гамлета». Так что теперь уж делать нечего, надо выпускать. И вот теперь мы едем во Францию, со второго числа. С четвёртого ноября у нас начнутся гастроли, сначала в Париже. Везём мы четыре спектакля, к сожалению, без «Мастера» мы едем, но везём «Гамлет», везём «Мать», потому что там почему‑то очень захотели «Мать». Хотя спектакль здорово сделан у нас, но они его захотели не только по этой причине, что он здорово сделан, а потому, что у них знают Горького. Хотя говорят, что французы путают Горького с Марком Донским, который фильмы ставит <смех собравшихся >… «Мать», «Послушайте» Маяковского, спектакль поэтический… Я не знаю, зачем, но, во всяком случае, говорят, что там найдётся пуб­лики, любителей Маяковского, на несколько спектаклей.

И ещё «Десять дней»… Я сказал, в одном городе, в Лионе, мы будем играть «Тартюф» два раза… Сейчас уже все те времена прошли, что - приезжает кто‑нибудь из Советского Союза, и уже говорят: «А‑а… Интересно!» Вот сейчас по­ехал Владимиров из Ленинграда в Париж, и ещё, кстати, в дни визита нашего Председателя Президиума Верховного Совета, Первого секретаря Лео­нида Ильича Брежнева, в Париж. И был визит, а в это время повезли спектакль, который написал Генрих Боровик, про Чили. Ну, и что? И там - человек два­дцать людей, и всё. Не по­шли - и не сгонишь, и никакая компартия не сгонит, там солдат нет… Так что видите, значит, туда надо везти что‑нибудь такое… <аплодисменты>. Нет, правда, потому что нельзя уже рассчитывать на то, что там есть поклонники, и что будут поддерживать просто из политических соображений. Нет, надо везти искусство туда. И Министерство, и все говорят, что это будут одни из самых ответственных гастролей за последние десять лет. Мы, в общем, к этому так и относимся. Пока полтора месяца после открытия сезона мы репетируем эти спектакли. Ну, Любимов всё время смотрит спектакли, он просто стоит с фонарём в проходе, каждый спектакль по­чти… И ко­гда ритм падает, он фонариком помигает, ко­гда очень плохо, он зажжёт белый свет и уйдёт, а ко­гда хорошо - синий. Вот так он придумал. Вот он там играет… делает какие‑то движения, и половина зала смотрит на него - может, поэтому и нравятся спектакли <оживление>. Ну, вот - всё.

…Если у вас есть какие‑то вопросы ко мне, я с удовольствием буду отвечать вам по ходу дела, но я так думаю, что вы хотите, чтобы я чего‑нибудь вам… прикинулся, да? Сейчас <аплодисменты>.

Как вы понимаете, я уже по­чти без голоса… Из «Гамлета» хотите? Это стихи Пастернака, которые являются как бы эпиграфом ко всему представлению. И это двой­ная цель преследовалась. Меня Любимов посадил около стены, чтобы я сидел с гитарой, и чтобы пуб­лика поняла, что это никакого не принца Гамлета датского мы будем играть, а просто какого‑то человека, которого зовут Гамлет, который мог жить то­гда, и сейчас - неважно. Вот. А эпиграф: «Но продуман распорядок действий…» Это самое главное в этом спектакле, потому что всё заранее предрешено, всё известно - чем это кончится. От этого… Гамлет много знает, он отличается всезнанием. Он знает, к чему он приходит, к какому концу, и что ему его не избежать. Поэтому есть другая окраска немного у этого Гамлета…

У Юноны Каревой та встреча вызвала очень яркие эмоции:

- Что в тот вечер Высоцкий говорил и пел! Я видела лица собравшихся! И думала, что нас всех сразу оттуда увезут на «Чёрное озеро», где напротив сквера располагался КГБ.

А на следующий день после концерта в ВТО Володя пришёл к нам с Маратом в гости. Мой сын от первого брака Сергей в то время собирался в армию. Я по этому поводу очень переживала, не хотела отпускать. Высоцкий был единственным человеком, который то­гда его понял. Они долго разговаривали в комнате сына, и ко­гда Володя вышел, он сказал только одну фразу: «Юнона, оставьте его в покое. Если он хочет идти в армию, пусть идёт».

У Сергея Говорухина запечатлелись в памяти такие эпизоды:

- Высоцкий маме сказал: «Оставьте его в покое, он сам разберётся». Но, тем не менее, автограф написал такой: «Сергей! Наберись терпения лет ещё на пять. Желаю тебе успеха. Высоцкий». Я был на его концерте во Дворце спорта, попасть туда было невозможно, был жуткий ажиотаж, он пел одно отделение.

Высоцкий - невысокого роста, я даже мальчиком был выше и крупнее его. И много вещей, которые ему не подходили - а он приво­зил из Парижа куртки, джинсы - отдавал мне. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ребятам, что это вещи с Высоцкого, и все об этом, конечно, знали! Я уходил в 1979 году в армию, то­гда было принято все вещи продавать, ведь из армии человек возвращался другой комплекции. За мной толпы бегали, пытаясь купить мою одежду, хотя она и была поношена. Предлагали высокую цену, потому что знали - вещи от Высоцкого.

На той известной встрече в Доме актёра, кроме артистов, оказался преподаватель, а по совместительству заядлый коллекционер и фотограф Александр Поспелов. Вот его впечатления от тех октябрьских дней 1977 года:

- Первый раз песни Владимира Высоцкого я услы­шал в конце шестидесятых годов прошлого века. Творчество этого барда меня увлекло до того, что я стал переписывать, собирать магнитофонные записи его песен - на пластинках их ещё не тиражировали.

Чуть позже - в начале семидесятых - во время моих посещений концертов казанских и приезжих авторов‑исполнителей познакомился и по­дружился с Денисом Игоревичем Авдеевым, радиоинженером. Он тоже параллельно со мной записывал все значимые выступ­ления ярких представителей авторской песни на катушечный магнитофон.

Как‑то пришёл к нему домой, а он говорит:

- Саша, нужно подготовить магнитофон и другую радиотехнику - смазать, подстроить, чтобы записывать Высоцкого.

Денис Авдеев был, пожалуй, лучшим в городе спе­циа­листом по настройке звукозаписывающей аппаратуры: чистил и доводил катушечные магнитофоны таким образом, чтобы при записи были более гармоничные, естественные звуки, без задир высоких и низких частот. Нам удалось попасть на большую часть выступ­лений Высоцкого. Билеты на концерты мы не покупали, организаторы знали нас как коллекционеров, которые ведут летопись значимых культурных событий Казани, и делали нам некоторые поблажки.

К слову, на первый концерт в Молодёжный центр мы очень спешили, с остановки буквально мчались бегом. И в этот миг случилось так, что у одной из машин, курсировавших по улице Декабристов, оторвало колесо, и оно чуть не наехало на Дениса Авдеева. Он ловко от него увернулся. Что это было: знак ли какой или ещё что‑то? Неведомо. Но факт есть факт.

Перед концертом удалось зайти за кулисы, в комнату, где Высоцкий переодевался. Поздоровались. Человек улыбчивый и доброжелательный, вёл он себя не как заносчивый поп‑артист, звезда сцены. Обычный коренастенький мужичок, простой в общении. Хотели сразу же развернуть технику, чтобы задать и записать кое‑какие вопросы, он не разрешил. Вышел на сцену настраивать микрофоны. Начал исполнять кусочки песен для пробы, чтобы сбалансировать звук. На пульте в Молодёжном центре сидели знакомые Авдееву звукооператоры, мы успели подключиться и зафиксировать на магнитную плёнку всё, что делал Высоцкий в этот момент во время настройки аппаратуры. К слову, Денис Авдеев писал на «Астру» на девятой скорости, я - на «Комету» на девятна­дцатой скорости.

Высоцкий смотрелся на сцене исполином - такая у него была мощная харизма и неимоверная энергетика. Хотя роста он был небольшого - сто шестьдесят семь - сто семьдесят сантиметров. Обратил внимание на его руки, которые держали гитару: жилистые и мускулистые, как у боксёров или штангистов. При этом, насколько я знаю, спортом он нико­гда не занимался. От природы, видимо, у него такое тело­сло­жение.

За время гастролей я записал где‑то десять‑двена­дцать катушек разных концертов Высоцкого. Наиболее интересная из них - запись одного неофициального выступ­ления для актёрского сообщества города. В предпоследний день пребывания Владимира Семёновича в Казани Денис Авдеев шепнул мне: «Сейчас поедем на концерт, но записывать его не разрешают». Видимо, предполагалось, что там гэбэшники будут. Мы по­ехали ночью в Дом актёра, звукозаписывающую технику с собой всё‑таки прихватили. И мы с Авдеевым исподтишка записали этот концерт! Мы были по­чти уверены, что всё это осталось незамеченным. Но на выходе стоял человек в штатском, который вежливо попросил у нас отдать катушку с записью. Мы с Авдеевым переглянулись и… отдали пустую.

У меня сохранился оригинал этой записи на 250‑метровой катушке. Денис Игоревич позже его тоже переписал, при этом сделав некоторую манипуляцию с техникой. Мой магнитофон уже барахлил и фиксировал всё чуть‑чуть не на той скорости. Авдеев сумел с помощью каких‑то ухищрений подать такую частоту тока, которая влияла на быстроту воспроизведения катушки, и переписал мой оригинал в нужной скорости.

На всех концертах Владимира Семёновича, конечно же, производили фотосъёмку. Он нам (мы специально спросили) разрешил снимать на любую плёнку любыми фотоаппаратами. Я применял «Практику», в которую заряжал чёрно‑белую плёнку «Тасма», и «Ленинград», в котором стояла цветная слайдовская плёнка «Орвохром». Слайды нигде не пуб­ликовались.

Портреты делал крупным планом на «Практику» с телеобъективом. Перед отъездом Высоцкого я буквально за ночь напечатал штук сорок‑пятьдесят фотографий два­дцать четыре на три­дцать. Причём так спешил и суетился, что перепроявил плёнку, она получилась с зерном. А слайды - темноватые, во время концерта нельзя было пользоваться вспышкой. Принёс эту кучу снимков Владимиру Семёновичу. Как сейчас по­мню, это было 18 октября 1977 года. Высоцкий с интересом рассматривал фотографии, подписывал направо‑налево, мне, конечно, тоже досталось несколько фотокарточек с его автографом, кому‑то он ещё подарил, часть оставил себе. C Владимиром Семёновичем в комнате президиума Молодёжного центра был его директор, они переговаривались, покуривая сигареты, пили чай. В этой же комнате я снял кадр, где сидит Денис Авдеев, директор концертного зала МЦ Валерий Минеев, который потом стал директором те­атра «Лицедеи», и Владимир Высоцкий. Эта фотография и ещё несколько других вошли в сборник «Я, конечно, вернусь». Но они не были подписаны моей фамилией.

Эта книга появилась у меня в конце восьмидесятых годов - мне её привёз из Москвы один мой приятель, который даже не знал, что там есть фото, сделанные моей рукой.

На фотокарточках, которые я подарил Высоцкому, стоял штамп «Фото Поспелова А. Г.». Фотографии, видимо, оказались у Марины Влади, которая помогала пуб­ликовать книгу «Я, конечно, вернусь». И вот без моего ведома, без указания фамилии автора эти фотоработы были размещены в издании. Возможно, не увидели мою фамилию, или забыли, или просто не подумали указать авторство.

В начале девяностых годов Юнона Карева, с которой я дружил много лет, познакомила меня со своим сыном Серёжей. Они рассказали, что приезжал Вадим Туманов из Магадана, друг Высоцкого, и хочет в Казани в память о Владимире Семёновиче провести фотовыставку. И предложили мне тоже принять в ней участие. Отвели целый уголок в этой фотогалерее. Посетители с интересом знакомились с моими фотографиями, задавали вопросы. Об этой выставке рассказали директору музея Высоцкого в Москве, сыну прославленного барда Никите. Видимо, он знал и о моём «косвенном» участии в сборнике «Я, конечно, вернусь». Никита Владимирович прислал мне благодарственное письмо за моё активное участие в фотовыставке и вообще за неравнодушное отношение к делу, которым я занимаюсь долгие годы. В числе прочего он приглашал меня приехать в Москву. Так я получил за свою работу приятные моральные дивиденды.

Одно глубоко печалит: во время переезда на новую квартиру в 2003 году негативы, слайды, отпечатанные фото с концертов Высоцкого, которые хранились в коробке из‑под виниловых грампластинок, были бесследно утеряны…

Не сказать, что во время гастролей Владимир Высоцкий был избалован прессой. Но всё‑таки редакция газеты «Комсомолец Татарии» заинтересовалась его персоной, и 16 октября поэт и актёр дал интервью журналистам Владимиру Герасимову и Феликсу Феликсону. Большой удачей стало, что его опуб­ликовали, это случалось нечасто.

Владимир Высоцкий: «Ценю в человеке творца»

В Казани с успехом проходят гастроли артиста те­атра и кино, автора и исполнителя песен Владимира Высоцкого. Предлагаем читателям беседу с ним.

- Владимир Семёнович, как Вы при­шли в искусство? Ваша первая роль в теа­тре, в кино? Ваша первая песня?

- Об этом долго рассказывать. Простых путей в искусстве нет. Впрочем, внешне моя биография довольно банальна: полгода проучился в строи­тель­ном институте, понял - не то. И, пожалуй, никто не удивился, что, оставив его, я поступил в студию МХАТа. Всегда увлекался те­атром, участвовал в институтской самодеятельности. Окончив студию, сменил несколько теа­тров. Наконец, в 64‑м году нашёл единственный, свой, скоро ставший родным - московский Театр драмы и комедии на Таганке. Первой работой на его подмостках была роль Галилео Галилея в Брехтовской пьесе. В кино настоящим дебютом считаю роль поручика Бруснецова в фильме «Служили два товарища». Снимался в кино и до этого, но моими героями были какие‑то разбитные парни: солдаты, матросы, шофёры. Роли развлекательного характера - не мои.

Что касается песен - пишу их давно. Написал уже более семисот, а вот первую назвать нелегко…

- Легко ли Вам удаётся сочетать в себе автора и исполнителя?

- Ко­гда дело касается моих стихов, тут всё просто: я их пишу, я их и пою.

Других песен я не исполняю и свои никому не доверяю. Исключение - «Утренняя гимнастика», которую поёт Анатолий Папанов.

Авторская песня - особая песня, это прежде всего стихи, донесённые до слушателя, стихи нараспев. И здесь мне помогает гитара. Владей я другим инструментом, наверное, играл бы на нём, но играю только на гитаре.

Может быть, мои песни могли бы совсем неплохо петь и другие певцы. Но никто не споёт их так, как автор. Да и песни эти - не для эстрады. Мои песни не менее важны для меня, чем кино и те­атр. Работа на сцене, в кино - всё‑таки исполнение чужих замыслов. Хочется сказать своё, быть автором.

Главный режиссёр нашего те­атра Юрий Петрович Любимов уважает в актёрах именно авторство, а не исполнительство. Кстати, он был первым, кто назвал мои стихи поэзией, ввёл мои песни в спектакли. Они звучат там не как элемент музыкального оформления, а как живая, неотъемлемая часть спектакля.

- Вы играли множество ролей, но об одной из них хочется говорить особо - это Гамлет. Больше трёх часов непрерывной работы на сцене - и всё на одном дыхании…

- Это одна из самых любимых моих ролей. Нелегко она мне далась, да и теперь выкладываешься каждый раз до предела. Иногда кажется - нет, это в последний раз, больше не выдержу…

Я не играю принца Датского. Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть, себя. Но какой же это был трудный путь - к себе. Одну только сцену с отцом Гамлета Любимов пробовал в девятна­дцати вариантах! Он заставил меня раскрыться полностью, ко­гда казалось уже - дальше некуда…

- Кого из актёров Вы цените больше всего?

- В теа­тре - Михаила Ульянова. Из иностранцев - Лоуренса Оливье. А если говорить о кино, то это, несомненно, Борис Андреев, Николай Крючков, Пётр Алейников. Они первые создали в кино настоящий русский характер. Крючков в «Парне из нашего города» монолог произносит так, что ком в горле стоит, хоть слова‑то казённые.

- Расскажите о Ваших планах…

- Собираюсь играть, писать стихи и, может быть, даже прозу, писать песни, петь, может быть, снять фильм - хочу многого, всё хочу. Не люб­лю, ко­гда люди не тратятся. Очень скоро наш те­атр будет представлять советское искусство в Париже. Везём во Францию «Мать», «Десять дней, которые потрясли мир», «Гамлета».

- Ваши впечатления о Казани?

- Самые хорошие. Ко­гда собирался сюда на гастроли, многие друзья говорили: «Не пожалеешь, хороший там народ». В Татарии я не впервые: был на КАМАЗе и уже оценил здешнее гостеприимство. И сейчас выступаю с большим удовольствием. Думаю, это не последние наши встречи.

Последний концерт Владимира Высоцкого во Дворце спорта 18 октября был не таким, как в прежние дни гастролей. Владимир Семёнович все­гда выступал во втором отделении, а в тот вечер вышел в первом - в 21 час, потому что в 22:25 должен был улетать в Ташкент. В аэропорт пре­ду­смотрительно послали администратора, чтобы в случае чего задержать рейс.

Яков Клопоух вспоминает последние минуты пребывания Высоцкого на казанской земле: «В 22 часа, завершив своё выступление, Владимир Семёнович зашёл в гримёрку, переоделся, сел ко мне в машину, и я как стартанул! Он только вжимался в кресло: «У! У! У!» За пять‑семь минут мы долетели до старого аэропорта, где нас уже встречали открытые ворота на взлётную полосу. Завожу его в самолёт, хочу усадить на место, а он обнял меня, и мы крепко расцеловались.

На прощанье Владимир Семёнович Высоцкий сказал:

- Хорошие ребята в Казани! Я надеюсь, что этот мой приезд - просто первая ласточка, я буду появляться здесь. И покажу то, что буду делать в будущем. А сейчас - большое вам спасибо. Благодарю вас.

Урецкий Владимир Янович - коллекционер.

Цыпцын Георгий Александрович - крае­вед.

Гаранин Владимир Александрович - журналист.