Разные миры травматолога Галимова

Фото Гульнары Сагиевой

Заведующий травмпунктом казанской поликлиники № 7 Альберт Галимов успешно совмещает медицину с художественным творчеством. Он — участник множества коллективных выставок, не раз выставлялся персонально… И именно он знает всё о руках, ногах и других частях тела казанской богемы — в случае травм все бегут только к нему.

— 2020 год был непростым для всего мира. Культурная жизнь частично сместилась в онлайн, а частично просто была поставлена на паузу. Но для многих творческих людей это время оказалось довольно плодотворным. Судя по твоему фейсбуку, ты входишь в их число. У тебя даже состоялась персональная выставка. Расскажи про неё, пожалуйста.

— Да, в 2020 году у меня была выставка в Музее Ленина, которая называлась «Швейцарские часы». Это примерно 30 небольших работ, написанных в Швейцарии. Место возникло как бы само собой — Владимир Ильич, как известно, немало времени провёл в этой стране, и она сыграла значимую роль в его судьбе. Что касается меня, в Швейцарии уже четыре года живёт семья моей дочери, и в каждый приезд — а их и было четыре — я старался что-то написать, делал маленькие этюды на картонках. Там необычайно красивая природа, а поскольку я люблю писать пейзажи, для меня пребывание там оказалось настоящим подарком и с творческой стороны.

Ледоход. Чебоксарское водохранилище. Х., м. 2021

— Многие жалуются, что в Европе почти не осталось диких уголков, всё очень ухожено и цивильно…

— Да, это так, там каждый квадратный метр земли окружён заботой, везде очень чисто, и может создаваться ощущение, что этой красоты даже немного лишнего (улыбается). Все «дикие уголки» там давно обихожены. Невозможно по-настоящему затеряться, уйти от цивилизации, всюду проложены туристические тропы. С другой стороны, я и не пытался обследовать всю страну. Главной задачей у нас с моей женой Аллой в Швейцарии было ухаживать за маленькими внуками, а не заниматься творчеством, как кто-то может подумать. Поэтому писал я урывками, когда выпадало немного свободного времени: пока старший внук в садике, а младший спит, и есть примерно полтора часа.

— Говорят, когда у человека появляются внуки, это действует на него даже сильнее, чем когда рождаются дети. Изменился ли твой взгляд на мир с появлением нового поколения вашей семьи?

Майский вечер. Х., м. 2018

— Наверное, изменился. Внуки — это серьёзно. Я не могу сказать как именно, но чувствую что изменился. На творчество — не знаю… Наверное, это пока никак не повлияло. Но вот первый внук у меня появился в Москве. И когда я периодически гулял с ним, ещё грудничком, в Воронцовском парке, он сладко спал в коляске, а я иногда делал зарисовки. Просто наблюдал за гуляющими людьми и фиксировал свои мимолётные впечатления. В итоге возник цикл рисунков. Я пока его не выставлял и никому не показывал — возможно, ему надо немного ещё полежать. Называется этот цикл «Сны в парке». Некоторые из этих работ я показывал в интернете. Думаю, со временем, сделаю и выставку.

Идея заключается в том, что каждый из нас живёт своей жизнью, но часто бывает так, что эта жизнь отличается от той, о которой человек мечтал или даже мечтает ещё сегодня. И я захотел показать эти грёзы, эти сны. Как человек смотрится на фоне той нереальной картины. Работы получились немного авангардные для меня, и тема мне несвойственная. Но вот пять лет моему старшему внуку и пять лет я над нею думаю.

— А портреты внуков уже есть?

— Пока нет. К сожалению, не так часто удаётся долго быть с ними рядом. Может быть, если бы они жили со мной…

Фото Гульнары Сагиевой

— Я знаю, что ты начал иллюстрировать сказки — может быть, подспудно это тоже обращение к детям?

— Я иллюстрировал сказку, которая называется «Золотая птица», там рассказывается о двух братьях. И, ты знаешь, у меня мелькала такая мысль, что когда я рисую этих двух мальчиков, наверное, подсознательно я имею в виду своих любимейших внуков.

Хотя причина, по которой я занялся этой работой, была вполне прозаическая. Мне пришлось дважды сидеть в карантине: сначала, когда было подозрение на коронавирус, а потом, когда уже был действительно коронавирус. Была глубокая осень, дурацкая погода, писать было нечего, и я решил поиллюстрировать сказки. Сделал один рисунок, второй, третий, и уже не мог остановиться. Занимался этим всю зиму.

— Работа иллюстратора, книжного графика — это всё-таки другой род художественной деятельности. Она гармонична для тебя?

— Да, конечно, это не живопись, это отдельное творчество. У меня есть знакомые книжные графики, и сам я довольно много занимался этим в девяностые годы, но потом от этого отошёл. Отчасти потому что принципы деятельности издательств изменились, да и журналы стали потихоньку беднеть и закрываться. А нынешний, как сейчас говорят, «проект» получился спонтанно. Я начал его от скуки, а потом увлёкся. Тем более что весна оказалась затяжная, на пленэр выходить было рано. И в марте, и в апреле было холодно. Вот я и продолжил своё творческое путешествие. А как дальше будет — не знаю. Попробую сделать ещё какое-то количество иллюстраций, чтобы были полностью проиллюстрированы несколько сказок.

Памяти А. В. Вишневского. Х., м. 2019

— Так почему ты выбрал именно сказки?

— Не знаю. Может быть потому, что для иллюстрирования каких-то более серьёзных художественных произведений нужен другой подход. А возможно, потому, что есть маленькие внуки. У меня есть небольшой опыт работы с детской литературой. Когда-то я сотрудничал с детским журналом «Сабыйга», делал иллюстрации к детским книгам. Недавно смотрел эти свои старые рисунки и, мне кажется, сейчас я пишу иначе. Был ещё опыт иллюстрирования сказки для Государственного ансамбля песни и танца. Тогда был жуткий цейтнот, я рисовал прямо в компьютере, и получился совершенно другой стиль. Для меня это каждый раз путешествие в неизведанное. Эксперимент.

— Было бы неплохо издать книгу сказок. Сама я, когда покупаю книги для детей, стараюсь находить даже известные произведения с новыми иллюстрациями. Иногда иллюстрации заставляют воспринимать текст иначе, под другим углом. Это всегда интересно.

— Время покажет. Возможно, они действительно окажутся востребованными.

— Если смотреть на твои работы, видно, что от ранних к современным меняются твой стиль, сюжеты, меняются техника и взгляд на мир. Ты сам, внутри себя, как эту эволюцию отслеживаешь?

— В основном это связано с поездками. Например, когда я был на Урале, возник «Языческий цикл», в Швейцарии совсем другие были настроение и мысли. Всё обычно начинается с этюдов, а потом появляются большие работы. На меня, как на человека впечатлительного, очень действует то место, где я нахожусь. Ну, а если в ранних работах это был в какой-то степени сюрреализм, нечто, что шло изнутри меня, то сейчас мне ближе созерцание, я много пишу пейзажей.

Старая пристань. Штиль. Х., м. 2014. Собрание ГМИИ РТ

— Тебе нужно полное одиночество или важно также наличие в твоей жизни определённых людей, отношений? Насколько тебе необходим социум, круг общения?

— Я и раньше был интроверт, а с возрастом начинаю ценить одиночество всё больше и больше. Иногда мы с женой присоединяемся к большой компании и едем в лес, в поход. Чаще всего после того, как лагерь поставлен и налажен походный быт, я беру свои краски и ухожу куда-нибудь подальше, в лесную глушь, часа на три-четыре. А когда возвращаюсь, оказывается, что всё уже съели, все песни спели, идёт какой-то разговор — я все пропустил. Но эти часы, которые я провожу в одиночестве, пишу — драгоценны для меня.

— Многие художники вдохновляются на творчество какими-то историческими событиями, великими личностями, литературными произведениями. У тебя такое бывало?

Улица Баумана. Х., м. 2015. Частное собрание

— Лет пятнадцать назад я пробовал иллюстрировать Махабхарату. Этот выбор не случаен, я много лет занимаюсь хатха-йогой и вообще люблю индийскую культуру. Но это оказалось очень сложно. Во-первых, огромный объём, множество персонажей и событий. Во-вторых, нужно вникнуть во все детали, хорошо знать символику, костюмы… вырисовывать многофигурные композиции. Я был не очень удовлетворён тем, что у меня получалось, и не стал продолжать.

Иллюстрировал очень интересную книгу моего приятеля Вадима Иванова «Хрустальная ночь», выходившую в конце девяностых в самиздате. Этот роман чем-то напоминает «Чапаев и пустота» Пелевина. Он, к сожалению, так и не был напечатан. Когда я сделал иллюстрации, то думал, что Вадиму, скорее всего, не понравится, ведь это мой взгляд, который мог и не совпасть с его собственным. Но он воспринял мои работы очень хорошо, и когда делал компьютерную версию книги, все их использовал.

— А вообще, ты следишь за литературным процессом в России?

— Да, стараюсь. У меня есть электронная читалка, которая, кажется, уже стала неотъемлемой частью моего организма. Я туда закачиваю литературные новинки и постоянно читаю. Если книга мне понравилась в электронном виде, то, бывает, я иду в магазин и покупаю её уже «на бумаге». Так было, например, с романами Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», Джона Ирвинга «Мир от Гарпа», Донны Тарт «Щегол». По последнему недавно вышел фильм, и говорят, что он провалился. Я даже не пошёл смотреть, чтобы не испортить впечатление.

— А нашумевший дебютный роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза»?

— У нас в семье были ожесточённые споры по поводу этой книги. Моей жене и дочери она очень понравилась, а мне — нет. Моя прабабушка была репрессирована. У меня своё представление о сталинских концлагерях. Мне странно, что она изобразила, как кто-то метко написал в интернете: «уютненький концлагерь». У меня такое же ощущение. Не хватило достоверности. Но в то же время эту идею о том, что революция не только зло причинила — я понимаю и принимаю. Она настолько изменила жизнь, всё так перевернула, что стала возможна судьба Зулейхи. Женщина из глухой татарской деревни попала в абсолютно другой мир. А у меня, например, мама русская, а отец татарин, и если бы не случилась революция, вряд ли они могли бы создать семью и даже вообще встретиться. Они были просто из разных миров. Мои родственники со стороны отца были раскулачены, со стороны матери — репрессированы. Их дети выросли, встретились и поженились. Появился я — в какой-то степени продукт революции. То есть, какая-то правда в романе Яхиной есть. Но форма, в которой это подано, мне кажется, не совсем та.

Холодный дом (ул. Тельмана). Х., м. 1994. Частное собрание
 

— Альберт, все знают, что ты доктор и художник, но как так получилось, что ты начал совмещать два этих занятия, каждое из которых требует времени, энергии и увлечённости?

— Наверное, надо начать с самого начала. Я учился в изостудии, во Дворце пионеров имени Абдуллы Алиша, основателем и директором которой был Вячеслав Михайлович Лысков. Конечно, будучи восьмилетним ребёнком, я не мог оценить масштаба этой личности. Какие-то подробности его жизни стали мне известны значительно позже. Моим непосредственным педагогом была Ольга Павловна Мукасеева, которую я до сих пор прекрасно помню. Дочь Вячеслава Михайловича несколько лет назад приезжала из Америки и организовала большую выставку, в которой участвовали все ученики Лыскова. Самым первым его учеником оказался Евгений Голубцов, а я был одним из последних. Студия была очень сильная. Чем мы только там не занимались: и рисованием, и керамикой, и гравюрой. Причём требования к нам были очень высокими! Нас, семи-восьмилеток, уже учили пропорциям, мы изучали ракурсы.

Затем я поступил в художественную школу. Моим преподавателем была Кама Михайловна Скамрова, жена известного художника Виктора Ивановича Куделькина. Их обоих считаю своими главными учителями. Но благополучно окончив Художественную школу № 1, я решил, что художником не буду. На самом деле, это не какое-то из ряда вон выходящий случай. Очень многие ребята, особенно после музыкальных школ, кладут свой аттестат на полочку и больше даже не прикасаются к инструменту.

— Но почему?

— Потому что с третьего класса и всё время пока я учился в художке, я рисовал в школе стенгазеты. Никто меня не спрашивал, хочу я это делать или нет, это была моя общественная нагрузка. И вот, когда художку наконец закончил, я твёрдо сказал, что всё. Больше я этим заниматься не буду! Меня стыдили, прорабатывали по комсомольской линии, но нет. Я был готов заниматься любой другой общественной работой, только не этой.

А потом я поступил в мединститут. И на первом курсе должен был у нас состояться фестиваль первокурсника. У меня спрашивают, что я умею делать. А поскольку со мною в мед поступила чуть ли не половина моих одноклассников, довольно быстро выяснилось, что я рисую. А я-то надеялся, что выйду на сцену, постою на зад-
нем плане, подержу какой-нибудь транспарант, и от меня отстанут. Но не тут-то было. Художники были на вес золота.

Организаторы фестиваля снарядили меня писать декорации. У каждого факультета — свой концерт на два отделения. Первое, как водится, патриотическое, а второе — общечеловеческое, юмористическое. На первое нужно было, как сейчас помню, нарисовать задник, посвящённый Великой Отечественной войне, а на второе — что-то о Казани. Мне жутко не хотелось туда идти, но я всё-таки пошёл. Встречают меня два старшекурсника — Саша Семёнов и Эдик Абдрахманов. Они уже учились на пятом курсе, а я на первом. Это огромная дистанция. Саша Семёнов стал потом анестезиологом и трагически погиб на пожаре, спасая детей. А Эдик до сих пор трудится во славу отечественной медицины. Конечно, оба были никаким образом не художники, но немного умели рисовать. Они мне объяснили технологию: берём обои, 6 на 8 клеим задники. Начали делать. И спрашивают: ты учился где-нибудь? Я говорю, да, окончил художественную школу. Они так обрадовались! Говорят, да ты что, чего ж ты сопротивляешься тогда?! Мы вот вообще ничего не умеем, а делаем. А ты — профессионал. Не бросай нас! Ну, я остался с ними. Они начали вычерчивать задник по квадратикам. Так делают, когда хотят перенести маленький рисунок на большой масштаб. Мне это показалось очень долгим и скучным. Я взял карандаш и сразу нарисовал то, что нужно, чем завоевал у них авторитет. Мы сэкономили время и деньги на краску! Ну и пошло-поехало — каждый год по два фестиваля. Осенью фестиваль первокурсников, а весной уже общефакультетский.

Я почувствовал свою нужность, понял, что люди вокруг ценят мои работы. И после второго курса начал писать маслом. Забылись детские клятвы никогда больше не брать в руки карандашей и красок. А если бы не мединститут, не Саша с Эдиком, может быть, я никогда художником бы и не стал. После четвёртого курса я сделал выставку прямо в фойе института. Помог мне с её организацией Николай Курмышкин, сейчас он известный в городе врач-психиатр. Там было несколько десятков работ. Для меня большой поддержкой было то, что эти работы нравились моей жене. Мы с Аллой поженились после третьего курса. На второй день выставки у меня украли одну работу, на третий — ещё одну. Друзья шутили, что это народное признание. Так что первая моя персональная выставка состоялась в стенах медицинского института.

— Альберт, спасибо тебе за интервью. Надеюсь, в скором времени мы увидим и новую твою выставку. И я уверена, что казанцы будут ей рады, чему бы она ни была посвящена — снам в парке, сказочным иллюстрациям или чему-то совершенно новому.

— Спасибо.