Через Кубу в Швейцарию

Тимур Хайруллин

Фрилансер

С  улицы Ершова поворачиваю на Новаторов. Этот отстранённый от жизни спальный мир — мой переход из душного города в мир волшебной Нарнии, — Русско-Немецкой Швейцарии. Приторможу здесь, где прошло моё детство. Проходя мимо детской площадки, я невольно вспоминаю, как бабушка качала меня на качелях, и как я вылетел с них в сугроб, подобно снаряду пращи, перепугав всех присутствующих на площадке. Некогда это место, прозванное жителями Кубой, было окружено оврагами, что делало его похожим на остров и оправдывало его житейское название. Буквально вчера я скатывался на ледянках по этим оврагам, падал с крыш гаражей в снег, сегодня здесь падают только цены в заполнивших собой каждый угол окраин «Пятёрочках». И вот новостройки-исполины заполнили собой овраги и грозно окружили маленькие беззащитные и уютные хрущёвки, теперь в окно уже не стучится свет, робко пробиваясь сквозь гущи деревьев. Остались только дедушкины голубятни, гордо возвышающиеся над глухими гаражными кооперативами. Одним из символов святого духа считается голубь, поэтому эти голубятни можно полноправно назвать святынями. По крайней мере, дедушкина душа точно живёт здесь. Мне довелось разделить это место силы с ним. Пока он копошился со своими «гулями», я с крыши созерцал земную суету — медленно проезжающие у гаражей машины, шныряющих вокруг собак и детей. Любовь к птицам, видимо, передалась мне по наследству. Как-то у той же площадки, где на качелях, по случайности, попытался преодолеть земное пространство, я спас голубя от голодной вороны.

Ещё позже я нашёл стрижа с подбитым крылышком. Долго выхаживал его, подкладывал травку в домик, который кустарно смастерил, водил к ветеринарам, но в один из дней мама постучалась ко мне в ванну и сообщила, что он умер. В своей жизни я много плакал, но так — никогда. Ни во что я не вкладывал так много любви, как в жизнь этой бедной птички. Вечный покой он принял неподалёку, в том же волшебном Русско-Немецком лесу. Наш привычный городской мир и дикий лес Швейцарии разделяет одна железная дорога, по которой время от времени ходят электрички. За этой дорогой весной, прямо на кустах, расцветают прекрасные цветы, люди гуляют и жарят шашлыки, если спуститься чуть ниже, то можно увидеть купания в Казанке. Зимой на горе с именем Лошадинка, укрепившимся в местном фольклоре, мой папа ломал руки и лыжи.

Вера Карасёва. Офорт

Я беззаботно катался здесь на тех же ледянках. Местные собаки-проводники, кажется, живут здесь династиями, сегодня их грозные стаи пугают только неофитов. Ещё маленьким я застал их норы-поместья, в которых они, как в детских сказках, проводили вместе зимы. Норы пропали, собаки остались. И этот уголок, надеюсь, останется. Даже сейчас я часто, по-хулигански, прохожу вдоль железной дороги, расплачиваясь рисками за самые самобытные виды Казани, залитые закатным светом.

На электричке проносятся мимо меня люди, наблюдая в окно те же виды. Кто-то выходит из вагона на Новаторов, кто-то едет дальше, оставляя эти места где-то позади, в прошлом. Как бы ни хотелось нам обернуться назад, со временем начинаешь понимать, что это невозможно. Вот уже я, проезжая мимо, наблюдаю собственную тень, резко спрыгивающую с железнодорожных путей, зазывая за собой. За этой тенью юношеские надежды, силы и уверенность. Вслед за тенью я выхожу на Новаторов, достаю из дедушкиной кладовки велосипед и цепляюсь в руль, чтобы быть не просто пассажиром, проезжающим мимо, но рулевым.

Из этих мест я уезжал преодолевать трудности в школе, совер­шать велосипедные подвиги и сбегал на первые ночные прогулки. Сейчас я возвращаюсь сюда, чтобы наполниться силой для преодоления новых испытаний.