Призраки медной эпохи

Алексей Гунько — географ, спелеолог, организатор и участник многочисленных исследовательских экспедиций в пещеры Европейской части России, Урала, Крыма, Кавказа, Закавказья, зарубежной Европы, Ближнего Востока.
Член Русского географического общества. 
Автор более ста научных пуб­ликаций по спелеологии, истории горного дела, геоэкологии. Главный редактор международного ежегодника «Спелеология и спелестология». Изучает пещеры Татарстана с 1998 года.

Впервые в России на региональном уровне чиновники, представители исследовательских и общественных организаций, собравшиеся за «круг­лым столом» в Институте архео­логии имени А. Х. Халикова Академии наук Республики Татарстан, обсудили проблемы охраны и исследования естественных пещер и старинных рудников республики. Одним из основных вопросов дискуссии стало сохранение горнозаводских памятников.

Ка­зань и современная восточная часть Татарстана на протяжении XVII – XIX веков были одним из важнейших центров металлургии меди в России. Се­го­дня назрела необходимость в изу­чении материального наследия этого периода, оценке его исторического и культурного значения, научного и туристического потенциала.

Тёплым майским вечером, ко­гда полевой лагерь окунулся в вечерние бытовые заботы, на фоне заходящего солнца не­ожи­данно возникла тёмная фигура. Она приближалась уверенным шагом, поднимаясь по косогору, ино­гда останавливаясь и что‑то собирая с земли. Сначала в лагерь прибежала маленькая чёрная собачонка и, к радости женской части экспедиции, сразу же дала себя погладить. За ней в отблесках разгорающегося костра показалась хозяйка — старушка с длинной деревянной палкой и мешком, из которого торчала молодая зелёная поросль. Необычный вид гостьи, как будто срисованный с классического сказочного персонажа, вдруг дополнился её хрипловатой речью.

Остатки деревянной крепи.

Старушка поздоровалась и, сев прямо на землю, с любопытством оглядывала лагерь. «Вы геологи? Что‑то ищете?» — спросила она, тыкая палкой в коробку с теодолитом. «Старые рудники ищем, бабушка»,— ответил я. «А чего же их искать? Вот же они, здесь под ногами у вас»,— улыбнулась старушка, похлопав ладонью по земле. Завязавшийся разговор вскоре перерос в монолог — никому не хотелось перебивать складный рассказ этой удивительной женщины. Говор её завораживал, и создалось ощущение, что прямо здесь, на этой поляне, образовалась какая‑то воронка времени и мы заглянули в прошлое на 200 – 300 лет.

«…Рудник этот назывался Учинской, а тянулся он от Учи почитай до нашего Никольского… Работал он с одна тыща семьсот пятидесятого году, а горы вот энти,— старушка очертила в воздухе палкой,— это всё из‑под земли достато». Она долго рассказывала, сколь глубоки были рудники, как сотни людей круглый год рыли тут землю, как во­зили руду на завод, упоминала фамилию какого‑то барина, искренне удивлялась, что за всю её жизнь мы были первые, кто этим интересуется. Уже в сумерках, провожая старушку до тропинки, я узнал, что она последний житель в глухой окружённой лесами деревушке, эдакая Агафья, но не сибирская, а наша — вятская. Напоследок я спросил, откуда ей известны такие по­дробности о рудниках. «Так давно живу, с 30‑го году»,— ответила отшельница, потрепав ухо прижавшейся к ногам собаки. В тот вечер студенты долго шутили, что год‑то старушка назвала, а вот про столетие умолчала…

***

История не донесла до нас, где и ко­гда ударило о землю кайло первого прикамского рудокопа, но архео­логические находки убеждают, что медные руды разрабатывались здесь уже в III – II тысячелетии до нашей эры. Первая руда добывалась при помощи простых каменных и костяных орудий, сменившихся затем медными, бронзовыми и железными кайлами. Гнёзда малахита, куприта и азурита люди отыскивали среди скальных песчаниковых обнажений, по берегам рек и в глубоких оврагах. Сначала выработки были довольно примитивными — норообразными и короткими, не выходившими далеко за пределы мелкого рудного гнезда. Плавили медь в столь же незамысловатых земляных печах‑ямах, где в глиняный тигель насыпалась руда вперемешку с древесным углём. Из меди, а потом и бронзы отливали разнообразные украшения, орудия труда, предметы быта, оружие.

Таишевский завод. XIX век

Опыт рудокопов постепенно накапливался, и к началу нашей эры их мастерство в разведке и добыче достигло довольно высокого уровня. Через столетия именно эти копи стали первым ориентиром для рудознатцев XVII века. Получив название «чудские», они оказывали глубокое впечатление на исследователей — выяснилось, что все крупные и продуктивные месторождения уже были разведаны в древности. Обнаруженные «норы» могли быть настолько узки, что не позволяли встать в полный рост. Проявляя удивительное чутьё в поиске руд, «чудские» горняки вели работу на больших глубинах, не крепили своды, делая их округ­лыми, выбирали только богатые рудные гнёзда и оставляли прочие нетронутыми.

В первой половине XVII века государство, нуждавшееся в собственной меди, стало посылать многочисленные экспедиции на поиск этих загадочных «чудских» копей Урала и Сибири. И они были найдены. В 1635 году на верхней Каме возводится первый в России меднолитейный завод — Пыскорский. Чуть позже, в 1652 году, на обнаруженных месторождениях «близ Казани» строится второй завод, дававший около 350 пудов меди в год. К сожалению, в 1665 году из‑за быстрого истощения найденных руд и отсутствия опыта в поиске новых казанский завод был закрыт. Стало ясно, что зарождающейся горной отрасли не хватало спе­циа­листов именно по поиску руды — рудознатцев.­ Определённым выходом из этой ситуации стало обращение к местным жителям. Был издан указ, гласивший, что всякому сообщившему о руде положено жалование, а тем, на чьих землях обнаружено месторождение, полагался участок в два‑три раза больший, чем взятый в казну. Тем же, кто специально утаивал информацию, грозило жёсткое наказание. Для проверки сообщения о нахождении руды из Казани выезжали рудознатцы и «подкопщики» — спе­циа­листы по подземным выработкам.

В конце XVII века интерес к собственным недрам разгорелся с новой силой, благодаря молодому и энергичному государю Петру I. В 1697 году на реке Сарале (Коринке) к северу от Елабуги возводится новый меднолитейный завод. Руководил им Лаврентий (Лоренц) Нейгардт — австриец по происхождению, сын пушечного литейного мастера Андреаса Нейгардта, работавшего в Казани. Лаврентий был одним из лучших рудознатцев и литейных мастеров своего времени, участвовал в изу­чении Поморья, Урала, Забайкалья. Однако опыта в поиске и широкой добыче меди по‑прежнему катастрофически не хватало, поэтому в 1699 году в Ка­зань была прислана группа из шести саксонских знатоков горного дела. Саралинский завод стал своего рода центром по обмену опытом и обу­чения. Отсюда отправлялись поисковые экспедиции по всему Прикамью и на Урал. Результаты не заставили себя ждать — ученики Нейгардта нашли целый ряд крупных месторождений в Приуралье.

На рубеже XVII – XVIII веков Россия всё ещё продолжала экспортировать медь из Европы. В 1700 году по указу Петра I создаётся государственное учреждение, «ведующее золотыя и серебряные и иных руд дела» и получившее название «Приказ рудокопных дел». Первой основной целью Приказа стало обес­пе­чение поставки металлов для чеканки монет. Именно с 1700 года в государстве начинают чеканить медную монету. Для выполнения этой цели было необходимо наладить, в сущности, создать по­чти с нуля оте­че­ственную горную промышленность.

Особую нужду в меди Россия стала испытывать в период Великой Северной вой­ны, продлившейся с 1700 по 1721 год. Без меди было невозможно отливать пушки, которые требовались в большом количестве, а в этой вой­не мы противостояли одному из крупнейших поставщиков металла — Швеции. Швеция и Польша длительное время использовали своё положение для политического влияния на государство, так как контролировали поток поставок металлов. Желание Петра I «прорубить окно» в Европу было во многом связано с желанием избавиться от этой зависимости. Вступив в вой­ну со Швецией, он рассчитывал на поддержку в первую очередь со стороны уральских металлургов, которые не подвели,— в этот период медь, выплавленная на Саралинском заводе, поступала прямиком на артиллерийский двор Казани, где из неё делали гаубицы и пушки.

Шахта XVIII века в Альметьевском районе

Для российской цветной металлургии эта вой­на оказалась важнейшим драйвером, при этом горная отрасль получила не­ожи­данную поддержку в лице иностранных спе­циа­листов — тех самых шведов, которых тысячами пленила русская армия. Среди пленных, высланных на Урал, оказалось немало металлургов и горняков, обладавших огромным опытом в горнозаводской деятельности.

Часть шведских пленных была задействована непосредственно на Саралинском заводе. По свидетельствам заводчика Красильникова, записанным в XVIII веке, при заводе шведы занимались как плавкой,­ так и добычей руды, которую они получали с Актазицкого и с Ахметьевского рудников. Первый находился недалеко от завода на реке Тойме, а второй был далеко — на левом берегу Камы в верховьях Мензели.

Работа шведов в Прикамье была недолгой, и после подписания Ништадтского договора, провозгласившего окончание вой­ны, всем пленённым было разрешено вернуться на родину. Саралинский завод на некоторое время пришёл в упадок, но в 1727 году был восстановлен И. Небогатовым и Л. Красильниковым. В следующие сорок лет один за другим стали строиться новые горные предприятия, концентрация которых достигла небывалых масштабов — только на территории Нижнего Прикамья, относившегося то­гда к Уралу, их действовало более два­дцати.

Горные заводы этого периода были вододействующими, то есть для их работы требовалось большое количество воды. Для размещения производства подыскивались небольшие реки, способные наполнить заводские пруды. Поперёк речной долины насыпались плотины, достигавшие длины в десятки и даже сотни метров. Вода из пруда по специальным направляющим желобам подавалась на водоспуски внутри фабрики, где силой падения вращала водяные колёса на валах. Валы в свою очередь приводили в движение большие меха, обес­печивающие непрерывный поддув воздуха внутрь печей. Заводские постройки собирались в основном из дерева, что являлось причиной частых пожаров. Кроме цехов, где шла плавка меди, на предприятии было множество подсобных помещений: кузницы, дробилки, конторы, важни (весовые), хлебные магазины и даже полицейские участки. В более позднее время некоторые заводские строения возводились из камня и кирпича. Постепенно заводы обрастали подворьями, появлялись усадьбы заводчиков, церкви, торговые лавки, кладбища — то есть вокруг производства формировались полноценные поселения.

Как правило, заводы размещались вблизи богатых месторождений руд, но со временем те истощались, и руду приходилось доставлять на подводах с дальних рудников за десятки и сотни километров. Кроме этого, заводам в большом количестве требовался лес. Он использовался для креп­ления выработок и, самое главное, как уголь для плавильных печей. Рубку вели на специальных «лесных дачах», и довольно‑таки активно — в течение ста —ста пятидесяти лет для нужд меднолитейной промышленности были вырублены огромные площади прикамских лесов. Для получения древесного угля действовали специальные бригады углежогов, которые неделями жгли лес в огромных кучах, присыпанных грунтом. Заводы также содержали­ собственные карьеры и каменоломни, нередко подземные.­ Добытый известняк применялся при плавке в качестве флюса.

Фрагмент оруденелого дерева в кровле рудника.

К середине XVIII века край буквально охватила «медная лихорадка». Официально заводчикам разрешалось вести разведку только на своих дачах и на «порожних государевых землях». Разведке руд активно содействовало местное население, среди татар и башкир Закамья появилось много рудознатцев. Владельцы промысла без ограничений могли взять в аренду или приобрести землю за плату, установленную её хозяином или государством. Хорошие результаты добычи на богатых месторождениях не давали покоя конкурентам, и вокруг, порой в одном и том же массиве, вскоре возникали рудники других заводчиков. Прибыльные рудники имели огромные размеры.

Из‑за особенностей залегания руд разработка месторождений велась в основном подземным способом. Штольни, вырубленные при помощи ручных инструментов, как правило, имели длину от десяти до ста сажен. В стороны от штольни отходили многочисленные боковые штреки — вершлаги. Потолок выработок для безопасности крепился деревянными стойками и перекладинами, а руду и пустую породу выкатывали на поверхность при помощи одноколёсных тачек, поэтому перед входом образовывались значительные отвалы. На месторождениях, которые использовались много лет, появлялись многоуровневые системы со штольнями вентиляции, водоотлива, камерами для подсобных нужд.

Кроме горизонтальных и наклонных штолен широко использовались шахты глубиной от трёх до два­дцати сажен. Чаще всего шахты имели прямоугольное или квадратное сечение, основательно укреплялись сплошным древесным срубом, так же как и обычные водяные колодцы. Поднимали руду в больших деревянных бадьях или корзинах при помощи ручного или конного ворота. Устья крупных шахт накрывали шатром, под которым действовал механизм. За сутки попеременной работы четыре лошади могли поднять воротом до пяти тысяч пудов руды. Шахты, являвшиеся кратчайшим путём до поверхности, играли важнейшую роль в работе крупных подземных систем и их вентиляции.

Гнёзда малахита в кровле рудника.

В работе на рудниках и перевозке руд ежегодно были заняты тысячи крестьян. С 1721 года специальным указом разрешалась покупка горным заводам целых деревень. Появились так называемые горнозаводские крестьяне, которые задействовались в добыче и на производстве. На новые заводы назначались опытные спе­циа­листы — казённые мастеровые, а также государственные крестьяне. Они получили название «приписные», не выплачивали податей деньгами, а отрабатывали их на горном предприятии. При этом приписанные крестьяне могли жить очень далеко и для отработки были вынуждены по нескольку дней добираться до рудников и завода. На горное предприятие в качестве рабочих нередко отдавались «подлые и неимущие люди» из купечества, нищие, «пуб­лич­ные женщины». Отсутствие пристального надзора за заводскими людьми притягивало со всей округи беглых, пре­ступ­ников и разного рода авантюристов и «тёмных» личностей. Такие нелегальные работники были выгодны заводчикам, и они не торопились с их выдачей властям. Случалось, что крестьяне и мастеровые убегали от помещиков на завод, а ино­гда и с одного предприятия на другое. По этой причине в течение XVIII века периодически издавались указы «о беглых», позволявших заводчикам оставлять у себя бег­лецов при возмещении ущерба владельцу.

В то же время труд крестьян на рудниках был очень тяжёлым. Работали они обычно небольшими бригадами по четыре‑пять человек: один кайловщик, два откатальщика и один‑два подростка‑подсобника. Бригада и каждый человек в ней исполняли так называемые уроки. «Уроки» включали в себя перечень и часто завышенный объём необходимых к выполнению работ, например, бригаде полагалось в день «выломать породы на 12 вершков в гору, 3 аршина шириной по стене и 10 четвертей в вышину, откатать всю пустую породу на расстояние от 200 до 250 саженей, поставить укреп­ления подземной галереи». Другой «урок» мог состоять собственно из добычи и сортировки руды. Одновременно внутри крупного рудника могло работать по сто‑двести человек и более. С тяготами, ежедневным унижением и избиением крестьян были связаны регулярные волнения и, как назвали бы позднее, забастовки. Не удивительно, что именно горнозаводские крестьяне, замученные непосильным трудом, широко поддерживали Пугачёвское восстание.

Одним из последних и наиболее резонансных, затронувших всю горную отрасль, стало восстание на Зайчишминских рудниках, относившихся к Шильвинскому заводу. В 1859 году около ста пятидесяти человек самовольно оставили рудники и разошлись по домам. Весть об этом событии быстро достигла губернских властей. Территория рудников была взята под охрану жандармами, на место выезжали всевозможные комиссии из Москвы и Уфы, которые выявили многочисленные и грубые нарушения Горного Устава. Оренбургский губернатор оказался шокирован отсталой инфраструктурой рудников и, спустившись под землю, лично убедился в невыносимости и каторжности труда рудокопов, которые, официально проживая в восьмидесяти верстах, вынуждены были большую часть года трудиться вдали от своих семей. Короткий отпуск давался им только на праздники Рождества и Пасхи, а также два­дцатидневный на время страдных работ. При рудниках они жили и работали в нечеловеческих условиях. Отсутствовало медицинское обслуживание больных, в результате чего горняки умирали прямо на рабочих местах и в убогих землянках. Вопреки правилам, на рудничных работах были заняты старики, инвалиды и даже малолетние дети. После расследования хозяин рудников Подъячев был показательно выслан в Пинегу, а Шильвинский завод перешёл в казну. Начались жёсткие проверки на других заводах Урала, обнажившие истинное положение рабочих горной отрасли в целом. Эти события, вызвавшие особое внимание императора Александра II, внесли свою лепту в ускорение долгожданной реформы по отмене крепостного права в России.

Воронка старой шахты в Мамадышском районе.

К середине XIX века с развитием технологий добычи и открытием крупных месторождений меди на Урале и в Сибири заводы Прикамья утратили былую конкурентоспособность. После реформы 1861 года заводчики уже не могли в полной мере пользоваться дешёвым трудом крепостных крестьян, а на механизацию и модернизацию производства не хватало средств. Один за другим рудники опустели, а заводы при­шли в упадок и закрылись.

Некоторое время там, где не могли действовать крупные заводы, ещё существовали небольшие частные предприятия с числом работников семь‑пятна­дцать человек, как, например, в Казани на бывших улицах Варламовской и Мокрой. Они пользовались местной рудой, привозимой в город со старых горных выработок правобережья Вятки. Кроме того, известные российские предприниматели Ушковы на рубеже XIX – XX веков, привлекая местных крестьян, вели разведку и разработку руд небольшими штольнями по старым месторождениям вокруг Кукмора, Мамадыша и вблизи Кокшанского завода. Впрочем, к этому времени Нижнее Прикамье уже утратило значение одного из крупнейших центров металлургии в России.

С началом ХХ века «эпоха меди» в наших краях завершилась и, как это ни удивительно, быстро и бесславно стёрлась из людской памяти. В течение сотен лет в регионе формировалась особая горняцкая культура, а знания и умения передавались из поколения в поколение. Однако сначала закрытие меднолитейных промыслов и революция 1917 года, приведшая к изменению государственного устройства, а затем наступление «новой эры» механизации труда и появление иных приоритетных ископаемых, таких как нефть, привели к тому, что при смене поколений нарушилась преемственность. Образовался значительный пробел в опыте, в котором, по сути, теперь не было необходимости. Исчезли традиции, включая богатый горняцкий фольк­лор, по­чти целиком была утрачена память о тяжёлом труде предков. Уже к концу XX века лишь редкие жители деревень знали, что за отвалы простираются по близлежащим склонам, а некоторые сохранившиеся горные выработки население Закамья связывало только с событиями пугачёвского восстания, часто приписывая их появление деятельности самого Емельяна Пугачёва. Мы стали забывать, что именно Приуральский регион, частью которого является Нижнее Прикамье, не раз становился опорой Российского государства в тяжёлые годы его существования, поставляя столь необходимую медь в период войн XVIII – XIX веков.

Горная промышленность Нижнего Прикамья в сознании современного поколения жителей ассоциируется исключительно с нефтью и газом. Её история началась относительно недавно — в 1930 – 40‑е годы,— но в силу своей важности для страны (как в энергетическом, так и финансовом аспектах) смогла по­чти полностью затмить опыт предыдущих столетий. Эта проблема ярко проиллюстрирована экспозициями во многих районных крае­ведческих музеях, где история горного дела ограничивается советским «нефтегазовым» периодом. К сожалению, горняцкое прошлое не нашло должного отражения и в современной литературе. Таким образом, целая индустриальная эпоха, оказавшая ключевое влияние на судьбу государства, на экономическое и социальное развитие региона, на его природную составляющую,— практически «выпала» из нашей истории.

В галереях Сармановского рудника.

Почти начисто искоренив воспоминания о «медной эпохе», люди принялись за уничтожение материальной стороны этого наследия — разрушали и разбирали заводские постройки, уничтожали гидротехнические сооружения, распахивали отвалы шахт, заваливали входы в штольни, прокладывали над шахтными стволами дороги, превращали их в скотомогильники и свалки.

К счастью, на рубеже тысячелетий за ускользающими призраками горной цивилизации устремились спелеологи. Используя архивные материалы, устраивая многодневные экспедиции, пешие рейды в десятки километров и глобальные, нередко экскаваторные работы, они отыскивали места, где можно было бы проникнуть в мир, сотни лет скрытый от людских глаз. Там — в царстве тьмы и сырости — ещё сохранялся дух горных мастеров, ещё не истлела старая крепь, ещё виднелись рубцы, оставленные на стенах кайлом, за каждым новым поворотом ждала и манила неизвестностью живая история.

За более чем два­дцать лет спелеологами Татарстана было определено местоположение более тысячи медных рудников. Десятки из них были изу­чены под землёй. Многие рудники, разбросанные по востоку респуб­лики, оказались ценнейшими объектами промышленной архео­логии. Такие, как, например, Сармановский рудник, который благодаря этим исследованиям приобрёл широкую международную известность. Предположительно, именно он под названием «Ахметьевский» упоминался в XVIII веке в контексте работ шведских военнопленных. Его полноценные исследования были начаты в мае 1999 года с расширения узкой щели в маленькой воронке. Перед спелеологами открылась поражающая воображение система арочных галерей размером два с половиной километра, переплетающихся в сложные лабиринты и расползающихся, словно ветви, по отдалённым частям массива. Некоторые части рудника разделялись вертикальными колодцами, где можно было подниматься только по верёвке, преграждались обвалами или вручную засыпанными штреками. Удивительная сохранность рудника в точности донесла до нас технологии горных работ начала XVIII века. Уникальность этого памятника, подтверждённая оте­че­ственными и зарубежными спе­циа­листами, подтолк­нула к идее со­здания на его базе музея‑заповедника с подземным туристическим маршрутом. Работа над его проектом активно ведётся с 2015 года.

Исследования позволили обнаружить внушительные по площади шахтные поля в Мамадышском и Кукморском районах. Крупнейшее из них — на водоразделе рек Баш Арбаши и Уча — имеет протяжённость более пяти километров и состоит из сорока шести шахтных отвалов. Их диаметр достигает ста, а высота — семи‑восьми метров. По размерам и объёмам отвалов шахтных полей можно судить о размерах добычи. Под такими крупными полями могут скрываться десятки километров ещё не исследованных подземных лабиринтов.

Не оставляют спелеологи и попытки обнаружить древние копи, которые по­чти повсеместно оказались поглощены более поздними рудниками. Одной из таких древних выработок, чудом сохранившихся до наших дней, может быть небольшая пещера у села Сентяк в Елабужском районе. Она находится в обнажении песчаников на правом берегу Камы. Это округлый лаз длиной двена­дцать метров, вырубленный внутри древнего оруденелого древесного ствола, чем и объясняется его форма. Взрослый человек, проникающий внутрь, не способен развернуться и практически целиком заполняет телом пространство лаза. В таких усло­виях удавалось работать лишь вытянув руки перед собой, буквально выскребая руду, без возможности размахнуться…

Изучение старых рудников оживило интерес и к горнозаводскому наследию Нижнего Прикамья. Поиск и определение мест, где располагались заводы, стали интересной и в то же время очень сложной задачей. Оказалось, что многие заводские плотины сохранились целиком или фрагментами, а вот другие технические постройки были по­чти повсеместно утрачены. В какой‑то степени повезло первенцу крупной химической промышленности региона — Кокшанскому заводу (ныне Менделеевский район), который, в сущности, параллельно исполнял и функции горного предприятия — разрабатывал собственные рудники в Прикамье и на Урале и даже выплавлял штыковую медь. От него остались руины нескольких корпусов, заводская труба и деревянное здание училища. Благодаря архивным планам удалось выявить и ряд построек, сохранившихся на территории Мешинского (Ныртинского) завода. Исследователям ещё предстоит понять, были ли они сооружены в период его работы или появились уже после закрытия.

Кроме штолен, шахт и гидротехнических сооружений, следы деятельности горных предприятий остались в виде карьеров, каменоломен, многих сотен кольцевых ям, возникших на месте куч, где выжигался древесный уголь. Можно обнаружить их и в топонимах — названиях сёл — Жилой рудник, Завод‑Нырты, Пыжман‑Завод, Шильнинский Завод, Бакырча… По всему Восточному Закамью распространены многочисленные урочища Рудники и возвышенности Бакыр‑Тау — прямые указатели на былые медные разработки.

Увы, все эти многочисленные, но немые свидетели не заменят утраченной горнозаводской культуры, однако они дают надежду, что ещё есть возможность восстановить историческую справедливость и вернуть нам память о «медной эпохе». Надо лишь немного постараться. Помочь в этом должна постановка на учёт наиболее значимых памятников горного дела как объектов культурного наследия, привлечение их в систему туризма по опыту европейских стран, где они пользуются огромной популярностью и часто являются основой для формирования крупных туристических центров. В этом смысле наша респуб­лика в очень выгодном положении, ведь искать такие ценные объекты уже не нужно — они здесь, прямо у нас под ногами.

***

Случилась в той далёкой майской экспедиции ещё одна необычная встреча. В лесной чаще мы обнаружили сильно заросшие подлеском отвалы неизвестного рудника. Стоя с чертежом над воронкой старой шахты, я вдруг услы­шал голос: «А что вы такое интересное делаете?». Вздрогнув, я разглядел за молодой листвой прислонившуюся к дереву коренастую фигуру с густой седой бородой. Незнакомец с большим интересом выслушал меня, пояснив, что знает про рудники, поскольку часто собирает здесь хворост. Попрощавшись и забросив на плечо перевязанную связку веток, он не­ожи­данно обернулся и сказал: «Лес этот не простой, не забудьте его поблагодарить, уходя…».

Спустя годы, проезжая мимо этих мест, все­гда вспоминаю ту старушку и лесного бородача. Живы ли они? Каждый раз мысленно благодарю тот лес, который, в отличие от многих людей, бережно хранит частицу нашей истории. Искренне верю, что ко­гда‑нибудь найдётся тот, кому он непременно откроет свои тайны.  

(1 верста = 1,07 км; 1 сажень = 2,1 м; 1 пуд = 16,3 кг)