Прогулки с Соней по белу свету

Журнал "Казань", № 10, 2013

Соня - это Sony. Всюду таскаю её с собой. За время своего фотолюбительства понял, что глазами снимать всё же лучше. Такая фотография получается живой: с запахами, ветрами и звуками… А то плоское, что нащёлкал камерой, может лишь напомнить о пережитых ощущениях. И натолкнуть на размышления.

Всякий раз, скидывая ворох «слепков» в компьютер, задаю себе один и тот же вопрос: зачем столько наснимал? И вот, сижу, чертыхаясь, уже который вечер отделяю зёрна от плевел…

Спектакль под названием «Mare»

Больше всего зрителей ходит на постановки, которые ставит режиссёр по имени Бог. Люди любят смотреть на спокойное или бушующее море. В Эмиратах бедуины по выходным выезжают на белоснежных джипах в пустыню. Важно прохаживаются, заложив руки за спины, долго смотрят вдаль. Барханы ведь тоже волны.
Зато в России «дают» интереснейшие грозы и закаты! Сколько бы раз ты ни видел эти «спектакли», они всегда притягивают и завораживают. И это может быть мелодрама или даже трагедия. В каком-то рассказе Юрия Нагибина я прочёл: «Щель заката была багрова и страшна, как будто там зарезали солнце».

Волга тоже притягивает, сунешь в неё руки, вода их ласкает - тёплая, мягкая. Сколько нехороших мыслей она унесла куда-то вдаль. Сколько людей посветлело челом на её берегу и подобрело душой…

Но море - это Нептун. Здесь его чувствуешь и боишься. Даже когда он спит, мерно вздыхая, стоишь рядом как букашка, потрясённая мускулатурой кашалота. Сейчас проснётся и начнёт играть, опрокидывая море в небо!..

Сон в электричке

Пожилая женщина заснула в вагоне, идущем в Барселону. Ход у испанских поездов очень мягкий и тихий, сразу убаюкивает. В одном месте состав вплотную подходит к морю, стук колёс захлёбывается в шумной пене волн. Я назвал этот снимок «Сон». Жаль, что сама женщина пропустила такое зрелище. Проспала! А вдруг ей снилось… море?!

Манекены улыбаются…

Хиджаб - это ширма от любопытных глаз улицы. Но личико также закрыто и от ласк бриза, прилетающего со стороны лодки рыбака. Рыбак дёргает струну лески, ветерок дёргает чёрную ткань. В ладони - шевелится пучок водорослей, а из-под распахнувшегося хиджаба обнажается улыбка… манекена! Но говорят, что это европейские манекены такие бесстыжие, с непристойными формами. Некоторые бородатые торговцы в Дубае даже срезают им груди…

Старик и девочка

Накануне вылета в Римини зашёл в супермаркет и в тесном коридоре из рыбных консервов и неубранных коробок столкнулся с каким-то грязным стариком. Видно, не бомж, просто с детства не любит воду. Пиджачишко мятый, трико с пузырями, башка не чёсана. Я от него, а он - увязался за мной, как банный лист. Иди в баню! - кричу, не открывая рта. Выбираю булочку, и он тянет лапу за ней. На кассе - толчея, он опять рядом. Стою - дышу. Его пахучий образ я так и увёз с собой в Италию. Я уж и медитировал, представляя, как спускаю старика в клозет самолёта, но всё тщетно. Спасла меня только девочка. Она бегала вокруг статуи Давида во Флоренции. Глядя на его замёрзший мраморный кончик, прыскала в ладошку. Мешала фотографировать японцам. От неё исходил какой-то чистый дух, она - светилась, как маленькая карамельная мадонна, очищая мою память от грязных казанских снимков.

Грандиозные руины

Если бы архитектурные шедевры древности дошли до нас в целости, мы были бы, наверное, только разочарованы. Как скучен на макете геометрически правильный храм Артемиды, то же Акрополь или Колизей. Руины грандиознее, они дают волю фантазии.

Спина человека

Лицо, конечно, зеркало души, но и спина тоже многое может рассказать…

У нас в Казани получили распространение два «вида» - спины жалкая и наглая. Там, где глаза и губы соврут, спина - всё выложит без прикрас. Расскажет, что дома - осень, и на работе тоже, а в личных отношениях - февраль. Много женщин носит такие грустные спины. Старики - это бредущие куда-то Акакии Акакиевичи. Интересно, что спины у чиновников - безликие. По ним ничего не прочтёшь. Как будто бы в хребте застряла одна мысль «будь серее серого». По спине девушки можно сказать, свободна она или уже замужем. А спина мужчины, даже если он сам не обернётся на стучащие каблучки, ещё долго будет смотреть вслед и облизываться.

Хорошо прочитываются по спине удивление, робость, замешательство, страх. Кстати, наши соотечественники за границей легко вычисляются по своим чисто российским спинам. Выходит, что спина - это наше лицо, только сзади!


Собачьи знаки

У нас обязательно напишут перед входом в кафе или магазин что-нибудь строгое со словом, оставшимся ещё со сталинских времён - «запрещается!» А ведь можно и так - с юмором, в котором сквозит любовь к братьям меньшим и даже к человеку.

Таинственные символы

В монастыре Монсеррат перед тем, как войти в храм, посетители должны встать в символический круг с изображением морских животных, потоптаться немного и только затем проследовать к алтарю. Но что мешает совершить настоящее, а не условное омовение?

В итальянских соборах свечи давно уже заменены на лампочки. Кидаешь монетку, щёлкаешь включателем и «запаляешь» огонёк. Потом служитель проходит по длинным рядам и выключает их. Может, оно так и удобнее, но… Лампочка - это символ прогресса, урбанизации, а свеча - она живая, потому что плачет… Язычком своим сказать чего-то силится. Может, молитву читает.

Христос из мусора

В горах, обнимающих монастырь, проложена удобная тропа паломников с лавочками для отдыха и питьевыми фонтанчиками. Но можно подняться и на фуникулёре. Повсюду стоят распятия. Чтобы Иисус выглядел убедительнее, его состарили… молотком по носу! На Святого Георгия надели инопланетный скафандр, а из аббата Олибы сделали «узника концлагеря» - он тянет свою ужасную руку, чтобы благословить верующих в Бога, а значит, в красоту и гармонию.
Интересно, что модернизм, не найдя понимания ни в одной религии мира, нашёл приют в католицизме. Сальвадор Дали и Антонио Гауди были глубоко верующими католиками, что не мешало первому сделать Христа из мусора, подобранного на пляже, а второму изобразить его голым и с квадратной головой над входом в свой недостроенный храм «Саграда фамилия». В этой смелости, конечно, что-то есть… Но всё же должно быть на земле что-то чистое, божественное, к чему нельзя прикасаться руками.

Король кича

Захолустный каталонский городок Фигерас - скучен и не ухожен. Сюда едут, продираясь в тесных улочках на неповоротливых туристических автобусах, чтобы только взглянуть на театр-музей Сальвадора Дали. Листая перед поездкой альбомы с работами художника, я предвкушал встречу. Давно уже тянуло меня к нему. И прежде всего интересовала загадка рождения свободной души. Ладно бы художник был дитя природы, приехавший с Кокосовых островов, но нет, он появился на свет в насквозь консервативной и провинциальной Каталонии!

И вот я хожу-брожу по лабиринтам его круглого театра, натыкаясь то на «Кадиллак дождя», то на «Девушку с булкой на голове», то на осьминога, нарисовавшего щупальцами Бетховена, то на красный диванчик - пухлые губы… Тесно, душно, муторно… Всюду кричит кич, который подстерегает тебя за углом, на потолке, под лестницей… Хочется на волю!

Мне показалось, что в этом театре не хватает главного героя - самого Дали, который прыгал бы здесь по галереям, размахивая игрушечной саблей. Он умер, и всё осиротело, потеряло стержень. Теперь экспозиция распадается. За исключением трёх-четырёх безусловных шедевров (и это всё портреты Галы!), остальное я бы сгрёб и выбросил. Откровенно слабые вещи, в которых сквозит лишь яркое желание удивить…

Художник завещал похоронить себя тут же. Так и сделали. В стену замуровали урну с прахом. Но ведь он мог превратить свою смерть в яркое шоу?! Я бы ему подсказал, что тело лучше всего забальзамировать и вложить в багажник «Кадиллака». Бросаешь в щёлку 1 евро, крышка со скрежетом открывается. Все в шоке! Вот это было бы интересно. Это я понимаю… А так лежать в стене, как нотариус, разве это позволительно для сюрреалиста?!

Зеркало, рассказывающее сказки

Гала Дали возила его с собой повсюду вместе с Казанской иконой Божьей матери. Икона - окошко в мир потусторонних сил, а ещё на Грузинскую улицу в Казани с зевающим городовым на перекрёстке, у которого сабля-«селёдка» звякала, то о фонарный столб, то о водосточную трубу. Зеркало подглядывало за ней с утра до ночи. Всё подмечало и возвращало, как на серебряном подносе: и потухший взгляд, и растущую ветку морщины, и потемневшую эмаль зубов…

В замок Пуболь Гала въехала в семидесятилетнем возрасте. Её спросили, куда вешать зеркало. Приказала убрать в подвал. С глаз - долой! Но через несколько лет она спустилась туда и взглянула в него. Ни морщинок, ни увядания, ни еврейских пятен! Как будто бы на лицо набросили вуаль с мушками. Тогда зеркало, потемневшее от сырости и грибка, подняли в спальню, там оно и провисело до самой её смерти, рассказывая хозяйке сладкие сказки.

Вкус Каталонии

Лавка, которая вся светится мясом. Оно здесь повсюду - свежее, яркое на срезе, в обрамлёнии снежного сала. Рульки свисают как красные абажуры и капают на пергамент золотистой слюной. Молочные поросята в удобных лотках вертят огуречными хвостиками и уезжают в коптильню. Тёмные взбугрившиеся палки сервелата раскачиваются на грубых верёвочках, пулемётная лента белых сосисок накручивается на бобину, мягкое брёвнышко колбасы тяжело скатывается в витрину, хрустя кусочками льда. Да и сам мясник похож на большой жизнерадостный окорок!

Когда хрюшки улыбаются тебе так радушно, разве можно думать о таких пустяках, как стихи, например, или недописанный рассказ?! А ну-ка, синьор, отрежь мне ломтик хамона иберико! Я попробую, какая она на вкус, эта ваша Каталония...

Соблазнительные извивы

Она извивалась, как в танце. Нащёлкала фонтан, дворец, голубей на памятнике, сам памятник, потом опять фонтан, дворец… Заскучала, убрала фотоаппарат в чехол и пошла цокая к лавочке. Там её дожидался стильный пакет, какие дают в бутиках. Вынула крем и начала, нежно поглаживая, натирать ноги. Массивные тётки, ожидавшие у автобуса гида, отвернулись, заслонив от мужей хрупкий объект. Двери распахнулись, и они полезли, занимать места. До отправления оставалось минут пять, поэтому я не торопился. Один из наших тоже. Помню, что он сел в Камбрилсе у шикарного отеля с псевдогреческими колоннами. На вид - детина, распустивший тело. Лицо - масляный блин с утонувшим в щеках носом. Сидит на соседней лавочке и строчит эсэмески или играет. И вдруг она уже - рядом с ним! Потирая ногу, что-то говорит. Даже улыбается. И тут гид скомандовала «поехали!» Вижу, как девушка тоже поднимается в наш автобус. Занимает чьё-то место, возникает небольшая перепалка. Гид уступает недовольной даме в голубом парике своё место. Успокаивает общественность, мол, войдите в положение, девушка отстала от своей группы. Ну, что тут поделаешь?!
И всё-таки один раз я оглянулся. Сделал вид, что кресло заело, не откидывается, и обомлел. Они уже воркуют! Она примеривает его солнечные очки, смеётся.
Через час пути до побережья выходят вдвоём у «древнегреческого» отеля. Девушка сбежала по ступенькам легко, как девочка. Он же выкатился колобком. Боже, как повезло этому увальню! Сказочно! Почему-то даже испортилось настроение…

И вот вылезаем у своего скромненького отеля, похожего на старый двухпалубный пароход, следом идут какие-то парни. Я слышу, как наш гид в сине-зелёной косынке на шее, с высохшим на испанском солнце телом, тихонько так говорит им: «Ребята, а девочки вам нужны?»

Под шум волн

Какой-то древний грек, а все они тогда были поэтами, выйдя к морю, воскликнул:

- Люди, подобно волнам, приходят в этот мир, чтобы уйти в песок!

Каждый год я вижу, как из пены морской рождаются Афродиты, которых пока ласкает волна, а потом - мужчины. Через год, два, три… они становятся Эвридиками, Кассандрами, Пенелопами… Волны отсчитывают их часы, годы… И вот уже по рёбрам пляжа шлёпает Мегера. Она хочет окунуться. Но волны, бросив в глаза россыпь солёных брызг, бьют её под дых и опрокидывают. Она кувыркается вверх тормашками. Дети хохочут.

У Симонида Аморского из Самоса, жившего в 660 году до Рождества Христова, я нашёл такие строки:

Сегодня - радостна, смеётся, весела.
Хвалу ей воздаёт, увидев в доме,
гость:
«Нет на земле жены прекраснее неё,
Нет добродетельней, нет лучше средь
людей…»
А завтра - мочи нет, противно
и взглянуть.
Приблизиться нельзя: беснуется она
Не зная удержу, как пёс среди детей,
Ко всем неласкова, ни сердца,
ни души,
Равно - враги пред ней иль лучшие
друзья.
Так море иногда затихнет в летний
день:
Спокойно, ласково, отрада морякам -
Порой же, грозное, бушует и ревёт,
Вздымая тяжкие, ударные валы…

Скука на фоне красот

Туристы - восторгаются, а местные - зевают. Конечно, раз эта красота с детства мозолит им глаза. Детишки уже рождаются нелюбопытными стариками. Зато они знают твёрдую цену местным достопримечательностям: 3 доллара за магнитик с видом сторожевой башни, 10 долларов за майку с замком идальго на скале, 20 долларов за сырный кружок из молока овечек, которые питаются эдельвейсами, 35 долларов за бутылку ликёра, настоянного на маках, в которые превратилась кровь убитого индейцами испанского монаха...

Мало кто из них за всю свою жизнь поднимался по козьей тропе на вершину, где прямо в облако воткнут каменный крест. Редко-редко, разве что понукаемые приехавшей из города роднёй, спускались они на автомобиле в долину, где волнуется, дышит, ворчит солёный ультрамарин. Что за напасть? Зачем нам туда?
Они сидят в глубокой тени средневекового замка у качающихся на жёрдочке бус и амулетов и с высокомерием оглядывают оживлённую толпу, отстреливающуюся фотоаппаратами.

Утром волны туристов, одна за другой, захлёстывают каменный остров, а на закате от них остаются лишь бумажки да пластиковые бутылки, которые ветер гонит по улочке вниз - к мусорным бачкам. То­гда торговцы надевают на себя нераспроданные украшения, по дюжине сомбреро одним колпаком и идут, покачиваясь, на кривых ножках в серые домики, где их ждёт нехитрый ужин под мутной лампой. В этот час они похожи на усталых актёров, которые несколько веков подряд играют потомков исчезнувшего народа. Те строили дворцы и обсерватории, писали трактаты о небесных телах, долбили террасы в скале, чтобы сажать кукурузу… Об этом они слышат каждый божий день от испанских гидов, которые ведут к алтарю жертвоприношений толпы туристов.

Одиночество в толпе

В Казани этого состояния трудно достичь - слишком мала плотность населения. Миллион с небольшим - это ещё не мегаполис, тут не затеряешься! Вот в Москве уже можно плыть и в людском потоке, утекая в жерло метрополитена. Барахтаться в море голов, которые что-то бубнят в мобильники, и при этом чувствовать себя совершенно одиноким, как отшельник в лодочке. Новые москвичи живут здесь годами, а Москвы так и не видят. С одной окраины до другой - на метро. Тух-тух-тух… «Следующая станция «Выхино». Просим освободить вагоны». Потом нестись в маршрутке ещё час. В окне одни краны и новостройки.

В Риме тоже кругом приезжие, и здесь коренной римлянин - редкий экземпляр. Он где-то прячется в прохладном старом кафе и не суёт свой нос в популярные места, забитые туристами. Сойдя с дистанции, я присел на ноздреватый блок, отлетевший от Колизея. Прогретый, как камелёк в бане, он дышал золотистым августом. Я впал в полудрёму и вдруг услышал откуда-то снизу, из заживо погребённых рыночных галерей, гул древнего города. Я протянул руку и погладил потные кудрявые головы мальчиков, потом косички рабыни, змейками ухватившие мои пальцы. Я шарил в прошлом, нащупывая гладкие и наждачные лица, точёные носы с горбинкой и мягкие оливы ноздрей, раковины и грибные шляпки ушей, хихикающие и жующие рты с влажными языками…

И тут за плечо меня тронул темнокожий варвар и предложил сразу семь «швейцарских» часов, сковавших его шоколадную руку. Они тикали вразнобой, пытаясь поймать сумасшедшие время. Я разжал свою ладонь, в ней лежала красивая косточка от персика, который съела римлянка в III веке до Р.Х. Но варвар её почему-то не выхватил и не убежал! Хотя весь его товар не стоил и одной этой косточки…

Орфей в сетях

Человек - земное существо. Притяжение, как крепкие объятия земли, которая нас любит и боится отпустить. И только с помощью мечты можно улететь. Она, вложенная в тёплое тельце песни, парит над землёй неизвестной зоологам птицей. А сам поэт похож на голубятника - заворожённо следит за полётами своих почтарей в вольном небе. Внизу всё заляпано птичьим помётом, а наверху - чистое небо, подметённое перистыми облаками. Поэт взмахивает рукавами как крыльями. Жаль, улететь не получится, как не маши… Мы - мыши! Мы в плену своих страстей, слабостей, которые коленом вжимают нас в грязь. Но струны, даже лопаясь, звенят…

Ходи до смерти!

На эту лодку я набрёл на безымянном озере в Башкирии. Уж очень она была похожа на мою давно истлевшую плоскодонку, выплывшую из песни «Лодка на речной мели скоро загниёт совсем». Мне тогда было семнадцать. Лето я проводил на Волге. Рыбачил, купался, ковырялся на грядках. Бабушка просто так поваляться не давала.

Часов с шести нарочно начинала громыхать вёдрами у распахнутого окна. Она, кряхтя, поливала помидоры. Можно было услышать, как «бычьи сердца» жадно пьют воду.
Я отмыкал на воротах амбарный замок и шёл искупнуться. Обычно в этот час народу не было, но в тот день на берегу с глубокими порезами от острых хребтов дюралевых лодок скучали двое. Один милиционер в штанах, другой в юбке. Увидев меня, строгая тётенька даже обрадовалась. Подошла, представилась следователем Огурцовой, и спросила, есть ли у меня лодка. Я показал на перевёрнутую у пристани плоскодонку. Не объяснив толком ничего, Огурцова сказала, что они с участковым сейчас пойдут по берегу, а я должен буду грести за ними. Сбегав за вёслами, безропотно подчинился. Гребу полчаса и вижу, как следователь, наклонившись к продолговатому предмету у воды, машет мне, подзывая. Оказалось, какая-то старуха с малиновым узелком, шла из одной деревни в другую и померла. Рядом валялась клюка с отполированной рукояткой. Описали содержимое узелка: деревянный гребешок, разбитое зеркальце, иконка в тряпице, вышитой крестиком, а в носовом платочке денежка - николаевский червонец и медные монеты тех же времён, ещё пирожок в промасленной бумажке и несколько расплющенных на солнце карамелек. Прямо какая-то древнерусская старуха, выпавшая из времени!

Уложили старуху на мокрое дно лодки, и я погрёб обратно - к подъехавшему грузовику. Я стараюсь не смотреть на лицо, которое покачивается у самых моих босых ног, от толчков приближаясь ко мне ближе и ближе. Брызги из-под весла орошают её щёки. Это слёзы текут. И вдруг я с ужасом замечаю, что старуха смотрит на меня! Боже, никогда ещё я так быстро не грёб. Лодка летела через Стикс. Но мозоль жжёт, весло соскальзывает. Сузившиеся зрачки старухи пытают: кто я? куда её везу? Я - Харон.

Шлейф брызг накрывает меня сверху. Нос стукается о берег, старуха летит на меня, я вываливаюсь из лодки...

Мужики легко, как высохшее на солнце брёвнышко, забрасывают старушку в кузов. Вслед за ней летит узелок. Я, измождённый, валюсь в сторонке на песок. Что это было? И со мной ли? Затаскиваю лодку, сажаю на цепь. Переворачиваю, и вдруг из неё выкатывается мокрая клюка. Кора орешника покраснела. Коленце сучка, приспособленное под ручку, совсем отлакировалось ладонью. Верчу её в руке, намереваясь метнуть в воду, и тут вижу аккуратно вырезанный крест, а под ним буквы «Раба божья сестра Аглая, Мокея дочь из Теньков. Ходи до смерти!». Хочу догнать следователя, но уазик, газанув, исчезает за поворотом, закрывшись от меня шторкой пыли. Бреду домой. Втыкаю клюку за смородинным кустом.

- Где ты был так долго,- не разгибая спины, спрашивает бабушка.

- Купался,- отвечаю.

- Срежешь мне палку,- просит она,- нога болит, ходить не могу.

Я ей вырезаю из вишни, пытаюсь даже украсить узором. А припрятанная клюка Аглаи через две недели вдруг выстрелила листочком. Потом веточка проклюнулись из мёртвой палки. Через год это было уже деревце со слезящимися письменами на коре. «Ходи до смерти!»

Пушистый рай

Несомненно, «лето» произошло от слова - «лепота»! Но нет ничего утомительнее, чем вечное лето. Ленивое шевеление Эгейского моря, сонное снование красных ошпаренных немцев и вялый танец усталого живота с фальшивым сапфиром в пупке. Но это в раю земном, а в небесном, быть может, падает пушистый снег и архангелы хрустят в валенках?

Чёрный кот

Фалды метут дорожки, сумки чертят зигзаги. А скрипа шагов не слышно, прохожие как будто бы парят. Город оглох от ночного снегопада и замолчал. Silentium! Распахиваю чёрные шторы и вижу чёрного кота, который сидит на ветвях и смотрит на меня зелёными глазами. Он сейчас как белая ворона!

Вспомнил, что когда-то у меня был такой же кот по имени Мугли. Жил я тогда с молодой женой в рабочей общаге. Кот был домашний, и никогда не бегал налево. И вот, когда жену увезли в роддом, он пропал. Я и в подвал к кошкам спускался, и на чердак поднимался, даже к собакам ходил. А утром узнаю, что ночью у меня родился сын. И первое «слово», которое он сказал, было «мяу!» Больше кота я не искал.