«Буря», пожар, субботник

В ночь с 30 на 31 января 1995 года загорелось здание ТЮЗа на улице Островского, и, кроме вреда непосредственно от огня, был залит водой практически весь репертуар театра.
Мы часто меряем пожар в цифрах ущерба, в квадратах сожжённого пространства, но пожар меняет жизнь людей в принципе, все его последствия предсказать сложно, или даже невозможно. ТЮЗ не просто лишился сцены и мыкался несколько лет по съёмным пространствам, — театр разделился, потому что кто-то уехал вслед за главным режиссёром Борисом Цейтлиным из Казани, кто-то остался и воспринял это как предательство. Сложно сказать, что нынешнее положение ТЮЗа определил исключительно пожар, но то, что он разделил жизнь многих людей на до и после, говорить можно смело. Ведь театр — это не офисное пространство (хотя и там пожар страшен) — это Второй дом, а для некоторых работников театра — это дом Первый.
Вот две маленькие истории на фоне пожара театра, они не отражают пожар как таковой, но немного говорят о том, как люди воспринимают пожар.

Елена КАЛАГАНОВА, актриса ТЮЗа
Сейчас я понимаю, что мои воспоминания сильно отличаются от реальности. Мне кажется, что я шла на репетицию со своей по­другой Кирой, мы — театральные дети, выросли вместе. В этот день, как мне казалось, мы бежали в театр к одиннадцати, смеялись, как все­гда, пробежали через садик, где три красавца держат мир над головой, и с горки на улице Камала увидели крышу театра, из которой шёл пар.
Когда стали сверять воспоминания, выяснилось, что я была одна, просто голова отказывалась воспринимать реальность и присочинила Киру. Я помню, что поскользнулась и упала. И мне казалось, что я сидела вечность в этой луже, но на самом деле, наверно, нет. Я сидела и не могла реагировать никак вообще. 
Когда я дошла до театра, то узнала, что ребята, которые жили по соседству в общаге, спасали декорации «Бури», и ты приходишь и понимаешь, что сгорело сердце театра — сцена. Мы стояли на сцене и видели над собой небо, а в зрительном зале — черноту, где нет кресел, и в центре лежит люстра. Это абсолютно поражало. 
Все были подавленные, потерянные, я совершенно не помню, о чём мы тогда говорили. Хотя сначала все были полны решимости, у нас был субботник, мы надели бушлаты, телогрейки «Другой жизни», и отмывали ­театр, так как всё было закопчённое. Потом мы стали репетировать в этом «убитом» театре «Театральный романс», прямо на руинах, и в этот момент весь театр служил декорацией.
После первого шока были, как курица без башки — мы бежали. Потом у всех начались болячки. Я помню, как Серёжа Мосейко нёс меня с руин в «Скорую помощь», так как у меня началась почечная колика, но когда это было, в какой день, не помню... У многих тогда начались болезни.
У меня было ощущение взрыва, который шёл волнами: сначала пожар, потом болезни, мы оказались бездомными, и было ощущение, что старики стали спиваться, начались раздоры, отъезды.

Сергей МОСЕЙКО, актёр ТЮЗа
Я жил тогда в общежитии рядом с театром, но в ту ночь мы возвращались из Юдино и шли пешком от Колхозного рынка, и когда увидели дым, то сразу поняли, что это наш театр. Это было жутковатое зрелище, все были в полной растерянности, основная часть была уничтожена. 
Мы сидели и ждали, как любой человек, который потерял свой дом. Сначала стояли на улице рядом с театром, хотелось быть максимально близко, чтобы чем‑то помочь, хотя сейчас я понимаю, что помочь было невозможно. 
Когда я попал внутрь, мы стояли на сцене, которая была совершенно уничтожена пожаром и пожарными, сама сцена наполовину завалена ­обгоревшими остатками «чего-то», и над тобой голубое небо. Ненормальность ситуации — это самое жуткое. Обычно говорят, что ты стоишь на сцене и видишь чёрную дыру зрительного зала, но в этот раз это действительно было так.
Нет, мы не спасали декорации «Бури», просто вытаскивали то, что лежало рядышком и было не совсем залито. Не думалось, что это «Буря» и её надо спасти, в тот момент никто не выбирал.
Я помню, что буквально через день, когда все были в полной растерянности, Цейтлин собрал нас и сказал, что мы должны работать, должны восстанавливать что есть. И начался субботник, мы начали по возможности расчищать гримёрки, сцену, наводить порядок, чтобы было место где работать. Это был момент, когда возникла уверенность, что всё поменяется, что в каком-то виде театр сможет существовать.
Через какое-то время в руководстве театра узнали, что восстановление здания, если и будет, то не скоро, и по опыту других театров, с которыми случилась такая беда, мы понимали, что это на многие-многие годы.
Я уехал из Казани вслед за Цейтлиным в Челябинск, нам ­хотелось продолжать работу, а здесь было очень мало возможностей, труппа работала по ДК. Для меня пожар — это очень неприятное воспоминание, но всё закончилось как закончилось, память нас защищает и отбрасывает всё страшное.