Литературные Афины на Каме. Адель Хаиров рассказал о Чистополи в июльском номере журнала «Казань»

Он пришёл на интервью ни минутой позже. Деловой, порывистый, сияющий оптимизмом. Сразу одарил своими книгами. Одну за другой вытаскивал из чёрного пакета, кратко комментируя и подписывая на доб­рую память.

Книжный дар
Вот фундаментальный труд — энциклопедия «Чистополь литературный», автор работал над ней 35 лет! Увесистая получилась книга. Настоящий подарок для ценителей литературы и краеведов. Впервые в этом издании собраны сведения о литераторах, жизнь и творчество которых связаны с Чистополем. 
В 1941 году в город прибыла большая группа советских писателей — многие были известны на всю страну, их называли живыми классиками. Здесь они жили и продолжали творить. Через две зимы, возвращаясь из эвакуации, Николай Асеев отблагодарил Чистополь за гостеприимство экспромтом:
Спасибо тебе,
Городок на Каме —
Глубокий,
Надёжный советский тыл, —
Что с нашей прозою
И стихами
Ты нас не обидел
И приютил.

Следом, на письменном столе у меня появляется троекнижие о выпускниках Казанской художественной школы, авангардистах Константине Чеботарёве и Александре Платуновой. Их работы эпохи революционного романтизма находятся в собрании Третьяковской галереи в Москве, Русском музее в Санкт-Петербурге. К сожалению, в Казани осталось лишь несколько десятков их картин, но всё многожанровое творчество забытых казанских художников представлено в книгах-альбомах Наиля Валеева.
Роскошное издание, достойное Московской книжной ярмарки! Работа над томами была проделана колоссальная. Здесь и живопись, и плакаты, и архивные документы. Прослеживается развитие оформления книг, плакатов, газет и журналов на заре Советской власти — представлены как столичные издания, так и местные, казанские: «Азат хатын», «Большевик Татарстана», «Чаян» и другие. 
Работая в архивах и спецхранах, Наиль Валеев нашёл редкие экземпляры газет с говорящими названиями: «Беспризорник», «Голод», «Красный террор» (с публикацией расстрельных списков!) Случайно обнаружил забытую книжицу с поэмой Блока «Двена­дцать» на татарском языке. Перевод сделал Кави Наджми. Сейчас «Un ikэu» — библиографическая редкость! 
Оранжевая книга «Поэма Солнца», написанная поэтом Николаем Беляевым, посвящена казанскому художнику Алексею Аникеёнку. Она увидела своих читателей благодаря помощи Наиля Мансуровича, иначе так и осталась бы рукописью. Пролежав 20 лет в столе автора, книга была издана в 2012 году и сразу стала раритетной. 

«Милый 
захолустный городок»
Открываю обложку энциклопедии с золотым тиснением «Чистополь литературный», которую автор собирается дополнить и переиздать. Листаю, читаю и вспоминаю милый городок на Каме — перед въездом нависает белый храм, освещённый солнцем, дорога круто берёт вверх, и вот ты уже едешь по Карла Маркса, затем сворачиваешь на Ленина к церкви «Умиление», а оттуда рукой подать до Музея Бориса Пастернака, окнами в Скарятинский сад.
Из письма поэта к старшему сыну: «Чистополь мне очень нравится. Милый захолустный городок на Каме…» Понравился он и собратьям по перу: 
«Проснулись на палубе в 7 часов утра. Оказалось, что мы плывём уже по Каме… Погода разгулялась. Выглянуло солнце. С берегов повеяло запахом лугов и лесов. Вот показался Чистополь, окутанный лесным ароматным воздухом».
Николай Виноградов-Мамонт, 
писатель и драматург

В 1941-м на улицах Чистополя можно было встретить 
живых классиков советской литературы, 
произведения которых выходили миллионными тиражами.

Стены Дома учителя помнят голоса писателей и аплодисменты зрителей. На сцене читали стихи и рассказы, написанные в эвакуации; ставили спектакли, устраивали концерты. 

Фото Юлии Калининой
 

Погожей осенью 1941-го на улицы города высыпали необычные персонажи, чудаковатые на вид, облачённые в непривычные для глаз чистопольцев одежды столичного кроя. На мужчинах щеголеватые фетровые шляпы, на женщинах — кокетливые шляпки. Тихий купеческий городок был лишён сна от обилия новых впечатлений, а тут ещё драматург Константин Тренёв привёз с собой в эвакуацию огромного дога и разъезжал по городу в собственном «додже». Но столичный лоск быстро сошёл, выветрились дорогие духи «Красная Москва», опустели папиросные коробки «Кавказ». 
С приходом зимы писатели и их домочадцы примерили на себя пропахшие овчиной тулупы и ватники, и уже не так выделялись из толпы. Но так будет потом, а пока тёплым вечером центр Чистополя напоминал какую-нибудь беззаботную московскую улочку или переулок в посёлке «Переделкино». 
Жили писатели по-разному. И здесь соблюдался неписаный «табель о рангах». Кто-то занимал большую квартиру, кто-то ютился в проходной комнате. Дома отап­ливались дровами, все удобства — во дворе. По квартирам не отсиживались. Участвовали в общественной жизни города, устраивали литературные вечера, встречались с жителями, выступали на местном радио, печатались в районной газете.
Нередко чистопольцы оказывались первыми слушателями новых произведений. Таких вечеров, какие бывали в Чистополе, не было даже в Москве. И это понятно: в столице писатели жили более замкнуто, неохотно принимая участие в коллективных вечерах. Здесь же, оторванные от Москвы, напротив, искали общения друг с другом. Самые закоренелые эгоисты становились общественниками. 
«В солнечный осенний день в нашей «писательской колонии» был объявлен воскресник: надо было помочь колхозу… Помню, что за уборку гороха наша «театральная бригада» удостоилась первого места. А мужчины вышли с косами. Лучше всех косил Паустовский — взмахи его косы были ритмичными, будто всю жизнь он работал в поле. Тогда ещё подумалось: есть люди, близкие по своей сути к природе, к простому народу, поэтому так естественен для них труд под открытым небом»;
«Весь день работала под знойным солнцем: то на веялке, то с граблями и лопатой — на подхвате. Бригадир-татарин всякий раз повторял свою любимую фразу: «Гражданка, работай, лопаткой», — хотя подгонять нас, энтузиастов, не было необходимости». 
Ольга Дзюбинская, 
театральный критик

«Весной каждому писателю выделили за городом землю — одну сотку. И вот все потянулись в поле. Земля была сухая, заросшая сорняком, надо было её вскопать, сажать картошку, ходить полоть». 
Валентина Потёмкина, 
поэтесса

По городу меня водила скромная и интеллигентная Нина Степановна Харитонова. Она была известным краеведом, знающим в Чистополе каждый кирпичик. Цитировала стихи Пастернака, выдержки из писем эвакуированных писателей. В окошки с геранью показывала, где кто жил, рассказывала, и ей-богу, казалось, что сейчас из-за шторки выглянет московская знаменитость — Асеев или Гладков, а по улице из столовки Литфонда пройдёт Федин, бережно неся судок с жидким чечевичным супом. 
В бывшем Доме учителя с ажурным балконом на перекрёсток ­дорог, где на «литературные среды» собирались писатели, всё осталось, как есть, без переделок. Гладкие перила лестницы со ступеньками, блестящими на солнце. По ней из библиотеки спускались в зал на концерт или читку. Здесь звучали Шопен, Чайковский, Лист. Ставились пьесы. Поэты и прозаики читали свои новые произведения. В старинное купеческое зеркало, упирающееся в потолок, смотрелись перед выходом на сцену. Пастернак, взглянув на себя исподлобья, оправил пиджак, достал из нагрудного кармана листочки с переводами Шекспира, и направился, мелькая белыми валенками, в сумрачный зал, освещённый керосиновыми лампами… 
Нина Харитонова, вместе со своим учеником Геннадием Мухановым, оставили о себе доб­рую память — это Музей Бориса Пастернака (они стояли у истоков: собирали экспонаты, создавали экспозицию, подбирали кадры), а ещё ими была составлена интереснейшая книга «Чистопольские страницы». В ней собраны стихи, проза и воспоминания писателей: 
«Представь крохотный, занесённый снегом городок, избы с керосиновыми мигалками, хрипящее радио, нетопленный Дом учителя, ставший нам писательским клубом, почту, приходящую раз в неделю, и трижды в день встречающихся творцов словесности, и ты будешь иметь кое-какое представление о чистопольской писательской колонии, быт которой, конечно, войдёт не в одни литературные мемуары». 
Из письма Александра 
Гладкова, автора пьесы 
«Давным-давно» и сценария 
к фильму «Гусарская баллада»

Дом, где снимал комнату Борис Пастернак. В третьем окне справа до рассвета горел свет. 

Воспетая поэтом лестница ещё жива. Здесь многое сохранилось с тех пор. 

Фото Юлии Калининой
 

«Отдалённый от железной дороги провинциальный городок с булыжными мостовыми, деревянными домишками, зернохранилищами, лесопильными мастерскими… никогда не мог и мечтать увидеть вдруг сразу столько деятелей литературы и искусства, учёных, интеллигентов. В те годы Чистополь можно было назвать литературными Афинами. Здесь поселились с семьями более ста мастеров пера…»
Гуго Гупперт, 
австрийский поэт и переводчик

«Первая и случайная встреча с Борисом Леонидовичем произошла на улице. Я увидел его, идущего по направлению к пристани. Был он внешне моложав (ему было тогда более пятидесяти, но выглядел тридцатилетним): энергичный, подтянутый, бодрый… Позже я узнал, что поэт ходил тогда выгружать дрова, привезённые для Литфонда».
Валерий Авдеев, местный краевед. Общался и фотографировал Пастернака в Чистополе

«Был в бане… Выйдя голым в предбанник, встретил Б. Пастернака. Через четверть часа — К. Федина».
Николай Виноградов-Мамонт, писатель и драматург

В конце тихой улицы, в лёгкой тени старых берёз, показался светло-каштановый домик с табличкой: «Здесь жил Пастернак». Ворота с солнышками, калитка настежь. Маленький дворик с лавочками. Вспомнилась фраза: «У меня простые и страшно симпатичные хозяева». В голове зазвучали стихи: 
…И я по множеству примет 
Свой дом узнаю. 
Вот верх и дверь в мой кабинет,
Вторая с краю.
Вот спуск, вот лестничный настил, 
Подъём, перила, 
Где я так много мыслей скрыл
В тот век бескрылый.

Из книги прибытия в Чистополь запись: «Пастернак Борис Лео­нидович, еврей… 1890 года рождения. Адрес временной регистрации: улица Володарского, 75». 

Под ногами поскрипывает деревянная лестница. Сглаженные ступени ведут в кабинет поэта. От детского сада, который здесь был до войны, остались милые ласточки на стенах. Здесь всё — от входной ручки и резной двери, от печки, косяков и постанывающих половиц, его плаща и стеклянной чернильницы, а также вида из окна на старый парк… — родное, поэтому млеешь от встречи с поэтом и уносишь с собой тепло его жилища, где он сочинял и занимался переводами, набивая тугие буковки на машинке Continental, грустил и радовался, ел свой хлеб, полученный по карточке (400 г на человека), видел цветные сны, которые уносили его высоко-далеко…
«В июне 1943 года мы с мамой возвращались в Москву: реэвакуировались из Чистополя писатели и их семьи. Пароход назывался «Михаил Шолохов». В день, ко­гда наш «плавучий дом» должен был отчалить от пристани, мы с Борисом Леонидовичем сидели на берегу с утра, на чьих-то чемоданах: нас назначили «караульщиками»…
Жара была изнуряющей. Мы сидели на открытом месте, кругом ни деревца, в небе ни облачка. Сидим, помалкиваем, перебрасываемся фразами о погоде, о Чистополе, приветствуем каждого вновь прибывшего с очередной порцией вещей, помогаем таскать корзины и тюки. А мне так хочется поговорить с Борисом Леонидовичем на «высокие темы»! Думаю, что бы такое спросить — и тут замечаю, что он изнемогает в своём коричневом зимнем костюме. И вырывается глупая фраза: «Борис Леонидович, а вы бы сняли пиджак». В ответ слышу: «Вы знаете, я бы с удовольствием, но у меня такая рваная рубашка…»
Ольга Дзюбинская, 
театральный критик

Из Москвы поэт отправит тёп­лое письмо Дмитрию Авдееву, в котором признается: «…и всей душой мне собственно только хочется в Чистополь и в Оксфорд…»

Запрещённая литература
— «Доктора Живаго» я прочитал ещё в студенческие годы, — вспоминает Наиль Валеев. — Это было лондонское издание на папиросной бумаге, проникшее к нам контрабандой. Тогда подобная «запрещённая» литература среди интеллигенции и студенчества вызывала особенный ажиотаж. В основном по рукам ходили сам­издатовские перепечатки. Читали запоем, проглатывая за ночь даже толстые романы! Так я прочёл «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Колымские рассказы» Шаламова, «Самопознание» Бердяева и т. д.
«Доктор Живаго» мне показался сложным. Это — «поток сознания», осколки мыслей и впечатлений. Сюжетная линия нечёткая, она то извивается, то прерывается. На радостях от соприкосновения с такой талантливой и своеобразной прозой поэта я дал почитать роман сокурсницам, а через несколько дней меня вызывает начальник Елабужского отдела КГБ Александр Андреевич Дьяченко, который курировал наш институт.
Донесли! Но кто? Неужели подлые девчонки? Оказалось, всё гораздо проще. Они, по наивности своей, растрезвонили в группе, что читают запрещённого Солженицына, которого им дал Наиль! Весть мгновенно разнеслась по ауди­тории и дальше, дальше… 
Но кэгэбист попался на редкость душевный. Прямо сказал: «Наиль, не хочу ломать вашу жизнь. Я изучил ваше личное дело, посмотрел, из какой вы семьи. Отец у вас — герой войны, и сын не должен позорить его имя!»
Дьяченко пожурил меня и посоветовал никому больше не давать «порочащую советскую власть литературу», потому что это сразу же становится известным в органах. После этого случая я стал осторожнее. Появилось ощущение, что за мной приглядывает всевидящее око КГБ! 

Борис Пастернак на фоне ласточек. 

Борис Пастернак на фоне ласточек. 

Фото Юлии Калининой
 

Спорят два города
Чистополь и Елабуга издавна конкурировали между собой, спорили, как дородные купчихи у самовара: кто важнее да у кого история побогаче. Елабуга известна своим живописцем Иваном Шишкиным да двумя чудаковатыми женщинами — кавалерист-девицей Надеждой Дуровой и поэтессой Мариной Цветаевой. Первая именовалась уланом Александровым и носила мужской костюм; вторая упорно называла себя поэтом, сторонясь всего бабьего — от сплетен до разных модных штучек. Приехала в Чухлому (как переименовал городок её сын Мур) и через несколько дней повесилась. 
— Было время, я постоянно сравнивал эти два города, — говорит Наиль Мансурович. — В одном я родился, в другом учился. Ревностно воспринимал, когда говорили, что Елабуга круче! Чистополь, благодаря эвакуации советских писателей с семьями, известен как «Переделкино» на Каме. Нам ещё в школе классная руководительница и учительница по русскому и литературе Александра Константиновна Борихина рассказывала, кто из советских писателей здесь жил во время вой­ны. Среди них много хрестоматийных! Мемориальные доски тогда ещё на домах не висели, они начали появляться с середины 80-х. 
Так что Чистополь — уникальный город, где по воле судьбы и стечению обстоятельств собрался весь цвет русской литературы. Для провинциального города это был культурный шок!
Пастернак довольно оптимистично смотрел на своё житьё‑бытьё в татарской глубинке:
«Жизнь в Чистополе хороша уже тем, что мы здесь ближе, чем в Москве, к природной стихии: нас страшит мороз, радует оттепель — восстанавливаются естественные отношения человека с природой. И даже отсутствие удобств, всех этих кранов и штепселей, мне лично не кажется лишением». 

Собор Николая Чудотворца в Чистополе. Ещё без колокольни. Начало 1980-х.

Здание Дома учителя в праздничном убранстве. 1 мая, 1980-е 

Фото предоставлено Н. М. Валеевым

Где родился 
доктор Живаго?
— Четыре года я писал эту книгу. Хочу сделать сам себе подарок на 75-летие! Уже набралось 560 страниц, не считая фотографий и копий с документов. Это каторжный, но столь желанный труд! — признаётся Наиль Мансурович и раскрывает название будущей книги: «Борис Пастернак в Чистополе. К истокам романа «Доктор Живаго». — Материала более чем достаточно. Вся моя книга сфокусирована вокруг автобиографического романа. В мире, насколько мне известно, сотни пастернаковедов, и все они почему-то считают, что поэт принялся за работу над «Доктором Живаго» осенью 45-го. Я же утверждаю, это произошло 12 марта 1942 года в Чистополе. Об этом сам поэт «проговорился» в письмах Корнею Чуковскому и Всеволоду Иванову. При этом будущий роман имел проходное рабочее название «Мальчики и девочки». Но это было началом! 
К тому же косвенным подтверждением может служить тот факт, что хозяин квартиры Василий Андреевич Вавилов, участник Гражданской войны, охотно рассказывал Пастернаку о событиях тех «грозовых» лет, о жизни среди партизан. Жена его возмущалась, поскольку однажды язык Вавилова уже довёл до кутузки. Точно так же Лев Толстой, проживая в Казани, заслушивался историями своего дяди Владимира Ивановича Юшкова, отставного гусарского полковника и участника войны 1812 года, о том, как били француза. Впоследствии эти рассказы легли в основу «Войны и мира».
Возможно, герой романа «Доктор Живаго» комиссар Павел Антипов вобрал в себя много из рассказов Василия Вавилова. Я вызволил семью Вавиловых, в доме которых жил Борис Леонидович, из небытия. Даже могилы их заросшие отыскал и пытаюсь привести в порядок. 

Здание Дома учителя в праздничном убранстве. 1 мая, 1980-е 

Фото Аделя Хаирова

Местный врач Дмитрий Авдеев.

Фото предоставлено Н. М. Валеевым

Совсем рядом, через парк, жил гостеприимный и хлебосольный врач Дмитрий Дмитриевич Авдеев, прототип доктора Живаго. Как вспоминает жена Пастернака Зинаида Николаевна: 
«Его популярность в городе и округе была огромна. Это был идеальный тип старого земского врача»; «Жители ближайших и дальних деревень к доктору за помощью и советом приезжали. Часто во дворе дома скапливалось по несколько подвод. Расплачивались пациенты «натурой». Так на столе иногда появлялись даже гуси, что было в то время роскошью… В дни сборищ писатели там подкармливались пирогами и овощами. Но, конечно, не только возможность хорошо поесть привлекала к Авдееву. Всех тянуло в их дом, как в культурный центр. Там читали стихи, спорили, говорили о литературе, об искусстве. Бывая там, мне иногда казалось, что это не Чистополь, а Москва»;
«В гостиной Авдеевых можно было встретить Л. Леонова, Б. Пастернака, К. Тренёва, М. Исаковского, Н. Асеева, А. Фадеева, И. Сельвинского, А. Твардовского, сестёр Маяковского и многих других именитых… Радушие и гостеприимство семьи Авдеевых очень во многом скрашивало нелёгкую жизнь людей, оказавшихся далеко от родного дома». 
Нина Федина, 
актриса, дочь писателя
Константина Федина

В Чистополе родился и в Елабуге учился будущий генерал белой армии Викторин Михайлович Молчанов (1886–1975) — прототип Галиуллина в романе «Доктор Живаго». Я предлагал устроить в этом доме Музей Гражданской войны, но теперь от родного гнезда белого офицера остались лишь одни стены, вместо полов зияет воронка, как от артиллерийского снаряда. Дом разграблен. 
Всё удачно сложилось для Пастернака в Чистополе. Он, как и Пушкин в Болдино, оказался перенесённым из шумной столицы в провинциальную глушь — подальше от мирской суеты, чтобы ничто не мешало работе. Кстати, в романе город Мелюзеев явно списан с Чистополя, а река Рыньва напоминает Каму.
У него отдельный кабинет с печатной машинкой, за окном — тишина. Постоянное чувство голода и физическая работа на свежем воздухе благотворно сказывались на вдохновении.
«Мне странно, что многие живущие здесь писатели ноют и жалуются и не могут оценить тех благ, которые им дала эвакуация в отношении приобретения внутренней независимости, — возмущался Борис Пастернак и с гордостью добавлял. — Три дня я выгружал дрова из баржи, и сейчас сам не понимаю, как я поднимал и переносил на скользкий берег эти огромные брёвна. Надо было, и я без отвращения чистил нужники. Никогда это не омрачало мне дня, никогда не затмевало утреннего пробуждения… Я перевёл тут и отделал «Ромео и Джульетту» именно в том духе и вкусе, как мечтал».
Пастернак в Чистополе был полон энергии. Он попал в глубь России, оказался среди простого народа в его естественной среде. Здесь на улицах звучала живая «неотредактированная» русская речь. Холодный, полуголодный, неухоженный, но глаза горят. Хочется писать, переводить. 
Пастернак по натуре был оптимист. Холерик, энергичный человек. И мне это близко. Борис Леонидович принимал происходящие события за данность и жил дальше, приноравливаясь к новым условиям.
Лет шесть назад я предложил создать мемориальный музей одной книги, наподобие музея одной картины. Для этого оптимально подошёл бы дом врача Авдеева. Уже появились первые экспонаты будущего музея — «Доктор Живаго» на 23 языках мира, среди которых есть даже арабский. Но дом Авдеева продолжает разрушаться. Доживёт ли до открытия музея, не знаю…

Изящный домик в стиле модерн. Чудом уцелевшая редкость деревянного зодчества. 

Фото Юлии Калининой

Битва с мельницами
Незаживающая рана в душе Наиля Мансуровича, которую как будто солью посыпают после каждого приезда в Чистополь, это состояние старых зданий в «заповедной зоне». Здесь даже охраняемые дома с мемориальными досками на фасадах «волшебным образом» исчезают!
— Я постоянно поднимаю вопрос о сохранении центра города, но он зависает в воздухе. Чувствую себя Дон Кихотом, ломающим копья и свои рёбра о ветряные мельницы. Неодолимая сила стоит на моём пути. Но мистики здесь нет, всё это реальные люди, наделённые властью. Большинство — коренные чистопольцы, и, казалось бы, душа у них должна болеть за свой родной город. Но, похоже, не болит. Для них старые дома лишь помеха на пути реализации недальновидных планов. Раис Татарстана Рустам Минниханов наложил мораторий на снос домов в исторической части города, но несмотря на это, сносят и сносят. Беда просто. Не знаю, что и делать?! Это как стихийное бедствие, от которого нет спасения. Это — неодолимая сила! 
За последнее время в Чистополе снесены четыре дома с мемориальными досками. Первым исчез дом на улице Толстого, где жил Михаил Исаковский (на этом месте — пустырь, прикрытый унылым забором). За этой утратой последовали другие. Большой дом, где проживали Тренёв, Павленко, Гладков, потихоньку разрушается. Местные жители тащат кирпич, доски-сороковки, наличники, скобяные изделия. На Карла Маркса от дома, где жили Сельвинский и Леонов, остались только стены. Деревянный дом врача Авдеева, прототипа доктора Живаго, горел уже три раза! Слава богу, успевали потушить… 
— Дом Федина с видом на Каму снесли, — убивается Валеев. — А на его месте построили страшный новодел. С собственником судились, и даже выиграли суд. Пытались заставить восстановить утраченное, но всё тщетно. Сего­дня центральные улицы Чистополя похожи на беззубый рот. Меня это очень огорчает. 
Самое время, вслед за «Гамлетом» Пастернака, обречённо произнести: 
…Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

Но я же оптимист! Когда что‑то не получается, в депрессию не ухожу, а ищу новые пути-выходы. И я решил писать как можно больше книг, чтобы увековечить историю родного Чистополя. Всё утраченное останется в книгах. Теперь уже на века!