До 2000 знаков

Фото Юлии Калининой

Ильдус ЛУТФУЛЛИН,

заведующий отделением педиатрии №1 Городской детской больницы № 1

Блог доктора Лутфуллина (доцента КГМА, в нынешнее время — старшего врача смены в детском ковидном госпитале г. Казани) в инстаграм чрезвычайно популярен. Вот некоторые из его историй.

***

Если вам однажды придётся прогуливаться у бывшей Шамовской больницы, как мне сегодня, обратите внимание на маленький флигель, пристроившийся за основным зданием.

Шамовской больше нет, сейчас это крутой отель. Не знаю, что теперь находится в этом флигеле (спа? ресторан?), но раньше это была мертвецкая, работающая на несколько близлежащих больниц.

В 2004 году в той ещё старой Казани, поросшей бурьяном и канадским клёном, застроенной покосившимися домиками, я пришёл сюда на вскрытие пациента Б. Был конец августа, выходной, день был абсолютно прекрасен, ярко светило солнце, чувствовалось приближение осени.

Я был практикантом в отделении неврологии. Короткая (2 суток), но насыщенная история моих отношений с 50-летним Б. и его семьёй стоит отдельного разговора (замечу, что Б. почти всё время был в коме), но суть её в том, что к моменту своей смерти это был не чужой мне человек со своей историей.

Вскрывал Б. молодой патанатом. По тому, как красиво и аккуратно он всё делал, было ясно, что это знаток и ценитель своего ремесла. Вот вскрыты черепная коробка, грудная и брюшная полости. Мозг, печень и лёгкие с сердцем выложены на деревянную полочку, вокруг кровь, много жира, человек, который вчера мычанием пытался изъявить свою последнюю волю, сегодня тих и умиротворён.

Я вспоминаю свои чувства, это не было отвращением или страхом, я смотрел на это с ощущением, что мне открывается какая-то загадка. Человеческое тело уникально. Даже в болезнях и старости оно — величайшее чудо. Жизнь прекрасна и неповторима, смерть — отвратительна и в то же время — закономерна. Человек конечен. Каждый миг нашей жизни — это повод быть благодарным.

В моей памяти этот день остался сюжетом картины художника эпохи Возрождения: в старом полуразрушенном флигеле идёт аутопсия, кадавер разложен на составляющие, доктор торжествует в своём мастерстве, в одном углу полотна — санитар, в другом — ученик, бледный от нахлынувшего на него понимания.

***

Каждый раз, приезжая в Анталию, я стараюсь посетить Термессос — древний город, расположенный высоко в Торосских горах, на скалах. Двадцать минут по серпантину на машине, ещё двадцать минут пешком по горной тропке и вот ты на месте. Это «дикие», не разобранные археологами руины, где всё лежит в том виде, в каком оно рухнуло столетия назад. Туристов тут почти не бывает. Плата за вход — символические 7 лир.

Приходя сюда, я вижу, что люди в древности жили тем же, чем мы живём сейчас: вот богатый дом, вот бедный дом, вот агора (торговая площадь), заставленная офисами деловых людей и торговыми центрами, вот роскошный гимнасиум (фитнес+сауна) «только для своих» и поверх всего — война, война, война за деньги, власть, женщин, рабов.

Всё это поглотило время. Не осталось ничего ни от денег, ни от званий, ни от власти. Преодолеть почти два тысячелетия забвения смогли только трудолюбие, талант и любовь к красоте. Каждый раз, приходя сюда, в каком-то трансе я любуюсь тем, с каким знанием дела выполнены рухнувшие колонны, как аккуратно собран амфитеатр на 4000 зрителей, как безумно и чудесно он висит прямо над пропастью.

Всё можно было сделать проще, грубее, но древние мастера не жалели сил в стремлении к идеалу: ровно, до миллиметра, подогнаны друг к другу камни, под точнейшим углом вырезаны рёбра колонн, их капители идеально симметричны, арки уцелевших зданий уложены в единый рисунок, а буквы в греческих словах нанесены с единым интервалом в едином стиле.

Саркофаги (могилы) людей, сумевших сделать всё это, где-то тут, рядом, и все они пусты — их тела превратились в пыль, которая разлетелась по окрестностям, но плоды их воли и трудолюбия продолжают жить.

Vita brevis, ars longa.

Кеше китә — әсәре кала.

***

Видели когда-нибудь картину американца Эндрю Уайета «Мир Кристины»? Уайет изобразил на ней свою соседку. Девушка была здорова до 19 лет, а потом чем-то заболела, вскоре перестала ходить и перемещалась только ползком. Прожила она много лет, но диагноз ей так и не поставили.

Считается, что Кристина болела нейромышечным заболеванием, однако эта вынужденная поза, тонкие ручки, деформированные локти и пальцы, неестественно прямая спина — всё напоминает мне наших деток с ревматоидным артритом. Возможно, что именно им она и болела.

Глядя на эту картину, я понимаю, почему международные рекомендации обязывают нас лечить артрит, даже если он затронул всего один маленький суставчик: палец, челюсть... Мы называем ювенильный артрит «прогредиентным заболеванием», в переводе на человеческий язык это означает, что без лечения этот поезд едет только в один конец.

А картина мне нравится. Это север Америки. Ветер играет с волосами девушки, она красивая, болезнь ещё не успела её изменить. Глаз Кристины не видно, но я думаю, что в них живёт надежда.

***

Есть у меня профессиональная привычка — снимать кольцо с пальца. Так велит Американская Академия Педиатрии. Надевать его обратно, после того, как ты закончил работу, она, разумеется, не запрещает, и то, что я регулярно забываю его надеть или снимаю просто так — это уж моё собственное изобретение.

На днях забыл своё кольцо в отеле в Таллине. Звонит администратор, кольцо у горничной, но горничная теперь уже в другом отеле. Пока искал её отель по карте (улица Лей? Нет, как, Лай? Лай, но первая К? Извините, что снова я звоню, это вы Л так произносите как К?), подошло время плыть в Швецию, и мы с горничной договорились, что я зайду в этот самый отель на улице Lei через два дня.

Зашёл сегодня проездом в Ригу за кольцом. Горничную зовут Ольга, возрастная уже женщина, спокойная, с чувством собственного достоинства, от эстонки не отличить, наверно, всю жизнь тут живёт.

— Здравствуйте, я за кольцом.

— А, здравствуйте, сейчас.

Выносит кольцо.

— Ты, когда жене изменяешь, не снимай. Изменяй так.

— Кхм, да я... Как так?..

— А зачем снимать? Всё равно всё понятно.

— Кхм... Да я не изменял... Я, видите ли...

Ольга машет на меня большими руками горничной с сорокалетним стажем:

— Ой, не надо мне рассказывать! Плохая примета, не снимай.

Взял кольцо, отблагодарил Ольгу и ушёл.

Примета, может, и плохая, но снимать всё равно придётся, раз ААР так велит. Но просто так, вне работы, снимать надо завязывать, Ольга права.

***

В Турции история — это обыденность, люди спокойно живут по соседству с древностями. Никак не могу к этому привыкнуть.

Буквально в паре километров от дома моей родни есть руины сельджукского караван-сарая начала XIII века. С учётом концентрации исторических артефактов на этом крохотном пятачке земли, такая вещь, как 800-летний караван-сарай, никого особенно не интересует: здесь же, буквально в 3-4 километрах друг от друга, находятся античный город Термессос, форпост войск Македонского и чемпион по древности — пещера Караин, насчитывающая более 150000 лет истории. Не до сельджуков, никого этим не удивишь.

Я этому только рад. Не разложенная по полочкам история — это очень необычно, каждый раз, бродя по этим камням, я додумываю всё сам. Остатки фундамента во дворе караван-сарая — это мечеть. Я вижу контуры михраба (алтаря); маленькая комнатка в толще трёхметровой стены — это тайник для хранения денег (жена не согласна и доводы её небеспочвенны); хамам там, где в землю врыты керамические трубы; ворота горели неоднократно (центральный портал весь в гари); подземные помещения — это цистерны для хранения воды... На камнях — буквы: греческие, римские; византийский узор на воротах перемешан с арабским. Я узнаю в архитектуре караван-сарая наш Великий Болгар, сельджуки и тюркские племена, основавшие Волжскую Булгарию, были одним народом. Это подстёгивает мой интерес.

Вокруг руин продолжается жизнь: люди поливают огороды из 800-летнего арыка (это возраст Москвы!), в щелях между камнями цветут маки, чей-то пышный саркофаг, брошенный прямо на дорогу, совершенно не волнует жителей окрестных вилл.

Горы и небо спокойно смотрят на это, и каждый раз, приходя сюда, я думаю о том, что все мы тут ненадолго. Внуки, для которых мы строим дома, не захотят в них жить. Деньги и власть рассеются, останется только то, что кто-то назовёт верой, кто-то любовью, кто-то искусством, кто-то культурой, и каждый по-своему будет прав.