Мой друг Володя

Журнал "Казань", № 4, 2013

Его звали Володя. Володя Болдаевский, завотделом спорта, одна из самых ярких фигур «Комсомольца Татарии» пятидесятых - шестидесятых годов. Великолепный, блистательный, многоликий Володя - легендарная фигура того далёкого времени, когда журналисты не копались в грязном белье известных людей, а искали и находили истинных героев! Романтический флибустьер, отчаянный авантюрист, бесшабашный гуляка - это был Володя. Трезвый прагматик, расчётливый делец и добродетельный отец семейства - это тоже он. А ещё - верный товарищ, безукоризненный джентльмен и мудрый советчик - это всё он.

Стратег

Долгие годы я проработала с ним бок о бок. В буквальном смысле: наши столы стояли так близко, что мы пользовались одним телефонным аппаратом. Поневоле я была курсе всего, что целый день творилось за его столом, так же, как и он знал о моей работе всё. Это создавало особую близость. Бывало - взглянем на кого-нибудь, улыбнёмся вместе, обменяемся короткими реп­ликами - и будто поговорили. А то и помогали друг другу, всякое бывало. Газета наша была маленькой, штат - всего семь-восемь творческих работников, поэтому весь «отдел спорта» - и сотрудники, и заведующий - умещался в одном Володе. Однако, несмотря на это, в каждом номере материалы по спорту занимали видное место, интересные, исчерпывающие, злободневные, от международных олимпиад до преподавания физкультуры в какой-нибудь сельской школе.

Володя был блестящим журналистом, писал прекрасно, фотографом был таким, что не каждый профессионал мог с ним потягаться. Но главное его качество я бы назвала стратегическим мышлением. Он мог моментально оценить обстановку, предугадать последствия, выделить главное, организовать нужных людей, кому-то поручить, от кого-то взять, помнить и держать в голове весь план работ и даже всё происходящее в мире. Стол его во время работы напоминал штаб военных действий, целый день около него толпились активисты и гости - верная его гвардия, любители спорта. Кто только здесь не побывал! В редакции можно было увидеть олимпийского чемпиона и капитана дворовой футбольной команды, корреспондента центральной газеты и скромного чиновника из комитета спорта. С каждым Володя находил общий язык, одного расспрашивал, другому давал задание, с третьим разбирал его статью, четвёртого поздравлял с наградой… Причём всё это спокойно, без лишних слов, иногда даже как бы между прочим.

Был он немногословен, если не сказать молчалив, спокоен, выдержан. В отличие от всей нашей редакционной братии, крепких выражений не признавал. Пьяным я его не видела ни разу, хотя поддержать компанию всегда мог, выпить был не дурак. А уж если мы собирались что-либо отпраздновать, как-то так получалось, что одно его присутствие заполняло всё пространство, иронический с хитрецой прищур глаз, сказанное вовремя шутливое словцо делали его центром любой компании. Шутил он охотно, но шутки его были не обидные, ироничные, иногда даже грустные. Всех женщин в редакции он называл своими любимыми, и это у него получалось забавно и ласково, безо всякой двусмысленности.

Мне рассказывала Маршида Минуллина, хранительница нашего отдела писем, как Володя навещал её в больнице. Я так и вижу эту картину: по коридору идёт Володя, высокий, энергичный, а навстречу ему еле ковыляет она - сгорбившаяся, с палочкой, почти старушка. Увидев Маршиду, он, раскинув руки, поспешил навстречу и подхватил её. Сёстры, которые видели эту сцену, кинулись к нему в испуге: «Что такое, ей плохо?» «Ей не плохо,- ответил Володя важно,- ей хорошо. Это моя любимая женщина». И понёс Маршиду в палату.

А меня в командировки он всегда провожал так: «Ты смотри, в Москве мне не изменяй!» «Что ты, Володя,- отвечала я,- ни за что!» А он продолжал: «Я ведь следить буду, чтобы ни-ни.- И добавлял: - Разве что самую малость, раз-другой, но не больше, слышишь?»

Он мог всё!

Имелась у него ещё одна отличительная черта - он был человек авантюрного склада, способный, ни минуты не раздумывая, броситься на выполнение любой, казалось бы, невыполнимой задачи. И у него всегда всё получалось. Может, это и не авантюризм был, а строго выверенный расчёт? Не знаю. Но мы все верили и знали: Володя может ВСЁ. Даже невозможное. При внешней сдержанности у него внутри словно вулкан кипел, и он мог в любой момент или рвануть на край света за интересным материалом, или прийти на помощь товарищу.

Как то раз в нашей комнате случилось ЧП. Я пользовалась станком в цехе, чтобы печатать свои линогравюры. И однажды целый рулон гравюр и, главное, оригиналов, забыла в редакции! Приготовила рисунки, свернула в трубку, отложила в сторону и… ушла домой! И ладно бы оставила рулон на столе, так нет же, умудрилась опустить его в корзину для мусора! Конечно, на следующий день корзина была пуста, вместе с бумажным мусором уборщица выбросила и мои работы! Это был настоящий удар, погибли труды многих лет. Сидим, горюем. Входит Володя: «Ты что расстраиваешься? Найдём!» - «Да как найдём, если мусор уже увезли на свалку?» - «Ну что же, что на свалку? Объедем все свалки. Да все и не надо. Выясним, куда отвезли. Давай так, беги, ищи уборщицу, а я пока сяду на телефон и уточню, когда и куда отвозят наш мусор. Может, скажут».- Тут же садится за телефон и начинает набирать какой-то номер, но... в этот момент в комнату входит уборщица с драгоценным рулоном в руках!
Можно подумать, бредовая идея - объезжать свалки! Конечно, бредовая, она могла прийти в голову только Болдаевскому, искать иголку в стоге сена или несколько рисунков на городской свалке мог только он. Но я и сегодня уверена, что он бы тогда нашёл!

Однако парадоксальным образом Володин романтический авантюризм сочетался в нём с трезвым прагматизмом. Его ироничный прищур всё видевших глаз замечал не только смешное. Валялась у нас в редакции старая пишущая машинка, допотопная, расхлябанная, только что не «Ундервуд». Уже никому не нужная, хотя и казённая. Володя списал её, починил и прибрал к рукам. Да что машинка! Появился в редакции мотоцикл, кто и как его презентовал газете - не помню. Знаю только, что водить его было некому, в штате водителя не полагалось, торчал он без употребления в гараже, но недолго, через некоторое время, тоже списанный, он оказался у Володи в руках. Однако, надо отдать ему должное, возил он всех беспрекословно, куда и кому было нужно, или даже просто катал.

Со мной получилось так. Я после тяжёлого сотрясения мозга (попала под машину), уже выписанная из больницы, долёживала дома положенные сорок дней. Вдруг появляется Володя: «Идём, покатаю!» Мама восстала: «Не пущу!» Но как не пустишь взрослую дочь, тем более рядом Володя, обнял её за плечи и - со всем своим обаянием: «Ну что вы, Ольга Михайловна, никакой тряски не будет, мы тихонечко, вокруг дома, я под свою ответственность!..» Когда я стала залезать на заднее седло - коляски у него не было, надо было сесть верхом - замешкалась, не успела уверенно устроиться, Володя, не обернувшись, резко рванул с места, седло выскользнуло из-под меня, и я оказалась на земле… Если бы не мамины крики - она вышла на крыльцо посмотреть, как мы «тихонечко» и «аккуратненько», то он без меня успел бы отъехать далеко… Надо ли говорить, что после этого мы никуда не поехали? Сидели у нас дома, пили чай и успокаивали маму, что ничего страшного не произошло, и нового сотрясения я не получила.

Как сохранили мир во всём мире

А вот ещё один случай, где, кстати, вместе с Володей тоже участвовал мотоцикл. Это о том, как близко он принимал к сердцу дела редакции.
К нам в Казань приехала делегация чилийских журналистов во главе с Сальвадором Альенде. Не был он в ту пору ещё президентом, по-моему, даже сенатором не был, всё это произойдёт ещё не скоро - политическая борьба, выборы, президентство, путч Пиночета, трагическая гибель Альенде при штурме Ла-Монедо… Приехал к нам тогда просто профсоюзный деятель и репортёр коммунистической газеты «Эль Сигло». А может, я что‑нибудь и путаю, дело в том, что меня эта делегация совершенно не интересовала, голова была занята другим - надо было зарабатывать на жизнь. В газету я приходила всего трижды в неделю, получала за это тридцать пять рублей в месяц, понятно, что на эти деньги прожить было невозможно. Поэтому многие события в жизни редакции проходили тогда мимо меня. Я даже не знала, встречались наши с чилийцами или нет.

И вот я дома, стираю, время одиннадцать вечера, и вдруг - звонок. Открываю дверь - Володя. «Что случилось?» - «Одевайся скорее, поедем, дело важное!» - «Какое дело?» - «Женщина нужна, Сальвадору Альенде! Коля просил!» Зная Володину манеру шутить, «женщину» пропускаю мимо ушей, а вот «Коля просил» - это серьёзно, Коля - это Николай Григорьевич Харитонов, наш редактор, и уж если Володя приехал от его имени... С тоской чувствую, что ехать, по-видимому, придётся! На всякий случай изображаю бурный протест: «Какая я тебе женщина - я рабочая лошадь! Посмотри, как выгляжу, не могу же в таком виде куда-то ехать!» - «Выглядишь нормально. Не рабочая лошадь, а боевая подруга! Причёсываться не надо - сойдёт, физиономия тоже сойдёт, губы только накрась и платье надень покрасивее. И скорее, у меня мотоцикл во дворе брошен! Колю выручать надо!»

Через пять минут я в «платье покрасивее» уже мчалась с Володей на мотоцикле по ночным пустынным улицам. По дороге он мне рассказал вот что. Наш Коля, Николай Григорьевич, решил устроить Сальвадору Альенде «дружеский вечер» - тёплую встречу двух коллег в ресторане с коньяком и шампанским. Володя привёз Альенде в гостиницу, где он остановился, спустился в ресторан, организовал столик, привёл переводчика, усадил всех за стол и… увидел, что из дружеского вечера ничего хорошего не получается: «Понимаешь, сидят два мужика за столом с кислыми физиономиями и мусолят через переводчика какую-то профсоюзную проблему. Так же нельзя, нужен оживляж какой-то! Я Коле обещал, что привезу кого-нибудь из наших! - И озабоченно добавил: - Только много не ешь, по-моему, у него денег мало!»

Ну, теперь понятно, еду «для оживляжа». Стараюсь не думать о брошенном в ванне не достиранном белье - надо было хоть водой залить! - лучше буду думать об Альенде, который нас ждёт. Наверное, какой-нибудь чилийский мачо! Но ничего, кроме пошлого опереточного образа, в голову не лезет - чёрные волосы цвета вороного крыла, красная косынка, почему-то кинжал за поясом… Вдруг милицейский свисток. На самом безлюдном перекрёстке и вдруг милиционер! Что, ему делать нечего? «Ваши документы! Нарушаете, товарищи!»

И тут Володя вовсю развернул свои актёрские способности. Важно и спокойно, очень неторопливо он спросил: «В чём дело? Мы из советской делегации, торопимся на встречу с чилийскими товарищами. В гостинице «Казань» нас ждёт сам Николай Григорь­евич». А дальше его понесло! Размахивая перед носом блюстителя порядка какой-то красной книжечкой (по-моему, это был пропуск в печатный цех), он продолжал: «САМ НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ, вы позвоните ему, а нас не задерживайте! От этой встречи многое зависит… Если мы опоздаем…» - и дальше всё в том же роде, получалось, что от этой встречи чуть ли не мир во всём мире зависит! В конце концов оробевший милиционер вытянулся перед нами, взял под козырёк и сказал: «Не задерживаю, в добрый путь!»

Когда мы вошли в зал ресторана, образ чилийского мачо, созданный моим воображением, рухнул: за столом рядом с Колей сидел немолодой представительный чиновник - большие роговые очки, воротничок под горло, галстук, строгий костюм, ёжик седеющих волос… Лица у обоих действительно были такие, словно они находились на скучнейшем собрании. Увидев нас, оба оживились - мы появились весёлые, ещё возбуждённые быстрой ездой! После того как нас представили, я села на стул и сразу начала хохотать. Уж очень хотелось поскорее рассказать, как мы напугали милиционера! Володя помогал репликами в своей обычной серьёзной манере, и получалось действительно смешно, особенно вот это: САМ НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ!

Кажется, верную ноту взяли. Отсмеявшись, Альенде начал нас расспрашивать о работе в газете. Володя, иллюстрируя свой рассказ, так выразительно изображал разные виды спорта, что всё было понятно и без переводчика. И тоже смешно.

Потом Альенде обратился ко мне - художник? Пододвинул бумажную салфетку, достал из кармашка карандаш и выразительно поднял брови - рисуйте! Господи, шаржи - моё самое слабое место, но я храбро изобразила большую чёрную оправу очков, внизу - воротничок с галстуком, наверху - ёжик волос… Сальвадор заулыбался, свернул салфеточку, спрятал её в карман и достал для нас с Володей маленькую пачку чилийских открыток. Потом он пригласил меня танцевать. Начал учить танцевать пачангу. Оказалось это не очень сложно - пару шагов вправо, пару влево, что-то вроде этого,- хоть убейте, сейчас не вспомню! - но тогда у нас что-то получалось. Все пары перестали танцевать, образовался круг, в центре которого мы с Альенде изображали что-то экзотическое. Потом самые смелые присоединились к нам, Альенде им помогал, музыка изменилась, среди танцующих прошёл шепоток: «Чили, Чили», по-моему это подсуетился Володя. Пачанга становилась общим танцем…

Альенде вернулся к столику восторженно возбуждённый и всё пытался знаками нам объяснить, как ему понравился «руссо народо» - такой общительный, доброжелательный, весёлый… А Коля тем временем заказал для него персонально «бифштекс по-татарски». Оказалось, что это просто сырой фарш, сдобренный всякими специями. Ужас. Но наш гость пришёл в восторг - это, видите ли, его любимое блюдо! (Между прочим, когда он вернулся в Чили, то в своей газете опубликовал статью «Бифштекс по-татарски», где добрым словом помянул наше угощение.) Теперь уже говорили все вместе, не обращая внимания на переводчика, и, казалось, понимали друг друга. В разгар веселья Володя мне шепнул: «Ты, наверное, устала, малыш, давай я тебя отвезу домой, мне потом ещё Колю далеко доставлять…»

Когда мы ехали обратно, скучавший на пустой площади милиционер помахал нам рукой. Володя отсалютовал ему в ответ, крикнул: «Миру - мир!» и перебросил несколько чилийских открыток…

Вот таким получился вечер, целиком созданный стараниями Володи.

Как рыба в воде

Желание сделать для родной газеты всё, что возможно, не оставляло его никогда. Например, бывая в командировках в Москве, он по собственной инициативе каждый раз совершал такой маленький подвиг: по определённым дням заезжал в ТАСС, брал фотографии, приготовленные к рассылке по почте, мчался на такси в аэропорт, передавал конверт лётчикам, звонил по межгороду в Казань, и мы встречали указанный самолёт. Всё это делалось для того, чтобы «Комсомолец Татарии» опубликовал тассовские фотографии на сутки раньше других газет. Так ли уж это было важно для читателей? Не думаю. Важнее всего для Володи был вопрос престижа - как же так, «Комсомолец Татарии» и вровень со всеми?! Ни в коем случае, только впереди!

И это при том, что своих дел у него было предостаточно. В то время золотой век советского спорта уже клонился к закату, но основные его составляющие ещё были налицо. Детские спортивные школы, кружки, секции, тренеры, стадионы, бассейны - всё это было совершенно бесплатным и очень популярным. Систематические занятия спортом с детского возраста давали свои результаты - наши спортсмены были лучшими в мире, первые места на многих международных соревнованиях и олимпиадах были нашими, на весь мир славились наши фигуристы, гимнасты, футболисты, мы были уверены: всё, что было лучшего в спорте, принадлежит нам!
Володя в этой атмосфере - «мы лучшие» - был как рыба в воде: всюду успеть, всё узнать, со всеми познакомиться, найти новых героев, помочь состояться начинающим, организовать соревнования…

В Москве главными его пунктами были: Звёздный городок (со многими космонавтами на «ты»), редакция газеты «Труд» (тут он представительствовал постоянно), ну, и самое основное - «Советский спорт», где он проработал в общей сложности тридцать семь лет, начав собкором и закончив выпускающим газеты в Казани. Дружба с «Советским спортом» не была односторонней, нередко корреспонденты газеты приезжали в Казань. Это было, конечно, в интересах Болдаевского - увидеть сообщения о спортивной жизни нашей республики на страницах центральной прессы! Тут он выкладывался! Не говоря о том, что приезжие журналисты получали от него самые интересные, разнообразные материалы, он делал всё, чтобы пребывание в Казани было для них до предела радостным, притягательным. Стоял ли за Володиной щедростью и гостеприимством ещё и трезвый расчет? Не знаю, но почему бы и нет, в деле трезвый расчёт никогда не помешает! Словом, чаще всего он возил их на Остров.

Что это был за Остров, пользовавшийся такой популярностью в нашей среде, придётся рассказать особо. Там жили мои родители. Выйдя на пенсию, отец, страстный любитель природы, рыболов и охотник, решил ставить палатку на одном из островов посередине Волги и жить там всё лето. Сказано - сделано. Они с мамой подошли к этому делу капитально. Сначала отец несколько дней на своей моторке возил на остров продукты, одежду, палатки, тёплые вещи, снасти и посуду, а затем родители с моей маленькой дочуркой перебирались туда окончательно. В итоге всё лето ребёнок жил на Волге, да и старики отдыхали от городской пыли, грязи и суеты…

Мои друзья часто приезжали туда отдохнуть, порыбачить, посидеть у костра с гитарой и бутылочкой… Старики были радушны, гостей любили, отец для таких «приёмов» даже берёг живую стерлядь в садке. И вот на этот остров Володя обычно привозил своих гостей из Москвы. Ну что может быть лучше для москвичей! Рыбалка для любителей, уха, сваренная тут же на костре, тёплая, ласковая Волга, купанье, а то и лодка - хочешь, хоть тридцать километров с ветерком по реке, а хочешь - поездка на сказочный «остров Буян» - Свияжск со старинными монастырями!

Но один, просто отдохнуть, Володя никогда не приезжал. Я вообще не помню, чтобы видела его без дела, отдыхающим, бездельничающим, ничем не занятым. Всегда он был немного замкнутым, чем-то озабоченным, куда-то спешащим.

Ночью на Остров

Впрочем, нет, один раз было, без дела, без цели - поездка на Остров - зачем? - до сих пор эта история остаётся для меня загадкой. Ну, словом, в одиннадцать вечера (разве в другое время он приезжал?) звонок - Володя! И, как всегда, с совершенно фантастическим планом: «Собирайся, поедем на Остров!» Я даже испугалась: ночь, где-то гремит гроза, и как мы туда попадём?! «Попадём, надо только на последнюю электричку не опоздать, собирайся быстрее!» Что касается Волги и острова, меня уговаривать не надо - в любое время, тем более, если Володя сказал - попадём!

Ехали действительно на последней электричке. В вагоне было пусто, под потолком тускло светила единственная лампочка, вагон потряхивало, покачивало, и всё было тревожно и фантастично - ночь, где-то гремит гром, а там, далеко-далеко посередине Волги, как в сказке, прекрасный остров, и мы едем туда!..

Когда, выйдя из электрички, подошли к берегу, снова испугалась: всё замерло, кругом ни души, приближается гроза (на воде гроза - опасно!), когда на луну набегают тучки, то темнота такая, что своей руки не видно! Ну, а дальше что?! А дальше всё было очень просто. В руках Володи вдруг оказалась бутылка водки, он сказал мне: «Подожди немного!» и исчез в темноте. Вернулся через несколько минут с заспанным угрюмым мужиком, который нёс вёсла и ключи… и всё пошло как по маслу. Наш провожатый, местный житель, всё, конечно, знал - и то, что на моторке к острову ночью так просто не подойдёшь - можно запутаться в тальниках и загубить мотор, знал, откуда подойти и как пристать, словом, через несколько минут мы были уже на месте. Когда выходили на берег, хлынул ливень. С трудом добрались до палаток - темнота, гром, с неба льёт, даже наши собаки молчали. Влезаем, мокрые, в ту палатку, где на надувном матрасе спит мама, слышим её испуганное: «Что, что, кто это?», Володя валится сверху на неё и говорит: «Ольга Михайловна, я люблю вас!» Ну, эффект, конечно, неописуемый!

А что было дальше, я не помню. Будили папу? Наверное. Кормили, поили нас? Вряд ли. Костра не разожжёшь - дождь, электричества нет. Скорее всего, нас просто уложили спать. Комфорта особенного ждать не приходилось - с матрасами и одеялами у стариков было небогато. Не помню и утра. Порыбачили мужчины? Чем завтракали? Знаю только, что утром папа отвёз Володю на берег, чтобы тот уехал на работу. А я осталась - у меня был свободный день.

Долгие годы я вспоминала этот эпизод как забавное приключение - вот захотели и поехали ночью, в грозу, на остров! И вдруг сообразила - а почему захотели? Да, наверное, просто Володе было очень плохо, наверное, ему негде было в тот вечер переночевать! Иначе что за радость тащиться ночью к моим старикам? Попроситься ночевать ко мне Володя не мог - он был настоящий джентльмен. Существовал, правда, и такой вариант - я ухожу к родителям на квартиру, а он остаётся у меня, но надо было знать Володю! Ну зачем ему такая проза и пошлость, то ли дело среди ночи, грома и молний, появиться на острове, откинуть полы палатки и сказать: «Ольга Михайловна, я люблю вас!» Артист!

Шуточки у тебя, Володя!..

Вообще он любил эпатажи и розыгрыши. Однажды так разыграл нас, что осадок от его «шутки» остался надолго. Это случилось ещё тогда, когда я жила вместе с родителями в маленькой однокомнатной квартире. К нам часто заходили мои друзья художники, два Вали: Валя Радчук (длинный, с гитарой) и Валя Зиновьев (маленький, верный его Санчо), приносили бутылочку. Если не было ничего лучше, мама просто варила картошку, что-нибудь солёненькое или маринованное всегда находилось, и мы целый вечер наслаждались гитарой Вали и его песнями. Это были незабываемые вечера!

Иногда «на огонёк» заходил кто-нибудь ещё. Так было и в тот вечер, пришёл Володя. Сидел вместе со всеми за столом, выпивал, подпевал Вале, а потом, изображая ударника, начал отбивать такт двумя ножами по ребру стола. Когда Валя объявил перерыв, кто-то обратил внимание, что клеёнка (новая мамина клеёнка!) в том месте, где Володя стучал, изрублена в клочья! Охи, ахи, и смех и грех: - Володя, что же ты наделал?! А где Володя? - Володи нет.- Он, наверное, в туалете? - В туалете нет,- может, на лестницу вышел? - А зачем ему на лестницу?! - На крыльцо? Во двор? - Но на дворе глубокая ночь, мороз минус тридцать, а его меховая шапка и куртка висят на вешалке, даже пиджак тут! На всякий случай всё-таки вышли на крыльцо, покричали, снова обошли все лестничные площадки - нигде нет! Квартирка маленькая, спрятаться негде, соседи исключаются сразу - всех хорошо знаем… Мы сильно забеспокоились. Кто-то невесело пошутил: под столом ещё не искали и под диваном, для смеха заглянули под диван, но веселее не стало. Дело становилось серьёзным, человек действительно исчез. Что делать? В милицию звонить? Они приедут, и что же им говорить?! Ситуация необъяснимая, вполне можем услышать в ответ, что «пить надо меньше»!

Время шло. Все скисли. Уже не до музыки, не до песен. Прошёл час. Прошло два часа. Три. Володи нет. Куртка его висит, шапка, пиджак, ботинки стоят. На улице минус тридцать. Валя-большой незаметно допил всё, что оставалось на столе, ему стало плохо. Валя-маленький старательно одел его и повёл домой, мы остались втроём. Наступало утро. Володи не было. Мир переставал восприниматься реальным. Так в жизни не бывает…

В семь утра раздался звонок в дверь - Володя! В шлёпанцах, в лёгкой рубашке, будто только что вышел. Мама заплакала. А он, как ни в чём не бывало, с серьёзным лицом: - Дайте,- говорит,- горячего чаю, согреться, я сейчас по улице бежал, все от меня шарахались! - А зачем бежал? - Такси ловил!

Пока пил чай, рассказал. Оказывается, он в тот вечер дежурил в газете, то есть должен был принять и подписать тираж. Газета обычно печатается ночью, и он, чтобы скрасить ожидание, зашёл к нам. А с шофёром издательской машины договорился, что тот заедет за ним в определённый час - в дверь не звонить, ждать у крыльца, Володя выйдет сам. Так и получилось, он улучил минутку, чтобы незаметно ускользнуть. «Не хотел портить компанию», поэтому и не надел ничего, прямо в домашних шлёпанцах и поехал. Враки это! Нарочно рассчитал всё заранее, и пиджак не надел, и ботинки для пущего эффекта! И неправда, что в издательстве его задержали, и не бежал он по улице раздетый! Я уверена, что привезла его обратно издательская машина, и задержался он там нарочно, и всё это было придумано заранее!
Вот так он нас разыграл. Напился горячего чаю и ушёл, как всегда спокойный и довольный тем, что все чуть с ума не сошли от беспокойства.

В этом весь Болдаевский - серьёзный, деловой, но готовый в любую минуту отмочить самую невероятную шутку. Всегда на гребне происходящего, всегда готовый к действию, будто с пружиной внутри.

«Герой»-жулик

Правда, один раз я видела его раздавленным, опустошённым, потерявшим всякий контроль над собой. Началась эта история, всколыхнувшая весь «Комсомолец», в Москве. В редакцию «Известий» кто-то принёс найденную на месте жестоких боев 1941 года старую солдатскую флягу. Внутри оказались потрёпанная солдатская книжка и письмо. Написано оно было нашим бойцом во время последнего боя, который он вёл, окружённый фашистами. Один за другим погибали его товарищи, пока он не остался один, израненный, умирающий… Заканчивалось письмо словами: «Моя партия, моя Родина, мой героический народ Советского Союза! Я пишу это перед смертью…» - и нацарапал на фляге: «Коммунизм непобедим! Смерть немецким оккупантам!»

Статья в «Известиях» заканчивалась обращением к читателям: «Если кто-нибудь может сообщить хотя бы малейшие сведения об упомянутых здесь…» и т. д. Весь «Комсомолец Татарии» всколыхнулся - надо найти! Тем более, что автор письма - по сведениям из красноармейской книжки - наш земляк, уроженец Апастовского района! К сожалению, никто не обратил внимания на слова поэта-фронтовика Геннадия Паушкина: «Да вы что, ребята, это же лажа! Кто во время страшного боя за две минуты до смерти будет писать целое сочинение?» Нет, не обратили внимания, поверили «Известиям», слишком велик был авторитет центральной газеты, загорелись, решили - немедленно найти!

Не теряя ни минуты, связались со всеми возможными источниками информации - военкоматом, который призывал солдата, местом его рождения, довоенным адресом, звонили, писали куда только возможно, ответсекретарь Рустем Урманцев даже вылетел на родину героя, и скоро в редакцию пришла потрясающая весть: герой жив-здоров!

Наша газета вышла с шапкой: «Герой жив! Ждите подробностей в следующем номере!», Болдаевского направили за героем, а Харитонов сел за телефон, чтобы связаться с редактором «Известий» Аджубеем. События нарастали, как снежный ком, и этот ком катился всё быстрее - Аджубея в Москве не оказалось, он уехал в Берлин, Харитонов начал разыскивать его там. Больше всего нашего редактора волновал вопрос, расскажет ли Аджубей в Германии о письме нашего героя, в котором упоминались два немецких солдата‑коммуниста, перешедшие на сторону Красной Армии? Тем временем Володя прислал телеграмму: «Встречайте!». Но, увы, самолёт прилетал в неудобное для «Комсомольца» время - в тот день наша газета не выходила, а выходила постоянная соперница «Комсомольца» - ежедневная партийная «Советская Татария», этого нельзя было допустить! Снова проблемы - хоть расписание рейсов меняй! Опять связались с Болдаевским, к счастью, ему удалось поменять билет.

Теперь оставались только приятные хлопоты - заказать оркестр, организовать торжественную встречу, известить другие газеты…

И вдруг, именно в тот момент, когда казалось, что все проблемы позади, а впереди у нас только радость встречи с замечательным человеком - героем-фронтовиком, опять раздался звонок Володи. Каким-то образом ему удалось «расколоть» своего подопечного и узнать, что никакого письма во время боя не было! Письмо это он написал недавно и подбросил на видное место, «чтобы прославиться»!

Как мы пережили эту новость, как удалось более или менее сгладить последствия шумихи, созданной «Известиями», об этом не хочется и вспоминать. Будто сквозь туман видится поле аэропорта, я стою у трапа самолёта, наверху появляется Володя с каким-то тщедушным человечком, и кто-то рядом со мною говорит: «Надо ему незаметно шепнуть, чтобы скорей отходил в сторонку, здесь могут оказаться другие корреспонденты!»

А вот следующая картина запечатлелась в памяти ярко: кабинет ответсекретаря, здесь собралась вся редакция. Бурно обсуждался вопрос - что же теперь делать с «героем»? Отправить обратно? Сам «герой» мотался тут же, испуганный, пришибленный, заглядывал всем в глаза, но никто не обращал на него внимания. Запомнились только бритая лысая голова да мятые бумажные брючишки, едва доходившие до щиколоток, а ниже - голые ноги в грязных сандалиях. Володя лежал тут же на диване, обессиленный, никого не видя, ни к кому не обращаясь, будто про себя, медленно и тихо матерился. Это была совершенно невероятная картина - Болдаевский и в таком состоянии, Болдаевский и мат! Вместо всегда сдержанного и слегка ироничного Володи на диване лежал тяжело раненный человек, не владевший собой…

А впрочем, никого из нас это и не удивляло: все мы были из одного поколения - дети военного времени - и понятие «фронтовик» было для нас священным. Можно себе представить, с чувством какого уважения, может, даже восхищения, ехал Володя к этому человеку, может, даже слова какие-нибудь готовил, заботился о нём в дороге - и вдруг оказалось, что это не герой, а всего-навсего обыкновенный жулик!

Ну, да бог с ним, он не стоит того, чтобы о нём здесь писать, я хотела ещё раз о Володе…

О Болдаевском-журналисте писать нужно особо. Благодарно вспоминать о том, сколько он сделал для развития спорта в Татарстане. О его сенсационных командировках и статьях. О том, как он боролся с нечистоплотными дельцами от спорта. О его фотоработах. И прочее, и прочее. Я сознательно написала о другом. О том, каким взрывным и увлекающимся он был вне своего прямого дела, с друзьями, в быту, на отдыхе. Мне показалось, что несколько историй, мало кому известных, помогут понять неординарного человека не меньше, а может, даже лучше, чем описание его профессиональных заслуг.

Надеюсь, что тем, кто знал Володю, эти истории дадут повод вспомнить своё об этом человеке, который был неравнодушен ко всему, что его окружало, и в то же время - спасибо ему и за это - был неистощимым затейником и неутомимым выдумщиком.