Мой одноклассник Юра Балашов

С товарищем из городского комсомольского штаба «Ровесник».

Михаил МАРКОВ,

доктор биологических наук

Я когда-то состарюсь,

Память временем смоет…

Юрий Визбор

В первый класс.

Человеческая память не равномерна, не монотонна — ей свойственны волны. Воспоминания могут нахлынуть именно волнами: тут помню, тут не помню. На что придётся волна, сразу и не предугадаешь. Ярких событий в жизни и ярких людей было предостаточно! Момент поступления в школу № 3 — одно из таких незабываемых до деталей событий. Помню, букет цветов мне дали такой, что его нельзя было удержать в кисти руки — длины пальцев не хватало — и приходилось держать его в согнутом локте. За это я сразу же получил замечание от какой-то (уже не помню, от какой именно: из нашего или не из нашего класса) девочки. Мы поступили в школу вместе с Юрой Балашовым и сразу подружились, хотя в физкультурном строю находились далеко друг от друга — на разных флангах. Нам повезло, мы попали к Анне Ивановне Митрофановой — яркой, в меру властной учительнице, которой навсегда обязаны первым школьным внесемейным воспитанием. Анна Ивановна обладала даром не жёсткого подчинения, уча нас этике поведения и общения. Конечно же, любила послушных, но не обязательно покорных учеников. Мы всегда помнили и помним до сих пор её деликатно подаваемую волю, которой мы, честно скажу, не без удовольствия подчинялись. В одном классе с Юрой и со мной учился мой двоюродный брат, которого, единственного и намоленного ребёнка, родители сильно избаловали. Он вёл себя плохо и тем выделялся на фоне всего класса. Его часто ставили в угол, откуда он корчил нам рожи. Анне Ивановне приходилось сильно нервничать из-за ощущения бессилия исправить ситуацию. Позднее, уже в средней школе, дело доходило даже до того, что его на неделю исключали из школы, но всё было напрасно. Уже после окончания школы мы навещали Анну Ивановну и говорили ей, что он теперь исправился, стал другим, но она с сомнением покачивала головой, не веря в чудесные превращения. С Юрой мы общались весьма часто и не только в школе. Юрина мама, тётя Ия, была зубным врачом, и этим приходилось пользоваться мне с моими плохими зубами, которые могли заболеть когда угодно и, часто, в самое неподходящее время. Тогда выход был только один — вести меня к тёте Ие в дом № 2 по улице Пушкина. И этому дому, и этой квартире было впоследствии суждено стать не только для меня, но и для всего нашего дружного класса, святым местом, как теперь говорят, для частых тусовок.

С первой учительницей Анной Ивановной Митрофановой.

Вторая волна моей памяти связана ещё с одной учительницей — Валентиной Геннадиевной Аристовой, блестящим, как я теперь понимаю, педагогом, способным увлечь своим задором и созидательной энергией. Благодаря ей появился театральный кружок, и готовились постановки, благо наш актовый зал имел небольшую сцену. Ставили одну из версий «Снежной королевы», где Юра исполнял роль Кая, а Дания Назмутдинова — роль Герды. Позднее даже «Барышню-крестьянку» ставили, где и мне довелось играть роль Берестова в махровом дедовском халате и с отцовской трубкой. Юра обладал глубоким мощным голосом и умением выразительнейшим образом читать стихи. С пением получалось чуточку хуже, но девчата много раз пытались подготовить Юру и к исполнению песен. «Вечером эхо, вечером эхо, за рекою, за рекою…» — так и слышу я это его выступление. «Поднялся рассвет над крышей, человек из дома вышел» — тоже из его репертуара.

К более старшим классам по­явились и ещё другие общие увлечения: нумизматика и поездки за город на лыжах и без них. Ездили мы в школьные годы на Биологическую станцию Казанского университета, где могли воспользоваться тёплым помещением, и просто с палатками — на так называемую топучку — волжский залив, глубоко врезающийся в облесенную пойму. Наш уважаемый физрук Владимир Петрович составлял нам компанию, за что мы были ему очень благодарны — были законопослушны и старались ездить, только получив разрешение и уведомив школу. Однажды на спиннинг удалось поймать щурёнка, и это был незабываемый триумф. Запомнилось, как Женя Покшин, чтобы оглушить этого щурёнка и избежать его побега, стучал щурячей головой по стволу липы.

Когда мы доучились до восьмого класса, была перспектива покинуть родную третью школу. Но тут в дело включился мой дед профессор Михаил Васильевич Марков, которому удалось не только реорганизовать восьмилетку в десятилетку, но и, подключив биолого-почвенный факультет Казанского университета, ввести элементы биологической специализации в наше обучение. Мы посещали занятия, проводимые профессиональными биологами, и даже проходили летнюю практику на той же Биостанции на 774 км. Даже в настоящую экспедицию по исследованию полевых растительных сообществ (агрофитоценозов) нам с Юрой и Валерой Пстыгиным удалось съездить и поработать на науку. В экспедиции мы, мальчишки, часто играли в коробочку — деревянный кубик, которым водящему надо было, пиная, попасть по ногам. При этом почему-то полагалось покрикивать: «Парэро-парэро. Хо!» Не забывая о наших нумизматических интересах, в деревнях, где останавливались, мы пытались выпрашивать у местных старинные монеты — «иске акча» — так нас научили спрашивать по-татарски. Иногда мы были на грани инцидентов с местными. Однажды, возвращаясь из кино, из деревенского клуба, мы шли к нашему дому, а наш шофёр Равиль предупредил нас, что местные ребята хотят нас поколотить. Поскольку они ориентировались в первую очередь на Юру, не отличавшегося высоким ростом, Равиль посоветовал нам идти тесно сомкнутой группой, и это, по-видимому, спасло от потасовки.

Наша биологическая специализация, начавшаяся с третьей школы, не стала бы успешной, когда бы к процессу не подключился ещё один замечательный педагог Дмитрий Дмитриевич Агапов или, по-простому, Дим Димыч. Хорошо осознавая, насколько это важно для правильного восприятия биологии, он принялся за оформление нашего кабинета и, благодаря его умению прекрасно рисовать и писать красками, оживил нишу в стене по примеру музеев и создал там небольшую панораму. Но главное оживление мог привнести только живой уголок, и он был создан при биологическом кабинете, а мы горячо принялись за его наполнение питомцами и их кормление. В живом уголке у нас был снегирь, которого директор Пётр Николаевич Суров настойчиво пытался называть щеглом, несмотря на мои возражения — к этому его, как филолога, по-видимому, подвигала щегольская красная окраска грудки снегиря. Были у нас и грызуны — белые мыши и морские свинки, были скучноватые на общение черепахи. Нельзя сказать, что всё было вполне удачно — иногда приходилось глубоко переживать из-за гибели кого-то из питомцев. Но это не убавляло нашего рвения, и дело шло. Тогда же проявились первые ростки Юриной тяги к издательской деятельности. Мы стали готовить не сильно большой по объёму журнал «Юный биолог» с нашими собственными иллюстрациями и осилили эту работу, которая ограничилась выпуском всего одного номера. Была надежда, что этот номер выполнит роль сигнального, но надежда не оправдалась — сил и рвения выпустить ещё и другие номера не хватило. Зато Юра, проверив себя в издательском деле, был воодушевлён и, наверное, не ошибусь, если скажу, что тот первый опыт пошёл ему на пользу в его дальнейшей работе.

Биологи вместе с моим дедом всячески пытались склонить Юру к биологии, и он даже написал по итогам практики небольшую научную работу о гусиной лапчатке. Её очень хвалили, и не случайно. Юра за неё, как и за всякое дело, брался очень серьёзно и старательно. Но усилия биологов были тщетны — Юра пошёл на филологию и учился у моего отца Виталия Михайловича Маркова, которого очень уважал. Отец по достоинству оценил Юрины филологические начинания.

Таковы волны моей памяти, всколыхнувшие меня до глубины души и заставившие в канун нашего с Юрой семидесятилетия с удовольствием освежить приятнейшие минуты, часы и дни нашего бескорыстного дружеского общения.