Тепло казанского шале

Сага семьи Богородских

Финальным объектом фестиваля восстановления исторической среды стал дом по адресу Волкова, 42, принадлежавший известному химику Алексею Богородскому. Его потомки рассказали нам историю семейного гнезда.

Этот дом — «объект культурного наследия регионального значения».

В одну из вёсен начала прошлого века, ещё не предвещавших его бурь, воздух казанской улицы Вторая Гора — как называлась раньше улица Волкова — наполнился запахами свежерубленного дерева. На участке, приобретённом учёным‑химиком Казанского императорского университета Алексеем Яковлевичем Богородским вырастал на удивление соседям терем не терем, но затейливый, золотистый, словно ковчег, красавец‑дом. Острыми высоким щипцом и выходящим наружу каркасом конструкций напоминал он картинки из книг германских сказок.

Похожие на него дома в те годы хоть и были немногочисленны, но начали появляться на улицах Академической слободы,  в районе Поповой Горы, на соседней улице Первая Гора. Их хозяева были, как правило, людьми со средствами, имели  возможность обратиться к услугам модных архитекторов, судя по всему обладали развитым, воспитанным посещениями заграницы и чтением журналов вкусом. Благодаря им оставил свой неповторимый автограф на улицах города деревянный модерн. Со временем, увы, по­чти стёршийся, се­го­дня едва различимый.

Хозяин участка, получивший разрешение на строи­тель­ство дома в 1912 году, то­гда же отметил свой сорок второй день рождения и за заслуги на поприще науки был представлен к профессорскому званию. Карьера шла в гору. На участке его усадьбы уже стоял оставшийся от прежних владельцев дом, полукаменный. Новый, деревянный получал тот же номер, но под другой литерой.

Алексей Яковлевич Богородский

Семейная жизнь вместе с женой Лидией Николаевной, урождённой Табуре (видно, французских кровей), четырьмя дочерями была налаженной и крепко привязывала к земле. Можно было с удовлетворением оглянуться назад. Однако и будущее рисовало планы и замыслы.

Лидия Николаевна Богородская, урождённая Табуре. Жена Алексея Яковлевича Богородского.

Вдоль стены каменного брандмауэра посадили лиственницу, а под балкончиком над входной дверью берёзку. Тротуар выложили красным кирпичом. До самой границы­ землевладения с Осокинской рощей был разбит благоухающий сад с яблонями и цветниками, который отделяли от дома и двора высокие службы с каретником, конюшней и сеновалом. Жизнь городской усадьбы текла своим чередом, собирая большую семью и гостей в столовой зимними вечерами, а летом на открытой террасе.

***

«Казанская сага» семьи первого хозяина дома в стиле швейцарского шале Алексея Богородского начинается с его отца, Якова Алексеевича Богородского. В 1864 году сын пономаря, выпускник Нижегородской семинарии приехал в Ка­зань, чтобы поступать в Казанскую духовную академию. Высшее учебное заведение он окончил в 1868‑м, получив степень магистра богословия, и начал преподавать. В тот же год он женился на дочери священника Вознесенской церкви Екатерине Михайловне Ястребовой. Ко­гда в 1870 году у четы родился единственный сын Алексей, отец семейства был утвер­ждён в должности инспектора академии, был избран её доцентом.

Яков Алексеевич Богородский

В 1876 году Яков Алексеевич не­ожи­данно овдовел и с тех пор растил сына один. Алексей Яковлевич вспоминал о том, как отец прививал ему любовь к знаниям и труду, дарил детские инструменты для столярничества и токарных занятий, спиртовую лампочку и другие приборы для химических опытов, всячески поощрял стремление к чтению научных книг, собрав для сына хорошую биб­лио­теку.

Дальнейшая научная карьера Якова Алексеевича сложилась блестяще и принесла ему славу видного учёного‑библеи­ста. Он преподавал в родной академии и читал лекции в Родионовском институте благородных девиц. За написанную в 1884 году диссертацию «Еврейские цари» был удостоен степени доктора богословия и премии митрополита Макария. Яков Богородский имел чин коллежского советника, что давало личное дворянство, стал ординарным профессором. Позже  получил чин статского советника и был награждён орденом Святой Анны второй степени.

Посвятив жизнь богословским исканиям, Яков Алексеевич не совсем был готов к тому, что его единственный сын выберет сугубо научную стезю и после окончания Первой императорской гимназии устремится на юридический факультет Казанского университета. Впрочем, и сам Алексей Богородский называл поступление на юридический поспешной и отчаянной ошибкой, и спустя год перевёлся на естественное отделение физико‑математического факультета. Видимо, поначалу студент и там не проявлял особого рвения в учёбе, допуская всяческие казусы и оплошности. Закончилось это тем, что суровый отец выставил сыну ультиматум, грозя лишить содержания, если тот не возьмётся за учение с должным прилежанием.

К чести последнего, он не просто «исправился». За «Исследование гидратных форм хлористого и бромистого лития» в 1892 году студента Алексея Богородского­ наградили серебряной медалью университета.­

Спустя два года он блестяще завершил обу­чение в классе знаменитого химика профессора Флавиана Михайловича Флавицкого, и его оставили в университете стипендиатом «для приготовления к профессорскому званию».

Молодой учёный начинает преподавать в Первом Казанском реальном училище, работает лаборантом на кафедре под руководством и заведованием Флавицкого. В 1900 году вместе с профессором едет в командировку перенимать опыт работы европейских химических лабораторий. По возвращении они вместе добились дополнительных ассигнований на покупку оборудования для собственной химической лаборатории.

В советское время Алексей Богородский вёл активную научную и про­светительскую работу. Читал пуб­лич­ные лекции по курсам фотографии, делал доклады в Казанском обществе естество­испытателей. С 1919 года он начал управлять кафедрой неорганической химии Казанского университета.

В два­дцатые годы Алексей Богородский участвовал в запуске нескольких стекольных заводов по всему Поволжью, в 1930 году возглавил кафедру Казанского химико‑технологического института. В 1935 году правительство Советской Татарии наградило его почётной грамотой ЦИК, 5 марта 1937 года он был утвер­ждён в учёной степени доктора химических наук без защиты диссертации, а в 1940‑м ему присвоили звание заслуженного деятеля науки и техники ТАССР.

Однако ни регалии, ни вклад учёного в развитие химического производства респуб­лики не послужили «охранной грамотой» для других членов его семьи, попавших позже под колесо истории, в чём заключается драма того времени.

Но вернёмся немного назад. Как уже говорилось, в начале столетия состоялась европейская командировка Алексея Богородского,­ во время которой он посетил Берлин, Дрезден, Мюнхен, Париж, Вену. Не оттуда ли привёз любовь к модерну?

Документальных свидетельств с именем зодчего, проектировавшего дом на Второй Горе, до нас не дошло. Зато до­шли во всех чертах его необычного фасада передовая мысль и прогрессивный дух тех, кто придумывал и утвер­ждал идею постройки. Стилизованный под немецкий «фахверк» дом и внутри был начинён всеми достижениями европейской цивилизации — никаких нужников во дворе. Водопровод и канализация — всё это было с самого начала. Ванная комната выходила небольшим окошком на внутренний двор. Выгребную яму регулярно очищал ассенизатор.

Вид на дом со стороны сада

Тепло «казанского шале» в зимнее время обес­печивали печи особенной конструкции: после того, как закладывались дрова, чугунные дверцы наглухо завинчивались, создавая полную герметичность. Одной стороной печи выходили в вестибюль с лестницей, ведущей на второй этаж, и там тоже все­гда было тепло. На стене у входа располагалась вешалка, на которой хозяева и визитёры дома оставляли верхнюю одежду. Двери в разные квартиры дома ничем не отличались от межкомнатных — дубовых. Единственная утеплённая вела только в сени. Она до сих пор сохранила свой облик и «характер»: тугая пружина с трудом поддаётся, накрепко захлопывая вход. Система отопления использовалась в доме вплоть до 1961 года, ко­гда провели газ. Эти печи можно топить и до сих пор.

Сени дома Богородского

Единственная русская печь находилась в кухне, которая располагалась в подвальном помещении — в доме не должно было быть запахов готовящейся еды. А вот хранили запасы продовольствия по старинке — в леднике хозяйственных построек. Там была выкопана глубокая яма, обложенная камнем‑известняком, куда набрасывали снег. Им пользовались до покупки первого холодильника в 1963 году.

***

Уже седьмое поколение потомков Богородских живёт в доме на Волкова. Их семья­ занимает теперь только первый этаж. Квартира хранит немало вещей и свидетельств прошлого. О нём рассказывают правнучка Алексея Яковлевича Людмила Мстиславовна Галкина, а также её дочь Светлана Таланова.

Людмила Мстиславовна Галкина за столом прадеда, профессора Алексея Богородского.

Людмила Мстиславовна родилась в 1937 году. Се­го­дня хозяйка и хранительница фамильного архива сожалеет о том, что в своё время недостаточно интересовалась у предков историей семьи. Она хорошо по­мнит свою бабушку Екатерину Алексеевну Богородскую, в замужествеГалкину, врача акушера‑гинеколога, одну из дочерей Алексея Яковлевича: «Екатерина Алексеевна была осуждена по 58‑й. Ко­гда она вернулась из заключения, это был 1951 год, я вступала в комсомол. У нас, конечно, на этой почве были разногласия. И наше поколение, воспитанное в советском духе, не все­гда находило общий язык с поколениями дедов».

Екатерина Алексеевна Богородская

Судьба Екатерины Алексеевны стала во многом типичной для своего времени. Она была ученицей самого Викторина Сергеевича Груздева, основателя казанской школы акушерства и гинекологии. Имела, по выражению своей внучки, характер‑кремень и отличалась большой независимостью суждений. Советскую власть в душе не приняла и своего отношения к ней не скрывала. Могла выразиться в её адрес совершенно неудобоваримо и без оглядки. Кроме работы в клинике профессора Груздева она вела частный приём дома, где в небольшой комнатке был оборудован её кабинет.

Наставник и учитель Екатерины Алексеевны Богородской (Галкиной)  Викторин Сергеевич Груздев с семьёй.

Арестовали Екатерину Алексеевну в 1941 году по доносу, приговор вынесли в 1942‑м. Забрали и её мужа Петра Гавриловича­ Галкина, дедушку Людмилы Мстиславовны.

Бывший белый офицер Пётр Гаврилович Галкин являлся известным в городе собаководом. Его питомцы, немецкие овчарки, состояли на учёте как служебные. И в доме в разные годы все­гда жили собаки!

Пётр Гаврилович Галкин

Пётр Гаврилович был объявлен «агентом немецкой разведки». Он скончался под следствием от болезни, не дождавшись вынесения приговора. Родным только вернули его трубку и кисет. Одну из его овчарок забрали на фронт, другая, не пережив разлуки с хозяином, ушла из дома в неизвестном направлении.

Екатерину Алексеевну отправили в исправительно‑трудовую колонию на остров Свияжск. Её жизнь там сложилась, если можно так сказать, не слишком плохо. Профессия врача обеспечила «привилегированное» положение. Ей выделили комнату, и она продолжала заниматься своим делом. Только теперь её пациентками стали заключённые женщины.

Маленькая Милочка вместе со своим отцом Мстиславом Петровичем Галкиным навещала бабушку. Зимой на остров от станции доходили по льду, летом добирались на лодке. Екатерина Алексеевна, бывало, отправляла ей с собой немного сливочного масла, которого в городе в военные годы было не достать. Девочке было всего лет пять‑шесть, и бабушкины сказки ей заменили её письма с Острова‑острога. В них Екатерина Алексеевна сочиняла для внучки коротенькие истории — о бешеных котах, американских собачках, бегущих по прерии, мышах, своровавших завтрак девочки Наташи. Иногда эти рассказы иллюстрировал её лагерный друг, бывший абитуриент Ленинградской академии художеств.

Рисунок  Екатерины Алексеевны Галкиной, присланный из Свияжской исправительно-трудовой колонии.

Екатерина Алексеевна сама также прекрасно рисовала и вышивала крестом. Всему этому отменно обучали в Мариинской гимназии, которую окончила дочь профессора Богородского. Из заключения она посылала Милочке собственноручно нарисованные открытки, поздравляла с Новым годом, Рождеством, Пасхой. Надо сказать, что традиция отмечать религиозные праздники в семье­ не прерывалась нико­гда. Людмила Мстиславовна по­мнит, как в русской печи на кухне под Рождество все­гда запекали телячью ногу или же поросёнка с гречневой кашей. На Христово воскресенье делались Пасха и куличи, на Масленицу — горы блинов. Эти кулинарные навыки передавались женщинами семьи из поколения в поколение.

Открытка, нарисованная  Екатериной Галкиной и присланная из Свияжской исправительно-трудовой колонии.

После освобождения в 1951 году работать в Казани Екатерине Алексеевне было запрещено. Она устроилась в больницу Зеленодольска, где снимала комнату, но часто приезжала в Ка­зань. Ко­гда она ушла из жизни, её отпевали по православному обычаю, как всех предков. Верность семейной традиции стоила её сыну Мстиславу Петровичу Галкину должности председателя завкома, в которой он состоял, работая в те годы на Казанском авиационном заводе № 16.

Екатерина Алексеевна была реабилитирована и восстановлена в правах после разоблачения культа личности. Петра Гавриловича реабилитировали посмертно.

Внук профессора Алексея Богородского Мстислав Петрович Галкин с женой Надеждой Павловной.

Родители Людмилы Мстиславовны, Мстислав Петрович и Надежда Павловна, познакомились, будучи студентами спецкафедры Казанского химико‑технологического института. После его окончания они были распределены на пороховой завод в город Алексин. Но довольно быстро сумели вернуться в Ка­зань, на знаменитый «сороковой‑пороховой». Оттуда Мстислава Петровича и забрали на фронт. Но как члена семьи репрессированного на передовую не пускали. Служил он в химических вой­сках до самого окончания вой­ны.

Пока он был на фронте, жизнь в усадьбе на Волкова очень переменилась. На его большие площади начали подселять эвакуированных. Среди них был ближайший соратник вождя пролетариата, писатель и публицист Владимир Дмитриевич Бонч‑Бруевич, автор известной всей советской детворе книжки «Ленин и дети». Его внук играл во дворе вместе со своими новыми казанскими соседями, что запечатлено на одном из снимков в альбоме Людмилы Мстиславны. Также в доме на Волкова, 42 в годы Великой Оте­че­ственной проживали эвакуированные из Москвы видные учёные — членкор Академии наук СССР Д. С. Белянкин, доктор химических наук Л. Г. Берг, химик Н. К. Пшеницын. Были и другие жильцы, весьма разного происхождения, далёкого от науки и культуры, оставившие «мемориальные» надписи о своём пребывании в доме на стёклах окон.

Сам же Алексей Яковлевич Богородский в эти годы в доме‑шале уже не проживал. У него была другая семья, в которой росла дочка Ия. Она скончалась буквально за несколько дней до того, как начал писаться этот очерк, в возрасте 93 лет.

Алексей Богородский ушёл из жизни во время вой­ны, в 1943‑м. Причиной стал банальный голод, подорвавший здоровье уже пожилого человека.

После того, как вой­на окончилась, кто‑то из эвакуированных сразу уехал, кто‑то же шёл на это с трудом. Но постепенно жизнь возвращалась на круги своя, и наследники учёного занимали свои доли семейного гнезда.

Сестры Екатерины Алексеевны, Людмила, Ксения и Ольга, первые годы после Октябрьской революции также жили в домах под номерами 42, принадлежавших Алексею Богородскому. Со временем все они переменили место жительства, продав свои доли другим жильцам. Людмила Алексеевна, вышедшая замуж за человека по фамилии Шмидт, вместе с мужем была сослана в Соликамск. У Людмилы Алексеевны была медицинская специальность, и она работала в лаборатории кардиодиспансера. Доживала свою жизнь она в Ленинграде. Ксения Алексеевна, окончившая геологический факультет Казанского университета, долгое время работала в Геологическом институте Академии наук. До конца жизни она проживала в родном доме, а её дочь Ольга, также геолог, переехала в Нижний Новгород.

Как и многие представители большой семьи, Людмила Мстиславовна выбрала в жизни естественнонаучную стезю. Она окончила химический факультет Казанского университета, работала в Институте органической химии Академии наук и в научно‑исследовательской лаборатории Сорокового завода. Её дочь Светлана — микробиолог, а вот внук выбрал сферу информационных технологий.

В следующем году исполнится 150 лет со дня рождения их великого предка, учёного‑химика и основателя семейного гнезда на Второй Горе Алексея Яковлевича Богородского. Память о поколениях его семьи берегут се­го­дня снимки старинных альбомов, многие из них сделаны в известных казанских фотоателье — Фельзера, Вяткиной, Якобсона, с непременным «негативы сохраняются» на обороте. Период детства Людмилы Мстиславовны запечатлевал её отец, фотограф‑любитель, у которого в доме была заветная коморка с красным фонарём для печати снимков.

Уклад жизни потомков большого дома на Волкова по­чти не изменился. По‑прежнему — обедают только в столовой, пользуясь приборами и посудой из фамильных сервизов. Так же, как и все­гда, приходящих в дом встречают ласковые собаки. В столовой стоит буфет с резьбой, мраморной столешницей под горячее и уцелевшей супницей кузнецовского сервиза. Что делать — посуда бьётся, и не все­гда, бывает, на счастье. Но это — жизнь.

Комментарий эксперта

Об уникальности образца деревянного модерна говорит Ирина КАРПОВА:

— В 2018 году моей студенткой Екатериной Ерёминой был выполнен дипломный проект реставрации Дома Богородского. Это не просто дом, а городская усадьба, целых два строения по адресу Волкова, 42 — деревянное и полукаменное. В его дворе так же сохранился каретник и обширная территория, где раньше был яблоневый сад. Обшивка дома имитирует фахверковые конструкции и имеет разные направления: в «ёлочку», горизонтальное, вертикальное. Основная его ценность для города в том, что это сохранившийся до наших дней редкий образец деревянного модерна, который был распространён в Казани, но до се­го­дняшнего дня до­шли лишь единицы таких построек. Многие из них были утрачены, некоторые снесены и воссо­зданы, но это так называемые «копии в бетоне», обшитые деревянной доской. Говорить о подлинности не приходится. Ценность дома Богородского в его сохранившихся аутентичных фасадах, его по­чти не ремонтировали. Хотя есть, конечно, и утраты, например балкон, завершающий шпиль и входная группа по главному фасаду. По дворовому фасаду была утрачена открытая веранда в сад, часть обшивки заменена на сайдинг, а деревянные окна — на пластиковые.

Пожалуй, аналогом сохранившегося образца деревянного модерна в городе можно было бы назвать здание, которое мы знаем, как Дом-музей академиков Арбузовых в Катановском переулке.  

В галерее смотрите интерьеры дома Богородского.