Тетрадочки для мыслей

Дочь Александра Касимовича Ольга (1843–1918) вела дневник с юности. Выйдя замуж за Николая Евгеньевича Боратынского, сына поэта, она сохранила привычку записывать свои размышления и впечатления дня.
В коллекции Музея Е. А. Боратынского хранятся три тетради Ольги Александровны (она их называла «тетрадочки для мыслей») за 1862–1863, 1896–1898 и 1903–1908 годы. Первая тетрадь — внутренняя жизнь юной девушки, история любви и сомнений, вторая — о трагическом рубеже, смерти мужа. Мы выбрали третью.
Ольга Александровна переступает шестидесятилетний порог жизни, переживает ещё один во­зрастной кризис: «…потребность писать уменьшается; думы вертятся вокруг мелочей обыденной жизни, а когда глазами внутрь смотрю — ничего в себе удовлетворяющего не нахожу…» Она строго судила себя.
Читая дневник, поражаешься обширности горизонта интересов Ольги Александровны, глубине её рефлексии, стремлению утолить «духовную жажду». Чтение художественной, философской, научно-популярной, мемуарной литературы, периодической печати на русском, французском, английском языках — один из

источников её постоянных размышлений, где соседствуют имена Льва Толстого, Леонида Андреева, Владимира Соловьёва, Михаила Сперанского, Ильи Мечникова, Бенджамина Дизраэле, Пьера де Кулевена.
Большое место в дневнике занимают политические события в России и в Казани, их аналитика, собственное видение будущего развития страны. Подробно отражена хронология событий осени 1905 года, которую Ольга Александровна завершит записью: «Последний день тяжёлого, кровавого года! 9 Января в Петербурге, Мукден и Цусима на Востоке, ужасы Одессы и Москвы и наше 17 и 21 Октября в Казани, все это переполнило страшными значками страницу истории 1905 года. Что‑то сулит нам будущий Новый год! Найдет ли бедная Россия успокоение — и в чем?».
Дела семьи — важнейшая часть в записях Ольги Александровны, но это не рассказ о конкретных событиях, а скорее об их влиянии на настроение, характеры, будущее детей и внуков. Самый эмоционально тяжёлый период — скоропостижная смерть невестки Надежды в ноябре 1903 года, сопровождается «утраченными листами» и появлением на страницах дневника собственного завещания.
Но красной нитью в дневнике проходит, возможно, самое важное — интенсивная жизнь внутреннего Я, поиски Смысла собственной жизни на новом её этапе. Во­зраст, накопленный опыт, мудрость не стали гарантией от сомнений, тревоги, душевной тоски: «26 июля 1908 г. Тяжело расстаться с Шушарами, где у меня и привычки, и порядок свой, где я — я, что-то ценное, самостоятельное, а не придаточное. А покориться‑то надо, старость подходит, и все слабее и беспомощнее буду становиться, надо привыкать забывать свое я, и быть о нем не очень-то высокого мнения — а трудно! Избаловала меня жизнь! Прости меня, Господи!»
Об этой части дневника Ольги Александровны Боратынской наша публикация.

30 апреля 1903 г.
Все чаще и чаще приходит мысль о смерти... Как и чем приготовиться к ней! Как лучше завершить пройденный путь? Духовно и физически ослабеваю; проблесками вспыхивает энергия, а потом опять расслабление, уныние и щемящий неотвязный вопрос: что должна делать, чем оправдаться, чем отблагодарить за все, данное мне. Имею ли я право отдыхать, когда кругом работы так много! всякой, всякой работы — а сладить с ней не могу; не лучше ли отстать, предоставить другим, может быть, лучше без меня все сделано будет.
Но гораздо больше тревожит меня другое. Прежде я твердо видела свой путь и шла по нему, теперь сбиваюсь — не знаю, что нужно, что можно! Все условности жизни для меня хотя еще не потеряли свою привлекательность, но ценность окончательно потеряли. На каждом шагу натыкаюсь на противоречия: признаю, что сила и смысл жизни в честности, труде и добром отношении к людям, а невольно ищу к этому разных придаточных условностей — культурность, изя­щество, традиции. Знаю, что нужно помогать и давать, давать как можно больше — но необходимо свое оберегать, себе приобретать — а кругом‑то нищета вопиющая! Вместо того, чтобы под старость лет смотреть на все проще, циничнее, у меня взгляд на жизнь все сложнее делается…

1 мая 1903 г.
Я глохну — кажется, окончательно; с трудом слышу, когда громко прямо в ухо говорят; общий разговор совершенно мне недоступен. Мне это напоминает где-то прочитанное: Природа как мать перед вечным сном, усыпляя свое дитя, заботится о том, чтоб удалить от него слишком яркий свет и слишком громкий шум. Как мать, опускает занавесь у окон и притворяет двери, чтоб дать ребенку спокойно заснуть, так природа‑мать — ослабляет зрение и слух, чтоб удалить приближающегося к вечному покою от внешнего мира с его шумом и волнениями. Надо помочь природе, надо самой стараться уходить в себя…, чтоб утешить всякие суетные мысли и волнения. Жаль только расстаться с моими дорогими чудными детьми, иначе смерть не имела бы для меня ничего страшного…

3 мая 1903 г.
Осталась одна, все уехали на экзамен в Каймары…
Иногда представляется: так хорошо, покойно лечь рядом с Колей в ограде между церковью и часовней, а иногда жизнь нравится; да и грешно мне роптать на нее, редко бывают такие дети, какими меня Бог наградил.

13 мая 1903 г.
Не беда еще, когда уходят силы физические, но тяжело переживать свою духовную силу... надо бы духу крепнуть, а крепнуть он может, сосредоточиваясь на одном, не разбиваясь на мелочи. Все равно на чем, будь то наука, благотворительность, хозяйство даже, воспитательное отношение к окружающей среде… нужно избрать что-нибудь одно, а жизнь между тем предъявляет требования по всем вопросам, дух мечется и в непосильных усилиях слабеет...

30 мая 1903 г.
Видела во сне Колю — …он стоял на верху лестницы, радостный, протянул руки ко мне и не то позвал меня, не то просто какое-то восклицание было, я даже двинулась к нему, и все смешалось…
Я под влиянием этого сна раздумалась… Что это? Все случай? Почему я, думая так часто, так упорно и тягостно о Коле, никогда его не вижу во сне, почему, когда вижу, то не таким, каким его знала, и большею частью безучастным, холодным, каким-то далеким; и почему вдруг два раза видела его порывистым и радостным и оба раза на лестнице. Случайно, конечно! А что такое этот случай, который такую иногда роль играет в жизни человека! Мелькнуло у меня в уме и недавно читанное о теории Мечникова и о многих случаях, игравших роль в развитии человечества — все случай! Чтоб стряхнуть с себя неприятную думу, повернулась к стене и машинально оторвала листок календаря 29-го Мая; и вот что прочла: «У одного умного человека спросили — что такое случай? Он отвечал: и н к о ‑ г н и т о  П р о в и д е н и я. Случая нет. Все, что ни встречается с нами в жизни, радостное или прискорбное, ожиданное или неожиданное, есть Бог в разных видах». В. А. Жуковский.

8 июня 1903 г.
Была в Казани и в первый раз после восьми лет взошла в свой дом. Восемь лет прошло с тех пор, когда мы его сдали и уехали с Колей пожить в деревню. Помню отъезд, помню то сжимание сердца, которое испытывала при этой перемене жизни, и вместе с тем, как хорошо тогда было, как покойно — мы все были вместе! Помню, что, ехавши с Колей в фаэтоне и прижавшись плечом к плечу, мы говорили о том, что не знаем, когда придется вернуться в этот свой старый дом, где жили столько лет, он мне сказал: «Я больше туда не вернусь…»
2 октября 1903 г. Москва
Мы в Москве… Передо мной высится храм Христа Спасителя, дальше виден Кремль, Колокольня Ивана Великого, все Святыни Московские — и, глядя на все это, испытываю двойственное чувство. С одной стороны, мне кажется, что все это так не нужно, как сказал Хомяков: «К чему мне пыльных храмов своды...», а с другой, невольно испытываю чувство умиления, когда думаю, что все это — выражение веры русского народа, и к этим святыням и под эти своды многие тысячи приходят с искрой чистой молитвы и упования и уходят уже степенные, успокоенные и умиротворенные.

31 октября 1903 г.
Готовилась к концу, оставляя на дом свой Надю, а она раньше меня ушла! Господи, откуда взять силы, чтоб сказать: «Да будет воля Твоя!»…

10 апреля 1904 г.
Видела вчера Надю во сне и плакала, плакала! Когда проснулась, осталось какое-то чувство удовлетворения, что повидала ее, а Колю давно не вижу, соскучилась! Хоть бы во сне увидеть.
Ужасно чувствую пустоту в душе, апатию; нет бодрости. Как будто я потеряла способность радоваться, а осталась только способность грустить и болеть душой. Приезжали все ко мне на Пасху, весна на дворе, балкон выставили, и я ни минуты не ощутила чувства радости, эту улыбку жизни, я была довольна, когда все приехали, но ничего живого не пробуждается пока на сердце…

26 августа 1904 г.
Прочла на днях повесть Андреева «Жизнь Василия Фивийского» — удручающе действует на меня направление современных писателей! Неужели это есть отражение настоящей жизни! Ведь должен же быть просвет; должно быть в жизни солнце, радость, должны быть люди сильные не только грубой телесной силой… а у этих писателей один мрак, одно болото и нет ни радости, ни света! Представляется мне, что ходят люди с гасильниками, с такими конусообразными колпачками, ходят и гасят свечечки, зажженные в миру. И так-то свечечки не ярко горят, а ходят эти люди и их-то своими колпачками гасят!

30 марта 1905 г.
Сегодня утром я вспомнила себя с самого раннего детства… самое дальнее мое воспоминание относится к песне, которую мне пела няня, нося меня на руках; помню, в каком направлении ходила она по детской, помню, что слова мне были непонятны…: «Жалдды бралды, есть убралды, прокалды». Что это означает, не знаю. После того уже многое ясно и хорошо помню и детство грустное, и молодость, и, вспоминая все это, я стояла перед зеркалом причесывалась, а зеркало отражало старое морщинистое лицо! Это я, и ребенок, которому няня пела песни, тоже была я — это не только воспоминание, это сознание, что там была я и здесь я. В какой клеточке мозга могло сохраниться это сознание — как это научно объяснить — а нельзя ли допустить, что сознание не исключительно от мозга зависит...

5 апреля 1905 г.
Умирает К. А. Юшков. Еще один друг юности, давней жизни… еще один уходит! Юшков, Савали, мне 17–18 лет, все это так живо в памяти и так безвозвратно ушло.
19 мая 1905 г.
Разгром полнейший! Эскадры Рождественского и Небогатова погибли! Чудные броненосцы Суворов, Ослябля, Бородино погибли, другие суда взяты в плен!.. На суше погром Мукденский, на море сначала Порт-Артур, теперь Корейский пролив, навеки памятны будут России. И что же дальше?

15 октября 1905 г.
Мир внешний заключен, но внутренняя война разгорается. Тяжело и тревожно.

3 марта 1906 г.
Прошло восемь лет с того страшного дня, когда заболел Коля последней болезнью своей! Казалось тогда, что свет погас, и осталось только умереть. И как желала я смерти! А вот прошло восемь лет, и я живу, пережила и Надю. Времени много, а все прошлое как будто вчера было, нет только радостного настроения, нет кругом солнца, а жизнь все-таки идет своим чередом.

24 марта 1906 г.
Весна на дворе, вода льется и бурлит, но шума ее, который так любила, я не слышу. Страстная неделя, Пасха, всегда переносит меня назад, к тем дням, когда Коля доживал свои последние дни. Как много перемен, как жизнь изменилась; часто думается, как бы он отнесся ко всему тому, что происходит в России.
…Поражаюсь тем, что такая эпоха у нас не выдвинула выдающихся людей! Нет их! Все измельчало, притупилось, опошлилось. Слева выкрикивают громкие слова, предъявляют деспотические требования, бросают бомбы, грабят и убивают — даже вождя не выдвинули, действуют пешками, и главари за ними прикрываются. Справа — работает произвол. Грубая сила, озлобление, центр — вял и скучен, представители его: Шипов, Гучков не уверены в своей силе, идут с колебаниями — где же люди!

20 апреля 1906 г.
…Если б все это было ко благу народа, хотя бы отдаленному, то и дай Бог, но что-то куда не посмотришь, где и были революции, где поток смывал и власть, и достояние — все же благополучия не видать! Та же нищета, а разврат еще шире. Что же нужно! Что же нужно, чтоб не было вопиющей бедности и отвратительной роскоши.

22 апреля 1906 г.
Я помню время, когда от молодости был переход к зрелому возрасту — было тяжело, и это чувство, я сознаю, было не хорошее. Жизненные силы оставались еще те же, я сама в себе ни на йоту не убавилась, а между тем отношение людей ко мне стало иное; взгляды людей скользили по мне, не останавливаясь как прежде, люди проходили, не интересуясь мной. Люди более близкие в разговоре обращались ко мне ради своих интересов, не предполагая, что у меня могут быть свои личные, а если они могли быть, то для них были не интересны.
В настоящее время я переживаю приблизительно то же; только не в зрелый возраст вхожу, а в старость ... и опять вижу, что взоры скользят, опять чувствую, что, хотя я и дорогой портрет, но можно бы повернуть к стене, да и пора. Вот почему в прежние времена старики уходили в монастырь, принимали схиму — это было правильно…

15 июля 1906 г.
Каждое утро просыпаюсь с тоской, несмотря на то, что провожу чудное лето со всеми моими дорогими. Тоска, от сознания, что вся я измельчаюсь на подробности и мелкие насущные делишки жизни, а крупное, духовное куда-то уходит от меня…
Вчера Саша читал свою статью, и говорит между прочим, что Дух человека в темнице, и в темнице одно окошечко с матовым стеклом, и вот Дух это стекло скоблит, чтоб видеть что за ним, и, видя в него мир, он делает предположения о том, что может быть и вне линии его кругозора. Вот мы и скоб­лим, и смотрим, и фантазируем; строим гипотезы, предположения, а стены стоят, а окошечко-то маленькое... и не лучше ли было бы, пропустив свет в оконце, обратить взор на этот Дух, который томится, разобраться в его свойствах, вглядеться в него, не ослепляя себя внешними наблюдениями.
Вот я пыталась это сделать и не могу. Перед моим оконцем вертится какой-то калейдоскоп ­теорий, учений, фактов, недора­зумений и противоречий, и я, стараясь упорно смотреть в ту сторону, где, по выражению Саши, светит звезда Вифлеемская, беспрестанно отрываюсь от нее и недоуменно смотрю на другое и спрашиваю себя — как все это сочетать, как исполнить, где же та Сила, которая приведет человечество к умиротворению, к Любви, к Духовности... или же мы придем к отвержению Духа, к Силе другого рода, к силе материи, к человеку видимой природы, к человеку Ницше... это было бы ужасно!

16 сентября 1906 г.
Прошло лето! Хорошее лето! Благодарю Бога за него от всей души. Все мои дорогие были со мной, всем было хорошо. 
4 ноября 1906 г.
Сейчас пришли из церкви, где ученики Ксениной школы пели всенощную. Так хороши в полутемной нашей церкви эти юные голоса, чудные иконы, и все это свое, родное; а все же молитва не возносит душу; отяжелела она у меня, и когда пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас», так горько думалось о нашей-то не святости, о нашей слабости, о нашей смерти духовной, в которой пребываем и из которой вый­ти не можем.
…Я верю, что безумная роскошь и безобразная нищета будут со временем сказкой былого. Роскошь останется для массы, она будет достоянием того серого народа, который работает совершенно одинаково, как и того, который пользуется его работой. Будут дворцы с музеями, библиотеками, клубами; будут столовые, в которые всякий желающий войдет; способы передвижения быстрые, удобные, роскошные, для бедных и богатых одинаковые. Придет время, когда легко будет жить, но не разгромами, не злобой добиваться надо этой цели, а спокойным трудом и любовью.

18 февраля 1907 г.
Вчера умерла одна моя богаделка; умерла; ее одели во все ею самой приготовленное и покрыли холстом — а над ней ее родные и Дарья, которая за ней ухаживала, спорила и бранилась из-за ее шубы!
…Вчера смотрела на звезды, на чудные далекие миры. Неужели допустить, что вся эта бесконечная громада, все это чудное мироздание — игра случая, сцепление атомов. Души, души хочу, и есть она, должна быть! Душа мира, душа человека, душа той самой бедной старухи, которая всю жизнь не доедала, не допивала и скопила сколько-то грошей, чтоб сшить себе смертную одежду.

12 мая 1907 г.
…дом полон народа и веселья; устроилась экскурсия с Судейкиным во главе; 9 учительниц, два учителя и 84 человек ребят разных школ!!! Удовольствие всем большое, в том числе и мне, но накормить и уложить весь этот народ чего-нибудь да стоит!
Судейкин в прогулках знакомит детей с природою и дает им полезные сведения. Сегодня разъяснял разные способы прививок. Завтра, кажется, будет разговор об укреплении овра­гов. Слава Богу, что прибывают люди, сеющие доброе и полезное семя. Когда-то оно даст росток!
Не могу выразить, как меня радует наша, Ксенина, дорогая, родная Школа! Так чувствуется тут рост духовный детей; все в них бродит, мысль работает и под Ксениным влиянием душа раскрывается и расцветает. Рядом со всем этим угнетает великая нужда народная!

26 мая 1907 г.
Случайно осталась одна, совсем одна, может быть, на час или полчаса — и наслаждалась! Так хочется иногда немного остаться самой с собой, перестать смотреть кругом себя, а заглянуть внутрь, перестать говорить, отвечать и спрашивать, а вместо того помолчать и подумать.

7 июня 1907 г.
Как странно и упорно держится поэтическая жилка из поколения в поколение; сын, внук, правнучка Евгения Абрамовича легко владели и владеют рифмой; их лучшие мысли выливаются в стихах. Но удивительно, что девочка 12 лет, моя Лита, жемчужинка моя дорогая, так глубоко мыслит и так не по‑детски выражает свои мысли! Вот четверостишие, которое ей навеяно нашим тихим уголком у могилы ее матери в субботний вечер:
Лампада горит над могилой, 
Кругом распустились левкои.
Какою-то дремлющей силой
Объято все в этом покое!

7 июля 1907 г.
Читаю воспоминания Т. П. Пассек и увлекаюсь этим чтением. Как живо описаны все эти молодые жизни, все эти юные порывы к высокому, и как они все под конец затерялись в трудностях житейской прозы — прелестный идеалист с мягкой душой — Николай Огарев, поддался в старости роковой слабости, Герцен — увлекающийся, увлекательный, восторженный и талантливый — все же был глубочайшим эгоистом; Пассек умер, не достигнув полного развития своей личности, сама Татьяна Петровна — пережила все горе, которое может выпасть на долю женщины — и все-таки светлые мысли, все эти стремления к идеалу, все порывы любви — где они? Неужто бесследно исчезли? Или они возродились для новой жизни, в которой будут ближе к совершенству, начать шаг, который они здесь ценою усилий, страданий жизни своей сделали?

1 декабря 1907 г.
Время летит неимоверно быстро; все что-то делают, чем-то занимаются, что-то говорят; всем некогда, это особенная черта нашего семейства — неустанная деятельность; иные называют это хлопотливостью, а все же много добрых зерен разбрасывают мои дети в этой неустанной работе. Оля и Катя в душу детей, Саша везде, где только случай представится, Ксеня в школе своей, не видная, не яркая это работа, но верю, что плодотворная. 
Писателей ни в моем поколении, ни в следующем — нет. Как будто даже есть запрет нам писать; я всю жизнь стремилась к писательству, и хотя раза два печатала, но писать из суеверия бросила, всякий раз несчастия обрушивались на семью; у Саши и у Ксени безусловно очень большие способности к стихосложению, рифма им дается легко и красиво; Катя писала и печатала детские рассказы, но дальше не шло, но струйка жива и, думаю, что пробьется с силой в одном из последующих поколений. Ведь род подлежит воспитанию, как и единичное лицо. Я верю в аристократизм — не крови, а воспитания. Надо б каждому человеку проникнуться мыслью, что он ответственен перед следующим поколением; пускай он в себе, в своих действиях и мыслях подготовляет будущую особь, которая может быть с иными стремлениями, с иными даже способностями, сохранит все же силу духовную и физическую, переданную родителями.

31 декабря 1907 г.
Последний день старого года. Солнце стало как всегда, и в окно вижу, как желтеет заревом заката, горит небосклон; завтра встанет солнышко тоже как всегда, а так обычай и традиция сильны в нас, что невольно в эти дни, при конце старого года и начале нового, хочется призадуматься, пройти мыслью истекший год и заглянуть ­вопросительно в будущий. Впрочем, лишь для себя могу только сказать: за прошлое благодарю, будущего — недолгого для меня будущего — жду, не то чтоб равнодушно, но и без волнения. Впрочем, Господь все к лучшему приведет. В своей жизни и жизни близких вижу все время Промысел Божий, и как бы иной раз ни казалась жизнь тяжела и горька, внутреннее чувство мне говорит: так надо. 

В цитатах сохранены орфография и пунктуация первоисточников.