В роли ангела-хранителя

Журнал "Казань", № 3, 2014

Валерия Александровна Земцова была моей любимой учительницей в хирургии. Её настоящее имя Ева Абрамовна, она польская еврейка. Необычайно приятная, лет за пятьдесят, ко мне привязалась как к сыну. Тайно меня любила. Я виду не подавал, хоть и понимал, она намекала: «Люблю блондинистых». В командировки с собой возила, там быт ей налаживал и питанием обеспечивал.

Когда ей было очень тяжело на операциях, она не звала профессора или доцента, а кричала: «Галкова срочно ко мне!» Где бы я ни был, прибегал. Меня чуть не пинками загоняли в операционную. «Что случилось?» - спрашиваю. Она сокрушается: «Да, мля, сосуд бьёт, не могу найти! Не мойся, иди и оперируй!»

Мы раньше мыли руки так: пять минут трёшь стерильными щётками, потом - в тазике с нашатыркой три минуты, потом в другом тазике, после обрабатываешь йодом, вдобавок спиртом - тридцать минут! А тут - «ничего не делай, надевай перчатки»…

Мне она доверяла: в трудных случаях не терялся, делал что надо. Вместо себя хотела оставить: «Давай заведующим?» Я возражал: «Ещё успею, ты пока правь, командуй». Крутился около, помогал, всё видел, применял. За два года она изменила меня полностью. Только когда вышла на пенсию, настала моя очередь.

Спасибо Валерии Александровне, хороший она человек. Первая учительница у каждого самая красивая и добрая, но моя лучше всех!

День как всегда выдался трудным: сделал самостоятельно две операции, ещё одну вместе с завотделением, и всё без отдыха и обеда. Наложил косметический шов на кожу последней пациентке.

Надо заметить: такой шов является «визитной карточкой» акушера для врачей. Гинекологи Казани знали мой «почерк» и обычно не ошибались: «Вас оперировал Владимир Михайлович?»

Разрез был сделан непросто. Когда я учился, говорили: «Большой хирург - большой разрез». Ну да, чем больше разрез, тем больше операция. Я же работал по принципу целесообразности: разрез должен соответствовать тому, что ты делаешь. И чем меньше разрез, тем лучше. Пусть на пять минут больше уйдёт, но можно сделать красиво, и сколько радости женщине! Они и рожают потом легче.

Сестра наложила стерильную повязку, и тут в операционную зашла заведующая отделением - надо срочно лететь в Камское Устье на роды, затянувшиеся на четыре дня.

Санитарная авиация, где я был бортврачом, работала только в светлое время суток, после захода солнца все полёты прекращались. Быстро снял операционное бельё и надел повседневную одежду, «уазик» домчал до аэропорта, который находился в центре Казани, практически за рестораном «Акчарлак». Уже подмораживало, мне выдали лётную куртку и меховые унты. АН-2 взлетел…

После окончания нашей работы местный акушер‑гинеколог пригласила меня и анестезиолога поужинать к себе домой. Попив чаю, вышли на улицу. Ярко светила луна - «любви помощница». По дороге на дне оврага спустились на берег. На Волге пыхтел пароходик, движениями кормы и носа не давал образоваться льду вокруг него. Вернулись к дому и зашли согреться, но светившая в окно луна снова вытянула нас в сад. Снег отражал её свет. Распахнутыми глазами смотрели на луну, на яркие мигающие звёзды, какие в городе не увидишь. Понаблюдали за полётом двух спутников - картина сказочная!

Вызов в Буинск. Прилетели, сели на площадку. Пилот решил подвезти меня ближе к зданию аэровокзала по выпавшему снегу. Перед зданием самолёт клюнул носом и встал на пропеллер, продолжавший вращаться. Тот, естественно, сломался.

Оказалось, осенью копали траншею для подведения воды в аэровокзал, а засыпать, как часто бывает у нас, забыли. Вот мы и въехали в эту траншею. Пассажиров и больных у нас не было, мы с пилотом вылезли из самолёта. Через час прилетел другой борт, который забрал нас и доставил в Казань. А могли быть и пожар, и взрыв, но мы остались целы-невредимы.

Бог хранил.

Через неделю после «стойки на носу» - вызов в Рыбную Слободу, где срочно потребовался лор-врач. Собрался лететь самый быстрый и квалифицированный пилот Маркин - отец семейства: три дочери, жена и мать-пенсионерка. Последнюю дочку я принимал у его жены в клинике Груздева, так что был им как член семьи.

Загрузились в ЯК-12, я сел на сиденье в кабине пилота рядом с ним, лор-врач разместился в салоне. Полетели. В Рыбной высадили врача и направились в Казань. Не могу объяснить, что заставило пилота созорничать и залететь в глубокий овраг, где около дна он выровнял машину и развернул её носом вверх. Мы стали выбираться из оврага, однако на гребне нас неожиданно опрокинуло порывом ветра, и мы оказались вверх колёсами. Мой пилот побелел, но чудом выровнял самолёт…

Дальше всё было без приключений. Я сказал только: «Слава, у тебя пять баб на руках, что бы они без тебя делали?». Он охотно пояснил: «Да ничего бы не было, мы бы выбрались».

Посадка на лёд

С пилотом Исмагилом Абдуллиным вылетели в Камское Устье на экстренный вызов. Подлетаем, а аэродром отказывается нас принять, поле не готово после снегохода. Пилот посадил АН-2 на лёд, подрулил поближе к берегу: «Ты, Михалыч, перейдёшь на берег, и машина тебя заберёт». Лёд потрескивал, но удержал самолёт. Я вышел на берег и уехал в больницу на подоспевшей машине. Оказав помощь роженице, вернулся в самолёт тем же путём. Мы благополучно взлетели и вернулись в Казань.

В полной темноте

Я освоил и разработал операции через точечные проколы, оборудование для которых делала в Казани фирма «Эндомедиум». К нам на обучение присылали курсантов со всего Союза.

С одной из групп приехала красавица врач из Центра подготовки космонавтов в Подмосковье. Она попросила меня провести операцию удаления матки, якобы только за этим их группа и приехала в Казань. Взглянув в её бездонные голубые глаза, я не смог ей отказать и на следующий день назначил операцию.

Мы начали вовремя, всё шло хорошо, но во время попытки прекратить кровотечение в маточной артерии погас свет! Понятно, померк и экран телевизора, исчезла картинка брюшной полости. Хорошо, я успел наложить зажим на этот сосуд, но мне предстояло не ослаблять его, пока не дадут свет, а когда дадут - даже бегавшие вокруг электрики не знали, электричества не было во всём операционном блоке.

Как вы понимаете, для ускорения процесса восстановления света я произнёс наиболее часто употребляемое народом выражение, и только после этого вспомнил о присутствии рядом красавицы. Повернул голову в её сторону, извинился. В ответ услышал ободряющее: «Ничего страшного - мои пациенты перед вылетом не ругаются только из-за угрозы отстранения от полётов».

По косвенным признакам мы могли судить о том, что кровотечения нет. Минут через двадцать включили свет, я заварил сосуд, закончил операцию и услышал ласковый голос: «Ну вот, я говорила вам - всё будет хорошо».

Наша гостья понимала, какую угрозу для жизни пациентки мы миновали. До сих пор храню в памяти её тёплый взгляд.

В пять вечера поступил срочный вызов в Апастовскую больницу к женщине, находившейся четвёртый день в родах. Через двадцать минут после вылета были в Апастово. Затруднение в родах объяснялось сужением таза. Решил везти женщину в Казань. Врачей в больнице не было, дежурившая акушерка только обрадовалась моему решению. На всякий случай взял у неё стерильный набор для обработки пуповины и стерильные пелёнки. В набор входили ножницы для перерезания пуповины после рождения плода.

На носилки положили матрац, чтобы женщину не так трясло, и поехали к самолёту. Загрузились и попытались взлететь, но не тут-то было: на колёса начали наматываться стебли не скошенной с прошлого года травы и тормозили наш взлёт. Лётчик добавил скорости - мы стали стремительно приближаться к лесу по краю взлётной площадки.

Я сидел в хвосте и наблюдал за беременной. Положение безнадёжное: мы накатывали на лес, катастрофа казалась неминуемой.

На наше счастье, под колесо попал комок спрессованной земли. Самолёт подпрыгнул, и опытному пилоту Абдуллину этого было достаточно, чтобы поднять машину в воздух и, задевая деревья колёсами, пролететь над лесом.

Этот прыжок самолёта имел и другие последствия: беременная ахнула через живот, я почувствовал, что головка ребёнка прошла через таз и дальше - мне осталось только принять роды. Через пять минут она благополучно родила девочку на стерильную плёнку, которая была у меня в пакете для новорождённого.

Я перевязал с двух концов пуповину, но ножниц для её перерезания не оказалось, видно, расчётливая акушерка пожадничала и изъяла их. Кричу пилоту, но он не слышит, перед ним с шумом вращается винт самолёта. Вдруг он как-то инстинктивно обернулся, а я жестом дал понять, что мне нужен режущий инструмент. У него ничего под рукой не оказалось, но он бросил мне двухкопеечную монету. Сложив пуповину, я передавил её металлическим кругляшом и завернул родившуюся девочку в стерильную пелёнку. Ещё до отделения последа пришёл на память рассказ Горького о том, как он принимал роды, и я приготовился было перегрызть пуповину, но вот выручила монетка.

Пилот ускорил полёт, и через десять минут мы сели на бетонку аэродрома Казани.

Я проследил дальнейшую жизнь девочки. Каждый приезжавший ко мне на лечение из деревни, где она жила, считал своим долгом сообщить, что моя подопечная растёт, пошла в школу, вышла замуж. Мать назвала девочку Юлдуз, что значит «звезда». Она удачно вышла замуж за хорошего непьющего парня, родила троих детей. Сохранённая ей жизнь продолжила её род, цепочка не оборвалась.

А ведь только благодаря комку матери‑земли она и мы все остались живы.

Реаниматоров как специалистов тогда не было, только анестезиологи. Срочные меры осуществлялись на поле боя: дыхание рот в рот, непрямой массаж сердца (не тот, что сейчас) - давишь, тут же внутривенно переливаешь кровь, снова давишь с силой и запускаешь сердце.

Конечно, если позовёшь, анестезиологи прибегут. Но пока бегут, ты должен уметь сделать всё сам. А иногда не было возможности ждать.

Оперировали мы женщину из района: гнойные опухоли, перитонит. Почти заканчиваю тяжёлую операцию, остаётся только зашить брюшную стенку, смотрю - чёрная кровь. «В чём там дело, посмотри»,- прошу коллегу. Он подтверждает: «Сейчас, сейчас»,- и тут же смывается. Мы оба знали, что там. Моя рука вошла в брюшную полость, через диафрагму нашёл остановившееся сердце, взял его в кулак. Сжал‑отпустил, сжал-отпустил… Раз десять.

Дыхание восстановила анестезиолог. Женщина всхлипнула, ожила, и я ушил её. Она выжила и благополучно оставалась на белом свете сколько на роду было написано.

Как-то мы летели бригадой из десяти врачей на проверку одного из районов республики. Самолёт шёл ровно, без болтанки. Вдруг одна из врачей вскрикнула, потеряла сознание и стала падать.

Я успел бросить на пол спальный мешок, который всегда находился в самолёте на случай эвакуации больных в зимнее время, уложил её, расстегнул пальто. Пульса не было, давление не определялось. Пришлось массировать сердце через рёбра. Часто во время такого массажа ломают эти кости. В дальнейшем выяснилось, я тоже сломал три ребра, но сердце ответило сокращениями. Дыхание «рот в рот» - и женщина сама задышала, губы порозовели, она открыла глаза: «Что со мной случилось?».

На аэродроме в Казани мы перегрузили коллегу в машину, и её увезли в клинику. Рёбра зажили, и жизнь её была спасена. Прожила она после этого лет двадцать пять, погибла нелепо в ДТП. Когда мы встречались во дворе больницы, она все­гда смотрела добрыми глазами, улыбалась как спасителю своему.

С утра оперировал молодую женщину с кистой левого яичника, учительницу из Дрожжановского района. Анестезиолог сделал ей алкогольный наркоз: спирт, разведённый до десяти процентов, ввёл капельно в вену. Я осматривал вновь поступивших больных, когда меня вызвали: «Что‑то ваша больная хрипит». Оказалось, у неё запал язык и перекрыл дыхательные пути. Отведя вниз нижнюю челюсть, я захватил кончик языка и вывел его из-за рта, восстановив доступ воздуха в лёгкие. Подоспевший анестезиолог включился в спасение.

Эта едва не завершившаяся трагически история имела доброе для меня продолжение.

На следующее утро захожу в палату, здороваюсь с больными. Спасённая мною пациентка лежит, укрывшись с головой одеялом, и не подаёт признаков жизни. Чувствую, что она просто спряталась от меня и стесняется высунуть свой носик. Спрашиваю больных: «Девчонки, в чём дело, что вы ей наговорили?» Они смеются: «Мы сказали, что когда вы её вчера спасали от смерти, она вас обхватила за шею обеими руками, и когда вы ей дышали рот в рот, захватила своими зубами ваши губы и не хотела их отпускать. Вот она и стесняется на вас смотреть».

К обеду смущение женщины прошло, мы с доверием посмотрели друг другу в глаза. Через неделю она выписалась и с оказией прислала мне письмо на два­дцати четырёх листах с описанием своей жизни от рождения и до сегодняшнего дня в благодарность за спасённую жизнь. Как‑то она приехала в Казань, привезла свои стихи, которые писала мне в течение двух месяцев. Нет ничего дороже, чем такие искренние подарки…

Я с радостью поддерживал дружеские отношения с этой женщиной и её дочками.

Бывает, когда не летают самолёты,- выручает трактор.

В восемь часов вечера из Сабинского района поступил экстренный вызов к многодетной матери: боли внизу живота при полуобморочном состоянии с падением давления. В населённом пункте, где живёт женщина, больницы нет, только фельдшерский пункт.

Я забрал дежурную операционную бригаду со стерильным материалом и инструментарием для операций, дежурного анестезиолога с медсестрой. Район обещал тоже прислать операционную бригаду. На дороге Казань - Набережные Челны группа сестёр и врачей из Богатых Сабов садится к нам в машину, и дальше мы едем вместе по просёлочной дороге, которая начинает раскисать и наконец становится непроходимой для машины.

Из деревни, куда мы едем, нам навстречу выслали «Беларусь» с тележкой. Дружно перегружаемся в те­леж­ку. Прохладно, но мы крепимся. Трактор трогается, едем и видим в безоблачном небе звёзды с кулак.

Если трактор перевернёт тележку, сколько нас погибнет?

Тракторист остановил около дома больной. Со мной вышли районный акушер‑гинеколог и наш анестезиолог, остальных отправляю в фельдшерский пункт: подготовить операционную, взять у соседей обеденные столы, включить над столом лампочку Ильича помощнее.

В избе больной тепло, чисто. По хате бегает бледненькое дитё лет пяти, седьмой или восьмой ребёнок этой женщины. Сама она лежит за печкой, тоже бледная, давление сто на семьдесят, пульс девяносто ударов в минуту слабого наполнения, жалуется на резкие боли в животе, слабость, помутнение в глазах. Живот болезненный, напряжён, определяется свободная жидкость в брюшной полости.

Ставлю диагноз: прервавшаяся внематочная беременность, внутрибрюшное кровотечение, требуется срочное оперативное вмешательство.

Из машины приносят носилки: везти на машине нежелательно из-за плохой дороги, несём в фельдшерский пункт аккуратно, не дыша.

Тракторист поставил трактор около места, где развёрнута операционная. Спрашиваю местных жителей, бывает ли, что свет ночью гаснет? Регулярно! Прошу тракториста направить свет фар в палату и веду с ним серьёз­ный разговор, внушаю: «От тебя зависит жизнь этой женщины».

Начинаю операцию. В брюшной полости кровь миллилитров шестьсот. Нахожу разорванную трубу, убираю её, учитывая, что у женщины восемь детей. Осушаем брюшную полость от крови, оставляем два полиэтиленовых дренажа и ушиваем брюшную стенку.

На наше счастье, свет не гас, операция проходила в более или менее нормальных условиях. Анестезиолог со своей задачей справился хорошо, кровопотерю возместил. Сажусь, записываю историю болезни и чувствую, что пишу криво от усталости.

Решаю вывезти женщину в РКБ. Через час прилетает вертолёт санавиации, садится на поляну рядом с больницей.

Появление вертолёта - большое событие для жителей деревни: занятия сорваны, школьники и учителя со знамёнами и расписанными плакатами окружили МИ-8. Пока перегружали её в вертолёт, я провёл импровизированный митинг, сказал о заботе партии и правительства о простых людях, пожелал им хорошо провести посевную, вовремя убрать урожай, учиться и учиться, а мы, мол, позаботимся о вашем здоровье.

Больную сдал в реанимационное отделение РКБ, откуда она была выписана после выздоровления, успев через восемь дней дать интервью корреспонденту газеты «Социалистик Татарстан». Статья была озаглавлена так: «Ты будешь жить, апа!» - слова, якобы сказанные мною.

Эти случаи рассказали женщины, которым я спасал жизнь.

Было время, когда вообще запретили аборты, после войны. Погибло много людей, и надо было население возрождать. Все аборты делались с разрешения комиссии.

Много было диких случаев, кричащих о безысходности, которая появляется у женщины в определённый период жизни. Мне довелось увидеть множество прерываний беременности на разных сроках с криминальной окраской, то есть тех, что делались не медиками, не в медицинских учреждениях. Беременные женщины любыми способами пытались избавиться от беременности. В конечном итоге некоторые из них избавились от собственной жизни, погибли в результате осложнений, другие лишились возможности иметь детей - пришлось удалять половые органы для спасения жизни.

Часто виновниками осложнений являлись родители, вернее, родительницы - матери, работавшие акушерками или санитарками. Всё новое, что возникало в мире женской жизни, они тут же старались применить для прерывания беременности, нежелательной для их дочерей или внучек.

…Приезжаю в район на поезде в час ночи по экстренному вызову к женщине с перитонитом, беременной. Живот резко вздут, болезненный, матка увеличена недель до девятнадцати-двадцати, шевеление плода не ощущается, его сердцебиение не прослушивается.

Выясняю: мать - бывшая акушерка, не желая беременности дочери, развела «Новость», набрала его в грушу, которой ставят клизмы, открыла шейку матки и ввела в неё стиральный порошок.

Вижу реальную угрозу для жизни женщины. Перевожу её в операционную, ставлю «академика от акушерства» в известность, что у дочки придётся убрать матку и яичники, возможно, и трубы, чтобы избежать смертельного исхода. «Надо, так убирайте»,- согласие даёт, подпись ставит.

Операция тяжёлая: матка вся в дырках как сито или дуршлаг, проедена насквозь «Новостью», а всё её содержимое вывалилось в живот. Вероятно, ещё была инфекция… Убираю матку, убираю яичники чёрного цвета, стараемся простимулировать работу кишечника, оставляем дренажи для эвакуации гнойного содержимого из брюшной полости. Зашиваем матку наглухо и выходим из живота.

Молодая женщина, двадцати семи лет, сама будущий медик, выжила. Однако осталась без детей, а бабка-криминальщица - без внуков. С работы акушерки её уволили, а за криминал дали небольшой срок, чтобы другим неповадно было, ведь у неё уже появились последователи в том районе.

Тогда не было экстракорпорального оплодотворения и суррогатных матерей, поэтому оставалось пожалеть пациентку. Спросил, как она согласилась на такое варварство, всё же грамотная.

Мама настояла…

Надо думать, что вы делаете. Говорят же в народе: семь раз отмерь, один раз отрежь. Я за беременную женщину готов пожертвовать своим здоровьем, мог поехать в ночь, в любое время суток в любой район, пойти пешком, что не раз и приходилось делать. Делал аборты разрешённые, но криминальные - никогда, только до определённого срока. И ни за какие деньги меня невозможно было уговорить. Криминальщиц ненавижу лютой нена­вистью. Они начинают хныкать, но жалости у меня никогда не вызывают.

Волосы дыбом встают, когда вспоминаешь, какие ещё дикие методы прерывания беременности встречались в моей практике.

Женщина (правда, у неё было четверо детей) обратилась к местному гинекологу с просьбой о прерывании беременности. Срок был пятнадцать-шестнадцать недель, большой, и врач отказал. Несчастная вышла из поликлиники, на дороге подобрала гусиное перо, не обрабатывая его, заперлась в туалете и там вставила перо в шейку матки.

Дело закончилось столбняком. Когда мы её забирали из района, она стояла в положении мостика на пятках и затылке, стояла так дугой целый день. Пришлось оперировать, всё убрать, но она осталась жива. Благодаря нам жива осталась…

Когда я через несколько дней пришёл её навестить, смотрю: затылок - абсолютно белый. Спрашиваю дежурного врача: «А что вы ей наклеечку подвесили?» «Это не наклеечка,- говорит,- это кость черепа, лишилась волос от долгого стояния на затылке!»

Район был не дальний. Прилетаю, кровь с собой, бегом в операционную, надеваю перчатки. Осмотрел: есть образование с консистенцией на узенькой ножке. Из шейки матки это образование повернул по часовой стрелке, зажал в ладошке и вынул. Говорю: «Нет ничего».

Все ринулись смотреть. Один смотрит - нет ничего, другой - нет, ну, и самая старшая, заведующая отделением, клянётся: «Владимир Михайлович, всё было, но мы не знаем, куда делось». А я раскрываю ладонь и спрашиваю: «Не это ищете?» Они изумились: «Да, а как это вы?» «Уметь надо,- улыбаюсь,- и вы бы так смогли, и мне бы не пришлось так далеко ехать, ведь у меня в Казани операции шли»…

Вот такой преподал урок. За долгие годы работы многое было. Молодёжь я не обижал, хотя воспитывал строго. Говорили: Змей Горыныч.

Это от любви к женщинам и детям.

Ежегодно в нашей стране во чреве матери убивают (по официальной статистике) восемь миллионов человек. В центральных областях России смертность давно уже выше рождаемости.

Иногда приходилось действовать вразрез с общепринятым.

Экстренный вызов к женщине, у которой в родах пропало сердцебиение плода и прекратилась родовая деятельность. В анамнезе пять лет назад - кесарево сечение.

В те далёкие времена про УЗИ даже профессора не слышали, не говоря о рядовых врачах. Вся надежда в диагностике - на свои руки и мозг. Пока едешь в машине в аэропорт и летишь, пытаешься осмыслить ситуацию и поставить предварительный диагноз, исходя из него, наметить практику лечения. В самолёте иногда успеваешь полистать тетрадь с краткими записями возможных осложнений и экстренных состояний, возникающих во время родов.

В родильном отделении меня встретил районный акушер-гинеколог. Осматриваю женщину: разрыв стенки матки по старому рубцу, внутриутробная гибель плода. Беременность третья, двадцать шесть недель. Необходима срочная операция. Женщина и её родственники согласие на операцию дают, но умоляют не удалять матку. Я обещаю по возможности сохранить.

Врача и акушерку из РКБ прошу провести женщину в хирургическое отделение, сам бегу готовить операционную и мыться. Операционная в ста метрах от родильного отделения. Прибегаю, сестра разложила инструмент, а больной нет. Смотрю в окно: по двору гордо шагает беременная (хотя я рекомендовал перевезти её на каталке), за нею - врач, акушерка и целая толпа родственников.

Делаю разрез брюшной стенки, извлекаю мёртвый плод, освежаю края раны на матке и ушиваю её двухэтажным швом, брюшную полость ушиваю с выведением двух полиэтиленовых дренажей.

Утром в отделении при «разборе полёта» мне указывали, что при разрыве матки, произошедшем три дня назад, необходимо было удалить её. Тем не менее доцент Мария Мироновна Мельникова мои действия одобрила, порекомендовав следить за состоянием женщины и при первых признаках перитонита удалить матку.

Пациентке и мне повезло, всё обошлось. На десятый день в хорошем состоянии она была выписана из больницы, а через три недели пришла ко мне на осмотр в клинику. Потом женщина родила двоих детей.

Это оправдало мой риск: выше счастья материнства нет ничего.

Дежурство подходило к концу. В девять часов вечера обратилась беременная родом из Тверской области, орнитолог по специальности. Они с мужем были распределены после института наблюдать за птицами. Женщине в двух роддомах отказали в госпитализации.

Осматриваю её: матка увеличена до сорока недель, беременность первая. В стенках матки фиброматозные узлы, не поддающиеся счёту. Родовой деятельности нет, воды целы.

Принимаем её с ворчливой акушеркой в отделении: сколько можно гонять человека? Уложили на койку в предродовой - отдыхай.

Утром на рапорте докладываю, что принял беременную-первородку с множеством фиброматозных узлов на матке. Меня спрашивают, зачем я это сделал: женщина с такой массой узлов не разродится. Я гордо заявляю, что кроме нашего роддома в Казани ей нигде больше не помогут. Мария Мироновна Мельникова спрашивает: «Вы серьёзно так считаете?». Поняв, что серьёзно, говорит: «Ну, пойдём смотреть. При необходимости я сама буду оперировать, а ты будешь ассистировать». Она была первоклассным хирургом.

Осмотрели беременную, и Мельникова согласилась со мной, что случай только для нашей клиники. Операционная была уже готова. Разрезали брюшную стенку и увидели матку, буквально нафаршированную узлами. После операции посчитали: мы удалили сорок узлов! Ушили ранки, восстановили целостность матки.

Перевезли женщину в палату для сохранения беременности. Она у меня в палате прожила два месяца, пока беременность развивалась, и мы с уважаемой и любимой мною Марией Мироновной сделали ей кесарево сечение и «родили» мальчишечку Антона.

В знак благодарности родители сделали мне чучело птички, которое так же дорого, как и их ребёнок. Не так давно они приезжали в Казань, приходили в клинику. Мы с Марией Мироновной вышли пообщаться. «Малыш» Антон вымахал под два метра ростом.

Пятница, восемь часов. Санитарки вызывают в отделение к пациентке, пришедшей с осмотра на УЗИ. Бледная, с одышкой, молодая женщина подаёт мне результаты ультразвукового исследования с диагнозом: беременность тридцать восемь недель, множественная фибромиома матки с некрозом узлов. Кроме того, она состоит на учёте у кардиолога. В анализе крови СОЭ - семьдесят пять.

Осмотрел её, направляю на госпитализацию в отделение для экстренной оперативной помощи. Объяснил сложность ситуации матери, сказал о необходимости быстрого хирургического вмешательства.

Больная легла на койку, но вмешался профессор с предложением продлить беременность в течение двух месяцев. Несмотря на это, всё же оперировали. Из передней стенки матки исходил узел размером двадцать на двенадцать сантиметров, мягковатый. Узел удалили, стенку ушили. Из правого ребра матки исходил узел восемнадцать на десять сантиметров, и его удалили, стенку матки ушили. Между маткой и прямой кишкой располагался третий фиброматозный узел размером двадцать на четырнадцать санти­метров. Выведя матку из брюшной полости, удалили узел, стенку матки ушили, матку вернули на прежнее место.

Как вы понимаете, узлы узлами, но ребёнок в матке не должен был при этом пострадать, чего мы и добились. После операции полтора месяца сохраняли беременность, после чего сделали кесарево сечение и извлекли плод мужского пола.

Узлы на разрезе представляли из себя куски гнилого мяса, и в этом «гнилом буль­оне» профессор предлагал продлить беременность ещё на два месяца!

Хорошо, что другой профессор, легко понявший ситуацию, предложил мне не скандалить с первым, сказал, что напишет экстренное показание к операции по заболеванию сердца. На консилиум пригласили заместителя главного врача и пришли к выводу, что есть все показания для срочного оперативного вмешательства. Вскоре состояние женщины ухудшилось из-за интоксикации, и меня из дома привезли на экстренную операцию.

Фотографии узлов, сделанные на мобильник, были увеличены и подарены профессору, предлагавшему ждать два месяца. Роженица поправилась без осложнений и была выписана домой со своим долгожданным младенцем, которого назвали Арсеном.

Коллеги и друзья до сих пор дразнят меня «голубоглазым богом». Это прозвище придумала мать девятерых детей.

Как-то после очередного тяжёлого рабочего дня в пять вечера поступил экстренный вызов в участковую больницу: после девятых родов у женщины кровотечение. Акушерка не справляется, кровопотеря нарастает, два врача больницы на совещании в Казани. Надо отправляться в путь.

Солнце зашло, самолётом уже не полететь. ­Поезд Казань - Бугульма отходит через полчаса - надо на него успеть. Машина из клиники мчит на вокзал, сажусь в последний вагон. Билетов купить не успел, захожу в последнее купе и иду «сдаваться» проводнику: у меня билетов нет, только лист, перечёркнутый красной полоской.

Хорошо ехать под стук колёс. Через час меня разбудили - пора выходить. Вижу: машины из больницы нет, а пассажиров развозят на лошадях. Остались одни сани. Меня подвезли, остановились на пригорочке и показали, куда идти в сторону больницы. Пошёл на огонёк по пояс в снегу.

Ни одного врача в больнице нет. Дежурная сестра не хотела сдавать своих врачей и ничего вразумительного не сказала. Машины в больнице нет, лошади нет, ничем она помочь не может… Есть лошадь у дежурного пожарной охраны. Звоню по телефону туда, прошу лошадь. Ехать некому!

Рядом стоял молодой человек с перевязанной рукой, он предложил отвезти меня. Снова звоню пожарникам - и опять получаю отказ: они могут дать лошадь только с разрешения третьего секретаря райкома партии. Звоню (не больно к тёще на блины еду!) третьему секретарю, получаю наконец лошадь, и мы с больным-возницей едем до следующей участковой больницы.

Дорога старая, ещё «фрицами» построенная. Мороз крепчает. Одет я тепло, на мне меховой тулуп, ватник, унты из собачьей шкуры. Ночь, яркие звёзды, луна - огромный блин, справа и слева - тёмный дремучий лес, где, по словам возницы, и волки водятся… Но парнишка говорит, что волки не нападали на людей в этих краях. Приходят на ум сюжеты времён Пушкина, когда по России ездили на перекладных… Романтика!

В участковой больнице нас ждал дежурный врач с горячим чаем и мятными пряниками. Согрелись, на душе стало ­теплее. Выходить снова на улицу неохота, но надо. Заменили лошадей, и мы поехали дальше до деревни с романтическим названием Подберезье. Нам посоветовали отправиться на ферму, где есть дежурные и куда за нами приедет очередная лошадь, которая и довезёт до конечного пункта путешествия.

Прибыли на ферму около полуночи, там топилась железная печь и было тепло. Буквально через десять минут подоспела лошадь из деревни Турминка, где было некогда имение поэта Боратынского. Мы перегрузились и поехали туда. Как мне объяснили, больница находилась в бывшем доме Боратынских.

В больнице снимаю тёплые вещи, надеваю медицинский халат и - бегом в палату. Там страдает одна женщина - бледная, с закрытыми глазами, низким пульсом, пониженным давлением. «Что беспокоит?» - «Слабость».

Выяснил у акушерки, что у женщины девятые роды, кровотечение, с которым справиться не удаётся. Кровопотеря к моменту моего приезда была до одного литра. Послеродовая матка плотная, но продолжаются кровянистые выделения. Акушерка клянётся, что она шейку матки осматривала, разрывов нет.

Прошу дополнительную лампу для ­освещения. Обнаруживаю разрыв, в глубине которого пульсирует сосуд. Накладываю шов, затягиваю его, кровотечение останавливается. Поверх наложенного шва кладу ещё один, смазываю швы йодом. Состояние женщины улучшается, она начинает оживать, глаза уже смотрят осмысленно.

Дело было ночью. Я вышел во двор, насыпал в грелку снега, положил женщине на живот: холод сокращает матку, она не кровит. Стал спрашивать - оказалось, у женщины девять детей и она ещё надумала рожать.

Я рожающих женщин боготворю, всегда к ним с уважением относился. Молодых девчонок, которые заводят детей без мужей, никогда не осуждал, говорил, что рожают для себя…

Напоили женщину сладким горячим чаем и оставили отдыхать под наблюдением акушерки. Пока мы оказывали ей помощь, за окном наступил рассвет. Я расписал рекомендации на два-три дня вперёд. К вечеру должны были вернуться врачи с совещания в Казани, поэтому с чистой совестью вызвал самолёт для возвращения в Казань. Полёт занял двадцать минут. Добирался же я до больной на лошадях и пешком одиннадцать часов!

Точно не знаю, по какому поводу у женщины, к которой я выезжал, брала ин­тервью корреспондент газеты «Социалистик Татарстан». Женщина рассказала, что когда она родила девятого ребенка, у неё началось кровотечение, которое остановить не могли, и она умирала. Простилась с детьми и мужем, решила последний раз посмотреть на белый свет, открыла глаза и увидела в дверях «голубоглазого бога». И он её спас для её детей и мужа. Она написала письмо министру здравоохранения с просьбой объявить благодарность этому «богу» за своё спасение. Это письмо мне прочитала моя одноклассница, работавшая в Министерстве. Сказала, что они все перечитывают это письмо из района и плачут - так за сердце тронуло.

Часто на совещаниях и дежурствах я зачитывал сотрудникам что-нибудь из учебника философии. Зачем? Сослуживцам отвечал словами Гиппократа: «Врач‑философ подобен богу».

Я очень люблю детей, и будь моя воля, у меня была бы целая футбольная команда. Но обстоятельства сложились так, что у нас с женой только двое детей - сын и дочь.

Часто выезжал с детьми на природу, наблюдали жизнь не в клетках зоопарка и не в «каменных джунглях». Приучал ребят любить братьев наших меньших, кошек и собак, к которым давно отношусь уважительно. Их медики больше всех специалистов используют в экспериментах.

Кот всегда являлся членом нашей семьи. По его отношению становилось понятно, с кем надо дружить. Наблюдая за своими котами (у меня были именно коты, ведь кошки приносят детёнышей, которых девать куда-то надо, чаще всего топят, а я не мог), увидел: они чётко определяли, кто главный. Бывало, кот с утра посмотрит в глаза, а в них вопрос: не раздружились ли мы за ночь? Кот каждое утро это проверял.

Был у меня кот сибирский, вальяжный, жирный. Жена как-то осерчала: «Ах ты, дрянь, мышей не ловишь, они тут разбегались!» Сибиряк посмотрел на неё и ушёл. Утром на крыльце лежали восемь мышек. Жена заохала, а мой кот ухмыляется: «Вот, любуйся, а хочешь - сама ешь».

Кошки - мои друзья, они определяют человека по интонации, им важно знать, как к ним относятся: с добром или злом.

Был кот такой: приходили разные гости, он ложился некоторым на шею и плечи - и только к хорошим людям.

Полюбилось мне рыбачить на краю озера на даче, ходил ловить карасей для своих кошек. Обычно ловил много. Мне было дорого солнышко, его яркие лучи, которые согревали. Я раздевался, заходил в воду…

Закинешь удочки и терпишь укусы комаров, а они и рады. Когда комары очень донимали, срывал веточку и отгонял. Ветерок по волнам, на ногу садился лягушонок и с серьёзным видом смотрел на поплавок, а мне жалко что ли? Сиди себе на здо­ровье. Солнце прогревало воду, подымался туман из-за разности температур, но он не был холодным. Затем приходили два мышонка. Бусинки чёрных глаз смотрели вопросительно. Я их не обижал, прямо с рук предлагал еду, они садились рядом. Сидят и едят. Я рыбачу, лягушонок балдеет от поплавка…

Но вот мышки насторожились и убежали в кусты, притаились. Я понял потом: приплывал уж. И каждый раз знал: мыши насторожились, значит - приползёт уж. Когда являлся безобидный гад, поднимал за хвост карася и предлагал: «Открывай пасть!» А рот у него алого цвета, яркий. Он важно с довольным видом проглатывал и ждал ещё. Каждый на особицу: один уж проглотил аж девять штук, лёг рядом со мной и как собака спал, видно было только, как шевелятся в брюхе караси. Ну, думаю: убил парня… Да нет, он потом уполз подальше.

Это не сказки, так было на самом деле. Потом опять приходили два мышонка - Пик и Миг.

Вот с ящерицами, которые тоже гуляли рядом, не было такой особой дружбы, приползут и смотрят на меня узкими глазами. Потом подплывала хитрая девочка-выдра, да что ей делать возле голого мужика, ретировалась. Птицы поют, лучи ласкового солнышка согревают тело.

Караси попадались небольшие - десять-двенадцать сантиметров, некоторые - до двадцати. Я его тяну, а он всеми плавниками упирается. А когда по аллее возвращался, мужики спрашивают: «Что поймал?» Я вытаскивал самого большого карася и показывал.

Вот в уток стрелять я не могу. Был в Саянах, там много уток. Все животные принимали меня как своего, знали - ничего плохого им не сделаю. Женщины поражались, когда видели, как мыши садились мне на руки и ели.

Удивительная крепкая дружба была у меня с зай­цем. Пойдём, бывало, в лес за ДРКБ, расстелем плащ‑палатку, наслаждаемся природой, отдыхаем. Заяц прибежит и сидит возле нас, как собака сторожит, не убегает, ест ягоды и травку. На дереве белка орехи собирает. Идёшь по тропинке - ёжик мелькнёт, сороки трещат как всегда. Дружил я с рыжей совой, она садилась мне на плечо, и мы общались.

Природа богата, вокруг Казани даже лоси бегают вдоль трассы около РКБ, есть и лисы, но их не любят - они болезнь нехорошую приносят, бешенство, а ещё есть в нашей полосе такие зверюшки - сонями зовут.

У меня и стихов много про животных и птиц.

В восьмидесятые годы прошлого века заработок начинающего врача составлял шестьсот, максимум - восемьсот рублей, поэтому все вынуждены были брать ещё полставки, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Ради этого и я работал бортврачом санитарной авиации республики. Вылетал в любое время суток в отдалённые районы для оказания помощи, когда местные врачи не справлялись с патологией в родах или тяжёлых болезнях.

…За день переделал много дел: провёл две большие полостные операции, принял и осмотрел не менее двадцати женщин плюс сопутствующая работа по отделению. И тут, как всегда, поступил экстренный вызов: в Апастовском районе не могут поставить диаг­ноз матери троих детей.

Прилетел где-то без десяти три на АН-2. На аэродроме лётчиков попросил задержаться на полчасика, пока определюсь с диагнозом и лечением. Через два­дцать минут был в больнице - двухэтажном здании из деревянного сруба с операционным блоком на первом этаже.

Женщина, к которой я прилетел,- завуч школы. Во время урока она почувствовала острую боль внизу живота, потемнело в глазах, резкая слабость. Ученики усадили её на стул, чтобы не упала.

Вижу: прервавшаяся внематочная беременность, внутрибрюшное кровотечение, необходимо срочно его остановить. Об эвакуации в Казань речи быть не могло - не довезём.

Женщина попросила меня известить родню и с ними решить вопрос об операции. Родственники, как оказалось, находились в больнице. Они были лесниками при оружии. А так как время шло к первомайскому празднику, охранники леса успели его встретить.

Учительница посоветовала побеседовать со старшим братом. Пригласил его в палату, говорю о необходимости срочной операции. Он всё вроде понял, но заявляет: надо везти в Казань, самолёт есть.

Выяснилось: один из врачей больницы, представитель Закавказья, проходивший стажировку после окончания института, настроил их против операции, чтобы самому не выхаживать больную, а отдохнуть и съесть на праздник жареного поросёнка. Мало того, он убеждал лесников, что казанский коллега грубо ошибается в диагнозе. Я снова объясняю: если повезём, повторится кровотечение - спасти женщину не удастся.

Мои убеждённость и решительность в стремлении спасти их сестру сделали своё дело. Получаю от ­братьев разрешение на проведение операции с условием: если я ошибся в диагнозе, они меня застрелят. Все выходы из больницы будут блокированы.

Подготовился к операции: сделал обез­боливание эфиром через маску (его провёл мой одноклассник по институту врач‑те­рапевт этой больницы), операционная сестра простерилизовала стеклянную колбу для переливания растворов и кружку для забора крови из живота. Между врачами этот вид наркоза называется «хулиганским», он недозированный и необходимо следить, чтобы не запала челюсть и язык не закрыл дыхательные пути. Бросил взгляд на окна операционной: в каждом виднелись по два ружейных ствола, торчащих вверх.

По клятве Гиппократа жизнь пациента дороже собственной, и я приступил к операции.

Живот был заполнен жидкой кровью, начал собирать её через колбу в вену, сгустки оседали на марле. Вскоре стала видна маточная труба с разрывом, где пульсировал кровоточащий сосуд. Восьмиобразным швом кровотечение удалось остановить.

Смотрю в окно - стволы исчезли. Оказалось, родственница женщины, санитарка, вышла и успокоила братьев, мол, врач оказался прав, а их сестра будет жить. Больная ожила, у неё нормализовалось давление, стал прощупываться пульс, она порозовела. Я перелил кровозаменяющие жидкости, аккуратно вышел из брюшной полости, зашил живот.

Появился дежурный врач-терапевт, я оставил с его согласия больную, расписал лечение на три дня. Вышел из операционной. Подходит муж учительницы с роднёй, благодарит: «Доктор, вы сохранили жизнь моей жене, простите нас, поезжайте спокойно».

Так меня не расстреляли.

Осада была снята, мужики ушли отмечать праздник и сохранение жизни сестры. Я, конечно, был уверен в своём диагнозе, ведь меня учили старые врачи, которые работали при Груздеве и Маненкове. Однако до сих пор блазнятся качающиеся ружья за окном...

А закавказский коллега пришёл тогда в операционную, тоже попросил прощения. Ну, раз я остался жив, простил, чего уж... Ведь так прекрасно встречать восход, слушать птиц в лесу, грозу летом - просто жить.

***

Мне посчастливилось прожить красивую жизнь, выучить многих врачей. Операции, которые мы делали и делаем сейчас, даже за границей тогда были в новинку. Американский профессор, приехавший нас учить, глаза круглил: «На этом оборудовании такие операции делаешь?!» И добавил: «Да ты бы через полгода ездил на самой дорогой машине в Америке!» А я на работу мотался на велосипеде «Турист», что его очень удивляло: «Зачем педали крутишь?»

Я объяснил: «Ноги тренирую».