Аннушка

Журнал "Казань", № 8, 2014

Это был один из февральских дней, про которые говорят: весна встречается с зимою,- стоял крепкий мороз, но солнце светило так, что было понятно: совсем скоро - и дорога, по которой мы едем, и ровные покрывала полей, и холмы посереют‑побуреют, а потом, освободившись от снежной пелены, начнут покрываться зеленью. Ну, а пока ещё можно было наслаждаться белоснежьем, насколько хватало взора.

Дорога подалась влево к лесу, который солнечные лучи, убрав полутона, сделали похожим на театральную декорацию: словно вырезанные из бархатной бумаги, застыли ели. Их разрежали то поодиночке, то группками бело‑ватные в чёрную крапину берёзы с ветвями, вышитыми серебряной нитью по небесной органзе.

- Вот там пасека,- указала влево Оля. Её посадили ко мне в машину в качестве навигатора: на случай, если отстану и собьюсь с пути. Надо сказать, что она справлялась и с другой задачей - гида, то и дело заставляя меня крутить головой то направо, то налево, а то и всматриваться вдаль. Вот сейчас, например, мы покатили с большой и довольно крутой горы, заросшей смешанным лесом.

Впереди открылась живописная картина: сразу по спуску бежали деревенские домики.

- Кряшенские,- комментировала попутчица.- Нижнекамский край вообще - кряшенская земля. Холмов много,- отсюда начинается Приуралье. А вон и наше Благодатное.

Я посмотрела вдаль, но, честно сказать, ничего не разглядела: вместо домов - нечто похожее на пчелиные соты.

На помощь вновь пришла Оля: так смотрятся издалека коттеджи. Их ещё в советское время начали строить для колхозников. «Нижнекамскнефтехим» создало здесь подсобное хозяйство: и коровники были, и картошка, и мёд,- обеспечивали своих работников,- вот и выросла деревушка в большое село.

Мы действительно приближались к улице с рядом крепких монолитных домов. Шедшая впереди машина просигналила: поворачиваем направо. Я послушно свернула и, проехав метров двести, мы остановились возле одного из коттеджей.

В первой машине ехала Валентина с мужем, Оля - её сестра. Именно она, Валентина Вилкова, и пригласила меня сюда. На Нижнекамском зональном отборочном туре республиканского конкурса Татарстана «Женщина года» меня особо привлекла участница, виртуозно исполнившая басни. Подошла к ней за кулисами, спрашиваю:

- Откуда такой профессионализм?

- Да что я? - засмущалась самодеятельная артистка.- Вот в нашем Благодатном женщина живёт: с космонавтами общалась, во Францию ездила, на Узбекском телевидении передачи вела, была делегатом XXV съезда КПСС. Её сам Брежнев целовал!

Ну, узнав такое по дороге в Казань, я не могла проехать мимо.

Нас встретила небольшая женщина лет шестидесяти с аккуратно подкрашенными волосами и насторожённой улыбкой,- с журналистами, которых повидала за свою жизнь немало, привыкла держаться просто, но ведь это было давно… А сегодня кто знает, что от них ожидать: сколько грязи было вылито на советское - её время - со страниц современных российских газет… Но ведь я с Олей и Валей, а им хозяйка дома, Анна Васильевна Федюшина, привыкла доверять,- с тех пор, как вместе создали ансамбль русской песни «Благодатновские вечера», они стали неразлучными подругами: вместе и в горе, и в радости…

В гостиной на диване увидела большой кожаный чемодан советских времён, в таких сегодня обычно хранят фотографии и прочие свидетельства прошлой жизни. Открываю и… ух, ты! Целый поток фотографий, старых газет, дипломов и ещё каких‑то бумаг вырывается наружу. А это,- неужто настоящие золотые и платиновые? Ордена Трудовой Славы, Ленина, медали,- тяжёлые… На пожелтевших от времени газетных вырезках черноволосая девушка с большими живыми глазами. Здесь она у заводского станка, а здесь беседует с такими же, одетыми в ситец и сатин, парнями и девушками уже на фоне всего цеха, а тут с интересом читает газету «Правда», а вот затерялась в строе людей с важными улыбками и орденами‑медалями на груди… От заголовков повеяло бурными продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию, ударным трудом в ответ на решения партии, оправданием надежд советского правительства и т. д.,- я держала в руках целую эпоху!

Удивительно, как пересекаются пути не похожих друг на друга людей. У нас, в принципе, небольшая разница в возрасте, но мы разные, хотя бы потому, что она родилась в сорок шестом, под железным занавесом, я - в разгар оттепели, когда сам этот занавес, а с ним и весь ещё недавно казавшийся незыблемым фундамент Страны Советов, словно лёд, дал трещину. Она несла знамя победы коммунизма, а я пересказывала анекдоты про него, она с восторгом внимала каждому слову главы Советского государства, а я на газете подрисовывала рожки дорогому Леониду Ильичу и другим членам Политбюро (слово‑то какое смешное - болит бюро)… В августе шестьдесят четвёртого мои родители радовались вызревающему урожаю на недавно купленном за городом земельном участке,- теперь за морковкой им не надо будет стоять всю ночь до открытия магазина - будет своя! В нашем семейном альбоме есть фотография, где мама кормит меня грудью, сидя посреди грядок… А в это время девушка Аня Бурчина покидала свою землю, уезжая из голодной деревни не просто в город за многие тысячи километров, а в другой часовой и климатический пояс, в иной, неведомый мир. Она искренне верила в коммунизм и активной общественной работой стремилась приблизить его, а я раздражалась на комсомольских собраниях от скуки и непонимания: кому это нужно? - и мечтала о дальних путешествиях и свободе, чтобы жить не по заведённому кем‑то распорядку и порядку… Мы не должны были с нею встретиться, но каким причудливым узором ложатся человеческие судьбы на полотно жизни!..

И вот я сижу у неё дома, в её родной деревне, и слушаю её рассказ о себе, о людях, о времени. Конечно, в моём уме то и дело возникает отторжение её идиллического повествования: мне помнятся сплошные дефициты, варварское освоение недр, унижение сельского жителя… Но я гоню плохое прочь - не хочется ничем омрачать её рассказа, полного безграничной любви к Отчизне, боли об утраченном ею могуществе, всём добром и светлом, что было в Стране Советов. Ведь там была наша жизнь, родные люди, это самое главное.

Ташкент встретил её с вокзала сумасшедшим буйством запахов: от сладкого цветочного до пряного, выбивающего слюну, аромата готовящейся пищи. Они: Аня и брат с женой приехали ночью, но, несмотря на это, за окнами такси кипела жизнь, и девушка изо всех сил пыталась её рассмотреть, то и дело высовывая в открытое окно голову- не помогали даже снохины одёргивания: нехорошо, неприлично. В шестьдесят четвёртом Ташкент был похож на иллюстрацию к восточной сказке: низкие мазанки, утопающие в диковинных растениях и цветах, ишаки и куры, отдыхающие прямо посреди узеньких городских улиц, седовласые аксакалы в ватных халатах и многокосые красавицы. Так началась и её сказка, в которой бедная Золушка из задавленной коллективизацией и другими бедами российской деревни попала в рай, где не было ни морозной, с пронизывающим до костей ветром, зимы, ни тяжёлой детско‑бабьей работы на полях, где в магазинах имелся не только хлеб, но и другие не виданные в её деревне товары. Она жила честно и работала добросовестно, и за это «добрая фея» - партийно‑государственная машина возвысила её, сделав настоящей принцессой на гордость себе и на восхищение всему миру.

Но вначале была… красная косынка.

О заводской жизни Аня знала по ранним советским художественно‑агитационным фильмам (других в её деревню не завозили), а там все положительные героини ходили непременно в красных косынках. Поиски увенчались успехом - и вот она, в повязанном поверх тугих чёрных кос алом платке, торжественно переступила порог цеха. Огляделась и поняла: такая она одна,- не у всех девушек вообще были платки, наверное, чтобы не прятать кокетливые локоны модной причёски, и парни одеты были в синие костюмы, а не в красные рубахи… Её подвели к фрезерному станку, похожему на швейную машинку. Показали, как надо работать: фреза опускается в деталь, а чтоб не перегревалась, на неё течёт… Аня застыла в ужасной догадке: ах, вот почему в деревне не хватает молока, его, оказывается, отправляют на заводы! Хорошо, что не попробовала охлаждающую эмульсию белого цвета на вкус,- вот бы насмешила народ!

Её сразу поставили в третью смену. Это что ж, работа? - удивилась новенькая,- опускать в круглые железные штуки сверло, которое, как в масло, входит в твёрдый металл - игрушки какие‑то… Набросала «готовых изделий» аж поверх ящика. Утром пришла контролёр. Проверила: всё - брак!..

Ташкентский тракторный завод, как и все советские городские предприятия, имел свой подшефный колхоз, и поэтому во время уборки хлопка помогал колхозникам. Ане очень понравились деревенские узбеки - вечно улыбающиеся, отчего их узковатые глаза превращались в щёлочки. Ей, как и другим командированным заводчанам, дали по особому большому фартуку, специально для сбора хлопка. Аня пошла вместе со всеми. Кладёт‑кладёт мягкие, похожие на крольчат, белые шарики, глядь: сто двадцать килограммов за день насобирала, это вместо нормы пятьдесят килограммов! И так все колхозные дни. Ей говорили: «Что ты так надрываешься?» А она не понимает: о чём это они? Разве ж так надрываются? Другое дело в родном колхозе, то лопатами снег с землёй ворочали на снегозадержании, то мусор для удобрения полей собирали под палящим солнцем, проходя за день по многу километров… Когда вернулись на завод, сам начальник похвалил работницу Бурчину перед всем цехом и торжественно вручил премию в десять рублей за рекордно собранный урожай. Аня была от счастья на седьмом небе. Колхозники‑узбеки сказали: «Полван‑кыз!» - девочка‑богатырь! - прозвище закрепилось в цеху, и, надо сказать, заслуженно.

26 апреля 1966 года о Ташкенте, находившемся где‑то в азиатской части Советского Союза, узнал весь мир: здесь произошло страшное землетрясение, которое навсегда сделало город символом дружбы народов - разрушенный практически до основания, его восстанавливала вся страна. Посланцы всех советских респуб­лик и крупных городов, живя в палатках даже в холодное время, строили новые, сейсмически устойчивые кварталы и проспекты: Волгоградский, Ленинградский…

Ташкент стал и напоминанием: природные законы не подчиняются никакой политике, и даже при советском строе человек вовсе не хозяин природы. Ане очень повезло, что в тот год она жила ещё на частной квартире, на окраине города, где также находился её завод. Эпицентр пришёлся на городской центр - рассказывали, что там земля буквально раскололась и бездна поглотила его полностью. Сколько всего было жертв, конечно, не сообщалось, но нетрудно было представить: под землю ушли все густонаселённые кварталы вместе с рынком. Увидеть место трагедии даже при всём желании не удалось бы: уже через несколько часов там выставили оцепление из солдат.

Но тот день запомнился в подробностях. С вечера на улице творилось невероятное: орали ишаки, выли собаки, в воздухе повисло какое‑то тревожное предчувствие беды… Брат разбудил ночью: вставай, что‑то неладное творится: землю трясёт. Вышли на улицу. Там тоже были соседи. Сели на дорогу. В шесть утра ощутили сильный толчок: всё в округе подбросило и уши заломило от звука, похожего то ли на стон лопнувшей струны, то ли на щелчок кнута, но многократно усиленного и повторённого. Завод тогда работал круглосуточно. В третью, ночную смену вдруг выключился свет, загремело всё железо: от крыши до деталей у станков. Остановился посреди цеха подъёмный кран. Крановщица билась в истерике больше часа, пока её - качался и уходил из‑под ног пол! - смогли вытащить из кабины. Как оказалось позже, Ташкенту ещё невероятно повезло, толчки проходили «горизонтально», это хорошо было видно днём: дома, словно по волне, поднимались на десятки метров и опускались. Произойди землетрясение «по вертикали» - многовековая история древнего города закончилась бы.

Видимо, Бог пожалел его жителей, хороших, трудолюбивых людей. Недаром среди уцелевших старых зданий была старинная православная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Именно туда коммунистку Анну Васильевну Бурчину всё время тянула какая‑то необъяснимая сила. Конечно, ходить на службы она не могла - всё проверялось и молившиеся записывались поимённо, затем списки передавались на предприятия… Но никакие запреты и угрозы дисциплинарных взысканий не могли удержать её, она забегала освятить пасхальные яйца, поставить свечу в благодарность Создателю, заказать требы за родных. Там она крестила детей. Впрочем, может, дело было только в традиции, ведь для многих русских Рождество ограничивалось лишь ёлкой, а пасхальные яйца помнились детской забавой. В Ташкенте, где коренные жители неукоснительно соблюдали национальные традиции, следовать своим было несложно. Во время Науруза, праздника встречи весны, и других байрамов на улицу выставлялись огромные котлы. Горячий плов и другие праздничные угощения раздавались всем прохожим. Повсюду пели, танцевали, обливались водой. В это время всегда цвёл миндаль, окутывая весёлых людей розовой дымкой. В ответ русские одаривали рождественскими и пасхальными вкусностями, пели колядки, другие народные песни - про карету у церкви, молитву к венцу, помощь Божию. Удивительно, как, несмотря на многолетнее вытравливание, вера в Бога сохранилась в народе, пусть в таком, дремлющем виде.

В середине восьмидесятых на экраны страны вышел фильм «Москва слезам не верит». По сути, это была первая советская мыльная опера про то, как бедная провинциалка только благодаря самоотверженному труду на благо страны стала королевой по‑советски: руководительницей большого предприятия, на приём к которой не просто было и попасть. В отличие от судеб предыдущих советских киногероинь, карьерой награда не ограничивалась. Она была ещё и высокоморальной женщиной - личная жизнь свелась к воспитанию дочери, и за это провинциалка получила принца в лице порядочного умельца, мужчины, готового стать ей опорой.

Посмотрев фильм, Анна Васильевна так и ахнула: многие эпизоды словно списаны с её биографии! Помните, героиня фильма сама настраивает свои станки вместо того, чтобы ждать мастера‑наладчика. Вот и у Ани после того маленького, похожего на швейную машинку токарного станка появился станок посложнее. Он выполнял несколько операций, после каждой требовалась отладка. Аня поскучала‑поскучала в ожидании наладчика, да и решила сама попробовать,- получилось. Потом от скуки стала запускать и соседние станки: фрезерные, шлифовальные, токарные. Запустит один, идёт к другому. Так за одну пятилетку выполнила две!

Она также была общественницей, и не потому, что стала вначале бригадиром, затем комсоргом цеха и начальником участка - просто ей действительно до всего было дело, действительно обо всём болела душа. Помочь многодетным женщинам‑узбечкам в улучшении домашнего быта, взять на поруки и вызволить из отдела милиции рабочего, загремевшего за мелкое хулиганство, организовать празднование дней рождения, устроить в цехе душ и комнату отдыха… А как же иначе,- когда‑то её приняли в заводскую семью как родную,- мастер Павел Сергеевич наставлял, словно дочку, а теперь она относилась так же к своим сотоварищам.

Их цех выпускал детали к специальным тележкам для работы на хлопковых полях. Получилось так, что одни детали стали залёживаться на складах, в то время как других не хватало. Что толку кому‑то из рабочих ударно гнать свою деталь,- всё равно общее дело стоит. Анина бригада решила: теперь работать будем не на выработку, а на комплект, и зарплату получать в зависимости от того, сколько комплектов выйдет из наших деталей. Не все поддержали, но, в конечном счёте, тот, кто честно работал, в зарплате не пострадал. Каждый освоил все станки для взаимозаменяемости, чтобы не было простоев.

Только вот в личной жизни, в отличие от её киношной героини, увы, никак не получалось…

Смотрю на большую фотографию девушки с очаровательной улыбкой, гладкой кожей и открытым взглядом больших, похожих на мокрые смородины, глаз и недоумеваю: неужели она висела на Доске почёта? Этот образ так далёк от сложившегося стереотипа советской ударницы с крутыми плечами, волевым подбородком,- скорее напоминает афишу французского фильма про любовь. Но фото висело на городской Доске почёта и не одного парня сводило с ума. К той поре Анна уже развелась с первым мужем - он был комсоргом цеха, в то время как она - просто работницей. Провожал с комсомольских собраний… Скандалы в семье начались, когда ей предложили вступить в партию - оскорблённое самолюбие супруг вымещал пьяными разборками - опять пошла на завод норму дорабатывать с любовником! А она, действительно, пробыв на заседании в горкоме партии, бывало, шесть часов, спешила в цех, чтоб выполнить сменную норму,- а иначе как людям в глаза смотреть,- скажут, мол, совещается, а работать за неё должен кто‑то другой?

Не смог стать доброй половинкой и второй муж. Влюбившись сначала в фотографию на Доске почёта, он разыскал её, долго и страстно ухаживал. Но и их семейная лодка, едва отчалив от ЗАГСа, разбилась - не о быт, с этим как раз было всё хорошо: завод выделил Анне роскошную по тем временам квартиру в новом доме прямо напротив завода. Иметь собственное со всеми удобствами жильё для советского человека было чуть ли не пределом желаний, вот и Аня мечтала с девичества о трёхкомнатной квартире, да чтоб перед окном росли мощные деревья - и её мечта сбылась: в их дворе был даже кинотеатр и росли дубы… Но жизнь отравляла мужнина ревность ко всему, что стало ей дорогим. Ему не нравился завод: «Неспроста бегаешь в цех даже в выходные». Поперёк горла мужу встала партийная работа: «Что, больше всех надо? На собраниях вечно критикуешь, вечно недовольна, всё бы исправлять…» Не по душе был и спорт: «На соревнованиях занимать призовые места замужней женщине ни к чему…» Но больше всего супруг ненавидел просто её успехи,- поэтому известие о том, что жену выбрали делегатом от Узбекистана на XXV съезд КПСС, встретил насмешками и бранью.

В семьдесят пятом копилка наград за ударный труд пополнилась в нашей стране ещё одной престижной - орденом Трудовой Славы, и Анна Васильевна Федюшина, работница Ташкентского тракторного завода, стала одной из первых его обладательниц в Советском Союзе. Орден ей вручили в горкоме, и объявили: она едет представлять Узбекистан на съезд партии в Москву. Анна оказалась единственной русской среди делегатов‑узбеков.

Их разместили в гостинице «Россия» в номерах повышенной комфортности, которые она до сих пор видела разве что в заграничных фильмах. Только расположились - стук в дверь: приглашают собраться в отдельном помещении для вручения делегатского спецпайка. Описывать его содержимое придётся долго: от зубной щётки и душистого шампуня до дорожных сумок и халата невиданного в советских магазинах качества. Долго хранила потом Анна Васильевна часы с символикой съезда: за несколько десятилетий ни разу не то что не ломались,- не отставали, потом подарила внуку на совершеннолетие…

В подвале гостиницы специально для делегатов съезда организовали магазин, которому больше подходило название советского рая: невиданные простым человеком продукты со сказочными названиями «шпроты», «сервилат», «Птичье молоко», «корейка» появлялись на прилавке, словно на скатерти‑самобранке, стоили недорого и, самое невероятное: брать можно было сколько захочешь. Аня привела туда родственницу, так та чуть не тронулась умом, набивая деликатесами сумки. Безукоризненно была организована и служба доставки приобретённого товара: покупатель ещё едет в лифте на пятый этаж к себе в номер, а ему уже всё привезли. А со шведского стола на втором этаже Дворца съездов можно было брать всё бесплатно и сколько душе угодно. Суфле Аня просто объелась!

Словно бравые ребята из волшебного ларца, работал обслуживавший делегатов персонал: стоит только заикнуться о желании посетить Большой театр или музей, или выставку,- карета, то есть автомобиль с правительственными номерами, уже подана. В выдавшийся свободным день Анна решила навестить родственников в Долгопрудном - и вот она уже едет через всю Москву на чёрной «Волге». Её везде пропускают, постовые милиционеры отдают честь. «Это они вас так приветствуют?» - поинтересовалась пассажирка у водителя. «Нет, вас»,- отвечает. Отдают честь ей, простой девчонке? Ей, до завода бывшей никем, отдают честь как английской королеве?

В семидесятые СССР противостоял Америке и всему Западу в холодной войне, а вот с Францией, несмотря на её капиталистический строй, установились довольно тёплые отношения. Невиданные кассовые сборы получали французские фильмы, в журнале «Работница» появлялись вести с Елисейских Полей, и не только из мира моды. Сняли фильм о том, как в годы Второй мировой вместе с советскими лётчиками в небе сражалась эскадрилья «Нормандия‑Неман». В то время заметную роль в жизни страны играла коммунистическая партия Франции. По её приглашению в честь 80‑летия образования Советского Узбекистана на родину Парижской коммуны из Ташкента отправилась делегация. Она должна была показать капиталистической стране, а значит, и всему миру, что в советском государстве есть своя элита - люди труда. Для того чтобы советские не ударили перед буржуазией в грязь лицом, с ними была проведена подготовительно‑воспитательная работа: помимо инструкций на тему, что следует говорить там, а от каких разговоров воздерживаться, каждый прошёл курс застольного этикета в лучшем ресторане Москвы: какой ложкой какое блюдо есть, в школе манекенщиц - как красиво ходить и вообще держаться в обществе. Опытные специалисты поработали и над внешним видом посланцев: на фабрике «Большевичка» для каждого был разработан свой стиль: пальто, головные уборы, деловые и представительские костюмы, вечерние платья. И обувная фабрика, выпускавшая для ширпотреба тяжёлую обувь вышедших из моды фасонов, удивила: лёгкие туфли для мужчин, изящные на шпильках - для дам. Кто бы мог подумать?!

Делегация из Советского Узбекистана произвела эффект разорвавшейся бомбы, когда наши от природы красивые женщины, облагороженные стильными нарядами, ступили на булыжную мостовую города любви. Ох уж, эти булыжники - ни одна француженка не отважится пройти по ним на каблуках, все шагают в кроссовках и лёгких удобных туфельках,- а наши, превозмогая боль, очаровательно улыбаясь, цокали на шпильках - и ни одна не сняла. Вечером в гостиничном номере подруги разминали друг другу горевшие ноги, долго не могли уснуть от боли, но на следующий день вновь были во всеоружии: при макияже, с причёсками и на каблуках.

В знак особого уважения к советским однопартийцам французские коммунисты сняли роскошный ресторан. Так Золушка попала на настоящий бал. Многие из присутствовавших мужчин добивались права танца с нею, но Мишель - водитель их автобуса, кстати, единственный в их окружении француз, гиды и прочие помощники были из СССР,- ангажировал её на все танцы и не отходил весь вечер. Он попросил звукорежиссёра поставить свою аудиокассету песен Джо Дассена и кружил советскую красавицу в буржуазном танце… Аня узнала, каким страстным может быть медленное танго.

В составе делегации были две танцовщицы знаменитого ансамбля «Бахор». Их искусство, надо сказать, произвело среди французской публики фурор. Узбеков здесь представляли как жителей задворок советской империи, а сложный по ритмическому рисунку танец открыл богатство их национальной культуры. Так вот, эти искусные танцовщицы шепнули Ане на ухо: «Как ты музыку слушать умеешь!»

Ах, Мишель, если б он работал на их заводе или хотя бы где‑то в СССР… Но он жил в капиталистической стране… На память о себе Мишель подарил ту самую кассету, где Джо Дассен поёт о любви…

Тот вечер запомнился и встречей с русскими белоэмигрантами. Они подсели за их стол и расспрашивали о Советском Союзе. Достали откуда‑то гитару и пели незнакомые песни о России, про боль, которую испытывает человек, лишившийся Родины. И она их хорошо поняла - Аня умерла бы сразу, лишившись Родины.

На неё обрушилась известность: толпы журналистов преследовали на работе, дома: во сколько начинается рабочий день ударницы соцтруда, с каким весом у неё родился второй ребенок?.. Дело в том, что Аня поехала на съезд, будучи на восьмом месяце беременности, и уже через месяц по приезде у неё родился сын. Обласканная партийной властью, она полюбилась и третьей власти: фото‑ и телегеничная, уверенно держится в кадре, с развитой речью. Режиссёр телевидения Узбекистана, увидев её в кинохронике, задумал новую программу: «По вашим письмам». Ставка, сделанная на ведущую: всесоюзную знаменитость, сумевшую остаться простой, милой женщиной, понятной тысячам советских граждан, таких же простых тружеников, как она,- оправдалась оглушительным успехом. Зрители звонили и писали ей, прежде всего не как делегату, а как доброму, внимательному человеку из их среды, способному понять и дать совет. Прибавилось и другой общественной работы: поездки по трудовым коллективам, школам, тюрьмам.

- Что ты тут нам базаришь,- харе лапшу на уши вешать,- ухмылялись в мужской колонии, но она, пропустив насмешки, стала говорить о себе, о том, что довелось повидать, и ропот стих. Она никогда не готовилась к выступлениям, не читала, в отличие от других лекторов, по бумажке, потому что ненавидела малейшую фальшь.

- А какие они, космонавты, в жизни? Что растёт на Елисейских Полях? Что едят французы?

И она рассказывала. Елисейские Поля вовсе не поля, а аккуратно подстриженные геометрически правильные газоны в центре столицы Франции. Во французской кухне супа вообще нет. Зато много мясных закусок, даже из лягушек, и к каждой обязательно подаётся вино. В Нотр‑Дам‑де‑Пари поразило то, что, в каком бы месте ни встал - ощущение такое, будто поют и читают мессу прямо возле тебя - фантастическая система акустики, а ведь церковь выстроена в средние века! С космонавтами перезнакомилась со всеми, ведь они так же, как и она, сидели во Дворце съездов на первом ряду,- все простые и очень весёлые люди. На память оставили свои автографы и пожелания в книге про Гагарина (потом эту реликвию Аня подарила подшефной школе).

«…Мы верим Вам,- писали ей после зеки,- такое лицо не обманет…».

Для слушателей Ани, многие из которых и мечтать не могли не только о загранпоездке, но даже о путешествии в столицу своей Родины, мир, увиденный её глазами, представлялся воплощённой в реальность мечтой,- если ей удалось, может, получится и у меня. Ане же такое общение позволило выплеснуть переполнявшее её чувство восторга, гордости за свою великую страну, крикнуть на весь мир: завидуйте, я - гражданка Советского Союза! И ни на какой капиталистический рай она не променяла бы Родину. Во Франции‑то она как раз и увидела изнанку этого рая - людей, живущих в картонных коробках на улице.

Вряд ли Анна испытала бы ту же гордость, живя в какой‑нибудь казанской коммуналке или гнилом подвале, где условия были не намного лучше, чем в картонной коробке. Или вкалывая на вредном производстве, где люди умирали от неизвестного недуга, так и не дождавшись собственного жилья? Мне ясно одно: как бы там ни было, но настоящей гордостью Страны Советов были не спецпайки для избранных и не бесплатные путёвки для многих, а она сама - простая и величественная, умная и красивая, трудолюбивая и талантливая женщина.

Ну, скажите, какая дама с внешностью кинозвезды, побывав в столице - законодательнице мод и парфюма, уедет без французских духов и модного наряда? Только наша женщина. На тридцать три рубля (больше советским туристам не разрешали менять) во Франции можно было купить… песцовую шубку. Какая это была шубка: безупречного кроя в роспуск из переливающегося меха! Анна долго смотрела на неё через витрину модного бутика, борясь с искушением нарядить подросшую дочь. Наконец, здравый смысл победил,- а остальным что? В итоге на «песцовую» сумму дочка получила джинсы и сапоги, муж - джинсы и рубашки, сын и все племянники по джинсам и кроссовкам, сноха и сёстры - по наряду, подруги - по помаде. Аня не забыла никого,- всем работникам её участка досталось по горсточке сувениров и жвачек для детей. Ничего не привезла только себе - хватит ей и впечатлений.

Среди эпитетов, которыми сегодня награждаются правители, самый лестный, кажется, секс‑символ, а в советское время нашей страной руководили не мужчины и женщины, а просто… правильные коммунисты. Дорогой Леонид Ильич - он тебе и отец родной, и умный наставник, и защитник, а для таких, как Анна Федюшина, он был ещё и символом её страны, поэтому она любила его всей душой так, как любила свою Родину. Затаив дыхание, смотрела на него, сидя в первом ряду на съездовском заседании,- он был в президиуме прямо напротив неё,- и уже то­гда, если бы представилась возможность, бросилась ему на шею. А он, надо же, приехал к ней сам!

В 1981 году Генеральный секретарь ЦК Компартии Советского Союза прибыл в Узбекистан. На Ташкентском авиационном заводе рабочие собрались на навесных площадках - вниз на территорию цеха пустили не каждого, а увидеть главу правительства вживую хотелось всем. Конструкция не выдержала и вместе с народом рухнула прямо на проходившую внизу делегацию. Брежнева от неминуемой гибели спасло какое‑то чудо… Это происшествие, разумеется, нигде не освещалось, а для того, чтобы пресечь слухи, график посещений решили не прерывать. Следующим объектом был Анин завод. И вот она, вместе с другим орденоносцем‑узбеком, стоит во главе встречающих. Высокие гости всё ближе и ближе… И здесь проявилось то, что Аня так и не научилась скрывать своих чувств: ненавидела - так ненавидела, любила - так любила. Не дождавшись, когда гости приблизятся, и вместо того, чтобы пожать руку и сказать заготовленный текст, она вдруг выбежала навстречу главному гостю, бросилась на шею, крепко‑крепко обняла и стала целовать… Этот жест, пойманный репортёрами, попал на экраны телевидения, и о том, как целовала Аня дорогого Леонида Ильича, увидела вся страна. Увидели это и её односельчане в деревне Благодатное, и её мама…

В девяностом году ей исполнилось сорок четыре года - самый расцвет сил, она была начальником участка и активным членом партии, партийные начальники к ней прислушивались, и благодаря этому получалось и движение позднего автобуса в городе наладить, и быт рабочих на заводе улучшать. К ней обращались за помощью, часто как к последней инстанции. Люди многих национальностей продолжали вместе работать, получать зарплату и вместе отдыхать. Постперестроечные разрушения ещё не докатились до хлебного Ташкента.

Но она вдруг засобиралась домой.

Да, все прожитые там двадцать шесть лет её не покидало ощущение, что она живет не дома. Он, настоящий, там, где бегала босоногой девочкой по лужам, подростком надрывалась, помогая взрослым в колхозе, где умер её отец, где старела мама. Поэтому каждый отпуск спешила на самолёте, чтоб лишние часы побыть с мамочкой. И все двадцать шесть отпусков она провела именно с ней, кося сено, коля дрова.

Папа, Василий Панфилович Бурчин, не был на фронте из‑за сломанной в детстве левой руки. Именно эту руку сломала и Анна при несчастном случае на шлифовальном станке: тяжёлая деталь сорвалась и, бешено вращаясь, полетела в область сердца. Каким‑то чудом, может, незримая папина рука отклонила траекторию смертельного удара, ей удалось увернуться…

Учитель математики, уважаемый и любимый в деревне за безотказность человек, отец трагически погиб, когда Аня была совсем маленькой. Погубило обычное российское «авось». Оборвался провод на столбе электролинии, попросили помочь его. Полез, не соблюдая правил безопас­ности. Закоротило. Обугленное тело родителя висело чуть ли не сутки, пока не приехал монтёр с помощниками.

Мама Валентина Глебовна прожила долгую, трудную, но славную жизнь. В вой­ну она работала в Казанском госпитале. Комиссовали после несчастного случая, произошедшего с её мамой, бабушкой Анны. Та решила проведать дочь, долго добиралась до Казани. По дороге с вокзала искала глазами нужный адрес и не заметила открытого люка… Отправили в кряшенскую деревню Татвель в детский дом для эвакуированных детей. Там она встретила молодого учителя математики.

Медик на селе - это и стоматолог, и хирург, и акушер. До сих пор встречают Анну Васильевну Валентины, которых назвали в честь её мамы. И как она, находясь вечно в разъездах, успевала вести огромное хозяйство? - одних только пуховых коз держала до семидесяти! На собственном примере и воспитала своих четверых детей. Самым страшным наказанием для Ани всю жизнь было огорчить маму, не оправдать её надежд, а главной наградой была мамина гордость. Видимо, духовная близость сохранилась на каком‑то высшем уровне и после смерти мамы.

…Было солнечное утро. Анна Васильевна отдыхала дома после ночной смены, задремала. Как будто входная дверь стукнула,- неужели забыла закрыть? Она встала с постели, собираясь проверить, но так и осталась сидеть - какая‑то энергетическая волна окутала ноги и, покалывая, стала подниматься вверх, остановилась на уровне головы и вскоре растаяла. Вечером Аня побежала к братьям: надо возвращаться домой - мама зовёт! Ей, конечно, не поверили, но уверенность в необходимости возвращения в Татарию не отпускала её, и два года она на этом настаивала.

И вот в девяносто первом году она вместе с детьми вернулась в родной дом. До пенсии было ещё далеко. Позади почёт, слава, большая зарплата, роскошную ведомственную квартиру пришлось сдать. Родительский дом после маминой смерти пришёл в негодность, перспективы достойного заработка отсутствовали…

Прежде всего надо было подумать о нормальном жилье, и она пошла на самую тяжёлую и, как у нас заведено, низкооплачиваемую работу - доить кобылиц: их колхоз когда‑то славился отличным кумысом.

Сколько труда требуется, чтоб его не только произвести, но и сохранить! Кумыс - продукт малого срока хранения, не успели реализовать - прощай прибавка к зарплате. Но она не унывала и окружала себя красотой. Всю грязную неуютную территорию фермы засадила деревьями - полсотню саженцев сама выкопала и принесла из леса, развела цветники и устроила беседки с вьюнами.

Вскоре председатель колхоза стал привозить к достопримечательности всех своих гостей. Потом появились великолепный фруктово‑ягодный сад, огород на приусадебном участке. Неплохим подспорьем для семейного бюджета стали утки, куры, гуси.

Ах, если бы так же она смогла взрастить и свою судьбу! Какой‑то прожорливый червь, заведясь в её жизни, стал точить и точить, беспощадно уродуя и уничтожая всё, что было свято, так любимо, для чего она жила - семью, дорогих её детей. Хороший, талантливый сын, тот самый, который ездил во чреве её на съезд, заболел раком. Около года она провела в больнице, не отходя от его койки, изо дня в день наблюдая, как уходит из её кровиночки жизнь, а она, такая сильная и смелая, ничем не может помочь. Он умер в семнадцать лет…

В это время рушилось и огромное здание советской империи. Союз нерушимый, падая, обломками калечил и давил и судьбы простых людей. Российская армия из Германии возвращалась домой. Без почётных проводов,- добирайся, русский солдат, то есть оккупант, как хочешь. Вот и зять, в недавнем прошлом офицер Советской армии, вместе с маленьким сыном отправился на автомобиле в Россию. Страшная авария чуть не отняла и этих родных людей. Более полугода зять провёл в реанимации. Анна Васильевна поспешила в город, где были госпитализированы зять с внуком. Выхаживала их, ведь дочь с грудным ребёнком осталась в Германии.

Зять ещё был в больнице, когда пришло ещё одно жестокое известие: скоропостижно умерла семимесячная внучка. От чего? Это не смогло определить даже посмертное вскрытие.

Одному Богу известно, как она смогла справиться с этим, увы, не последним испытанием.

Зять и дочь, оправившись от потрясений, уехали в Казахстан. У них родилась девочка. А благодатновская бабушка, несмотря на тяжелейшие удары судьбы, оставалась ещё красивой и молодой. Может, стоит подумать и о себе? Тем более что и женихи находились. С одним встречалась уже не первый месяц, но что‑то настораживало. На празднование Нового года пошли к друзьям. Там он поставил вопрос ребром - съезжаемся или нет? Получив отрицательный ответ, вдруг взбесился: «Ах, ты ещё хочешь подумать?!» Она до сих пор не поймёт, откуда у него взялся в этот момент нож. Метил ей прямо в сердце, но что‑то заставило её в роковой момент отклониться, и удар пришёлся в бок. Полгода провела в больнице, выдержала несколько операций, половину лёгкого пришлось удалить…

Так от чего пыталась уберечь её мама, подав знак к отъезду? Наверное, от ещё более тяжких разочарований, ведь через пару лет после их приезда в Татарстан райский Ташкент превратился в ад. Страшнее землетрясения взорвался он межнациональной рознью и крушением всего, что возводилось тысячами рук советских людей, её руками. Предприятия встали, по городу рыскали толпы разъярённых людей. Вечно улыбающиеся и гостеприимные узбеки били, а то и убивали иноплеменников! Русские, татары, корейцы бежали, бросая всё нажитое под гневные лозунги: «Русские - в Рязань! Корейцы - в Пхеньянь! Татары - в Казань!»

Если б не письма бывших сослуживцев, друзей, оставленных там, в прошлой жизни, Анна Васильевна не поверила бы в это никогда! На Ташкентском тракторном работали четырнадцать тысяч человек,- постперестроечный вихрь всех разметал по просторам страны…

Мы засиделись за полночь. Разговор, начавшийся с рассказа хозяйки о себе, склеился. Не раз он перемежался русскими и советскими песнями в великолепном исполнении трио: самой Анны Васильевны вместе с гостями Олей и Валентиной. Я же, давя в себе белую зависть: не дал Бог певческого таланта, восторженно наслаждалась чистым сильным пением. В тёп­лой нарядной кухне большого просторного дома было уютно. Обстановку подогревал, конечно же, богатый стол, на который гостеприимная хозяйка выставила целую батарею из тарелок солений, салатов, солёного сала и вина - всё собственного производства. Нынче Анна Васильевна живёт одна в большом красивом доме, в благоустройстве которого помогает зять - они с дочерью живут в Нижнекамске. Внук уже сам отец семейства, внучка готовится замуж. Все при деле.

В общем, всё вроде хорошо: и дети устроены, и внуки не забывают, и с досугом порядок - нашла себе занятие по душе и на пенсии: вместе с подругами ездят с ансамблем по конкурсам, часто занимают призовые места. А ведь было так тошно: садилась посреди комнаты и выла, но потом сама себя заставила идти к людям. Труд и песня спасли от помешательства, иначе не пережила бы столько горя…

Мне постелили в комнате для гостей на втором этаже. Утром, чуть открыла глаза, услышала стук на кухне. Спустилась, так и есть: хозяйка, успевшая накормить кур, готовилась потчевать завтраком и меня. За чаем обсудили погоду: вчера был мороз, а сегодня снег принёс потепление; куриные яйца свои намного вкуснее фабричных, да и вообще разве можно сравнить домашнее с магазинным. Разговор, в отличие от вчерашнего, не ладился. Хозяйка была погружена в себя, лишь машинально поддакивала. Очевидно, вопрос, мучивший её долгие годы, после вчерашней ностальгии вновь всколыхнул всё внутри, и она выплеснула его мне:

- Вот ты везде бываешь, со многими людьми встречаешься и больше нас, деревенских, знаешь. Скажи: почему так произошло? Ведь всё было хорошо. Наша страна сильною была, я ведь помню, на съезде все из соцлагеря нам в верности клялись. А Фидель Кастро, когда меня с ним познакомили, так вообще обнял, поцеловал и долго тряс руку, приговаривал: камрад, камрад… Один только Чаушеску что‑то сказал насчёт войны, якобы мы несправедливо всё после поделили, но его тут же остановили… А потом все предали! И наша компартия простых коммунистов предала, бросила на произвол судьбы. За что нас так Бог наказал?..

Дорожное радио выдало мне какую‑то попсу. Невольно сравнив её с благодатновским пением, я поморщилась и выключила приёмник,- буду переживать впечатление от нового знакомства лишь под шум проносящихся навстречу машин. За что? - я и сама спрашиваю себя всякий раз, как узнаю историю жизни замечательного, трудолюбивого, доброго человека - нет в стране, уверена, ни одной семьи, которая бы в чём‑то не была несчастна,- за что Господь послал им тяжкие испытания? И всякий раз, стоит только углубиться в прошлое рода, становится понятно: страдания наши за грех, название которому отступничество. Отступил народ российский сначала от веры и Бога, потом от морали, царя, святынь, а там уж покатилось: от собственной истории, от своего народа, от брата, отца‑матери… Вот и Анна Васильевна на вопрос о родословной покачала головой: более‑менее она знает лишь о бабушке с материнской стороны, той, что погибла в Казани от несчастного случая, отцовских родителей раскулачили… Да и отец её, оказывается, был кряшеном, а в метриках записался сам и детей своих записал русскими… Тяжкими оковами тянется этот грех из глубины десятилетий, а мы, вместо того чтобы вспомнить всё и отдать долги, вновь отрекаемся, только теперь от своего советского прошлого. Но оно ведь было, и оно наше!

Вдали показалась примыкающая к трассе пустынная дорога. Решила остановиться, чтобы сделать несколько кадров вышедшего к дороге леса,- очень уж красиво он блестел на солнце, одетый в игольчатый иней. Повернула объектив видеокамеры вправо и застыла, потрясённая картиной: сквозь дорожный просвет виднелась маленькая деревенская церковь. На фоне ярко‑голубого неба в обрамлении пушистых вётел она казалась невесомой, словно сошедшей с небес.