Дети были величайшей ценностью

 

 

 

Журнал "Казань", № 5, 2015

 

 

 

 

Мне было четыре года, когда началась вой­на. Мы жили на Западной Украине в городе Залещики на границе с Польшей через Днестр, куда в 1939 году после расширения границ СССР была направлена военная часть отца. Шамсутдин Бадрутдинович Бадрутдинов был кадровый военный.

 

Мама воспитывалась в детдоме в Чистополе. У неё была постоянная тяга к учёбе, тем более что советская власть этому очень способствовала. Магира Исхакова окончила педтехникум, и её направили в Казанский университет на рабфак. Жить приходилось только на стипендию, из‑за постоянного недоедания после зимней сессии на третьем курсе геофака она серьёзно заболела: впала в круглосуточную спячку из‑за нервного истощения. Потом больница, санаторий.

 

Комсомольская организация дала ей путёвку для работы воспитателем детского сада в Октябрьском военном городке. Вскоре она вышла замуж за моего отца. Родилась дочь, которая в девять месяцев заболела детским церебральным параличом и на всю жизнь стала инвалидом. Отца по службе кидали из части в часть, потом родилась я, далее финская компания. Учиться маме больше не пришлось, всю жизнь работала педагогом по дошкольному воспитанию, благо что во всех воинских частях имелись детсады.

 

В Залещиках местное население относилось к нам очень недружелюбно: для него мы были оккупантами. Все знали, что не се­го­дня‑завтра начнётся война. Всех военных, в том числе отца, перевели в укрепрайон, а семьи остались в городе. Чтобы не сеять панику, со всех взяли подписку, запрещавшую эвакуацию. Конечно, все готовились к возможному отъезду. Мама собрала огромный рюкзак с продуктами и самыми нужными вещами, прихватив плащ‑палатку отца. Мне тоже собрали рюкзачок.

 

И вот 22 июня в четыре утра с началом бомбардировки мы двинулись на вокзал. Быстро бежать не могли: у мамы были тяжеленный рюкзак и моя неходячая сестра на руках. Я в одной руке держала сетку с хлебом, в другой - кувшин с вишнёвым вареньем.

 

Когда добрались до вокзала, состав с «телячьими» вагонами уже забили до отказа, вплоть до крыши. В ушах до сих пор стоит мамин крик, дополняемый нашим рёвом. Бегали вдоль состава в полном отчаянии…

 

Машинист паровоза сжалился над нами и помог забраться на тендер с углём, где расположились уже несколько женщин с детьми. Здесь‑то и пригодилась отцовская плащ‑палатка: устроившись на угле сразу за паровозной трубой, её расстелили и сделали подобие навеса.

 

На восток добирались долго: то пути разбомбят, то снаряды угодят в состав; кроме того, «зелёная улица» предоставлялась военным составам. В вагонах из‑за антисанитарии вспыхнули эпидемии. Зараза вагонная нас минула, только от грязи появились вши и началась чесотка.

 

Доехали наконец до Зелёного Дола. Охрана оцепила состав с беженцами: его должны были направить либо в Среднюю Азию, либо в Сибирь, Казань принимала только составы с эвакуированными предприятиями и семьями их работников. Мама безуспешно пыталась доказать охране, что Казань - её родной город. Тогда она написала записку своему зятю - мужу сестры Сулейману Халиловичу Гафиатуллину, который был председателем Совнаркома Татарии. Вновь выручил машинист нашего состава, который сумел передать ему записку, вечная память нашему спасителю. И произошло чудо: дядя нас разыскал, нам разрешили сняться с поезда. Дядя отправил нас на служебной машине к себе домой, а сам остался на вокзале. Семья практически всю войну его не видела, такая была нагрузка военного времени.

 

 

 

Для тёти наш приезд оказался полной не­ожи­данностью, ведь ни телефон, ни телеграфная связь у гражданского населения не действовали. Срочно затопили колонку в ванной, сбрили косички, невзирая на наши протесты. А чтобы нас успокоить, предварительно обрили наших двоюродных братьев и сестру. Одежду вместе с косичками сожгли, намазали нам руки серной мазью, усадили за стол.

 

Через несколько дней дядя поселил нас в доме на улице Волкова, в коммунальной квартире на пять семей. Нам выдали ордер на одну из комнат: хозяйка сбежала из Казани с вещами, боясь немцев, которые уже были под Москвой. Спустя несколько месяцев, когда немцев отогнали из Москвы, она вернулась, её вселили к нам в комнату. Так мы, две семьи, жили в одной комнате, разделённой ширмой, по­чти до конца войны. Благо у нас из мебели было всего две кровати и стол‑тумбочка.

 

Дядя, несмотря на его должность и соответственно возможности, нам, семье фронтовика с ребёнком‑инвалидом, никаких исключений не сделал. И в своём быту он был совершенно аскетичным человеком. На старости лет, живя на персональную пенсию в Казахстане, тётя много раз просила купить ей впервые в жизни золотые серьги и обручальное кольцо.

 

- Это мещанство,- возражал Сулейман Халилович.- Никогда этому не бывать.

 

Соседи по коридору были дружными, общие горести сплачивали. Если и вспыхивала ссора уставших от нужды и бытовых неудобств людей, то вскорости наступал в коридоре мир и затевалось общее чаепитие с сахарином и морковной заваркой.

 

Напротив нашей комнаты жили бездетные тётя Шура и дядя Андрюша Летовы. Мы пропадали в их комнате, тётя Шура за нами приглядывала. Дядя Андрюша работал слесарем на швейной фабрике, естественно, припрятывал часть заработанных денег от аванса и получки, любил выпить. Дело доходило до драки, но никто из соседей не вмешивался: ведь тогда супруги ополчались на них вдвоём.

Затем мир - и всё по‑прежнему. Добрые люди оставили светлую память.

 

Другой сосед, Алексей Иванович Осипов, ещё до революции окончил фельдшерские курсы. Был диагностом от мозга костей и преданным Гиппократу до самой смерти. Я была очень болезненной, ко мне липла любая инфекция, и благодаря соседу выжила. Он меня лечил бесплатно, ни разу не взял денег ни за лекарство, ни за уколы. Мама была молодой, сон - крепким, а Алексей Иванович ночью с уже прокипячёнными шприцами и набранным лекарством долго стучал в дверь, чтобы сделать укол. Вечная память Алексею Ивановичу, и если есть рай, то там его место.

 

 

 

Осень 41‑го. Мама сразу пошла на работу, а меня определили в детсад на Свердлова напротив военкомата. И вот я, четырёхлетняя кроха, ежедневно самостоятельно добиралась до садика с улицы Волкова через Шамовскую рощу и Суконный базар. Зима оказалась чрезвычайно суровой, морозы до минус сорока пяти. Мама меня укутает во все одежды и шали так, что только глаза остаются открытыми, и я бегу в садик. Помня мамин наказ: не останавливаться, кто бы ни пытался заговорить со мной. Мама, педагог, придумала для меня страшную историю, что из детей делают начинку в пирожки, и она сама будто видела детский мизинчик в пирожке. История с мизинчиком гнала меня безостановочно до самого садика.

 

За нами следить было некому: отцы на фронте, матери на работе, всё свободное время проводили в очередях либо на улице, которую любили до потери пульса. Улица Волкова была патриархальной, с деревянными, как правило, одноэтажными домами, множеством построек во дворах. Нас, ребятишек, было до сотни, овраги Шамовской рощи обглажены нашими задами во время игр. Много бегали на коньках‑«спотыкачках», которые прикручивались верёвками к валенкам. Мама вечером сушила в духовке валенки, пальто, шаровары, варежки. Маленьких не обижали. Наше дворовое братство сохранилось на долгие годы.

 

Как‑то мы заигрались, а все дворы были изрыты щелями, то есть открытыми бомбоубежищами. У соседей из дома напротив была коза, которую должна была пасти дочь Нина. Козу привязали к дереву во дворе нашего дома, а сами убежали в Шамовскую рощу. Перед возвращением матери с работы все собрались домой. Вспомнили про козу, а она, оказывается, споткнулась и свалилась в бомбоубежище, удушившись на верёвке. Мы выли от горя на всю улицу: козу жалко, а Нину ждало серьёзное наказание.

 

Я без конца болела. Где‑то в 1943 году пришёл денежный аттестат с фронта от отца. Мама сумела договориться с молочницей, чтобы она раз в неделю приносила четверть молока, это три литра.

Мне требовалось вскипятить его на керосинке. Однажды я поставила молоко кипятить, а сама унеслась на улицу, как думалось, ненадолго. Когда вспомнила про молоко, вернулась, а оно убежало. Я ничего лучшего не придумала, чем половой тряпкой собрать остатки молока и отжать в кастрюлю. Вечером мама, увидев эту картину, горько заплакала. Лучше бы отлупила, как делали в других семьях. Но мама была педагогом от бога, ни разу в жизни не подняла на нас руку, просто, если мы провинились, говорила: «Не заставляйте меня повышать на вас голос».

 

В 1942 году маме пришло с фронта письмо от её подруги Вали по рабфаку университета. В это время по всем фронтам распространилось гениальное стихотворение Константина Симонова «Жди меня», так созвучное и фронтовикам, и их близким в тылу. Валя не знала автора стихотворения, но оно затронуло её душу, и она поделилась своей радостью с мамой. Если бы Симонов ничего не написал, то даже только «Жди меня» прославило бы его в веках. К глубокой нашей скорби, Валюша на фронте погибла совсем молодой. Я всё хотела переслать Валюшино письмо Симонову, но так и не решилась. Думаю, что и без меня его завалили письмами.

 

После победы под Сталинградом забрезжила надежда на мирную жизнь. Стали для детей проводить новогодние ёлки. Всем детям давали подарок, в котором обязательно присутствовал мандаринчик. Его вкус и аромат запомнились на всю жизнь.

 

Тётя Нина тоже устроила новогодний праздник для детей. Потом всех детей пригласили к Жигановым. Мама и Нина были однокашниками Назиба Гаязовича по детдому в Чистополе, дружили всю жизнь, жили в одном доме на углу против Лядского сада, который считался правительственным. Ёлка у Жигановых была большим весельем, с играми, которые сопровождались игрой на пианино. Тётя Серафима Жиганова ещё и запевала нам. Их дочь, моя сверстница Света Жиганова, была в очень нарядном платьице с фартучком. Этот фартучек сразил меня наповал на долгие годы.

 

В 1944 году я пошла в первый класс. Школа № 86 была женской семилеткой. Чернильницу‑непроливайку зимой надо было носить в кармашке платья, чтобы не замёрзли чернила. Начинали обучение с написания палочек в прописях. При входе в класс дежурные проверяли опрятность одежды, чистоту рук и ногтей, а также заглядывали в волосы, так как вши были обычным явлением. В большую перемену был бесплатный перекус: кусочек хлеба с песком либо коржик. Ещё ежедневно заставляли пить по ложке рыбьего жира. Штука отвратительная, зато поддерживала здоровье. Урок физкультуры был обязательным. В спортзале были «конь», канат с потолка, зимой ходили на лыжах с мягкими креплениями. Сдавали нормы БГТО и ГТО. Страна растила здоровое поколение, а спорт был массовым. Если кто не умел плавать, спускали на верёвке на талии в Кабан, либо в Казанку. В конце концов все научались плавать.

 

Многие ходили во Дворец пионеров с массой кружков и секций, и всё это бесплатно. Я выбрала драматический кружок, кружок бального танца и хор. И хотя не отличалась ни голосом, ни слухом, мне не отказали в желании петь. Просто поставили в дальний ряд (это при моём маленьком росте), чтобы я своими талантами не портила общей картины. И в этом величие педагогов военного времени, любивших детей, а не кошельки родителей, как это происходит в наши дни. За это громадная благодарность этим педагогам и воспитателям.

 

Шамовская роща и её глубочайшие во времена нашего детства овраги были излюбленным местом игр. Летом строили на склонах пещеры, окопы, а зимой устраивали на склонах трамплины и неслись через них на санках на сумасшедшей скорости. Сейчас овраги засыпаны и застроены.

 

Выше Шамовской рощи в сторону строительного института шла улица Зелёная, застроенная частными домиками. В одном из них, как раз напротив нашего дома № 60 по улице Волкова, жила семья Вадима Кешнера. Он с детства болел театром, тем более что в их доме сосед работал в реквизиторском цехе Качаловского драмтеатра. Вадим создал «театральную труппу» из ребят окрестных домов, сам был режиссёром‑постановщиком и главным героем. На женских ролях героинь блистали наши одноклассницы, другие же ребята, в том числе и я, участвовали в массовках. Взрослые и дети были очень благодарными зрителями. Детское увлечение Вадима Кешнера переросло в дело жизни, он стал кумиром казанской публики, народным артистом России и Татарстана.

 

День Победы запомнился навсегда. Рано утром 9 мая Левитан объявил о Победе. Эта весть моментально распространилась, ликованию людей «со слезами на глазах» не было предела. Из нашей коммуналки и многочисленных хибарушек во двор стали выносить столы, стулья, припасы.

 

В соседнем частном доме № 58 по улице Волкова жили двое одиноких очень замкнутых стариков Пшичкиных в глубине фруктового сада. Этот дом стоит до сих пор в окружении высоченных элитных зданий. Сад и их покой охраняла злющая собака. Несмотря на постоянный голод и достаточное количество воров‑профессионалов в окружающих дворах, никому не удавалось проникнуть в их сад или дом: собака могла разорвать. Мама на радостях, забыв об их собаке, перелетела высоченный забор, и собака её не тронула! Видимо, мама излучала огромную радость и счастье. В нашем дворе праздновали целый день, Пшичкины тоже участвовали в торжестве. Мы, дети, бегали по всей улице, добрались и до улицы Баумана, и до площади Свободы, ловили поздравительные листовки, которые сбрасывали с самолёта.

 

 

 

Отец принял первый бой 22 июня сорок первого года со своей частью в укрепрайоне на границе с Польшей. Он прошёл боевой путь от рядового солдата из глухой деревни до подполковника. Артиллерист‑противотанкист, всю войну отец провёл на передовой, участвовал в Сталинградской битве, форсировал Днепр со своей батареей, освобождал Киев, ряд европейских стран, брал Берлин. Награждён тринадцатью боевыми наградами, в том числе орденами Польши и Чехословакии. В сорок втором году был контужен, пролежал несколько дней, засыпанный землёй, на поле боя. Демобилизовался в конце 1948 года по болезни, сказалась контузия.

 

Брат отца Фахретдин Бадрутдинович Бадрутдинов, воевавший с сорок первого, в боях под Смоленском в сорок третьем году был смертельно ранен. У него осталось шестеро детей, мои четыре двоюродные сёстры и два брата. Кроме старшей двоюродной сестры, которая рано вышла замуж и осталась в деревне, остальные прошли через нашу коммуналку. Паспортов в колхозе не давали, все по очереди приезжали к нам для поступления в ФЗУ, потом получали пас­порта, жили в общежитии, работали. Все состоялись как специалисты. Сестра Рауля, поступив в ФЗУ на авиационный завод, встретила парня с такой же судьбой Галимуллу Асхадуллина (на завод он, сирота, прибыл в лаптях также из глухой деревни). Галимулла стал высококлассным специалистом, Героем Социалистического Труда. Сейчас он на пенсии, но связи с заводом не теряет, активный член общественной организации «Герои Татарстана». В Арске на Аллее героев ему при жизни поставили памятник.

 

Дядя Сулейман Халилович Гафиатуллин был председателем Совнаркома Татарии с 1938 по начало 1944 года, в числе первых в республике стал кавалером ордена Ленина. Во время войны исполнял обязанности председателя Совета обороны Татарии, организовывал приём и развёртывание эвакуированных в Татарию оборонных предприятий, президиума Академии наук СССР и академических институтов. Заводы тут же запускались, зачастую под открытым небом, и начинали выпускать продукцию.

 

Спустя многие десятилетия после окончания войны в печати начали появляться рассекреченные документы. Мы узнали о телеграмме, подписанной наркомом СССР Сталиным, наркому Татарии в связи с работой по созданию атомной бомбы, которую возглавлял академик Ланге. Согласно телеграмме, необходимо было доставить к 5 октября 1942 года из блокадного Ленинграда два килограмма урана, а к 1 января 1943 года изготовить и установить ядерный ускоритель; ответственным за это назначался С. Х. Гафиатуллин. Работы велись на территории завода «Сантехприбор». Из‑за недостатка культуры обращения с радиоактивными веществами отходы сливали в различных местах, отчего до настоящего времени в районе «Сантехприбора» счётчик Гейгера просто зашкаливает.

23 октября 1941 года С. Х. Гафиатуллин подписал приказ № 1 о строительстве Укрепрайона ТАССР. Строили его студенты, преподаватели, жители пригородов - свыше ста семи тысяч полуголодных и полуодетых людей. На жутком морозе работали по десять‑двенадцать часов, рыли практически одними лопатами траншею глубиной полтора метра. Это был подвиг казанцев, построивших к одиннадцатому февраля 1942 года противотанковый оборонительный рубеж длиной триста тридцать три километра.

 

Гумер Галеевич Тумашев, мамин двоюродный брат, был крупным учёным‑механиком, учеником Николая Гурьевича Четаева. Он сделал расчёты, существенно улучшившие лётные характеристики самолёта Пе‑2, и был награждён медалью «За трудовую доблесть».

 

 

 

В октябре 1945 года отец приехал в недельный отпуск, и они с мамой отправились в Австрию к новому месту его службы. Весной следующего года мама забрала нас в австрийский город Цветль, где отец служил в должности заместителя командира артиллерийской бригады. И началось счастливое время для нашей воссоединённой семьи.

 

В Австрии я отпраздновала самый запомнившийся день своего рождения 25 мая 1946 года. Жили мы на ратушной площади в доме очень состоятельного бюргера. Артиллерийская бригада была расквартирована в ратуше. Воины очень скучали по своим детям, всем не терпелось поскорее демобилизоваться и вернуться к семьям. Я днями пропадала в казарме, там мы репетировали с полковым оркестром. И вот музыканты решили сделать мне подарок, не согласовав с моим отцом, который был в отъезде. Полковой оркестр в полном составе с трубами, барабанами явился в наш дом. Хозяев чуть кондрашка не хватила! В доме для оркестра было тесновато, и вышли на ратушную площадь, где дали большой концерт с главной солисткой - десятилетней юбиляршей. Было очень весело! А оркестранты за самодеятельность получили потом взыскание от отца.

 

В Австрии я сразу же познакомилась с местными ребятишками, освоила бытовую речь и целые дни раскатывала на самокате. А сестра, инвалид детства, была замкнутой и очень тосковала по русской речи и общению на родном языке.

 

Командующий артиллерией Центральной группы войск генерал Сергей Сергеевич Варенцов также привёз семью в Австрию. У него две дочери, правда, постарше нас, но мы дружили. Боевой талантливый военачальник Варенцов сделал блестящую карьеру. В 1961 году ему присвоили звание Главного маршала артиллерии, которого вскоре лишили по не зависящим от него обстоятельствам. А причиной послужила история с предательством Пеньковского, который в годы войны был порученцем Варенцова. Пеньковский после окончания академии служил в Главном разведывательном управлении. К несчастью, он женился на старшей дочери Варенцова, нашей подруге детства. Варенцова жестоко наказали, хотя в суде он проходил только свидетелем, и его вина не была доказана. Это были годы, когда Советская армия была армией великой державы. Сердюковых тогда не водилось, а у Жукова была жёсткая военная дисциплина.

 

 

 

В 1947 году к нам в Цветль приехал сослуживец отца ещё со времени форсирования Днепра в сорок третьем Василий Степанович Петров.

 

Мама предупредила, что нас посадят за стол вместе со взрослыми, и мы должны вести себя пристойно: «Глазами не лупать, так как дядя Вася без двух рук, ему будет помогать ординарец»». Дядя Вася оказался красавцем майором двадцати пяти лет от роду, дважды Героем Советского Союза. Ординарец стоял за спиной дяди Васи и подносил ему рюмочку, закуски, своими руками восполняя отсутствие рук у Петрова. У нас, конечно, это вызвало шок. Потом Петров ещё раз приезжал к нам, его бригада стояла в Чехословакии.

 

А история Петрова такова. После форсирования Днепра на Букринском плацдарме полку Петрова пришлось вступить в неравный бой, в котором погибли все наводящие у гаубиц. Петров перебегал от орудия к орудию и отбил атаку с большой потерей вражеской техники. Тогда он потерял обе руки, а ему был всего двадцать один год. За этот бой его наградили первой звездой Героя.

 

После ранения Петров целый год лечился в московских госпиталях. Держа карандаш в зубах, написал рапорт Сталину с просьбой разрешить ему после госпиталя вернуться в свою часть. В декабре 1944 года после выписки из госпиталя получил разрешение продолжить службу. А командир он был блестящий. Полк под руководством Петрова отличился вторично в Берлинской операции, при удержании плацдарма на реке Одер, совершил подвиг, уничтожив озверевшую группировку фашистов. В этом бою Петрова ранило в плечо, голову и обе ноги. За героизм его наградили второй звездой Героя. Опять госпиталь, где он залечил семнадцать ран, и вновь Петров пишет рапорт Верховному, чтобы вернуться в строй. Приказом Верховного главнокомандующего за проявленное в боях исключительное геройство Петрова зачислили в ряды Вооружённых Сил СССР пожизненно. После войны он окончил исторический факультет Львовского университета, защитил кандидатскую диссертацию, служил до последних дней в Прикарпатском военном округе. В 1977 году дважды Герою Советского Союза Петрову присвоили звание генерал‑лейтенанта. Он скончался на боевом посту в 2003 году.

 

В музее на Поклонной горе в Москве в Зале Славы высится десятиметровая бронзовая статуя «Солдат Победы». Эту скульптуру лепили с образа Петрова.

 

***

Пора детства по возвращении в Казань завершилась.

 

Сегодня мой трудовой стаж более пятидесяти двух лет. С 2000 года я руковожу советом ветеранов открытого акционерного общества «ICL‑КПО ВС» с числом ветеранов более 1050 человек и музеем «История вычислительной техники в Казани». Награждена орденами Трудового Красного Знамени, «Знак Почёта», медалями, избиралась депутатом шести созывов Казанского горсовета.

 

Я счастливый человек, моя жизнь состоялась. Меня всегда окружали порядочные, добрые, отзывчивые люди. Я родилась в государстве, где дети были величайшей ценностью, и хотя война омрачила наши юные годы, мы всегда чувствовали любовь и заботу государства. Мы не делились на татар, русских, евреев и других. Люди моего поколения жили единой жизнью со страной, были и остались патриотами. Последние десятилетия изменили шкалу ценностей, выросло поколение потребителей, живущих по понятиям. Хочется надеяться, что молодёжь сможет извлечь какие‑то уроки из этих воспоминаний.