Домашний портрет коллекционера Николая Пономарёва-Капучиди в кругу семьи и друзей

Журнал "Казань", № 10, 2015

Прошло уже несколько лет с того дня, как не стало моего отца, но в сталинке, где он прожил три­дцать шесть лет, до сих пор всё напоминает о нём. Кажется, ушёл на работу, по делам… и вскоре должен вернуться. Моя мама, Людмила Васильевна, просыпаясь по утрам среди стен и вещей, которые помнят мужа, особенно остро это ощущает…

- Николай Васильевич обычно вставал в полседьмого, принимал душ и выходил на кухню завтракать. Никогда в майке за стол не садился, даже если мы были с ним одни. Всегда был опрятен, подтянут,- вспоминает она.- В еде неприхотлив. В ресторане, конечно, любил поесть, но дома предпочитал пельмени. Это было самое любимое его блюдо. Всё у меня сейчас есть, всем я обеспечена, но порой такая тоска душить начинает. Ему бы ещё пожить немного…

Развешанные фотографии в рамах смотрят на неё. На них - молодой муж, молодая она, мы с братом (ещё подростки и постарше), друзья нашей семьи - коллекционеры и биб­лио­филы. Конечно, ей невесело одной коротать вечера в этих стенах. Мы с братом давно уже выпорхнули из родительского гнезда и живём своей жизнью. Из товарищей отца - «Иных уж нет, а те далече». А раньше бывало, когда дружили семьями, то собирались за накрытым столом. Под домашние пироги с душистым чаем такие интересные беседы в нашем доме велись! О стародавних временах, о казанской старине…

Прошумела жизнь, опустели комнаты. Мама теперь накрывает стол по редким праздникам, когда мы у неё собираемся. Но, кажется, Николай Васильевич предвидел такое развитие событий. Дальновидный был. Благодаря ему у мамы до сих пор есть любимая работа, которая позволяет ей сохранять активность, ощущать себя нужной людям, востребованной. Она профессионал своего дела!

- Я после окончания средней школы собиралась поступать в вуз,- рассказывает Людмила Васильевна Пономарёва.- Но Коля отговорил: «Ты, Люся, лучше иди и выучись на дамского мастера, чтобы делать причёски, у тебя это получится. Всегда деньги будут!» И я послушала его. Мы ведь тогда были нищими, как церковные мыши. И зарплата маленькая, и жилплощадь… Но я его очень любила, мне исполнилось‑то всего пятна­дцать, а ему - два­дцать один. Как по Шолохову любовь у нас начиналась. В нашем с ним союзе не были замешаны ни деньги, ни родственные связи. Когда мы уже зажили хорошо, я ему сказала: «Сколько же нам, Коля, пришлось с тобой пережить!» А он с улыбкой: «Зато весело было». Мы с ним вместе поднимались. Не так чтобы он сам по себе, а я сама по себе. Нет. Мы - вместе!

Здесь надо пояснить, что папа с мамой были знакомы ещё с детства. Её родители приехали из Подмосковья, с первых дней войны отец ушёл врачом на фронт, а жена с грудным ребёнком перебрались в Казань к своим сёстрам. Жили в одном большом доме на улице Мокрой около Казанского железнодорожного вокзала. До революции в этом здании с коридорной системой находились меблированные номера. Название улицы говорит само за себя - низину неподалёку от Волги постоянно подтапливало сточными водами из центральной части города. В какой‑то мере это место можно было назвать казанским дном, где в ночлежках ютились опустившиеся люди. Рядом, на том самом месте, где ныне стоит ЦУМ, располагался конный базар. Навоза по колено!

После революции дом на Мокрой превратили в коммуналку - советский «Ноев ковчег», где проживали бок о бок представители разных сословий. Если до революции аристократы, купцы, мещане, разночинцы жили обособленно, то потом всё перемешалось. Как говорится, перед коммуналкой - все равны!

- По утрам в уборную выстраивались и интеллигенты, и рабочие, и торгаши…- говорит Людмила Васильевна.- Был у нас сосед, философ Диас Валеев, так вот у него имелась своя домашняя биб­лио­тека, что тогда было невиданной роскошью. Коля завидовал белой завистью. Диас Назихович, видя горящие глаза мужа, позволял ему приобщаться к мировой классике. Но в основном люди там были простые, книжек не читали. Мне вспоминается такой забавный случай. Жила в коммуналке такая Сонька Хакимова. Мы с подружками над ней постоянно подтрунивали. Когда садились играть в подкидного дурачка, старались её обмануть. Ну, шутили таким образом. И вот как‑то она раскрыла обман и швырнула в нас колоду со словами: «Куртизанки!» Мы обомлели, и больше от того, что в первый раз слышали такое словечко. Я спросила у мамы: «А кто такие куртизанки?» Она подумала‑подумала и ответила: «Дочка, не обращай внимания. Сонька - татарка, с русским у ней плохо. Наверное, она имела в виду «партизанки»!» Мама и сама‑то толком не знала, кто такие куртизанки…

Рядом с домом вокзал. Рынок, ну, и окружение соответствующее. Много шпаны. И вот что поразительно, Колю они уважали. Нет, он не дрался, но в нём был какой‑то внутренний крепкий стержень. И они это чувствовали. Мне кажется, даже побаивались. Он был настоящим мужиком! Когда надо, то жёстким. Но при этом у него было большое доброе сердце. Он очень много хорошего людям сделал. Всегда помогал нуждающимся. Однажды на улице повстречал нашу соседку по коммуналке и узнал, что накануне умер её муж - чернобылец Гриня. Тут же без лишних слов вытащил деньги и дал на похороны. Хотя столько воды с тех пор, как мы съехали из коммуналки, утекло, и с семь­ёй покойного ведь особо не дружили… Наше новое изолированное «гнёздышко» тихим назвать было сложно. Мы же воспитаны были в коммуналке! Колина мама называла нас «бездверными», почти каждый день у нас бывали гости. К нам ходили друзья мужа, коллекционеры Носов, Норден с супругами, Вадим Печников, ещё Света - дочь Назиба Жиганова, и все консерваторские. Но, увы, с годами редел их круг…

Профессия у мамы одна из самых «хлебных». Без работы она никогда не сидела.

- Наверное, через мои руки с ножницами пол‑Казани прошло! - продолжает вспоминать Людмила Васильевна.- Я и первую в мире женщину‑космонавта Валентину Терешкову, когда она к нам в город приезжала, причёсывала, и супругу первого секретаря обкома Дину Мухамедовну Табееву стригла, и депутата Госсовета Татарстана Валентину Николаевну Липужину обслуживала. Кроме того, вся профессура университета, мединститута и консерватории ко мне на месяц вперёд записывалась. Ой, да за долгие годы работы дамским мастером список, кому я причёски делала, получился бы внушительным. Сейчас мой трудовой стаж - тридцать шесть лет!

Потом, когда маме исполнилось двадцать пять, по совету Николая Васильевича она поступила в университет. Училась на вечернем. В материальном плане семья стала жить лучше, появилась возможность приобретать антиквариат. В те годы цены на него были разумные. Тем более, если вещь покупалась без посредника. Обычное дело для шестидесятых годов, когда внуки после смерти бабушки или дедушки старались побыстрее избавиться от «рухляди» и распродать все эти дореволюционные буфеты, шкафы, этажерки, кресла из ореха и бука, а также статуэтки из потемневшей бронзы, чтобы заменить их на модную мебель из ДСП и хрусталь. Неважно, что это был ширпотреб, ведь старина у молодых строителей коммунизма не была в цене. Многие вещи попросту выбрасывались. Я знавал казанских любителей антиквариата, которые собирали свои коллекции на помойках!

Венера была первым приобретением отца. Эту скульптуру помню с детства, мрамор её светился даже ночью. Но историю её появления в доме лучше знает мама:

- Коля тогда учился в Москве - на курсах повышения квалификации. Как‑то мы собрались со старшим сыном и приехали к нему. Сашке, наверное, годика два всего было. И вот гуляем по Москве. Николай Васильевич предложил зайти в комиссионку на Арбате. И тут я как будто бы в музее оказалась. Там такие роскошные люстры висели - бронзовые с хрустальными подвесками. Боже мой!

Но Колю люстры не интересовали, он ходил и разглядывал витрины, заставленные старинными вещами, приглядывался к скульптурам, статуэткам. Как сейчас помню, Николай Васильевич отсчитал на кассе сто рублей. Это были большие деньги для нашего семейного бюджета. Может, конечно, мне и хотелось купить какую‑нибудь обновку - я же молодая была! Но Николай Васильевич был такой человек, которому все подчинялись. К чужому мнению он прислушивался, но всегда делал по‑своему. Купил он в тот день мраморную Венеру, она и была самым первым экспонатом в его коллекции антиквариата.

Но при всей твёрдости характера Николай Васильевич был очень романтичным человеком. Прихожу как‑то домой, смотрю, на столе стоит бронзовая девушка. Современная скульптура. Он мне говорит, что когда увидел её в магазине, то сразу приобрёл, хоть она и не представляла антикварной ценности. Просто эта скульптура напомнила ему меня. «Когда ты окончила девять классов и пошла в десятый, то была такая же худенькая! Это - твоя копия!» - сказал он.

По словам мамы, каждый из нас, его сыновей, что‑то взял от Пономарёва‑старшего. Характер, повадки, интересы, внешние черты… Каждому он что‑то дал. Она считает, что Александр по натуре - купец, а я - интеллигент. И то, и другое, получается, было в нашем отце.

- Сыновья получили высшее образование,- говорит Людмила Васильевна.- Сашка мединститут закончил, а Кирилл учился в МГИМО и в Институте стран Азии и Африки при МГУ. Так вот, ИСАА представлял собой престижное учебное заведение для избранных. Здесь обучались всего‑то около ста человек, все дети высокопоставленных чиновников и непростых людей. Проще говоря, это был блатной советский вуз, куда иногороднему путь был заказан. У Кирилла даже заявление не принимали, хотя на руках имелось направление. Но Николай Васильевич был такой человек, если поставил цель, то обязательно дойдёт до конца! И что же?.. До министра образования дошёл, и вскоре у нас в квартире раздался телефонный звонок: «Пусть приезжает, вступительные экзамены такого‑то». Кирилл успешно поступил и учился на бюджетном…

Николай Васильевич очень сыновей своих любил. Постоянно с ними занимался, приучал к чтению. Собирал библиотеку. И это были не просто книги для украшения интерьера. Абсолютно всё читалось. В своё время я познакомила его с директором Таткниготорга, так он потом всю зарплату туда относил. Ведь хороших книг тогда было не достать. Дефицит!

- Отец очень хорошо знал книгу,- вступает в разговор мой старший брат Александр Николаевич, известный в Казани антиквар.- Было время, когда он работал в научной библиотеке имени Лобачевского при Казанском университете, вместе с ещё одним большим знатоком и ценителем книги Вячеславом Аристовым, с кем его связывала тесная и крепкая дружба. Николай Васильевич хранил в голове огромное количество информации, откуда мог извлекать то или иное в зависимости от момента. Отец был настоящей ходячей картотекой, когда возникал какой‑либо вопрос, связанный с атрибуцией той или иной антикварной вещи или картины, он всегда оказывался на высоте! В нашем доме часто бывали книголюбы, причём социальный спектр людей, занимающихся книгой, был весьма широк: от рабочих профессий до преподавателей университета. Николай Васильевич приобретал раритетные книги различной тематики: от прижизненных изданий до справочной и философской литературы. Многое покупалось в «Букинисте» на Кирова (ныне улица Московская), а также в «Нотах» у оперного театра, где имелся книжный отдел. Отец высоко ценил советскую книгу. Кстати, советская книга - это очень интересное явление в российском книгопечатании. В СССР издательское дело достигло необычайных высот!

Николай Ва­силь­евич много вложил в наше с братом образование. Старался «подбросить» интересные богато иллюстрированные книги. До сих пор вспоминаю, как я зачитывался сказочной повестью Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». В моих руках тогда оказалась библиографическая редкость - первое издание 1939 года с великолепными чёрно‑белыми рисунками Николая Радлова!

С малых лет он знакомил нас с искусством, незаметно втягивал в этот увлекательный мир. Подсовывал книжки, учил понимать и любить прекрасное.

- Поначалу по адресам мы ходили вместе с отцом. Он осматривал вещь, называл свою цену,- вспоминает Александр Николаевич.- Общался с хозяином, тот охотно рассказывал, как и когда в доме появилась эта вещица. Я слушал, смотрел, запоминал. Мне было очень интересно! Начиная с восьмого класса я уже сам как заправский коллекционер ходил по квартирам и комиссионкам.

За сто рублей тогда можно было хорошую вещь купить. Но и цены ведь были другие. Инженер получал 120 рублей в месяц. На червонец можно было хорошо в ресторане посидеть, почти по‑купечески. Николай Васильевич не был спекулянтом‑перекупщиком. Всё себе оставлял. Со временем приходилось, конечно, по разным причинам расставаться с некоторыми предметами, но, думаю, делал он это не без сожаления.

К словам старшего брата могу добавить, что это было чертовски увлекательно - ходить по квартирам и находить в городе с миллионным населением какую‑нибудь старую вещь, пережившую столько событий на своём веку, где‑нибудь в тёмном шкафу или на антресоли. Держать в руках и поражаться мастерству её создателя! Кто автор? Где произведена? Не подделка ли? Мало того, что она имела художественную ценность, у неё ещё была своя судьба: кто ею владел, кому она была подарена и в связи с чем? Может, окончание университета, венчание, юбилей и т. д. Это целый клубок, который можно распутывать годами. Искать, заблуждаться, снова возвращаться на исходные, а потом радоваться маленькому открытию, которое ты сделал. И вот это‑то, на мой взгляд, в первую очередь и привлекало Николая Васильевича…

Он часто брал нас с собой в Москву, там рынок антиквариата, конечно, был богаче и разнообразнее, чем в Казани. Со всей страны стекались старые вещи. Антикварные лавки имелись на Арбате, на Шаболовке, на Дмитровском шоссе.

Теперь, что касается цен. Тогда это недорого стоило. Почему Георгий Костаки в своё время собрал такую обширную коллекцию авангарда? Только потому, что в СССР правил бал соцреализм, а эти картины и скульптуры не ценились вообще. Властью авангардное искусство порицалось. Была развёрнута целая кампания. В газетах и журналах той поры публиковались фельетоны и карикатуры, в которых высмеивалось это течение. Даже над признанным во всём мире Пикассо потешались! Такая пропаганда не могла не влиять на сознание советского человека. Авангард называли мазнёй, бредом сумасшедшего. Музеи страны такие работы не приобретали. И только немногие коллекционеры в стране интуитивно чувствовали, что это искусство, и скупали у самих художников, не избалованных вниманием, то, что сейчас на западных аукционах уходит за десятки, а то и сотни тысяч долларов.

Естественно, что большинство предметов в коллекции Николая Васильевича связано с Казанью. Как можно жить в городе и не интересоваться его историей? Это и краеведческие книги, и портреты казанской аристократии, общественных деятелей, купечества, и предметы мебели, часы, статуэтки, некогда украшавшие интерьеры жилищ богатых казанцев. По случаю отец приобрёл подлинную вещь «русского американца», знаменитого выпускника Казанского художественного училища художника Николая Фешина. Известно, что он был хороший столяр и краснодеревщик. Перебравшись после революции в США, в городок Таос, собственными руками построил себе дом и сделал стильную и удобную мебель.

В коллекции Пономарёва‑Капучиди хранится шкаф художника для красок в псевдорусском стиле. Фешин не успел его доделать, часть панелей не покрыта инкрустацией.

- Однажды отец приобрёл у частного лица шкаф, принадлежавший командующему Казанским военным округом генерал‑губернатору Александру Генриховичу Сандецкому,- рассказывает Александр Николаевич.- Отдалённо своими формами он напоминал архитектуру генеральского особняка в Казани. Когда стали выяснять его происхождение, то оказалось, что шкаф своими руками сделали питомцы Буинского училища, где готовили столяров‑краснодеревщиков. Это учебное заведение существовало на базе сиротского приюта. По всей видимости, генерал‑губернатор покровительствовал училищу, помогал детям, и вот в знак благодарности воспитанники преподнесли ему этот подарок. Возможно, когда‑то шкаф стоял в его кабинете. Надо сказать, что в самом особняке Сандецкого после революции не сохранилось мебели, неко­гда окружавшей хозяина.

Помню, как в доме у нас появился резной гамбургский шкаф - петровские времена, настоящее европейское барокко. В России вещей этого периода осталось крайне мало, потому что они исчезли в горниле революции и гражданской войны, а затем грянула Великая Оте­че­ственная, в огне которой сгинуло то, что чудом уцелело ранее. Дворцовая мебель, например, в блокадном Ленинграде ценилась не больше вязанки дров! Уцелели крохи.

Наш гамбургский шкаф - великолепный образец. В апартаментах самого Петра I стоял аналог, но куда более скромный. Естественно, шкаф был в плачевном состоянии и нуждался в реставрации. Предыдущий владелец хранил в нём «прозу жизни» - картошку!

Одним из направлений в коллекции отца была мебель. Но значительную часть составляют живописные полотна. Николай Васильевич собрал большую коллекцию картин российских художников, как дореволюционных, так и советских. Также много в его собрании антиквариата всевозможных часов: каминных, настенных, настольных, карманных. Ещё - фарфор, прикладные вещи. Бытовые предметы этнографического характера, фалеристика, бонистика и многое, многое другое.

Иной раз в запаснике нашего антикварного салона, когда выпадает свободный часок, мы со старшим братом вспоминаем отца и его окружение. Как‑то на огонёк заглянул знакомый журналист, включил диктофон, и записалась такая беседа.

Александр Николаевич: - Отец дружил с Алексеем Аникеенком, у того была своя мастерская‑келья в Петропавловском соборе, которую потом отобрали. Здесь на стеллажах у него были навалены картины без рам. Когда отец, совершая свой традиционный обход букинистических и антикварных магазинов города, заглядывал к нему, Алексей Авдеевич доставал что‑нибудь новенькое и ставил на мольберт. Это сопровождалось комментариями. В те годы он ведь был ещё неизвестным. В Союз художников его не принимали из‑за взглядов и работ, которые больше, чем слова, говорили о воззрениях художника. Ещё была жива в памяти «бульдозерная выставка» в Москве. И, конечно, руководство Союза художников Татарии рьяно следило за чистотой своих рядов. Вокруг Аникеенка возник вакуум. Одним из немногих, кто поддерживал его в то сложное время, был Николай Васильевич. То, что художник‑модернист подарил отцу несколько своих картин, думаю, красноречиво говорит о благодарности за понимание. Видимо, Аникеенку была важна оценка антиквара, его похвала. Но, может быть, и критика тоже высказывалась…

Кирилл Николаевич: - Мы с братом после смерти отца продолжили собирать работы Аникеенка. И теперь у нас есть пусть и небольшая, но добротная коллекция этого самобытного художника. Когда нас просят, мы предоставляем её на городские выставки.

АН: - В Казани ещё был такой коллекционер по фамилии Сысак. У него Николай Васильевич как‑то приобрёл два маленьких портретика. Было видно, что это голландская школа, но вопросы оставались. Мы их почистили от пыли и копоти, и проявилась невидимая подпись. Автором оказался Фердинанд Боль - ученик Рембрандта! Но эти картины так и остались не атрибутированными. Их надо было везти в Эрмитаж. Всё это сложно, накладно. В советские времена коллекционеры редко занимались атрибуцией. Это не практиковалось.

Был такой реставратор Павел Мишин. Его командировали из Москвы в наш ИЗО‑музей, где он проводил реставрационные работы. Тогда мы с ним и познакомились. Именно он занимался реставрацией значительной части коллекции Николая Васильевича, среди прочих - портрета супруги председателя судебной палаты Казанской губернии Пташинского. Так со слов отца, но сведения эти нуждаются в уточнении. Насколько мне известно, Владислав Иванович Пташинский в начале прошлого века состоял в должности председателя Вятского окружного суда.

Интересно, как в коллекции появился этот портрет. Однажды Николай Васильевич зашёл к дочери Пташинского, которая проживала в Казани, и увидел, как старуха рвёт старые фотографии и режет какую‑то картину. На вопрос, зачем она это делает, та ответила, что не хочет, чтобы после её смерти предков выбросили на помойку и люди принялись по ним ходить. Отец уговорил её продать портрет деда и семейный фотоархив.

КН: - Каждый портрет в коллекции отца, кроме художественной ценности, глубины передачи характера, имеет ещё и историю изображённого человека. Кто он? Кем был? Чем прославился? Иногда принесут портрет неизвестного старика, а начнёшь собирать данные, и вдруг у имярека появляется биография: имя, место жительства, должность, заслуги перед городом и Отечеством.

АН: - Николай Васильевич был коллекционером‑энциклопедистом. Его интересовало всё. Как написал Александр Блок в своих «Скифах»:

Естественно, как патриот, он собирал россику. Очень интересовался Казанью и всем, что связано с этим городом: историей, этнографией, людьми, которые жили на этой земле, как представители нижних сословий, так и аристократии. Одновременно с этим он очень любил европейское искусство, поскольку все мы общечеловеки! Его увлекали Византийская империя и Понтийская Греция, так как корни его были именно оттуда. У отца была собрана отличная биб­лио­тека по этому направлению.

КН: - Советские коллекционеры были многостаночниками. От значков легко переходили к монетам, маркам. Такая популярная тема в марках, как «Живопись», легко могла подтолкнуть к собиранию картин мастеров прошлого - так сказать, коллекционирование шло по возрастающей! Или вот человек собирал старинные открытки с видами Казани. В его коллекции появлялись волжские пейзажи, а вместе с ними в альбоме оказывались открытки с городами, расположенными вверх или вниз по реке. И вот филокартист уже коллекционировал почтовые открытки с домами и улицами Симбирска, Самары, Камышина, Астрахани. Одно увлечение тянуло за собой другое.

Почему отец собирал всё? И как формировалась его коллекция? Ну, вот представим себе, кто‑то предложил ему бюро павловских времён. Кто‑то канапе того же времени и того же стиля. Потом часы. Так постепенно собирались вещи для интерьера той эпохи. Но не хватало, к слову, одной картины художника, который то­гда был в моде. И начинались её поиски. Наконец, она найдена где‑нибудь в Москве. Но коллекционер так увлечён, что не может остановиться, и продолжает собирать работы этого автора. Попутно изучает его биографию, манеру письма, школу, связи…

Перечислить то, что собирал Николай Васильевич, практически невозможно. Это книги, мебель, картины, посуда, литьё, археология, кольчуги, монеты, старые колоды карт, валдайские колокольчики и многое другое.

АН: - Вообще советские коллекционеры были титанами, спе­циа­листами широкого профиля. Да, они были дилетантами, но зато какими! Зачастую подмечали то, что упускал из вида профессиональный коллекционер. Их коллекции формировались хаотично и не систематизировались, зато имели широкий временной охват, разнообразие стилей, направлений и были гораздо интереснее!

КН: - Кстати, Андрей Фёдорович Лихачёв, чья коллекция заложила основу Казанского городского, нынешнего Национального музея, тоже был любителем. Раскапывал курганы в степи и Булгарское городище, что‑то выменивал у помещиков, скупал у местного населения. Постоянно наведывался на городские толкучки.

АН: - Естественно, Николай Васильевич имел большой авторитет среди ценителей антиквариата. Он очень много общался с искусствоведами, реставраторами, музейщиками, коллекционерами старшего поколения. Старался узнать всю подноготную купленной им вещи.

КН: - Я бы хотел сказать о качестве коллекций, собранных в советские времена. Оно гораздо выше, чем собирают сейчас. Почему так? Прежде всего, как это ни странно, благодаря «железному занавесу». В те годы проникновение подделок и европейского ретро‑ширпотреба на территорию социалистического государства был незначительным. Сейчас же ситуация изменилась: на местный рынок хлынул поток низкопробных вещиц, которых антиквариатом‑то язык не поворачивается назвать! А до 90‑х годов коллекционер имел дело исключительно с раритетом, оставшимся в России после революции, и периодически выныривающим то здесь, то там. А это, как правило, добротные вещи от известных производителей: литые скульп­турки из серебра и бронзы, фарфоровая и серебряная посуда, ювелирные украшения, настенные, напольные и карманные часы, предметы меблировки, гобелены, детские игрушки… Если это была картина западного художника, то, значит, её завезли в Российскую империю для какого‑нибудь аристократа, который построил себе особняк в городе или усадьбу в имении, и решил украсить стены модной живописью. Он поручал покупку доверенному лицу, обладавшему нужными знаниями, тот выезжал за границу и там приобретал подлинники. Конечно, известных мастеров всегда подделывали. Но вот, например, малых голландцев хорошего качества подделывать начали гораздо позднее, а тогда не было смысла этим заниматься. Дешевле купить оригинал!

АН: - Много старинных вещей пришло к нам из Германии после 1945 года. Это было справедливое возвращение украденных немцами ценностей, вывезенных специальными командами, укомплектованными научными сотрудниками, которые опустошали музеи, дворцовые интерьеры на территории Советского Союза. Сокровища вывозились эшелонами. Много вещей ушло на запад также и в ранцах солдат‑оккупантов. К возвращённым российским ценностям добавились ещё и немецкие, которые захватывались как трофеи нашими офицерами и солдатами в замках аристократии и особняках бюргеров. В основном эта часть и выплеснулась потом на местный рынок - на толкучки и в комиссионки. Среди побрякушек попадались настоящие жемчужины!

КН: - У меня ностальгия по тем временам, когда на блошином рынке в Ленинском саду можно было приобрести гравюрку за пять рублей, при средней зарплате 120 рублей. Глядь, а это Дюрер! Такие случаи бывали. А сейчас что? Все носятся с Сальвадором Дали, а он ведь штамповал на станке пачками, к тому же этот процесс доверял ученикам, а сам только подпись ставил. Так вот, я хочу сказать, что Николай Васильевич в те годы имел возможность за небольшие средства приобретать настоящие произведения искусства! Антикваров тогда было немного, а старинных вещей предостаточно. Пусть не шедевры (на то он и шедевр, чтобы быть штучным), зато хорошего качества.

АН: - Как‑то Николаю Васильевичу предложили картину «Лот с дочерями». Написана она, как нам кажется, была в XVIII веке, в классическом стиле на библейский сюжет. Но он был вынужден отказаться от покупки, прежде всего из‑за больших размеров холста. Куда его вешать в типовой квартире?! Однако друзья отца, тоже коллекционеры, решили сделать ему сюрприз на день рождения. Они приобрели картину в складчину и тащили её на трамвае через весь город. Николай Васильевич был очень доволен, поскольку это не он купил «Лота с дочерями». А Людмиле Васильевне оставалось только смириться!

КН: - Эта картина из нашего детства. С ней многое связано: и образ отца, и детские фантазии, и сновидения. Там, на заднем фоне, горящие Содом и Гоморра, смотрятся как футуристические города. Это меня всегда пугало.

АН: - А мне крепость, объятая пламенем, казалась нашей девятиэтажкой. Такой вот детский ужастик!

КН: - Постепенно коллекция отца росла. Покупал он достаточно активно. У Славы Ханжина, Валентина Орефьевича Голомазды и других коллекционеров.

АН: - Приоритетность коллекционирования со временем меняется. Шестидесятники собирали золотой век русской культуры, к Серебряному веку относились с прохладцей. Исключение - авангард. Последующее поколение коллекционеров уже по достоинству оценило Серебряный век и стало его собирать, но к искусству соцреализма относилось с пренебрежением. Ведь для них это было современностью. А кто ж её ценит? Однако Николай Васильевич просто покупал понравившиеся ему картины независимо от того, к какому времени они принадлежали. Теперь эти полотна составляют костяк нашей коллекции.

КН: - Когда отец начинал собирать предметы Серебряного века, а было это в 50‑х годах прошлого века, ещё были живы люди, для которых эти раритеты являлись чем‑то обычным, тем, что их окружало с детства как интерьер. Ценность антиквариата была для них скорее ностальгической, нежели художественной и материальной. То же самое произошло с новым искусством, которое зародилось вместе с Октябрьской революцией: Родченко, Малевич, Окна РОСТА и другие. Кто успел скупить эти работы - эскизы плакатов, наброски, оригиналы…- потом озолотился. Сейчас один такой агитационный плакат, который во времена РСФСР выпускался массовыми тиражами, стоит немалых денег. Настоящего антиквара и отличает способность заглянуть вперёд…

КН: - Эта страсть - на всю жизнь. Когда живёшь с человеком, который ею «болеет», под одной крышей, то невольно подхватываешь «вирус» собирательства. С самого детства тебя окружают красивые вещи: часы, картины, скульптуры… Ты слышишь бой часов, волнуешься при запахе книг, проводишь рукой по полировке старинной мебели. Ты живёшь внутри этого волшебного мира. Ты становишься его частью…

АН: - Отец очень многое сделал для того, чтобы сформировать из меня коллекционера. У непослушного мальчишки‑сорванца выработать интерес к изучению искусства, зажечь страсть к его собиранию!.. Все это требовало как теоретических знаний, так и практических. Он покупал для меня альбомы по искусству. Договаривался с искусствоведом Яковом Ефимовичем Вайсфельдом, и тот показывал мне коллекцию картин в запасниках ИЗО‑музея. Для того чтобы хорошо разбираться в антиквариате, необходимо держать раритетную вещь в руках. Чтобы понять, например, икону, надо внимательно осмотреть доски, мазки, даже гвоздики и т. д. Так постепенно во мне просыпался неподдельный интерес к искусству…

КН: - Это могли быть не только картины, но и любые другие предметы старины. Например, приносит он сестерций и рассказывает о Древнем Риме, и в голове у меня оживают его улочки и рынки, где римлянка, пришедшая с рабами купить к обеду рыбы и зелени, расплачивается этой самой монетой за товар. Я вижу её лицо, причёску. Рассматриваю развевающиеся одежды. Над торговыми рядами стоит запах моря. Мне становится интересно, а сколько можно было купить продуктов на эту монету, а какая рыба тогда продавалась, и что вообще ели римляне, как одевались…

АН: - Коллекционирование - это прежде всего охота, страсть, нечто вроде рыбалки. Как у Пушкина:

И сразу появляются вопросы: почему, откуда… И начинается поиск ответов. Этот исследовательский процесс может длиться бесконечно. Обрастать легендами и домыслами, но в итоге ты всё‑таки докапываешься до истины. А сколько на этом пути получаешь адреналина!

КН: - Коллекционеров в Казани немного - всего‑то несколько десятков. Но вот в советские времена коллекционирование было широким явлением. Почти все школьники что‑нибудь да собирали: значки, марки, спичечные этикетки, открытки. В каждом киоске «Союзпечати» предлагались альбомчики с марками, как советскими, так и социалистических стран. По пакетикам были разложены небольшие подборки по темам. Марки - это вершина коллекционирования! Ты мог собирать страны, города, живопись, флору и фауну, паровозы, пароходы, военную технику. Сколько информации! Очень красивая была тема: скаковые лошади. Ещё запомнились мне необычной треугольной формы марки «Монгол‑Шудан». В эти же годы я начал коллекционировать старинные открытки с видами Казани. Покупал их в Ленинском садике…

- Николай Васильевич очень любил своих родителей. Он говорил: «Сначала я люблю свою маму, потом своих детей…» - вспоминает Людмила Васильевна.- Я у него в этом списке стояла на третьем или даже четвёртом месте. Но, конечно, не обижалась. Просто он был такой человек, и никто его не мог переделать. Утром он вставал и интересовался у своих стариков, что им купить в «Бахетле» к завтраку. Такой внимательный был.

Он начал разыскивать свою родню в Греции ещё когда был «железный занавес». Тогда советские люди могли выехать, и то с большим трудом, только в страны соцлагеря. Искал он братьев своей мамы Нателлы Христофоровны. Конечно, не ради того, чтобы эмигрировать. Нет, Коля хотел узнать больше о своих корнях, о предках. Он в этом вопросе был очень активен, писал в Красный Крест, и в результате - нашёл! Маме его было шестьдесят четыре года, когда мы отправились в Грецию. Я сопровождала её в поездке, так как Николай Васильевич был невыездной. Он, конечно, сильно переживал, что его не пускают.

Николай Васильевич с самого детства знал, что он грек. Но в советские времена граждане, у которых были родственники за границей, это не афишировали. Боялись! Мама Николая Васильевича после войны попала в детдом. Тётка оказалась в Сухуми. Потом все потерялись. И вот мы прибыли на поезде на границу Македонии с Грецией. Шёл дождь. Я выглянула на перрон, там стоит группа греков. И один уж очень похож на маму мужа - прямо одно лицо! Я сразу поняла, это её брат. Со своей сестрой он не виделся целых шестьдесят лет. Она его тоже из окна сразу признала и закричала: «Алеко, Алеко!» Я до сих пор как вспомню, так у меня слёзы на глаза наворачиваются.

Я почти полвека с его родителями под одной крышей прожила. Он их в нашу квартиру сразу же после ремонта перевёз и уже до самой их смерти не расставался. Жили дружно, трений не было. Я ведь тогда в две смены работала, но за детей была спокойна - они находились под присмотром бабушки и дедушки. Я была трудовой лошадкой, а Коля тогда писал диссертацию.

Думаю, такое отношение к своим родителям, такое почитание у Николая Васильевича было от природы, что традиционно для восточных семей. В Греции ведь до сих пор строят большие дома, где вместе проживают все члены семьи: от девяностолетней бабушки до новорождённого праправнука!

Конечно, в этом только заслуга отца, что я и мой старший брат Александр сформировались как коллекционеры, как любители искусства и литературы. Здесь главное среда. То окружение, в котором растёт ребёнок. Можно даже не проводить с ним никаких нравоучительных бесед, достаточно, чтобы он видел, как родители общаются между собой, какие разговоры ведутся за обеденным столом с друзьями. Я видел, с каким трепетом отец вынимает из портфеля книгу, приобретённую у букиниста; разворачивает картину или вещицу, которую только что купил в антикварном. Мне, как и моему брату, сказочно повезло. Нас с младых ногтей окружали произведения искусства. Мы жили как будто бы в музее! И это, несомненно, благотворно влияло на мировоззрение, воспитывало эстетически. Незаметно для себя мы были вовлечены в этот мир собирания предметов искусства. Отец определил наше будущее.

Дома всегда было много книг, как художественных, так и искусствоведческих. Каталоги, монографии, справочники. Потихоньку я приобщался к литературе. Даже сейчас, ко­гда есть Интернет, я на его просторах не найду того, что есть в книгах, оставшихся от отца. Отец привил нам вкус к художественному слову. Поэтому мы не можем перейти на электронные носители. Подержать в руках книгу, полистать страницы, ощутить запах типографской краски…- уже большое наслаждение.

- Он предпочитал собирать первые прижизненные экземпляры, желательно с автографом автора или экслибрисом,- говорит Александр Николаевич.- У него было много книг по искусству. В советские времена художественные альбомы с роскошными репродукциями экспозиций музеев всего мира, шедеврами художников различных стран и времён были очень хорошего качества.

Справочная искусствоведческая литература была исчерпывающая. Мы до сих пор ею пользуемся. Это добротные, написанные профессионалами, сборники. Зачастую переводные. Бывало, отец принесёт домой какую‑нибудь раритетную вещицу, а потом долго роется в справочниках, что‑то выискивает, выясняет, собирает информацию.

Тактильные ощущения - очень важные. Помню, как впервые взял в руки старую икону с почерневшим от свечного нагара ликом. Я с детства видел, как играет луч солнца на бронзовом извиве скульптуры, слышал, как начинают оживать часы после реставрации…

К нам часто приходили реставраторы. Они, как врачи, осматривали старую вещь и ставили диагноз. Для меня это был учебный процесс. Поэтому считаю, что мой антикварный стаж начинается примерно с десяти лет. Сейчас я могу интуитивно определить без углеродного анализа и совета экспертов, что передо мной - подлинник или подделка. Время со­здания тоже чувствую.

Вспоминаю коллекционеров, которые бывали у нас. Очень интересные люди. Многих уже, к сожалению, нет. А с некоторыми я до сих пор общаюсь. Например, с Анатолием Борисовичем Барыкиным, ему сейчас уже за семьдесят. Он до сих пор активно ходит на блошиный рынок в Ленинском саду. Вспоминаю приёмщика комиссионки на Ленина колоритного Якова Зильбермана. Отец иногда брал меня к нему. Я смотрел, слушал их разговоры, мотал на ус. Помню, как мы приходили к искусствоведу Михаилу Яо, как у нас в доме собирались коллекционеры Пётр Александрович Норден, Николай Геннадьевич Носов. Вспоминаю Григория Наумовича Вульфсона, который шёл в университет, опираясь на свою толстую палку. Булата Фарзана, известного коллекционера старинных монет. Когда батюшка что‑то не знал, то всегда обращался к нему за консультацией.

Николай Васильевич философски относился к жизни. Прекрасно понимая, что человек не вечен, он спокойно мог размышлять о смерти, как о естественном конце жизненного пути на земле, и пытался обустроить вечное пристанище для всей своей фамилии. На Арском кладбище он выкупил место. Заранее заказал надгробные памятники в одном стиле. Ему хотелось, чтобы это скорбное место смотрелось по своему оформлению единым ансамблем.

- Как‑то пришли на кладбище к надгробию его мамы, он частенько к ней заезжал по дороге на работу с цветами, сильная привязанность у Коли была к матери…- вспоминает Людмила Васильевна.- И вдруг он говорит мне… «Я памятник себе заказал!» «Ты что? - возмущаюсь,- этого нельзя делать, примета нехорошая!» Но Николай Васильевич упёртый, если что задумал, то никак не отговорить. А когда он скончался, поехала я забирать, значит, этот памятник. Захожу во дворик, а меня работники ритуальной службы по имени‑отчеству величают. Удивлена была, конечно.

Откуда они меня знают? Оказалось, всё очень просто. Мой могильный памятник с фотопортретом стоял рядышком с надгробием Николая Васильевича. И обо мне тоже позаботился! Он ведь понимал, что детям, когда нас не станет, будет не до этого. Они, конечно, свой долг выполнят, закажут родителям памятники, но Николай Васильевич хотел избавить их от этой канители. У них ведь и так дел по горло. К тому же ему было важно, чтобы надгробия были в одном стиле,- не абы как!

Счастливым отец всё‑таки был человеком. Интересная, насыщенная у него была жизнь. Он сумел собрать такую богатую и разнообразную коллекцию, в которой соединились различные эпохи, стили, жанры… По одним только живописным полотнам из собрания Пономарёва‑Капучиди можно говорить о том, что коллекционер воспринимал жизнь и искусство цельно, не отдавая предпочтение какому‑то одному направлению, автору или школе. Прежде всего его интересовала жизнь народов Среднего Поволжья и региона Закамья, отражённая на холсте, обязательно в стихии родного пейзажа, освещённая светом нашего солнца. Картины из коллекции Пономарёва‑Капучиди по‑прежнему висят в приёмной и его кабинете ректора Института социальных и гуманитарных знаний, который он основал.

Разглядываешь иконописные строгие лица православных священников, высокомерные и породистые - казанских дворян, самоварные - купцов, простые и открытые - крестьян, бурлаков и нищих, и как будто заглядываешь в прошлое Казани и губернии. Оно оживает! Эти лица многое способны рассказать, но, увы, пока лишь единицам. Публикация позволит показать отдельные экспонаты из коллекции отца широкому кругу читателей, и возможно, в недалёком будущем мы с братом выставим их в одном большом зале, чтобы казанцы и гости столицы смогли её увидеть целиком, приобщиться к прекрасному и узнать для себя что‑то новое.