Логотип Казань Журнал

Видео дня

Показать ещё ➜

МАШИНА ВРЕМЕНИ

Два мира Гюзель Амальрик

Гюзель Кавылевна Макудинова (1942-2014) - художница, мемуарист. Супруг - Андрей Амальрик, один из самых заметных диссидентов, автор книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», название которой поразительно напоминает

о романе‑антиутопии Джорджа Оруэлла «1984». Татарская девочка прошла сложный жизненный и творческий путь.

В сотрудничестве с французской ассоциацией «Диалогические перспективы» ассоциация «Татары в Бельгии», которой доверено хранение работ Гюзель Макудиновой, организовала их выставку в Брюсселе. Предполагаются выставки в других странах, и, кто знает, возможно, когда‑то работы художницы доедут и до Казани.

Жизнь Гюзель Макудиновой можно разграничить на две части. По сути - две разные жизни. Рубежом стала эмиграция на Запад в 1976 году. До неё - детство и отрочество в CCCР, участие в протестных акциях и сопровождение супруга в сибир­скую ссылку, после - выезд в Нидерлан­ды, пребывание в Европе, выбор Франции как места своего постоянного проживания.

Гюзель родилась в 1942 году в татар­ской деревне под Нижним Новгородом. Когда ей исполнился год, семья переехала в Москву, спасаясь от голода. Вспоминая детские годы, Гюзель пишет, что чувство­вала себя никому не нужной, чужой. Она жила во враждебном мире. И это делало её глубоко несчастной.

«Воспоминания о моём детстве» Гю­зель Амальрик в основном написала осе­нью 1969 года в селе Окулово, недалеко от Москвы (две последние главы напи­саны летом 1974 года в Магадане). Книга была опубликована на русском языке в 1976 году Фондом имени Герцена1 в Ам­стердаме. Французский перевод этой небольшой книги увидел свет благодаря одному из старейших французских из­дательств Calmann‑Lévy‑Éditions в том же 1976 году («Souvenirs d»enfance et de misère»). Английский перевод книги вы­шел позже, в 1979 году, в Лондоне, в из­дательстве Hutchinson («Memories of a Tartar Childhood»). Оба названия книги в переводах оттеняют два важных аспекта повествования уже взрослого человека, художника: «нищету» духа и материи «татарского детства».

Эту книгу во время обысков у членов общественных групп содействия выпол­нению Хельсинкских соглашений в СССР включали в список книг, статей, рукопи­сей, подлежавших изъятию наряду с «ма­териалами, документами и книгами, содер­жащими заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй», как, например, книги Якова Шера «Куда идти» и Осипа Чёрного «Книга судеб», Роже Гароди «Крутой поворот социализма» и Николая Бердяева «Русская идея», книги Андрея Амальрика «Involuntary journey to Siberia» и «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», номера журнала «Посев».

Сама Гюзель Макудинова обозначи­ла отношение к своему повествованию как к «бессознательному и текущему по­току воспоминаний», в котором она стара­лась найти «внутреннюю логику вещей». Было ли оно рассчитано на определённое впечатление? Явилось ли оно потоком воспоминаний, не подчинённым заранее задуманной сюжетной схеме?

Автор очерка о книге «Воспоминания о моём детстве» («Континент»2, 1977, № 11) Т. Литвинова подчёркивает: «…мы имеем дело не с достоверностью фактов, а с подлинностью переживания». Она была написана после встречи с Андреем Амаль­риком, ставшим к тому времени её супру­гом, после его первой сибирской ссылки.

Маленькая татарская девочка, отец которой работал грузчиком на вокзале, а мать - уборщицей, страдала рахитом. Искривлённые до полукружий ноги не по­зволяли ей ходить до шести лет. Через окно наблюдала она за детьми её возраста, игравшими во дворе дома, куда они пере­ехали из тёмного подвала своего первого городского жилища. А внутри её родители и дяди, говорившие на татарском. Образ тёмного закрытого пространства рисует Гюзель Амальрик, рассказывая о своих детских и отроческих годах.

Родителям, не знавшим русского язы­ка, смена деревенской жизни на город­скую давалась очень непросто. Они оста­вались посторонними в новом для них мире. Дни были заполнены борьбой за выживание и воспоминаниями о другой жизни, до коллективизации,- когда у них были свой крепкий дом, домашний скот и птица; когда они были молоды и работа­ли много и с радостью, зная, что трудятся на себя. Описание ухода в себя, скудности и скудости во всём, жуткого и совсем не­детского ощущения ненужности человека создаёт на страницах гнетущий мир от­верженности.

«Внутренняя логика вещей» разво­рачивается от дошкольных лет, через школьное детство и отрочество, напол­ненные страшными образами плавающих в котловане, недалеко от дома, мёртвых телец новорождённых, увиденных во вре­мя прогулки («это было время, когда были запрещены аборты»). Бедность: «если мама кому‑то, наконец, купит ботинки, потому что старые совсем развалились и не в чем ходить, то получается, что на еду не хватает». Отвращение к школе. Униже­ния и преследования детьми постарше: «татарка» - слово, которое по обыкнове­нию сопровождалось уничижительными эпитетами, встречало её во дворе.

Отдельные главы этих мемуаров по­священы брату Мансуру и сестре Соне. Первое запомнившееся впечатление, связанное с братом - его крики и плач взахлёб, и бесконечная усталость (он был «исплаканный весь») в результате про­ведённого совсем недавно появившемуся на свет малышу обрезания и охватившие её гнев и жалость, злость и бессилие. Горячо любимая сестра посещала специальную школу для детей с отставанием в развитии. Однажды над ней безнаказанно надругал­ся хулиган. Она была «старше брата на два года, но с ума сошла значительно раньше».

О своих предках Гюзель почти ничего не знала. В её памяти остался рассказ отца о прадеде, который из религиозных соображений оказался однажды в Каире и женился на египтянке. Вернувшись на родину, он стал муллой. Проповедуя ислам неграмотным, он прослыл мастером слова. По рассказам отца и дядей, он напи­сал несколько книг, в которых говорилось о каком‑то новом понимании ислама. Эти книги пришлось спрятать во время рево­люционных событий, закопав их в землю под мечетью. Вскоре прадед внезапно скончался.

Убедительно и талантливо описаны масса эпизодов, портретов, создающих впечатление о ребёнке, которому выпало очень мало светлых дней и совсем немного радости. Родители, по старому обычаю по­женившиеся, не зная друг друга до свадь­бы, и безрадостно тянущие воз семейных обязанностей. Скученность - на четырнадцати квадратных метрах полуподваль­ной комнаты проживало шесть человек, к которым время от времени присоединя­лись другие родственники. Упрёки в том, что она даром ест хлеб, не учится и не ра­ботает. Отвращение к школе. Гюзель реши­ла бросить её, не поставив в известность родителей. Долгое время ей удавалось скрывать это, уходя из дома с портфелем и проставляя в дневник те оценки, которые ей нравились.

Но в этой мрачной картине нелёгкой детской жизни была и заботливая до са­моотверженности мама, перемежавшая татарскими песнями свои воспоминания о молодости. Нехитрые подарки отца, приносившие столько радости, что не спа­лось ночью - такие, как купленные им розовые тапочки, убранные мамой в шкаф, к которым несколько раз за ночь ползком добиралась девочка, чтобы их погладить. Научившая Гюзель некоторым молитвам бабушка по отцовской линии, приходив­шая редко, но всегда с чем‑то вкусным, и читавшая Коран. Посещение Пушкин­ского музея изобразительных искусств с подружкой Ариной: она не знала, что её тогда больше поразило, картины или зда­ние, но осталась благодарна этой девочке на всю жизнь, считая встречу с ней реша­ющей и позволившей в четырнадцать лет почувствовать себя по‑настоящему счаст­ливой и позже стать той, кем стала Гюзель в конце концов - художницей.

К счастью, «внутренняя логика вещей» и событий вела к свету, к встречам, кото­рые помогли Гюзель раскрыть таившийся в ней талант.

***

Гюзель Амальрик начала показывать публике свои работы ещё в Советском Со­юзе: на выставках молодых художников 1967 года в Москве и 1974 года в Магадане.

Со второй половины 1970‑х годов она демонстрировала свои работы в амери­канских, нидерландских, французских художественных галереях, участвовала в выставках современного искусства. В 1976 году стала участницей выстав­ки русских художников‑авангардистов в Роттердаме. В 1978 году показала кар­тины в калифорнийской галерее «Davis Academy», а в 1979‑м - в галерее «Los robles». В 1983‑м акварели и портреты Гюзель можно было увидеть в Русской ху­дожественной галерее в Остзане, Северная Голландия.

Встреча с двумя личностями корен­ным образом изменила её жизнь. Это был Василий Ситников3, художник, и Андрей Амальрик, историк, философ, писатель, диссидент.

По признанию самой Гюзель, встре­чей с Василием Ситниковым закончилось её детство. Это случилось в 1958 году. Но ещё долгое время она пребывала между двумя мирами, мечтая войти в мир худож­ников и не решаясь оторваться от семьи и дома.

Случайная встреча во дворе её дома с «неандертальцем» - так она назвала Ситникова в тот момент, привела к тому, что Василий Яковлевич на четыре года стал для неё учителем. Услышав о том, что она рисует, пригласил на урок к себе домой.

Экстравагантный во внешнем виде и манере вести себя, он жил в маленькой комнатке коммуналки трёхэтажного дома на Сретенке, очень похожего на дом, где жила Гюзель, так же пропахшем стиркой и щами, пронизанном шумом непрекра­щавшихся соседских ссор. Комната была слишком мала для того, чтобы в ней жить, творить и давать уроки. Но Ситников умудрялся делать это. Покрытая шкурами и коврами, с подвешенными к потолку моделями лодок‑байдарок, она произ­вела сильное впечатление на шестнадцатилетнюю Гюзель. Девушка стала при­ходить сюда втайне от своих родителей.

Первый урок Ситникова был захваты­вающим. Она провела у него целый день, без устали рисуя. Василий Яковлевич научил её не бояться «чистого листа», воспринимать и передавать форму в про­странстве посредством особой техники: краска на сапожной щётке под её ударами тонко разбрызгивалась по холсту и бумаге. Этой технике Гюзель долго отдавала пред­почтение в своих работах гуашью.

Родители, случайно открыв для себя, что Гюзель ходит в дом к взрослому муж­чине, заподозрили интимную связь. Кроме того, отец не считал рисование серьёзным делом. А мать с пренебрежением относи­лась к её рисункам. Они попытались запре­тить ей брать уроки.

Всё изменилось после посещения роди­телей Ситниковым, прилично одетым в ко­стюм. После разговора о том, что живопись может приносить доход, родители согласи­лись, что в свободное от работы время дочь может брать уроки у художника. Гюзель должна была устроиться работать на мехо­вую фабрику.

Гюзель оказалась ученицей «академии художеств» Ситникова. Эта «академия», созданная и существовавшая исключи­тельно по инициативе самого художника и с одним неумолимым наставником - им самим, ютившаяся в коммунальном жи­лище‑мастерской и на его лестнице, была открыта как для уже занимающихся жи­вописью, так и для учеников безо всякого художественного образования. Многие из них впоследствии стали знаменитыми художниками. В разное время учениками Василия Ситникова были Юлий Ведерни­ков, Тамара Глытнева, Сергей Губанцев, Олег Каплин, Алёна Кирцова, Владимир Петров‑Гладкий и Вячеслав Петров‑Глад­кий, Николай Ситников - брат Василия Ситникова, Владимир Титов, Александр Харитонов, Марина Чекстер, Инна Чон, Владимир Яковлев и другие.

Среди них Гюзель была особой учени­цей: до встречи с Василием Ситниковым она не испытала на себе влияния ни одного учителя, ни одного другого художника, ни одной художественной школы. Как уче­ница она была абсолютно чистым листом для наставника и отвечала строжайшим требованиям безусловного исполнения всех его указаний.

Он учил её наблюдать и видеть предмет не как посторонний, но изнутри собствен­ного переживания и отношения к нему. Ироничное отношение к академизму и обучение правильно «смотреть живопись» формировало у Гюзель способность от­личать хорошую работу от плохой. Но, пожалуй, главное, чему она научилась - это полная свобода и бесстрашие перед экспериментированием и поиском своего собственного метода; творчество как су­губо внутреннее, ни от кого и ни от чего не зависящее переживание. Будучи в по­иске сам, Ситников вырабатывал у Гюзель не академическую постановку глаза, а свою собственную, присущую только ему, в то же время настойчиво требуя самостоятельности в работе. В действи­тельности он развивался вместе со своими учениками. Так, собственно, появилась «школа Ситникова» как феномен художе­ственной жизни.

Отказываясь от работы с линией («А ли­ний воопче ф природе не существует. Атом даже и тот шарообразен!»4), Ситников работал с пространством и светом. Учил учиться у природы. Особая работа с на­слоением красок, светом, прозрачностью и непрозрачностью, высветление и дости­жение объёма магистральной плоти изо­бражения, очищенной от частностей - художественные приобретения Ситникова, присутствие которых ощущается в более поздних работах Гюзель. Сам Василий Яковлевич был для неё примером в выра­ботке особого, никому более не присущего метода. Щедрость, с которой он делился своими находками, вызывала и вызываетуважение его учеников, последователей, любителей живописи.

Сложное для Гюзель время, напол­ненное колебаниями, часто безразличи­ем и отчаянием, завершилось встречей в 1965 году с тем, с кем она соединила свою дальнейшую судьбу, кто стал её мужем - Андреем Амальриком.

Несмотря на усилия родителей привя­зать Гюзель к традиционному татарскому образу жизни, не посчитавшись с их же­ланием выдать её замуж за татарина, дочь порвала с семьёй. Андрей Амальрик вспо­минал позднее: «Незадолго до своего аре­ста я познакомился с молодой художницей Гюзель, которая мне очень понравилась… Незадолго до отъезда [в Сибирь] я попро­сил её стать моей женой, и она ответила согласием. Узнав, что она хочет выйти замуж за русского, вдобавок за «каторж­ника», и ехать с ним в Сибирь, её родители, фанатичные и недалёкие люди, пришли в ужас. Мать умоляла дочь одуматься, пла­кала, пыталась спрятать её паспорт и вещи, а суровый отец торжественно проклял её, и она ушла из дома, провожаемая плачем матери и проклятиями отца.

Регистрацию нашего брака пришлось отложить до Сибири, поскольку у меня не было никаких документов, кроме маршрутного листа.» (А. Амальрик. «Не­желанное путешествие в Сибирь»). Гю­зель последовала за ним в его первую сибирскую ссылку в Томской области. Там же в 1965 году они заключили брак. Формально причиной этой ссылки стало обвинение в «паразитическом образе жизни»: Андрей Амальрик нигде не ра­ботал. Фактической же причиной было содержание его пьес.

Андрей Алексеевич Амальрик - сын историка, неравнодушного и понимавше­го происходящее в стране, автора книг по археологии5; студент исторического факультета Московского государственного университета, отчисленный за написание «идеологически ущербной» курсовой работы. Его интеллектуальное сопротив­ление было результатом самостоятельной теоретико‑аналитической работы и осознанным выбором.

В то время, когда общение с иностран­цами находилось под запретом, Андрей Амальрик открыто общался с иностран­ными журналистами в Москве. Он сочинял стихи и модернистические пьесы абсурда. Участвуя в диссидентском движении, Амальрик занимал особое место в этой среде, не примыкая ни к одной из групп. «Я был чужаком в Движении6, как я был чужаком в школе, в университете, а позд­нее в лагере». (А. Амальрик. «Записки дис­сидента»). Он был инакомыслящим среди инакомыслящих и находясь в СССР, и за его пределами. Эта позиция очень часто создавала неудобства для установления отношений и в общении. «Он родился независимым человеком», «он ни от кого своих мнений не скрывал… Многие его недолюбливали… Он был одним из пер­вых, кто в Советском Союзе вёл себя как по‑настоящему свободный человек. Он делал вещи, которые тогда не приняты были». (Павел Литвинов.7 «Я с гордостью назову себя либералом»). Сам Амальрик писал: «Если у меня бывало чувство пре­восходства, то не от сознания, что я - лучше, а из уверенности - быть может, иллюзорной,- что я гораздо лучше многих понимаю происходящее». (А. Амальрик. «Записки диссидента»).

Гюзель нашла в супруге твёрдую под­держку и в жизни, и в творчестве. Она вос­приняла взгляды и позицию мужа, не под­вергая их сомнению. И сама поддерживала его, выступала в защиту всегда и везде. Задержания, обыски, во время которых изымались не только тексты, но и иконы, художественные работы,- всё это стало частью её жизни. Наряду с живописью.

Во время первой ссылки ей удалось - точнее, пришлось - отработать метод сухой кисти. «Гюзель стала работать примерно в середине ноября, когда нам удалось достать большую доску, на кото­рую мы смогли укреплять бумагу. Гюзель писала сухой кистью на больших листах шероховатой бумаги, потому что холста у нас не было. В солнечные дни в доме было довольно светло от снега, хотя одно окно было заделано фанерой, а два дру­гих покрыты толстым слоем инея. За всё время Гюзель сделала только три закон­ченных работы: мой портрет, автопортрет и двойной портрет, где она писала себя обнажённой, что было настоящим подвигом, потому что холод в доме стоял адский». (А. Амальрик. «Нежеланное пу­тешествие в Сибирь».)

Андрей Амальрик после возвращения из первой ссылки в Москву активно вклю­чился в правозащитное движение, писал книгу «Нежеланное путешествие в Си­бирь», статьи и письма, издаваемые на За­паде и публикуемые самиздатом, давал интервью на кинокамеру для телевидения CBS и для радио «Свобода». Известность ему принесла публикация в Нидерландах и самиздате книги «Просуществует ли Со­ветский Союз до 1984 года?»8 Он потерял свою работу внештатного сотрудника Агентства печати «Новости», которую по­лучил после освобождения.

Гюзель делилась с Андреем воспоми­наниями о своём детстве и жизни до за­мужества. И это он посоветовал ей на­писать свои воспоминания, которые она позже представила в Париже. И, как любое публичное мероприятие Гюзель - будь то конференция вокруг её книги, будь то художественная выставка,- оно со­провождалось А. Амальриком, его выступлением, интервью или другим участием. Они всегда были вместе.

Она участвовала в протестных акциях. В 1968 году вместе с супругом они из­готовили плакат с надписями на русском и чешском, предназначенный для группы людей, направлявшихся в посольство ЧССР для передачи заявления и открытого письма Анатолия Марченко против ввода советских войск в Чехословакию.

В это же время в Нигерии началась война за независимость, развёрнутая само­провозглашённой республикой Биафрой. «…право малого народа на самоопре­деление казалось мне выше любых гео­политических соображений», и его нужно и можно защищать, как считал Андрей Амальрик, не только демонстрацией с уча­стием большого числа людей, но и вдвоём. Так в день приезда нигерийской делегации в Москву вдвоём с Гюзель они устроили демонстрацию в знак протеста против помощи Великобритании правительству Нигерии в гражданской войне против Биафры перед британским посольством, расположенным напротив Кремля.

В их комнате коммунальной квартиры у Старого Арбата хранились материалы самиздата, которые приносил Павел Литвинов. Там же произошла передача статьи Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном существовании и интеллектуальной свободе» Карелу Ван Хет Реве.

Гюзель, постоянно находившаяся дома, принимала приходивших правозащитни­ков, диссидентов, иностранных журнали­стов, художников и продолжала занимать­ся живописью. «Сначала у нас было только два стула. К спинке одного я прибил план­ку с надетой на неё консервной банкой: получился мольберт, на котором Гюзель написала несколько красивых портретов. К сожалению, она могла работать только в солнечную погоду: комната выходила в полутёмный колодец арбатского двора с мужским туалетом внизу.» Иногда ей заказывали портреты, в основном ино­странцы.

«Гюзель работала очень энергично, стуча сапожной щёткой по холсту, так что трясся стул, и вырабатывая своеобразный стиль - отчасти она следовала своему учителю Василию Ситникову, от­части Владимиру Вейсбергу, но по рисунку и по чувственному восприятию натуры ближе всего была к Модильяни и Ван Дон­гену, картины которых в то время знали только по репродукциям. Это было так далеко от соцреализма…» (А. Амальрик. «Записки диссидента»).

Увлечение Андрея Амальрика живо­писью, коллекционирование и помощь в продаже картин художников, вытолкну­тых из официального пространства в мир неофициального искусства, называемого нонконформизмом, андеграундом, модер­нистским искусством - по признанию са­мого Амальрика - повлияли на формиро­вание его личности, на дальнейшую жизнь. Среди них он выделял Оскара Рабина, Владимира Вейсберга, Анатолия Зверева. «…Общение с этими тремя художниками мне дало очень многое. И с другими тоже, но всех трудно перечислить» (интервью искусствоведу Игорю Голомштоку. Радио Свобода. Запись 1976 года).

Этот факт не мог не отозваться в твор­ческих поисках и картинах Гюзель. Среди современных отечественных художников, оказавших на неё влияние, сама Гюзель Амальрик называла Владимира Вейсберга и Анатолия Зверева. И, конечно, Василия Ситникова, которого считала ключевой фигурой в своей жизни и творчестве.

В некоторых работах Гюзель узнавае­мо вейсбергское стремление к передаче внутреннего света и цвета, пробиваю­щегося сквозь белое. Это стремление к по‑вейсбергски понимаемой гармонии. «Цвет существует, но он меня стесняет. Лучше, когда на меня имеют права чувства, сознание, понимание истины, я не боюсь освобождаться от цвета»; «Гармония - некий однородный свет, ощущаемый постепенно сквозь конструкцию. Это свет за пределами наших чувств» (Владимир Вейсберг). Это «невидимая живопись», некая трансцендентальная белизна, к ко­торой стремилась и Гюзель Амальрик в отдельных своих работах. В то же время это стремление напоминает об уроках Ситникова, данных им в том числе и уже взрослому, тридцатилетнему, живописцу Владимиру Вейсбергу.

В отличие от вейсбергской строгости, Анатолию Звереву была присуща спон­танность пишущего без правил, без раз­мышлений, с потрясающей интуицией и быстротой. Зверев бывал в доме у Гюзель и Андрея Амальрика. «В период моего увлечения Зверевым я никогда не мог смотреть без волнения, как он работает: я присутствовал при чуде»,- вспоминал Андрей Амальрик. Зверев поражал Гюзель своими способностями.

По её признанию, наиболее сильное влияние на её художественное творчество оказали Амедео Клементе Модильяни и Кес ван Донген.

{gallery}amalrik{/gallery}

В картинах Гюзель Амальрик присут­ствует экспрессионисткая манера изо­бражения: проживание, превалирующее над беспристрастным воспроизведением реальности; эмоциональная напряжён­ность, передающаяся зрителю как некая тревожность, подавленность, угнетён­ность, боль. Утрированность, смещения и удлинения в выразительных средствах намекают на Модильяни. В портретных ра­ботах и ню напоминают о себе красочные фантастичные женщины Кеса ван Донгена.

Гюзель очень ценила изобразительное мастерство китайских художников Импе­рии Сун, фрески династии Вэй в пустыне Гоби и считала, что у китайских творцов многому можно научиться, например, тонкости цвета и письма. Природа, лите­ратура, в которую она вдруг погрузилась со страстью, вдохновляли её. Некоторые из акварелей Гюзель появились благо­даря роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

После первой ссылки и до ареста в мае 1970 года Андрея Амальрика неодно­кратно задерживали, а комнату, где они проживали с Гюзель, обыскивали. После ареста по обвинению в «распростра­нении заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и го­сударственный строй», его этапировали в Свердловск. Гюзель выехала вслед и вы­ступила свидетельницей защиты во время суда. Андрей Амальрик был приговорён к трём годам заключения, местом отбыва­ния наказания назначили лагерь. Срок он отбывал в Новосибирской и Магаданской областях. По окончании этого срока про­куратура вновь возбудила против него дело, и Амальрик вновь был осуждён на три года лагеря. После этого приговора он объявил голодовку. Приговор был смяг­чён: лагерь заменен на ссылку в Магадан. Гюзель опять разделила его ссылку, на этот раз в Магадане.

В мае 1975 года они вернулись в Мо­скву. И уже через год, в июле 1976‑го, эми­грировали на Запад под давлением новых преследований. «…Мы хотели спокойно работать над книгами и картинами, хотели увидеть мир…» («Записки диссидента»). Они были приняты Нидерландами. Местом работы Андрея Амальрика стал Универси­тет города Утрехт. Гюзель получила воз­можность выставлять картины в европей­ских галереях.

Впереди были четыре года совместной жизни, которые они провели в разных стра­нах Европы. Андрею Амальрику удалось в это время съездить в США и поработать несколько месяцев в библиотеке и архивах Гуверовского института войны, революции и мира над окутанной тайнами личностью Григория Распутина. Он продолжил свою работу литератора и публициста, правоза­щитника. Публиковался в журналах «Кон­тинент», «Ковчег», «Синтаксис» (Париж). Продолжил работу над книгой «Записки диссидента».

Встречаются свидетельства о том, что Гюзель и Андрей Амальрик виделись с Владимиром Набоковым и его супругой в Монтре в мае 1977 года, когда Гюзель подарила ему свои «Воспоминания о дет­стве» с просьбой высказать мнение об этой книге. К сожалению, вскоре после этой встречи Набоков ушёл в мир иной. Похоже, Амальрики были последними из соотечественников, с которыми он встречался.

Гюзель потеряла мужа в 1980 году. Ан­дрей Амальрик погиб по дороге на мадрид­скую встречу представителей тридцати пяти государств, подписавших Хельсинк­ский акт. Он вёл машину, в которой на­ходились сама Гюзель и два его соратника по диссидентскому движению, Владимир Борисов и Виктор Файнберг. Трое его спут­ников не пострадали.

Андрея Амальрика похоронили во Франции на кладбище Сент‑Женевьев де Буа.

Гюзель пережила супруга на тридцать четыре года. Целью своего художествен­ного творчества она видела творение предметов в их физическом и метафизи­ческом окружении, в их Высшей Логике. И в поиске, восхваляя, она обращалась к Великому Творцу. Её работы отличает острота внутреннего переживания. Сле­дуя урокам Ситникова, она стремилась творить из себя, черпая вдохновение из разных источников: природа, лите­ратура, религия. И, конечно, из жизни с Андреем Амальриком. Её экспрессивным работам присуща индивидуальность. Они запечатлели высокое эмоциональное и духовное напряжение женщины‑творца, прошедшей непростой жизненный и твор­ческий путь.

После смерти Андрея Амальрика про­должали выходить его книги. На вечере па­мяти Амальрика через год после его смерти в Малом зале Центра Жоржа Помпиду была представлена вышедшая к тому моменту в издательстве «Seuil» книга «Дневник провокатора». «Человеком высокого на­пряжения» назвал Андрея Амальрика возглавлявший издательство Ж.‑М. Доме­нак, французский интеллектуал‑католик, писатель («Русская мысль», 1981). Его «жестокий критический ум» отметил Ан­дрей Синявский, издатель русскоязычного парижского журнала «Синтаксис».

Андрей Амальрик был независимым и непримиримым борцом. «Я всегда ста­рался не делать того, что я осудил бы в душе. Я не только не вступил в партию, как вы [Анатолий Кузнецов], но даже в комсомол и в пионеры, хотя меня, ма­ленького мальчика, настойчиво побуждали сделать это. Я предпочёл быть исклю­чённым из университета и расстаться с надеждой стать историком, но не ис­правлять ничего в работе, которую я сам считал правильной. Я предпочёл вообще не носить свои стихи и пьесы в советские издательства, чем уродовать их в надеж­де, что меня напечатают» («Открытое письмо Андрея Амальрика Анатолию Куз­нецову», ноябрь 1969 года).

Гюзель Амальрик оставалась верна мужу и его делу. В 1992 году она сопрово­дила Вводным словом вышедшую уже по­сле смерти Андрея Амальрика книгу «Рас­путин. Документальная повесть». В нём она, в частности, обращается к «серьёзным читателям», считая, что «в России их много». Она желает России выйти «на­конец из мрачного тупика к свету, как воз­рождённый из пепла феникс».

Гюзель Амальрик скончалась в 2014 году в небольшом припарижском городе Ан­тони. Непримиримости супруга отвечала непримиримость Гюзель. Она не желала возвращения своих картин в Россию.

Судьба распорядилась так, что хране­ние работ Гюзель Макудиновой‑Амальрик доверено одной из ассоциаций татарских соотечественников, проживающих в Ев­ропе. Это ассоциации «Татары в Бельгии». Понимая, насколько важно сберечь на­следие татарского автора, связанного со вторым русским авангардом в изобра­зительном искусстве, руководители ас­социации Регина и Лилия Валеевы взяли на себя этот непростой и ответственный труд. Ассоциация «Диалогические пер­спективы» - французский партнёр бель­гийских коллег - включилась в разра­ботку и реализацию проекта по представ­лению широкой публике своеобычного жизненного пути и творческого наследия Гюзель Амальрик. Эта совместная работа французских и бельгийских соотечественников по Казани и Татарстану и, экзистенциально значимее, по духу - ещё один важный вклад в сохранение и пополнение сокровищницы татарского наследия за рубежом. Первым мероприя­тием этого проекта стала художественная выставка работ художника Гюзель Маку­диновой‑Амальрик в Российском центре науки и культуры в Брюсселе 21 января 2017 года с участием учёных, преподава­телей, научных работников, художников, любителей живописи, друзей Гюзель и Андрея Амальриков.

Бухараева Луиза Мансуровна - уроженка Казани. Кандидат философских наук. Директор Международной сети по научным исследовани­ям «Устойчивое развитие городов: горожанин и природа», создатель и президент ассоциации «Диалогические перспективы», Париж (с 1998).

ПРИМЕЧАНИЯ

1 The Alexander Herzen Foundation (Фонд име­ни Александра Герцена) основан в Амстердаме в 1969 году. Президент фонда - нидерландский историк Ян Виллем Беемер. Соучредители: Карел ван хет Реве, профессор‑сла­вист и корреспондент ни­дерландской газеты Het Parool в Москве в 1960‑х годах (выслан из СССР в 1968 году), и Питер Ред­давэй, британско‑амери­канский политолог. Своей задачей Фонд ставил публикацию работ советских авторов, которые не могли быть опубликованы в СССР в силу того, что не отвеча­ли политическим и идеологическим требованиям власти. Одной из первых изданных Фондом книг ста­ла книга Андрея Амальрика «Просуществует ли Совет­ский Союз до 1984 года?» (1969).

2 «Континент» - русское ежеквартальное издание, публиковавшее прозу, по­эзию, литературную кри­тику, публицистику. Среди авторов: Абдурахман Ав­торханов, Михаил Агур­ский, Александр Зиновьев, Роберт Конквест, Борис Парамонов, Григорий По­меранц, Андрей Сахаров, Александр Солженицын. Журнал издавался в Пари­же с 1974 года писателем Владимиром Максимо­вым, личность которого вызывала неоднозначное отношение в среде дисси­дентов (Павел Литвинов. «Я с гордостью назову себя либералом») и с которым Андрей Амальрик, в част­ности, был в непростых от­ношениях. В СССР журнал был запрещён и находился в спецхранах нескольких библиотек, доступных очень ограниченному чис­лу читателей.

3 Василий Ситников (1915, село Ново‑Ракитино Лебедянского района Липецкой об­ласти - 1987, Нью‑Йорк). Художник, «Леонардо да Винчи своего времени» (Анатолий Брусиловский).Шестилетним ребёнком с родителями переехал в Москву. В десять лет написал свою пер­вую картину «Луна сквозь облака» подаренными отцом масляными красками. Учащийся Московского судомеханического техникума с 1933 года: отсюда его известное увлечение изготовлением судовых моделей. Учащийся рабочего факультета при Московском инсти­туте востоковедения (1935). Неудачная попытка сдать экзамены в Высшие художествен­но‑технические мастерские (1935). Необходимость зарабатывать на жизнь, а также поиск самого себя, своего жизненного призвания приводили к самым разным занятиям: откатчик вагонеток на строительстве метрополитена; художник‑мультипликатор на «Мосфильме» у кинорежиссёра и художника А. Л. Птушко (1937); съёмки в киномассовках. Работа в Московском государственном художественном институте им. В. И. Сурикова в качестве лаборанта, демонстрирующего диапозитивы студентам на лекциях - отсюда его ставшее известным в художественных кругах прозвище Васька‑фонарщик - стала одним из важ­нейших этапов в его художественном развитии.

В 1941 году по доносу о сборе и хранении вражеских листовок арестован. Признан душев­нобольным и направлен на принудительное лечение в Казанскую психиатрическую боль­ницу специализированного типа с интенсивным наблюдением, точнее - в психбольни­цу‑тюрьму. Жуткое содержание и истощение заставили перевести его в обычную больницу.

Возвратился в Москву в 1944 году. Участник художественных неофициальных выставок 1950‑х годов. Создал свою «академию художеств» (с 1951). В 1956 году его работы при­обрёл нью‑йоркский Музей современного искусства. Участник выставок в США, Швейца­рии, Италии, Франции, Бельгии с 1960‑х годов. Преследования и угроза вновь оказаться в психиатрической лечебнице привели к решению об эмиграции в 1975 году, сначала в Австрию, затем в США. Сегодня его картины находятся в собраниях американского Музея современного искусства (Нью‑Йорк), в частных австрийских, американских, английских коллекциях.

4 Особое отношение к орфографии русского языка было характерно для Василия Ситникова, писавшего по фоне­тическому принципу: как слышится, так и пишется. В этом можно убедиться, обратившись к оставленному им бога­тейшему наследию записей - дневников, писем, записок.

5 Книги отца, написанные в соавторстве с другим из­вестным историком, были научно‑популярной клас­сикой: Амальрик А. С., Монгайт А. Л. В поисках исчезнувших цивилиза­ций.- Москва: Изда­тельство Академии наук, 1959; Амальрик А. С., Монгайт А. Л. Что такое археология.- Москва: Уч­педгиз, 1957.

6 «Движение» для кратко­сти, или «Демократиче­ское движение»,- на­звание, используемое для обозначения всех групп инакомыслящих, объединённых сопротив­лением существовавшему политическому режиму.

7 Павел Михайлович Лит­винов - диссидент, со­ставитель сборников самиздата «Правосудие или расправа» (1967), «Процесс четырёх» (1968). В соавторстве с Л. И. Бо­гораз впервые открыто обратился к Западу от име­ни советских диссидентов («Обращение к мировой общественности», 1968). Первый составитель книг о диссидентстве и полити­ческих процессах в СССР. В 1974 году эмигрировал в США.

8 История написания книги «Просуществу­ет ли Советский Союз до 1984 года?» такова. Андрей Амальрик поде­лился идеей написания этой книги с американским корреспондентом Анато­лием Шубом. Тот сразу же опубликовал в «Интер­нэшнл Хералд Трибьюн» свою статью под назва­нием «Доживёт ли Совет­ский Союз до 1980 года?», в которой рассказал о том, что его «русский друг» задумал написать книгу под таким названием. По воспоминаниям самого Андрея Амальрика, ему «не оставалось ничего дру­гого, как сесть и писать». Каждый по‑настоящему пишущий и ответственный за свои слова поймёт это внутреннее состояние обя­занности положить на бу­магу заявленную вслух идею. Обсуждая её с Вита­лием Рубиным, он получил совет указать не 1980‑й год, а оруэллский 1984‑й. Сам Андрей Амальрик свидетельствовал о том, что роман Оруэлла (1949) в то время не был ему знаком. После перипетий, связанных с написанием и сохранением рукописи, одна её копия была пере­дана Андреем Амальриком московскому корреспон­денту газеты «Нью‑Йорк таймс» Генри Камму, вто­рая - Карелу ван хет Реве, в то время корреспонденту нидерландской газеты Het Parool, профессору Лей­денского университета. Он и сделал всю необходимую работу, чтобы эта книга увидела свет.

Следите за самым важным и интересным в Telegram-каналеТатмедиа

Нет комментариев