Этот загадочный начальник штаба дивизии Унгерна

Журнал "Казань", № 4, 2012

Моему деду (брату моего деда) - юристу Кириллу Николаевичу Ивановскому, ставшему жертвой политических репрессий в 1923-1942 годах, сыну профессора Казанской духовной академии Николая Ивановича Ивановского.

МАЛОИЗВЕСТНЫЙ ИВАНОВСКИЙ

Сотни статей, десятки исторических монографий, многие материалы в Интернете посвящены Роману Фёдоровичу фон Унгерн-Штернбергу - активному деятелю Белого движения Гражданской войны в 1919-1921 годах. Для одних авторов он сумасшедший, жестокий и бешено свирепый человек, для других - легендарный барон, восстановивший независимость Монголии, выдающийся стратег. В любом случае, Унгерн - заметная личность в Белом движении, поэтому интересны окружавшие его тогда люди, его подчинённые. Один из них - так называемый «начальник штаба Конно-азиатской дивизии Унгерна полковник Ивановский Кирилл Иванович».

Достоверных сведений об Ивановском очень мало, как пишет Б. В. Соколов,- это совершенно загадочная фигура среди приближённых к Унгерну. Кирилл Николаевич был очень скрытен, о себе почти ничего не рассказывал. Многие знали, что он юрист, помощник присяжного поверенного и никакого отношения к военной службе ранее не имел.

Он был высокого роста, без усов и бороды, обритый наголо. Человек молодой, культурный, общительный, образованный и доброжелательный. В смертельных и издевательских вакханалиях, которые устраивали Унгерн и его подчинённые, Ивановский не участвовал, более того, вспоминал краевед Д. П. Першин, «многие должны с глубокой признательностью помянуть Ивановского, который очень многим спас жизнь, пользуясь для этого всякими случаями, явно рискованными и лично для него».

О доброжелательности к людям Ивановского писали и другие авторы.

Наиболее полно осветил малоизвестную фигуру Ивановского Б. В. Соколов, посвятив ему главу в свой книге «Барон Унгерн Чёрный всадник». Он подошёл вплотную к раскрытию загадки Ивановского. И вновь подтвердил, что у него могли быть инициалы не «К. И.», а «К. Н.» и что он мог быть сыном профессора Казанской духовной академии. Можно было, развивая эти два факта - различие в инициалах и родство с профессором Казанской духовной академии - понять, кто такой был начальник штаба дивизии Унгерна. Однако автор пошёл по другому пути. Его предположение о том, что под фамилией Ивановского мог быть немец К. И. Клуге, необоснованно. Да и сам автор не особенно верил этому. Но собранные Соколовым сведения помогли мне утвердиться в мысли, что в дивизии барона Унгерна был один из моих дедов - Кирилл Николаевич.

СЕМЬЯ

Он родился 11 мая 1886 года в Казани в семье известнейшего богослова девятнадцатого века - профессора Казанской духовной академии Николая Ивановича Ивановского. У профессора было восемь детей - дочери Софья, Надежда, Елизавета и сыновья Михаил, Николай, Владимир, Евгений и Кирилл. С 1795 года предки Н. И. Ивановского были священниками Архангельской епархии, а его родители служили в знаменитом приходе села Лявля, в котором расположен один из самых древних памятников русского Севера - Никольская церковь, построенная в 1589 году.

К концу девятнадцатого века вся семья Ивановских жила в Казани. Николай Иванович много сделал для преодоления раскола в православии. Три его сына в начале двадцатого века получили великолепное образование в Казанском университете. Михаил и Николай окончили физико‑ма­тематический факультет и в советское время практически всю жизнь возглавляли кафедры высшей математики в институтах. Кирилл окончил юридический факультет, до событий семнадцатого года успешно работал, но революция поломала его жизнь. Наиболее полное описание жизни семьи Николая Ивановича Ивановского оставила его внучка Е. Матяшина, оно было опубликовано А. М. Любомудровым в 2002 году в октябрьском номере журнала «Казань».

В этих воспоминаниях впервые говорится о Кирилле:

«Кирилл был юристом-адвокатом. Вместе с чехами ушёл из Казани в Сибирь. Был адъютантом генерала фон Унгерна, который увёл казачью сотню в Манчжурию. Находился в Китае, вернулся во Владивосток и работал там уже при советской власти. К нему туда приехала жена Юлечка Верещагина вместе с сыном Викентием и дочерью Наташей. После самоубийства жены около 1925 г. (значительно раньше, в 1919 году.- Прим. авт.), Кирилл переехал в Подмосковье к дяде Вадиму Ливанову, тот помог ему устроиться. Кто-то донёс, что Кирилл был в штабе Белой Армии. В 1937 г. его схватили и расстреляли».

Заведующий кафедрой высшей математики Омского автодорожного института профессор Михаил Николаевич Ивановский в своей автобиографии двенадцатого октября 1937 года писал:

«…брат Кирилл - юрист (последние 7 лет о нём ничего не знаю). Во время империалистической войны, в конце её, последний был мобилизован, но где он и кем служил, не помню. После взятия Казани Красными войсками в Сибири оказались братья Николай и Кирилл. Брат Кирилл ещё при Колчаке уехал и проживал во Владивостоке. Там он привлекался к ответственности и высылался, в 1929 году вернулся туда же. С ним я не переписывался и дел его не знаю и сейчас никакой связи с ним я не имею, как и где он живёт не знаю».

Другой брат - доцент Николай Николаевич Ивановский, заведующий кафедрой высшей математики, ничего не писал о Кирилле в автобиографии, но политический террор 1937 года, вероятно, коснулся и его. В сентябре 1936 года в Омском пединституте был открыт физико-математический факультет, куда Николай Николаевич перешёл на штатную работу, заведовал кафедрой высшей математики, но в конце августа 1937 года он неожиданно был снят с работы в пединституте с непонятной формулировкой: «за невозможностью дальнейшего использования». Неприятности на работе были связаны, вероятно, с арестами Кирилла.

В большой семье Ивановских не осталось ни одной фотографии Кирилла. В советское время о нём почти никогда не велись разговоры. В письмах между членами семьи сведения о Кирилле скрывались. Осенью 1918 года братья Николай и Михаил Ивановские вместе с чехами и большой группой казанской интеллигенции бежали из Казани в Омск. К тому времени Кирилл уже был в Омске.

Николай Николаевич Ивановский писал о том времени:

«Великой Октябрьской революции не понял и в октябре 1918, когда Красная Армия заняла Казань, я эвакуировался в г. Омск, где поступил на работу инструктором Союза Западно-Сибирских кооперативов».

Николай и Михаил остались в Сибири до конца жизни, обосновавшись в Омске, Томске и Красноярске. Кирилл же метался по разным местам, жил во Владивостоке, Омске, Томске, Урге (Улан-Батор), Владивостоке и Подмосковье.

КАК КИРИЛЛ ИВАНОВСКИЙ ПОПАЛ К УНГЕРНУ

В 1919 году при активной поддержке адмирала Колчака в Томске был открыт Институт исследования Сибири. Кирилл Ивановский оказался в этом институте и в начале следующего года в составе геологической экспедиции попал в Урянхайский край (ныне Республика Тува). Создание этого института вызвало большой резонанс среди научной общественности Сибири. В мае 1920 года в Томске должен был состояться съезд для избрания постоянного состава руководящих органов института. Однако правительство Колчака пало, и уже 5 июня 1920 года Сибревком принял постановление «О закрытии Института исследования Сибири при Томском университете и Томском технологическом институте».

Институт закрывался с 1 июля 1920 года. Но его экспедиция, где был Кирилл Ивановский, уже прибыла в Урянхайский край и приступила к работе. Непонятно, какие обязанности выполнял в этой экспедиции сам Ивановский. В июне 1920 года, после прибытия в город Белоцарск (ныне Кызыл), он получил из Иркутска сообщение о трагической смерти жены и о потере сыном правого глаза. Они проживали в то время во Владивостоке. Ивановский решил немедленно возвратиться во Владивосток. Участь малолетних детей (сына Викентия четырнадцати лет и дочери Наташи одиннадцати лет) была неясна, они остались одни. Руководитель экспедиции, учитывая сложившуюся ситуацию, отпустил Ивановского.

Но как добраться до Владивостока в условиях тяжёлой разрухи и войны в России, Китае и Монголии? Ближайшим путём на северо-восток - невозможно, его тогда закрывала так называемая «читинская пробка». Отступавшие колчаковские войска заполонили весь тракт от Верхнеудинска до Читы. Не ходили поезда, не было телеграфной и другой связи. Процветали грабёж, насилие, беззаконие. Белогвардейцы фактически блокировали Читу. «Читинская пробка» разрывала край на части, мешая телеграфной и железнодорожной связи между Верхнеудинском, восточным Забайкальем, Амурской областью и Приморьем.

В архивном уголовном деле 1923 года имеется письменное объяснение Ивановского, почему он отправился во Владивосток окружным путём через Монголию. После прибытия в столицу Монголии Ургу Ивановский рассчитывал дальше ехать попутным автомобилем (других видов транспорта не было). Для этого нужен был китайский паспорт. Но бывший русский консул, заподозрив в Ивановском большевистского агитатора, отказал ему в выдаче документов, необходимых для получения этого паспорта. Ивановский был вынужден задержаться в Урге, а впоследствии, в связи с начавшимися военными действиями, выехать оттуда уже не имел возможности. Кроме этого, китайцы ужесточили отношение к русским - кругом шли бои, город был объявлен китайцами на военном положении. Так Ивановский застрял в Урге.

УНГЕРН:
«БУДЕШЬ ВОЕННЫМ, А БОЛЬНОМУ ВСЁ РАВНО УМИРАТЬ…»

В начале февраля 1921 года Урга была занята отрядами Унгерна. Сразу же Унгерн объявил о мобилизации жителей города. Ивановский, стремясь избежать этой мобилизации, скрывался у знакомых горожан, но спустя какое-то время был задержан на улице одним из унгерновцев и вызван к Унгерну для беседы. Тому требовался грамотный писарь, умеющий печатать на машинке.

Ивановский заявил Унгерну, что он не военный и к тому же болен. В ответ услышал: «Будешь военным, а больному всё равно умирать». Унгерн добавил: «По глазам вижу - честный,- в штаб работать!»

В то время отказ от выполнения приказания Унгерна был равносилен подписанию себе смертного приговора.
Историю первой встречи Ивановского с Унгерном описал современник событий Голубев:

«Барон Тизенгаузен, в одной из бесед с Унгерном узнав, что ему нужен был начальник штаба, сообщил, что знает хорошего человека, и назвал фамилию. Проживавший в Урге беженец, присяжный поверенный К. И. Ивановский, был несказанно удивлён, когда получил из штаба Унгерна бумажку с приказанием явиться в штаб. Вечером того же дня он прибыл в штаб. В помещении штаба был полумрак, холод; единственная свеча слабо освещала присутствовавших. Услышав фамилию, Унгерн спрашивал его, не «жид» ли он или поляк? Ивановский заверил его, что он настоящий русский, и в подтверждение своих слов, как лучший аргумент для доказательства того, что он был русским, привёл тот факт, что его отец был профессором Казанской духовной академии. Успокоившись, что перед собой имел настоящего русского человека, Унгерн спросил Ивановского, какое он получил образование, грамотный ли он и умеет ли писать? По-видимому, ответы Ивановского показались ему удовлетворительными, и он был доволен, но взял свечу и начал ею обводить вокруг лица Ивановского, желая его рассмотреть, а особенно глаза, которым Унгерн придавал громадное значение. Когда он проделал манипуляцию со свечой несколько раз, Ивановский, не выдержав, рассмеялся; улыбнулся и Унгерн и приказал Ивановскому явиться на другой день утром в штаб и захватить с собой бумаги, карандашей, ручку, чернила, так как у него ничего не было закуплено».

Стал ли Ивановский действительно начальником штаба, как об этом сообщалось в многочисленных мемуарах? В современном понимании начальник штаба - это мозг дивизии, второй человек по командной линии. Но у Унгерна, по свидетельству очевидцев, всё было не так.

Интересны сведения автора книги об Унгерне Н. Н. Князева:

«В Урге у барона не было штаба. Сидел там за штабным столом помощник присяжного поверенного Ивановский. Но это лицо могло именоваться начальником штаба лишь в весьма относительном смысле слова. Все начальники его штаба, по справедливости, могли считать себя лишь хорошо грамотными писарями и, в лучшем случае, офицерами для составления сводки сведений по войсковой разведке или же для экстраординарных поручений. Все операции барон вёл самостоятельно».

Першин писал о самом штабе:

«Всё помещение, занимаемое штабом, состояло из двух комнат, не считая приёмной. Никакой канцелярии Першин не заметил. Из мебели был только китайский кан, т. е. нары, снизу подогреваемые жаровней с углями, «первобытный стол», скамья и табурет. На нём сидел полковник Ивановский и ел «какую-то подозрительную лапшу с пампушками». Унгерн вообще не признавал существования штаба, он был против хранения различных исполненных документов. Фактически у него один писарь заменял весь штаб».

Першин бездоказательно назвал Ивановского «полковником». Нет ни одного документа, свидетельствующего о наличии у него какого-либо воинского звания. Он был сугубо гражданским человеком с юридическим образованием. Ивановский не был «полковником» и не был вообще военным.

СКАНДАЛЬНЫЙ ПРИКАЗ УНГЕРНА

Началом агонии азиатской дивизии и самого Унгерна стал приказ № 15 от 21 мая 1921 года о выступлении дивизии на Россию.

Это наиболее скандально известный приказ всей Гражданской войны. На допросе в сентябре 1921 года Унгерн назвал двух авторов приказа - Ивановского и профессора (приват-доцента) из Томска поляка Ф. Оссендовского. Впоследствии некоторые историки взяли этот ответ Унгерна за правдивую основу. Так, профессор А. Ф. Гусев1 утверждает, что «приказ был написан непосредственно начальником штаба Азиатской дивизии полковником К. Ивановским вместе с Ф. Оссендовским, но в ряде пунктов чувствуется рука самого Унгерна. Ивановский и Оссендовский трудились над ним в течение трёх дней, поделив между собой параграфы чисто военного содержания и политические».

Но так ли это?

Унгерн был ярым антисемитом. Пункт девятый приказа гласил: «Комиссаров, коммунистов и евреев и их семьи расстреливать, имущество конфисковать». Унгерн не зачислил Ивановского приказом на какую-либо должность своей дивизии. Это на допросах неоднократно повторял Ивановский. Проверить сейчас это невозможно - не все приказы сохранились, а в нумерации их большие пробелы. Основная работа Ивановского включала машинопись различных документов и раздачу денежных средств из запасов самого Унгерна. Сугубо гражданский человек, помощник присяжного поверенного Ивановский, после пребывания в штабе дивизии Унгерна фактически на писарской должности немногим более трёх месяцев, готовил в приказ военные тактические вопросы? Трудно этому поверить. Будущий известный польский писатель Фердинанд Оссендовский был в дни подготовки приказа у Унгерна всего девять дней. Раньше он не знал Унгерна. И что? Человек со стороны готовил политические вопросы приказа?

Возможно, что литературную обработку текста приказа выполнял непосредственно Оссендовский, поскольку он имел уже опыт писательской работы. Писарскую работу мог выполнять Ивановский. «Но чувствуется рука самого Унгерна», который не любил канцелярию, но умел писать большие, хорошо аргументированные документы. Это, например, его письма.

Сам Унгерн и его окружение были до предела авантюрными военными, хотя некоторые и имели высокую профессиональную академическую военную подготовку. Вот окружение Унгерна в 1919 году:

«Командир бригады, дивизии, корпуса: генерал-майор фон Унгерн-Штернберг Роман Фёдорович. Начальник штаба: подполковник Акцинов Владимир (1919 г), Генерального штаба полковник Жуковский Евгений, полковник Островский. Командир бригады - генерал-майор Б. П. Резухин. Командиры полков: полковник В. И. Шайдицкий, войсковой старшина Циркулинский, полковник Лихачёв, войсковой старшина Марков, ротмистр Забиякин, полковник Парыгин, полковник Хоботов. Командиры батарей: капитан Дмитриев, капитан Попов, начальник обоза: В. К. Рерих, комендант Урги: полковник Л. Сипайло (Сипайлов)». 2

Вероятно, среди этих людей были грамотные военные, которых обучали в академиях и училищах готовить военные приказы. А тут какой-то малоизвестный гражданский помощник присяжного поверенного дал им фору и написал военный приказ? К 1921 году этот состав, естественно, изменился. Но совершенно ясно, что приказ готовил сам Унгерн и его военное окружение. Писатель проводил литературную правку, а писарь его переписывал и относил в типографию. Однако некоторые мемуаристы подтверждают творчество Оссендовского, Ивановского и других. По стилю приказ местами соответствует стилю Унгерна, местами - Оссендовского, местами - неясно, кто приложил руку.

Сам Ивановский об авторстве приказа свидетельствовал в 1924 году (и потом повторял это неоднократно на допросах):

«Приказ № 15 был написан профессором Оссендовским, я никакого участия в составлении его не принимал, да и не мог, т. к. Унгерн мне ничего ответственного не поручал. Но я несколько раз относил написанное Оссендовским в типографию. Кроме этого приказа, других приказов в таком же духе не было, за исключением приказов о назначении на должности, но приказа о моём назначении, не только начальника штаба, но даже о зачислении на службу не было».

Однако надо понимать, в каких условиях, находясь под следствием, писал Ивановский. Всю военную и политическую сущность приказа, замысел приказа готовил Унгерн. Но не только он один. Его окружение, профессиональные военные, также принимало участие в обсуждении вопросов плана военных действий, которые вошли в приказ.

Известно, что ещё за несколько недель до подписания приказа, в апреле-мае 1921 года, Унгерн провёл совещание, где рассматривались тактические вопросы предстоящих боевых действий. Об этом писал врач дивизии Н. М. Рибо:

«Между бароном, Резухиным и Казагранди состоялось совещание (в начале мая 1921 года.- Прим. автора) по выработке плана наступательной кампании против советских войск. Как впоследствии говорил мне сам Резухин, предложенный им план был отвергнут бароном. Резухин предложил, чтобы его бригада была увеличена за счёт присоединения к ней отрядов Кайгородова из Кобдо, атамана Казанцева из Улясутая и Казагранди и доведена до численности дивизии, образовав тем самым ударную группу, которая будет выдвигаться по левому, западному берегу Селенги через Селенгинск на Мысовую. Сам барон со всеми силами, оставшимися под его командой в Урге, должен двигаться по западному берегу реки Орхон на Кяхту, Троицкосавск, Верхнеудинск и далее в Забайкалье. План Казагранди, в конце концов принятый бароном, состоял в том, что каждый из этих отрядов должен действовать самостоятельно: Кайгородов должен вести кампанию в районе Кобдо - Бийск и вдоль реки Катунь; Казанцеву предстояло через Урянхай выйти к верховьям Енисея и к Минусинску; Казагранди - занять посёлок Модонкуль в верховьях Джиды и оттуда постепенно выходить к озеру Косогол и на дороги, ведущие к Иркутску. Резухин по рекам Желтура и Джида…».

Это и был один из этапов планирования наступательной операции. Ивановский в июне 1921 года в походе на Россию участия не принимал. В этом походе дивизия Унгерна была разбита, а сам Унгерн был арестован. Утром 6 июля красные вошли в Ургу.

Но до этого, 2 июля, Ивановский с группой лиц бежали из Урги.

ПОБЕГ

Условия, в которых находился Ивановский у Унгерна, заставляли его неоднократно пытаться бежать из Урги, но из-за отдалённости монгольской столицы от других городов, отсутствия железной дороги, занятия дорог унгерновскими отрядами, а также из-за унгерновского режима сделать это было невероятно трудно. Летом 1921 года, когда Унгерн приступил к северной авантюре, Ивановский был оставлен в Урге в распоряжение командующего монгольскими войсками. Ивановский сразу же воспользовался благоприятной ситуацией и при помощи Войцеховича бежал из Урги на автомобиле.
Он подробно описал этот побег в 1925 году:

«В мае месяце Унгерн ушёл походом на север. Я тоже должен был по его приказанию принять участие в походе. Но как-то ночью… он дважды палкой ударил меня по груди и спине, называя меня фамилией «Павильцев». У меня показалась кровь горлом, на утро поднялась температура. Когда он меня увидел, то моё крайне нервное возбуждение и пылающее лицо заставили его предположить, что у меня тиф и он велел остаться в Урге в распоряжении Жамболона. Планы побега много раз мы обсуждали с Вольфовичем. Это был единственный человек, которому я доверял. В начале июня он уехал за 800 вёрст, получив в интендантстве большую сумму денег по вымышленному докладу о возможности подкупа китайских войск. В случае побега мы должны были заехать за ним. В начале июня, когда уже не было в Урге Унгерна, Войцеховичу удалось отправить из Урги и Сипайлова в отряд к Унгерну. В ту же ночь он вызвал автомобиль (автомобилями кроме Унгерна мог распоряжаться только он). Бензин у нас был спрятан вёрст на 800. С шоффёрами (так в тексте.- Прим. автора) Аркадием Ефимовым (с женой) и Дворжаком выехали на восток. Поехали не прямо, а сначала мы должны были заехать за Вольфовичем и взять его с собой. Ехали дня 3-4. У Вольфовича пробыли дня 3, разыскивая керосин, т. к. бензина не хватало. Поехали на север на Буир. Бензина не хватило, запрягли в автомобиль верблюдов. С Буира ехал я с Войцеховичем и Коковиным на лошадях, а из Хайлара с Заплавным. Денег мне на дорогу дал Вольфович 100 долларов».3

По прибытии в ещё «белый» Владивосток Ивановский службу свою у Унгерна скрыл, никуда в государственные учреждения на службу не поступал, а пытался заняться адвокатской деятельностью. Но не так всё было просто.

ЖЕРТВА ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ

Если в Интернете набрать «Ивановский Кирилл Николаевич (или Иванович)», то появляется: «Жертвы политических репрессий». Находим рядом две фамилии: «Ивановский Кирилл Иванович» и «Ивановский Кирилл Николаевич».

Кирилл Иванович родился в 1886 году в Архангельской губернии, образование высшее, беспартийный, юрист прокуратуры. Проживал во Владивостоке. 25 мая 1923 года арестован. Обвинялся за службу в штабе Унгерна. Приговор: содержание под стражей заменено на подписку о невыезде. Постановлением Приморского губернского суда 21октября 1925 года дело прекращено, подписка о невыезде отменена.

Источник: База данных о жертвах репрессий Приморского края.

Кирилл Николаевич родился в 1886 году в Казани. В последнее время проживал в Московской области на станции «Отдых», в посёлке Красный Бор, 115. Работал юрисконсультом в тресте «Союзформлитьё».
Источник: Книга памяти Московской области.

Два Кирилла Ивановских: первый - помощник присяжного поверенного, юрист, в 1921 году «начальник штаба дивизии» Унгерна; второй - тоже юрист, по данным его племянницы Е. Матяшиной служил в 1920-21 годах адъютантом в штабе Унгерна и в 1937 году был расстрелян.

Два Кирилла? У обоих дети - Викентий и Наташа! Что это значит?

Ответ на этот и многие другие вопросы мы получили, ознакомившись с архивными уголовными делами Ивановского К. и написанной им собственноручно автобиографией. Ивановский и после возвращения во Владивосток оставался какое-то время «К. И.». На первых допросах после ареста в 1923 году были именно такие инициалы, но уже потом прямо в протоколе допроса отчество «Иванович» исправлено на «Николаевич» 4. И впоследствии он был только «Николаевичем».
Не было двух Ивановских. Был один - Кирилл Николаевич.

Почему же он, будучи в штабе Унгерна, скрывал своё происхождение и своё отчество? Могут быть несколько причин этого. Б. В. Соколов писал об этом так:

«Подробности биографии Ивановского К. И. для сослуживцев остались тайной за семью печатями. Никто даже инициалов толком не запомнил, не говоря уж об имени и отчестве. И из какого города родом был начальник штаба Унгерна, так и осталось неизвестно - то ли из Владивостока, то ли из Казани, то ли откуда-то ещё. Только и запомнилось всем, что Ивановский - помощник присяжного поверенного. Но не потому ли Ивановский так скудно делился с окружающими подробностями своей жизни, что был заинтересован в том, чтобы потом, в белом Приморье и в эмиграции, никто из чинов Азиатской дивизии не смог бы его разыскать… Похоже, он был очень умным человеком, этот начальник штаба грозного Унгерна. Ивановский сразу оценил характер и цели барона, понял, что рано или поздно, но скорее всё же рано, сломит себе шею… Но Ивановский понимал при этом, что барон оставит в веках кровавую, недобрую память, и что служба под его началом, а тем более в ближайшем его окружении, никому не принесёт ратной славы, доблести и офицерской чести».

Но только ли в этом дело?

11 сентября 1918 года при взятии Казани Троцкий устроил «образцово-показательное» подавление «буржуев»: «Жителей богатых кварталов, священников, купцов, интеллигенцию целыми семьями, с женщинами и детьми, толпами гнали на баржи, набивали в трюмы и пускали на дно Волги».5 После 1917 года в России разрушались церкви, сотнями тысяч гибли священники, члены их семей и люди, близкие к православию. Пострадала и Казанская духовная академия, где работал в начале века отец Кирилла. В марте 1921 года двадцать преподавателей академии во главе с ректором епископом Чистопольским Анатолием были арестованы за нарушение декрета об отделении церкви от государства. Епископа Анатолия этапировали из Казани в Москву и заключили в концлагерь. В 1921 году Казанская духовная академия перестала существовать. В 1921 году Политбюро приняло решение «применять к попам высшую меру наказания». Каждый русский священник был объявлен опасным государственным преступником.

В такой обстановке Кирилл Николаевич, чтобы скрыть своё происхождение, мог изменить отчество на «Иванович», он также скрывал, что родился в Казани и был сыном профессора Казанской духовной академии. Он назвал местом своего рождения село Лявля Архангельской губернии, где служил священником его дед и жили его предки с 1795 года. Ивановский также не хотел своей службой у Унгерна повредить родственникам. Кирилл Николаевич родился и вырос в большой интеллигентной семье. Как писал об этом позже его племянник профессор Лев Николаевич Ивановский: «Вышли-то мы все Ивановские из интеллигенции - старой, кондовой!».

«Воспоминаниях» Е. Матяшиной, посвящённых семье Ивановских в девятнадцатом - начале двадцатого века, встречаются имена известных российских учёных, музыкантов, художников, общественных деятелей - Боратынские, Ливановы, Берги, Ушаковы и другие. До 1917 го­да это был золотой фонд интеллигенции России. Б. В. Соколов был прав - Кирилл Ивановский был умным человеком. Он хотел вернуться в Россию, где остались его дети, все многочисленные родственники. Именно поэтому не афишировал своё происхождение. Опасался навредить своей семье, своим братьям и сёстрам. Не в последнюю очередь благодаря этому уже в советское время один его брат - Михаил Николаевич стал профессором, фактически основателем кафедры высшей математики Омского автодорожного института. Другой брат - Николай Николаевич стал доцентом, заведовал кафедрой высшей математики Красноярского лесного университета, а его племянник - профессор Лев Николаевич Ивановский - геоморфолог с мировой известностью, награждён Русским географическим обществом золотой медалью Пржевальского за исследования Восточной Сибири. Внучатый племянник Кирилла Николаевича - доктор медицинских наук, профессор Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. Есть и другие внуки и правнуки профессора Казанской духовной академии Н. И. Ивановского, которые сумели добиться значительных успехов в советский период жизни.

Кирилл Николаевич не только не хотел навредить семье своей службой Унгерну, он стыдился этой службы. И отчество изменил именно в связи с большой трагедией, которая произошла в России после 1917 года. Кроме этого, нельзя исключить не известные до настоящего времени сведения о причастности Ивановского к секретной службе Колчака. Как видно из архивного уголовного дела № 34425 1941 года, Ивановский был начальником отдела контрразведки при ставке Колчака и имел псевдоним «Случайный». Можно предполагать, что он был специально направлен в 1919 году в Урянхайский край (под прикрытием геологической экспедиции) с целью выяснить военно-политическую обстановку в регионе. Последнее сейчас трудно проверить.

АРЕСТЫ

При советской власти в 1923-42 годах Ивановский многократно подвергался арестам и допросам. Его арестовывали три раза - в 1923, 1927 и 1941 годах. Четвёртое уголовное дело на него было заведено в Омске в 1942 году, после того, как его перевели туда из Подмосковья.

Как произошёл первый арест?

Осенью 1921 года Ивановский прибыл во Владивосток. Вначале он не работал, но 12 февраля 1923 года постановлением президиума Коллегии защитников его зачислили в состав коллегии при совете народных судей Приморской губернии. Семнадцатого апреля того же года Ивановский, заполняя служебную анкету, поставил в графу отчество «Николаевич» и на вопрос о службе в Белой армии ответил, что в ней не служил. Но… уже в мае на имя председателя Губернского суда Владивостока поступило заявление от сотрудника Коллегии защитников некоего Г. Ф. Семешко о том, что он, живя в Шанхае в 1921 году, собрал некоторые материалы по унгерновской авантюре. Среди этих материалов имеется клише подписи Ивановского под денежной ведомостью на выплату денег унгерновскому отряду с подписью: «за начальника штаба дивизии - чиновник Ивановский». В 1922 году Семешко от присяжного поверенного в Шанхае А. Н. Рушковского стало известно, что казанский адвокат К. Н. Ивановский появился во Владивостоке. Семешко сличил подпись Ивановского на унгерновской ведомости с подписью члена коллегии защитников адвоката Ивановского, который жил и работал во Владивостоке. Подписи оказались полностью идентичными. Семешко просил руководство обратить на это внимание.

Руководство обратило внимание, и 25 мая 1923 года последовал немедленный арест и обыск. Ивановский был арестован органами ОГПУ по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных статьёй 60 (участие в организации, действующей в целях совершения контрреволюционных преступлений), статьёй 64 (участие в выполнении в контрреволюционных целях террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабоче-крестьянских организаций) Уголовного кодекса РСФСР.6 Постановлением Приморского ОГПУ от 27 августа 1923 года Ивановскому К. Н. было предъявлено обвинение, предусмотренное статьёй 90 УК РСФСР, а именно (далее цитируется): «17 апреля 1923 года, заполняя анкету, дал ложные сведения о своей службе в белой армии, указав, что в таковой не служил, желая тем самым скрыть свою контрреволюционную деятельность».

Приморское ОГПУ (дата не указана) обвинение по статье 64 УК РСФСР признало недоказанным. В соответствии с постановлением Приморского губернского суда от 22 октября 1923 года мера пресечения - содержание под стражей была заменена на залог в сумме тысячу рублей золотом. Ивановский внёс залог во Владивостокское казначейство в тот же день. Шестого февраля 1924 года избранная мера пресечения - залог в сумме одной тысячи рублей была заменена на содержание под стражей. Семнадцатого февраля Ивановский ходатайствовал о выдаче ему внесённых в качестве залога денег. Однако ему было отказано, в связи с тем, что обвинение по ст. 60 Уголовного кодекса РСФСР кроме личной ответственности предусматривало конфискацию имущества. Два­дцать восьмого февраля 1924 года в соответствии с постановлением Приморского губернского суда мера пресечения Ивановскому - содержание под стражу была изменена на отдачу его под поручительство с денежной ответственностью поручителя в сумме десяти тысяч рублей золотом. И в тот же день было вынесено постановление Примгубсуда об освобождении Ивановского. На основании постановления Судебной Коллегии Уголовного Отделения Приморского губернского суда от 30 октября 1925 года дело производством было прекращено за недоказанностью предъявленных обвинений. Мера пресечения - имущественное поручительство в десять тысяч рублей - отменена. 26 января 1926 года отменён и залог в сумме одной тысячи рублей, внесённый Ивановским в депозит Губсуда 22 октября 1923 года. Ивановский не отрицал своей службы в штабе Унгерна, однако виновным себя не считал, службу эту назвал принудительной работой в плену под страхом насилия. На допросе в ОГПУ Владивостока 25 мая 1923 года он заявил: «По предъявленному мне обвинению… виновным себя не признаю и объясняю: во всей этой истории я являюсь скорее потерпевшим, чем обвиняемым, так как встретиться с Унгерном и прожить с ним хотя бы несколько дней хуже вечного наказания».

Но 19 февраля 1927 года Ивановского вновь арестовали. Новое обвинение: «активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на соответствующих должностях при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны». По этому обвинению он пробыл в концлагере три года. После освобождения в 1938 году переехал в Подмосковье, в посёлок Красный Бор.

В семейном архиве хранится письмо Кирилла Николаевича своей сестре Софье Николаевне, написанное весной 1939 или 1940 года. По письму видно, что Ивановский в то время испытывал материальные трудности, не афишировал своё новое местонахождение в Подмосковье и старался уберечь своего брата профессора Михаила Николаевича Ивановского от преследований со стороны ОГПУ. Он в эту пору всё своё свободное время занимался огородничеством и мечтал иметь маленький домик. Но Кирилл Николаевич спокойно прожил опять недолго и был снова арестован через три дня после начала войны, 25 июня 1941 года УНКГБ Москвы и Московской области. Ему предъявили обвинение в том, что он во времена правительства Керенского состоял членом Казанского совета рабочих и солдатских депутатов, в 1918-1921 годах служил в контрразведке в Министерстве внутренних дел правительства Колчака, вёл активную контрреволюционную деятельность и с оружием в руках боролся против Советской власти. Следствие утверждало, что он в семнадцатом-двадцатом годах был секретным сотрудником Управления Госохраны МВД Колчака в Омске. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 28 ноября 1941 года за активную борьбу против Советской власти в период гражданской войны Ивановского осудили к высшей мере наказания - расстрелу.7 Кирилла Николаевича перевели из Подмосковья в Омск, где он содержался под стражей в городской тюрьме № 1. Там его 26 августа 1942 года вновь осудили по статье 58-6 к высшей мере наказания - расстрелу. Но расстрелять не успели - через четыре дня после оглашения второго расстрельного приговора, 30 августа, он умер в тюрьме. Его брат Михаил Николаевич в это время заведовал кафедрой высшей математики автодорожного института в Омске и ничего не знал о Кирилле, находившемся и умершем совсем рядом. Нам не удалось получить из Омска заключения о причинах смерти Ивановского. Возможно, его всё же расстреляли. Можно ли верить всем обвинениям Ивановскому? Тридцать седьмой и последующие годы для многих граждан СССР стали кошмаром неоправданных репрессий. Сразу после начала Великой Отечественной войны по всей стране начались массовые расстрелы граждан, находившихся под следствием и подозрением в контрреволюционной деятельности. Пострадали десятки тысяч ни в чём не виновных людей. Массовый политический террор в полной мере коснулся и Кирилла Николаевича Ивановского. На его биографии в наше время
можно изучать историю политических репрессий.

Постановлением Военной прокуратуры Московского военного округа от 28 ноября 1989 года и заключением прокуратуры Приморского края от 27 декабря 1989 года на основании статьи 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года один и тот же человек Ивановский, но с двумя разными отчествами, полностью реабилитирован. Значит,
не всё, что ему предъявили в 1923-42 годах, могло соответствовать действительности.


НЕОТПЕТЫЕ МОГИЛЫ

Кирилл Николаевич не оставил воспоминаний в открытой печати, он был очень скрытен и не особенно много рассказывал о себе. При воспоминаниях о его жизни современниками возникли либо неточности и глухие пробелы, либо публиковались сведения от третьих лиц. Естественно, эти сведения за многие годы обросли выдуманными подробностями. Например, некоторые (С. Кутолин) писали, что «Оссендовский, как стало известно позже, был женат на дочери Ивановского», а дочери Кирилла Николаевича в то время было десять лет! Версия Б. В. Соколова «Ивановский К. И. - это немец К. И. Клуге» не выдерживает критики. На невероятно мифические фантазии о золотых запасах Унгерна потрачены сотни страниц мемуаров.

Личные воспоминания Ивановского всё же есть. Выстраданные страницы находятся в его архивных уголовных делах с подтверждением их правдивости свидетелями. Кроме этого, Ивановский пытался обобщить свои воспоминания и иначе. Интересны слова об этом самого Ивановского на допросе в 1923 году:

…«я сам об этом рассказывал (о службе у Унгерна) жившему на той же даче (во Владивостоке в 1922 году) Николаю Петровичу Пантелееву (19-я верста,7 ул. дом Пантелеева) и позднее члену Коллегии защитников Е. В. Пашковскому. Пантелеев уговаривал меня написать книгу о своих воспоминаниях, обещал её издать в типографии «Далёкая Окраина». В скором времени я начал писать…. Позже, при участии бывшего в Урге Голубева, была написана книга: «Неотпетые могилы», так её назвал Голубев. Книга эта (стр. 250) издана не была, во-первых, по соображениям политического характера…, а во-вторых она требовала литературной обработки. Книгу эту видели и читали те же Пантелеев и Пашковский».

И вот спустя три года, в 1926 году, в Пекине появилась рукопись Голубева «Воспоминания», содержащая сведения об Унгерне. Эту рукопись приводит в своем фундаментальном труде по Унгерну С. Л. Кузьмин.8

И здесь выявляются интересные совпадения. Ивановский при допросе в 1923 году рассказывает о своих встречах с Унгерном, и те же самые факты повторяются в рукописи Голубева. Это и первая беседа Унгерна с Ивановским, и разговор барона с Кириллом Николаевичем о загробной жизни, и истории спасения еврейской семьи Мариупольских, отправки Сипайлова из Урги к Унгерну в июне 1921 года, состав группы, бежавшей второго июля двадцать первого года из Урги - Войцехович, Ивановский, Коковин, Жемболон.

Возможно, это именно тот Голубев, о котором сообщал Ивановский. В своих «Воспоминаниях» автор, вероятно, использовал материалы книги «Неотпетые могилы».

Обращает на себя внимание ещё одна рукопись, опубликованная в пекинской газете в 1921 году: «Случайный. В осаждённой Урге (впечатления очевидца)» Псевдоним автора «случайный» совпадает с псевдонимом, который имел Ивановский как секретный сотрудник в Омске при ставке Колчака. К сожалению, первоначальный текст статьи напечатан на машинке, рукописного варианта статьи для сравнения почерков найти не удалось. Однако велика вероятность того, что эту статью подготовил Кирилл Николаевич. Вероятно, публикация в пекинской газете об обстановке в Урге 1921 года под псевдонимом «Случайный» - это ни что иное, как отчёт Ивановского о проделанной работе уже не существовавшему правительству Колчака.

Написанные Ивановским объяснения о своей деятельности у Унгерна и хранящиеся в архивных уголовных делах тексты написаны хорошим литературным стилем и великолепным чётким почерком, без ошибок и неясностей. Он умел хорошо писать.

Получить новые материалы, связанные с Кириллом Николаевичем Ивановским, стало возможным после открытия архивов ФСБ. Однако допуск к архивам родственникам жертв политических репрессий возможен, если будут документальные доказательства их родства. Но попробуйте найти эти доказательства через восемьдесят-сто лет! Трудности возникают (в наше-то время!) и при ксерокопировании фотографий и текстов. Но в этих архивах ещё имеется громадный исторический материал, который интересен и важен для понимания того, что происходило в нашей стране в те отдаляющиеся от нас десятилетия.

Маркелов Игорь Михайлович - профессор, доктор медицинских наук. Санкт-Петербург.

¹ Гусев А. Ф. Политическая история русской эмиграции 1920-1940 г. Документы и материалы. М.: Гуманитарный издательский центр,1999.

² РГВА. Ф. 39454. Оп. 1. Д. 2. Л. 160. Путеводитель по фондам Белой армии [Российский государственный военный архив]. М., 1998. С. 184-185.

³ В мемуарной литературе об этом побеге написано много в связи с золотом Унгерна. В 1942 году в Харбине увидела свет книга, посвящённая жизни и деятельности Унгерна,- «Легендарный барон». Автор книги Н. Н. Князев сообщил, что незадолго до краха, когда дивизия ещё стояла в Урге, один ящик с деньгами дивизии был отдан под контроль интендантского чиновника Коковина, который вместе с начальником штаба Ивановским бежал на автомашине из Урги, прихватив и этот ящик, благополучно доставленный затем в отряд у озера Бу­ир-Нур. Здесь специальная комиссия приняла по акту от Коковина нижеследующие ценности: 3 пуда 37 фунтов золота (то есть около 64,3 килограмма), 4 пуда серебра, 1800 рублей банковским серебром, 2 пуда ямбами и рубленым серебром и 1400 американских долларов». Коковин сдал по акту ценности, а затем часть денег, по утверждению Князева, раздал чинам Буирнурского отряда, прибывшим из Урги легкораненым казакам и всем другим унгерновцам (по 50 рублей золотом на каждого). Что не успели раздать, было конфисковано подоспевшими китайскими военными.

⁴ Архивное уголовное дело Ивановского К. Н. П-25172 1923-1925 год. Архив ФСБ Приморского края.

⁵ Шамбаров В. Белогвардейщина. Алгоритм, 1999. С. 167.

⁶ Архивное уголовное дело П-25172 1923-1925 год. Архив ФСБ Приморского края, 259 с.

⁷ Архивное уголовное дело № 34425 1941 года. Государственный архив Российской Федерации.

⁸ Барон Унгерн в документах и мемуарах. М.:Товарищество научных изданий. КМК. 2004, 661 с.

Выражаю глубокую благодарность работникам Государственного архива Российской Федерации, УФСБ Приморского края (Владивосток), Центрального архива УФСБ (Москва), УФСБ Омска и архива УФСБ Санкт-Петербурга, руководству и работникам архивов СибАДИ и СибГТУ за помощь в подготовке публикации. Сердечно благодарю также ведущего научного сотрудника Пушкинского дома доктора филологических наук А. М. Любомудрова и доцента кафедры иностранных языков Санкт-Петербургского медицинского института Т. А. Любомудрову, историка Гражданской войны С. Л. Кузьмина за помощь в подготовке материалов к публикации.