Из калейдоскопа жизни

Журнал "Казань", № 11, 2013

Евгения Анатольевна Красильникова - учёный-химик, преподаватель, заслуженный профессор Казанского государственного технологического университета. Она стала второй женой Евгения Прокопьевича после кончины его супруги, и этот союз был очень важен для обоих. Всплывает, вспоминается разное из долгой жизни…

Ложка рыбьего жира

…Раннее сумеречное утро. Детский сад. Ноги не идут - нет, там вовсе не плохо, но уже на пороге ждёт тяжёлое испытание.

- Это совсем не противно, ты уже научилась…

Воспитательница тётя Лида протягивает ложку отвратительного рыбьего жира. Бр-р-р… Его надо выпить и закусить кусочком ржаного хлеба с солью. Рыбий жир очень полезный. Так государство «изживает» рахит, распространённый у детей городских жителей.
Как большинство детей в тридцатые годы, я начала свою «рабочую» (может, лучше сказать «общественную») жизнь именно с детского сада. Родители не могли не ходить на работу, они были бухгалтерами, а папа даже главным.

Дед был регентом церковного хора в селе Пановка Высокогорского района, бабушка занималась хозяйством и воспитывала шестерых детей. Все они имели хорошие музыкальные способности и пели в церковном хоре. Дед был большим любителем чтения и всегда приносил в дом много книг. Он часто исчезал с книгой на сеновале, где бабушка его находила и направляла на путь истинный, к хозяйству и детям.

Мне почти ничего не известно о другом моём деде и бабушке родом из Юрьевца. Дед, балтийский матрос, погиб во время ярославского мятежа 1918 года, бабушка работала в барской усадьбе.

В школе у меня были хорошие учителя, начиная с первого класса. Школа № 19 имени Белинского в Казани считалась опытно-образцовой - педагоги высокого класса и избранный круг их подопечных. Там учились дети всего начальства респуб­лики и высших слоёв интеллигенции. Я попала туда, так как подходила по району и успешно прошла обязательное педологическое собеседование. В школу принимали после оценки «коэффициента умственной одарённости» детей при помощи, как теперь полагают, научно не обоснованных тестов.

У нас был сильный, сплочённый класс, умные, эрудированные, увлечённые одноклассники. Дружба с Наташей Разумовой, Наташей Забусовой, Леонидом Нестеровым сохранилась на всю жизнь (в конце концов случай свёл всех нас на кафедре органической химии в Казанском химико‑технологическом институте). Наша первая учительница Мария Владимировна Соколова была дважды награждена орденами Советского Союза. Прекрасные учителя были и в университете на химфаке: Евгений Геннадиевич Катаев, Борис Александрович Арбузов, Василий Семёнович Абрамов...

В химико-технологическом институте я вскоре начала исследовать органические соединения фосфора под руководством академика Александра Ерминингельдовича Арбузова. И посвятила этим исследованиям более шестидесяти лет, читала лекции, вела практические занятия. Радовалась успехам учеников.
А за каждодневную ложку рыбьего жира благодарна. Она помогла сохранить здо­ровье и учиться преодолевать.

Стали взрослей на войну

Утро 22 июня 1941 года. Школьные каникулы, тёплый июньский день. Радужные планы на лето, друзья, смех и беззаботное детство. И вдруг объявление по радио - ВОЙНА!!! Растерянность (или озабоченность) взрослых - мамы, папы, бабушки. На лестничной клетке распахнуты двери соседских квартир, все высыпали, возбуждённо и очень тревожно что-то обсуждают.

Бегу к моим подругам-одноклассницам, двум Наташам - Разумовой и Забусовой, которые живут неподалёку. Там тоже атмосфера близкой опасности. Всех волнует: война с фашистами будет короче или длиннее финской? Никто даже и предположить не мог, столько ужасов ещё впереди…

Почти сразу радиоприёмники у всех забрали «на хранение», дали квитанции, пообещали возвратить после войны. Зачем забрали? Да чтобы не слушали агитацию немцев! Осталось только проводное радио, по которому мы слушали ежедневные тревожные сообщения.

Лето пролетело быстро. В конце августа мы, теперь уже семиклассники, собрались в школе № 19 на углу улиц Горького и Толстого и узнали, что в нашем трёхэтажном кирпичном здании будет организован госпиталь, а школа переводится в небольшое двухэтажное деревянное здание на Толстого.

После переезда школа начала работать в три смены. Мы считались старшеклассниками и потому ходили на уроки в третью смену. Тогда же сократили уроки и перемены.
На уроках все с нетерпением ждали большую перемену, когда классный руководитель раздавала каждому из нас по маленькой булочке, которую мы тут же съедали…
Город поражал тишиной и какой-то «мирностью». Конечно же, война ощущалась, но не было, слава Богу, воздушных тревог, грохота зениток, заклеенных крест‑накрест бумажными полосками окон, неизменных противогазов на боку, ночных дежурных на крыше.

В начале октября в Казани ввели полный режим светомаскировки, и мы, вечерами возвращаясь из школы домой, шли через абсолютно затемнённый город, все окна были плотно занавешены, без единой узенькой щёлочки, через которую бы пробивался лучик света. Улицы тихие, пустынные, лишь изредка слышались шаги запоздавших прохожих. Мы ходили без сопровождающих (родители нас встречали только на пороге дома), но не возникало страха, жизнь была другая, не нынешняя - никаких разговоров, что кого-то раздели, избили, убили.

Зимние вечера были очень красивы. Улицы, деревья покрывал белый снег. В лунные вечера от снега всё вокруг казалось чистым и блистающим, прямо сказочным.
Ещё в начале осени сорок первого года уклад жизни стал совсем другим: в домах отключили отопление, перекрыли воду и канализацию, в квартирах появились печки «буржуйки», для которых заранее закупали на всю зиму дрова, их мы сами пилили и кололи. За водой ходили на колонку на улице Некрасова (в народе её называли почему-то Собачьим переулком), благо это было недалеко от дома - мы жили в ту пору в доме № 24 по улице Маяковского.

Наш небольшой пятнадцатиквартирный четырёхэтажный дом был построен в 1928 году на месте барской усадьбы. При доме - большой участок, на котором был разбит когда-то хороший сад, с яблонями, сиренью, барбарисом, вишней и другими кустарниками и деревьями. Мы, дети, ждали, когда созреют яблоки и взрослые разделят между собой дары природы. А по весне несколько лет уполномоченная по дому приносила в каждую семью букет сирени. За садом, к сожалению, никто не ухаживал, и вскоре он погиб.

Во дворе - большая деревянная постройка, которую называли «каретник». По-видимому, жители небольших частных домиков знали, что хозяин имел выезд на карете. Этот сараище был перегорожен так, что получилось пятнадцать небольших сарайчиков, которые особенно пригодились в войну и использовались для хранения дров.
Ровно через месяц после начала войны, 22 июля, в город начали прибывать эвакуированные - первые одиннадцать академических институтов и две лаборатории из Москвы, а в сентябре - и сам президиум Академии наук СССР.

Бытовые условия приехавших оставляли желать лучшего. Эвакуированных было много, а большинство зданий, где их разместили, не были приспособлены для проживания людей. Бывший спортивный зал университета, который заполнили семьи эвакуированных учёных, походил на зал ожидания железнодорожного вокзала. Там стояло сто пятьдесят кроватей, отгороженных друг от друга простынями или картонками; проходы между ними отсутствовали, раздеваться или одеваться можно было только пригнувшись или на корточках, в зале - постоянный полумрак, несмолкающий гул голосов и шум примусов.

Академик Игорь Евгеньевич Тамм вспоминал, что один из сотрудников Физтеха, размещённого в помещении Этнографического музея, использовал экспонат музея по его прямому назначению: добытую где-то горстку ржи он смолол с помощью примитивных жерновов, принадлежавших какому-то индейскому племени…
Другие семьи подселялись на квартиры местных жителей, которых «уплотняли» из расчёта два-три квадратных метра на человека (в квартирах многих моих одноклассников тоже жили москвичи и ленинградцы). Даже в доме академика Александра Ерминингельдовича Арбузова нашли приют эвакуированные из Москвы академики Ферсман и Фрумкин с семьями. Как памятник военному лихолетью до сих пор в доме-музее Арбузовых осталась печь, сложенная в этой комнате.
Зоя Ипполитовна Забусова-Жданова (родная тётя моей близкой подруги), доцент биофака университета, как-то посоветовала нам заняться общественно‑по­лезным делом плюс заработать карманные деньги. А как? Да очень просто - собирать ракушки-беззубки для их использования в качестве белковой пищи сотрудникам, проживающим в университете. Мяса по карточкам выдавали крайне мало, белка для полноценного питания не хватало, вот биологи и предложили летом сорок второго года заменить частично мясо ра­кушками‑беззубками. Здорово! Я со своими Наташами теперь регулярно отправлялась на пригородных поездах в Обсерваторию или Займище.

Выловить беззубку не составляло большого труда, особенно если вода оказывалась прозрачной и ракушки виделись с берега. Мы брали сачок с достаточно прочным ободом, которым, как граблями, разгребали грунт и подхватывали беззубок, освобождая из песка и ила.

Набив рюкзаки ракушками, возвращались в город и относили улов на биофак университета, где вручали лаборанту. Каждой из нас давали примерно по сто рублей, на которые можно было купить на рынке кирпичик ржаного хлеба.

Так мы и сами съедали «лишний» кусочек, да и учёных Академии наук СССР спасали от голода. У нас дома из беззубок делали очень вкусный паштет, напоминающий по вкусу паштет из говяжей печени.

Я точно не знаю, в каком виде употреб­лялись беззубки сотрудниками академии. Уже после войны слышала, что из них делали котлеты и шашлычки. Член‑кор­респондент Академии наук СССР Лев Александрович Галин в военные годы даже сочинил песнь в честь этих моллюсков:

Вслед Господу начнём мы песню
о скользких моллюсках,
Тех, что питаньем служили мужам
благодарной науки.
Много моллюсков живёт в морях,
Посейдону подвластных,
В странах заморских они доставляют
блистательный жемчуг.
Также другие известны,
из коих божественный пурпур
Раньше могли добывать для окраски
порфир венценосцев.
Но не о них наша песнь. Во владениях
бога Иерея,
Коему тоже подвластны в долинах
текущие реки,
Племя иное живёт.
Ни жемчугом ярким не славны,
Не доставляют и пурпур они,
но в пищу однако пригодны.
Ясно для каждого, как их готовить.
Описывать это не будем:
Скажем лишь только, что мы
из моллюсков съедобных котлеты
Ели и ими остались довольны
и всякого есть призываем.
В реке сарматской Казанке мы много
моллюсков ловили.
Очень больших и превкусных.
Но так ли в Москве это будет?
То мы не знаем, и ныне мольбу
посылаем Нерею,
Дабы и там он снабдил нас
моллюсками этими вволю.

После окончания войны эта пища не привилась из-за неприятного «тинистого привкуса», хотя ракушки никакого вреда здоровью причинить не могут. Этих молодых моллюсков, когда створки раковин ещё тонки, охотно поедают гуси, утки, многие виды рыб, ондатра, выхухоль и их собратья.

На прилавках магазинов было пусто, хлеб, мясо, рыбу, жиры, крупы, макароны, а также картофель и овощи выдавали строго по карточкам, которые ввели с 1 ноября. Лимит потребления был установлен также на электричество, воду, дрова, керосин.

Летом сорок четвёртого года два девятых класса отправили на уборку урожая в совхоз «Комсомолец» недалеко от Набережных Челнов.

Жили мы в деревенских избах, с утра до вечера собирали картошку, капусту, морковь, свёклу. Погода была ветреная, дождливая, я и Наташа Разумова вскоре простудились, и нас отправили домой. Все остальные пробыли в совхозе около двух месяцев. У меня дома до сих пор хранятся письма наших подруг из совхоза.
На «треугольнике» - штемпель: 16 сентября 1944 года, когда было получено письмо от Лили Куликовой.

«Сегодня мы должны были работать последний день. Но на улице - сильнейший ветер и дождь, так что сидим по домам. На обед опять гороховый суп! Этот противный горох так надоел, что просто ужас! Мы работали все по отдельности, ежедневно каждому отмерялось по 15 соток, кто и когда все эти квадратные метры обработает - его дело. Мы обычно к обеду управлялись с 9 сотками, остальное - после обеда, а потом - домой».

Другое письмо - от Тани Тимченко:

«Сегодня ужасная погода, дождь мелкий и противный идёт с ночи. А мы сидим в тёплой комнате и носа на улицу боимся показать…»
На «треугольнике» та же дата. Конверты использовать не рекомендовалось для удобства проверки писем военной цензурой. Для письма-треугольника использовался обычно тетрадный лист.

За первый месяц войны для оборудования эвакогоспиталей в Татарии было передано семьдесят зданий клиник, школ, техникумов, учебные корпуса некоторых вузов, Дворцы культуры, санатории и Дома отдыха. Уже на десятый день войны в Казань стали поступать раненые.

Для них в помещениях, переоборудованных под госпитали, оставили лучшую мебель, разное оборудование, картины, библиотеки. В палатах находилось одновременно до тридцати человек. Если мест не хватало, раненых размещали в коридорах. Бойцы прибывали после тяжёлых боёв.

Раны были тяжёлые, часто запущенные. Нередко бойца прямо с носилок отправляли на операционный стол, где отнимали руку или ногу. Случалось, умирал такой боец, а врачи не знали, кто он. Ночью персоналу запрещалось спать, дисциплина была строгая, врачи находились словно на казарменном положении. Работа была двухсменной. Питание сотрудников было организовано плохо: иногда в день они получали по одному яйцу, обед мог состоять из одного блюда - ржаной лапши. Для раненых еды тоже едва хватало, были случаи, когда медсёстры или врачи отдавали свою порцию бойцам. Они старались помочь раненым не просто выжить, но и воспрянуть духом. Школьная библиотека состояла из тысячи девятисот книг. Госпиталь выписывал «Красную Татарию», «Правду», «Известия» и другие газеты. Раненым показывали кинокартины, они говорили, что многие фильмы видели по нескольку раз.

Наш класс взял шефство над ранеными бойцами в первые дни нового учебного года. Сразу же после занятий мы бежали в госпиталь, который разместился в школе № 15. Вместе с учителями старались смягчить их физическую и душевную боль, снять стрессы, полученные в ходе боёв.

Мы разговаривали с ранеными, читали им газеты, писали письма родным, приносили патефон с пластинками, устраивали концерты, ставили спектакли, часто вызывая улыбки у измученных войной взрослых мужчин. Читали в палатах книги, делали доклады о Парижской Коммуне, героях гражданской войны и на другие исторические темы.

Наши девочки дарили раненым подарки: вышитый платочек, кисет, курительную и писчую бумагу, учителя организовали своего рода школу по ликвидации неграмотности и малограмотности.

Мы познакомились со многими бойцами, с некоторыми из них даже какое-то время переписывались.

В мае 1944 года выписался из госпиталя один наш хороший знакомый - лейтенант Миша, которому ампутировали ногу. Перед отъездом мы долго с ним разговаривали, у него были слёзы на глазах - как встретят дома, как на безногого отреагируют девушки?!

А вскоре после отъезда Миши я получила от него письмо с печатью «Проверено военной цензурой»:

Красильниковой Женечке от Мерзлякова Михаила Егоровича из г. Рубцовска, ул. Н.-Сибирская, д. 60.

«Здравствуй Женя, привет от Михаила с Алтайского края. Во-первых, сообщаю - нахожусь дома и всё ещё не верится - проехал на поезде 7 суток, встретили хорошо, вокруг своей жизни ещё как следует не осмотрелся, хожу всё время на протезе. Был в парке, железнодорожном саду, и кругом - одни девушки. У вас в Казани много заводов и госпиталей, много ребят в училищах, а здесь нет никого. Танцуют одни девушки и если 2‑3 пары есть на танцплощадке - то хорошо. Девушки встретили меня отлично! Я на это даже и не надеялся! Вот коротенько и всё. Осмотрюсь, тогда ещё пришлю письмо. Пишите, что у вас нового, как сдали экзамены. Передайте привет всем девушкам, посещавшим нашу палату. До свидания, с приветом Михаил. 25 мая 1944 г.».

Маленький солдатский треугольник сохранился до сих пор. Михаила уже наверняка нет в живых, а его весточка лежит в ящике стола…

…Май 1945 года. Раннее-раннее утро. Все спят. И вдруг - объявление о том, что войне конец! Все разом проснулись, не могут поверить в такое счастье. В одной из наших комнат жила семья эвакуированных из Ленинграда. Муж служил на оборонном заводе, и ему полагалось оружие. Не долго думая, узнав о ПОБЕДЕ, он открыл окно и начал палить в воздух до тех пор, пока патроны не кончились. Так что салют праздничный он нам организовал ещё с утра!

Это необычное утро запомнилось на всю жизнь. Улицы города сразу же заполнились народом. Знакомые, незнакомые, все обнимаются, целуются, плачут…
А у меня истаяло детство. И началась обычная, нормальная взрослая жизнь. Я окончила школу, получила аттестат зрелости и в сентябре 1945 года стала студенткой химфака Казанского университета.

Святые стены

Для моего мужа Евгения Прокопьевича Бусыгина актовый зал родного Казанского университета имел особое значение. Он гордился тем, что ему посчастливилось читать здесь лекции студентам. Его выступления как лектора общества «Знание» наполняли актовый зал до предела. Здесь Евгений Прокопьевич проводил профсоюзные собрания всего коллектива университета, будучи председателем его профкома, выступал на партийных собраниях, заседаниях научных конференций.

На праздничные концерты он приходил как профессиональный скрипач, исполняя свои любимые произведения Шопена, Баха, Чайковского. Здесь же дирижировал университетской хоровой капеллой. И, наконец, Евгению Прокопьевичу была подарена возможность выступить в мемориальном актовом зале в 2003 году на торжестве по поводу его девяностолетия. Он работал в стенах университета три четверти века.

Актовый зал Казанского университета - знаковое место для всех Бусыгиных.

Я не только училась здесь после войны - после защиты докторской многие годы была членом совета химфака по защите кандидатских диссертаций. Студентом университета был сын Евгения Прокопьевича Андрей Бусыгин, доктор экономических наук, профессор, директор Государственного музея-усадьбы «Архангельское». На физмате учился муж Тамары Евгеньевны Бусыгиной, мой сын Андрей Юрьевич Леонтьев, физик. Студентами филфака и юрфака соответственно были внуки Евгения Прокопьевича Инна Андреевна и Дмитрий Андреевич Бусыгины.

Более двадцати лет первая жена Евгения Прокопьевича, мама его детей Андрея и Тамары, доктор химических наук, профессор кафедры неорганической химии Казанского химико-технологического института Августа Дмитриевна Троицкая была членом учёного совета химфака университета по присуждению учёных степеней кандидатов и докторов наук.

Облик зала менялся, а благоговейное чувство к его святым стенам не утрачивалось никогда.

Красильникова (Бусыгина) Евгения Анатольевна - доктор химических наук, профессор, заслуженный работник культуры Рес­публики Татарстан, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации.