Мужик, подпоясанный ломом

Журнал "Казань", № 4, 2014

Продолжение. Нач. в №№ 1-3, 2014

Пьянящий глоток воли

Новый барак на месте сгоревшего сколотили быстро, благо леса кругом навалом. Но если честно, то запах ёлки у меня вовсе не с Новым годом связывается, а с неволей. Мы стали настоящими таёжными жителями. Грибы научились распознавать. Неядовитую ягоду находить. Смолу еловую жевать от расшатывания клыков. Рядом с лагерем жил один абориген, то ли нанаец, то ли китаец, а может, и спившийся татарин. Глаза узкие, морда в корке, как будто бы корой покрыта. Сядет среди ёлок и сидит полдня. Я думал, он нужду там справляет, ну, может, запор, а нет, прикинулся пеньком, чтобы тетёрку поближе подпустить. Сам на коленке кедровых орешков насыпал. Курочка подлетит, кудах-кудах, а этот Дерсу Узала хвать её и - «тудах» в котелок. Это ж сколько терпения нужно иметь! Ещё я видел, как набросает он утром в заводь реки какой-то травы, а вечером приходит с ведёрком рыбу заснувшую собирать. Большую только брал. Не жадный был, с нами тоже делился. Я с ним иногда перебрасывался словами.

- Однако у всех нас - поймали,- сказал он мне как-то.- Я её поймала (и он показал на тушку совы, которую принялся запекать на углях).- А тебя она поймала (Узала махнул в сторону конвоира).- А меня совсем скоро тётка придёт. К вам, она с такой острая коса ходит, а к нам с водка. Нальёт штопик и салдым…

Потом его долго не видно было. И только через полгода случайно нашли. Забрался старик, чуя конец, в нору какую-то, там и околел. Только чуни торчали наружи.

Начальник санчасти Иван Тимофеевич ходатайствовал, чтобы администрация колонии, где я устроил себе «курорт», отправила меня в Надымскую тюрьму строгого режима. Однако туда пришёл приказ из Москвы о прокладке дороги к новым приискам Забайкалья силами заключённых. И начальство срочно снарядило в тайгу этап зеков, в который зачислили и меня. Я вздохнул с облегчением. Как же! Не будет узких камер и дворика для прогулок. Дыши, Бурундук, полной грудью!

XIII

В июне я был записан в бригаду Васьки Царя, которую должны были отправить на острова - сено косить. Накануне Васька мне устроил смотрины. Конечно, он слыхал, что я вор. Но на зоне твоё положение постоянно проверяется. Ты под прицелом не только конвоиров, но и своих «коллег по нарам». Тебя как будто бы пробуют на зубок: как ты ответишь на поставленный вопрос с подвохом, как себя поведёшь, пасанёшь или нет… Тут главное правильный базар! Но только допустишь слабинку, всё, кердык тебе. Понизят рангом в «должности» - и не ропщи!

И вот как-то комариным вечером я предстал перед Царём с рубцом по всему лицу наискосок, как будто бы его рубанул казак шашкой! Глаз тоже был задет. Двух пальцев на руке недоставало. Одно плечо торчало почти у самого уха. А ухо как будто бы кто-то голодный хорошенько пожевал! Не Царь, а Квазимодо! Я сорвал прутик и хлопаю на себе комариков. А они тут как у нас в Поволжье стрекозы! Посему прутик у меня был размером с хорошую палку. Так, на всякий случай.

Он долго смотрел на меня прищуренным глазом. На лбу виднелся след от размазанного комара. Царь явно работал на публику, достал из кармана лупу на ножке и принялся разглядывать меня как профессор редкий экземпляр насекомого. Этого ему показалось мало, он придвинулся ко мне и пощупал мускулы.

- Жидковат,- поморщился Царь.

- Ну, ты откорми! - парировал я и сплюнул ему чуть ли не на башмак.

- Говорят, ты от работы косишь. Это хорошо…

- Чё ж хорошего? Лежу целыми днями и картишки тасую! - отшутился я.

- Не, у нас как раз косить и надо! - съязвил Царь, чем вызвал всеобщий хохот.- Завтра тя ждут острова - гадюшный рай. Травы там по пояс.

- Я - вор, Вася! - срезал его я, как траву.- И тут ничего не попишешь. Видишь мою деревянную руку (я медленно засучил на протезе рукав), она в бою за безделье пожертвована была. Если потребуется, то я и ногу не пожалею…

- Во как! Ну-ну…- восхитился Царь и протянул мне свой латунный портсигар. Там с одной стороны резинкой придавленные лежали папироски, а с другой - вонючие бычки. С куревом были большие проблемы, и мужики в лагере даже высушенный мох курили.

Ну, я вытянул целую папироску, тем самым блатное место себе в бригаде как бы застолбил. Если понадобится, то для последнего аргумента, когда слова закончатся и в воздухе защёлкает электричество, заискрившее от ненависти, то у меня на этот счёт всегда имеется кое-что про запас. Это «кое-что» сделал мне слесарь один - чуваш Петя. В протезе пружинка была запрятана, которая заточкой стреляла. Стоило мне пальчиком надавить в одно место и - бжик! Выноси тело! Конечно, этой детали я не раскрыл перед Васей. Такие хитрые приёмы были у каждого вора, только мужикам они не полагались. Зарубить топором, забить молотком…- это всё дикость средневековая. Но вот удивить без пяти минут покойника, это у воров ценилось. Я знаю, у одного кореша в культю ноги ствол был вмонтирован. Другой из трубки камышовой ловко иголки выдувал - прямо в глаз. Такие вот были у нас Кулибины!

Ночью мне вспомнились слова Нахала, моего наставника, который воспитывал при мне одного выскочку по имени Ноздря: «Вот ты на каждой сходке талдычишь: «Я - вор, я - вор». Нет, ты сопляк! Где у тебя следы ранений? Шрамы где? И где кровь советских буржуев? Тебе до вора как до Магадана туда и обратно! Нет, это не так делается в жизни, парнишка. Чтобы стать настоящим вором, надо помучиться. Пороха надо понюхать! И вот потом, когда заматереешь и покроешься шрамами - будет тебе малина».

Нахал был для меня непререкаемым авторитетом. Потом он познакомил меня со своим учителем - Бахадиром. О, это был настоящий шах. Сидел по-турецки в стёганом халате и золотой тюбетейке. Пил коньяк только из пиалки. Наливала ему из чайника этот крепкий душистый «чай» Зухра - его наложница. Выдув три пиалы, он пососал урюк и запел хриплым баском:

Ты зашухерила всю нашу малину,

А теперь - маслину получай…

Он пел. И никто не решался подхватить. Я знал куплеты назубок, но тоже молчал. Потому что это была песня одинокого волка. Он мог пригвоздить тебя к месту одним только взглядом. На нас, молодых воров, он даже не посмотрел ни разу. Нас как будто бы не существовало. Бахадир притягивал к себе неведомой силой, и ты невольно склонял перед ним голову. Тело сковывал страх. Животный страх, что тебя сейчас прямо здесь, за этим столом-ковром, выпотрошат как ягнёнка, поджарят и подадут ему на блюде. Я сидел весь мокрый как мышонок. Потом уже понял, что дело тут в энергии, которая гнездилась в его размякшем теле. Физическая сила ничто перед духовной! Настоящий вор может уложить одним только словом. К сожалению, я этого мастерства и сейчас ещё не достиг, мне приходится либо изворачиваться, либо идти в лобовую атаку. Для меня Бахадир остался некой высшей точкой измерения авторитетности вора, по нему меряю и себя.

Потом уже Нахал пояснял, и, видимо, это со слов Бахадира, что существуют воры маститые, крупные, но чаще встречаются козявки. Если хочешь стать заметной фигурой, тогда учись премудростям этого ремесла. Оттачивай навыки!

…Утром ни свет, ни заря конвой погнал нас на берег реки - переплавляться на остров. Размером он был с три футбольных поля - не меньше. В ожидании буксира, который должен был зацепить баржу с зеками, я смотрел на реку. Может, где-то у какого-то населённого пункта у неё имелось звучное имя, а здесь, в безлюдной тайге, оно ей было ни к чему. Просто река. Медведица выйдет жирного лосося с икрой когтём подцепить или лосиха - сунуть свои высохшие губошлёпы в прозрачную влагу…- им-то зачем имя? Охотник охотнику скажет: Большая река! А беглый каторжанин, если окажется на её берегу с мыслью переправиться, глядя на её ширину и волны, скажет одно ёмкое словечко, означающее «капец». Был среди моих знакомцев один «кандидат наук» по части языка. Убил он свою жену с тёщей и новорождённой девочкой за подгоревшую картошку. Так он сказал, что весь русский язык произошёл от матерных слов. Раньше в Киевской Руси все так изъяснялись: и князья, и попы, и простолюдины, и даже судьи и прокурор на народном вече. А «Слово о полку Игореве» было написано этими же словами, это потом уже какой-то профессор переделал текст специально по просьбе товарища Сталина. Так что все реки славяне называли либо Большой «капец», либо Маленький. Вот и мне сейчас на ум то же самое слово пришло. Вообще много дум меня тогда посетило, даже волосы на башке зашевелились.

Волны бегут и бегут, зарождаются где-то на середине и устремляются к берегу, чтобы выброситься на него, то есть покончить самоубийством. Когда солнце бросало в полдень свои раскалённые лучи в реку, вода казалась рифлёной сталью. Но вот диск скрывался за тучей - и река темнела «лицом», словно хмурилась, сердилась, протестовала. По ней можно было видеть, какое настроение у природы, что, в свою очередь, передаётся и нам, людям, и зверью всякому. Слава богу, что я мотаю свой срок не в тесной и затхлой камере, а в трудовом лагере. Здесь можно трогать шелковистую траву, гладить волны… И ничего, что за тобой приглядывает конвойный, придерживая одной рукой ствол винтовки.

Здесь я завёл тетрадку и стал марать стишки:

По ночам, когда вьюга свирепо бросает Хлопья снега в окно, я кидаюсь в мечты. Предо мною встаёшь ты, моя дорогая, С грустным блеском в глазах, всё такая же ты. Вспоминаю весну с зеленеющим маем, По поющим лугам мы гуляли с тобой. Ты мне что-то шептала, сильно пальцы сжимая, Я губою прижался к васильковым глазам… А теперь, покорившись судьбе злополучной, В лихомане таёжном я влачу свой удел…

Конечно, всё это фантазии, к которым устремлялась моя душа. Она ведь была свободна и могла уноситься хоть в Казань, хоть на Марс! Не было у меня никогда любимой девушки, как не было с ней сеанса любви на последнем ряду кинозала, не было нежных слов… Проститутки были, а любви - увы…

Но оказалось, что не один я на зоне стихи пишу. Сочиняют их даже мужики, а ведь воры полагают, что они животные, а не люди. Один такой со смешной украинской фамилией Воняйло написал в стенгазету:

За семь лет трудовых лагерей

Мы в подарок рабочему классу

Там, где были тропинки зверей,

Проложили восточную трассу.

Замерзали в снегу трактора,

Даже «Сталинцу» сил не хватало,

И тогда под удар топора

Наша песня о милой звучала!

Значит, тянется невежественная душа к светлому! Ей хочется возвышенно говорить о своём никчёмном существовании. Эх, опять меня навестили мои старые «друзья» - мысли о жизни моей пустой, о суке на сосне, который меня ждёт…

Баркаса всё не было и не было, и солнце не на шутку разошлось. Один старый зек грохнулся от солнечного удара. Тогда старший конвоир разрешил нам искупнуться. Заодно, сказал, помоетесь! Мы с наслаждением барахтались в прохладной воде, которая за короткие летние месяцы не прогревалась. Рыб было столько, что они норовили залезть в трусы. Раки сами просились в ведро. Что мы и исполнили. Глядя на то, как они зашевелили усами в кипятке и принялись, наступая друг на друга, карабкаться по спинам вверх, я подумал, что это картинка про нас!

Васька Царь вылез, кряхтя, из воды. Стоит на кривых ножках и лыбится, вытрясая из рваного уха воду. Потом распластался на песочке. Вся спина его была расписана как Третьяковская галерея. Тут можно было увидеть копии Шишкина «Утро в лесу», где медведи резвятся (я бы назвал этот сюжет «Медведи на лесозаготовках»), Васнецова «Богатыри» (ну, этих надо переименовать в «Пограничники»), Иванова «Явление Христа народу» (это наш начальник!) и прочие рисунки. Нужно сказать, что над Васькиной спиной потрудился с иглой и ведром туши очень талантливый художник!

Потом зек перевернулся и смахнул комья мокрого песка с живота, как будто бы заметил, что «галерея» его собрала зрителей. У сердца, как орден, сиял в кружке лик Иосифа Виссарионовича в обрамлении лучей солнца Коммунизма, а на руке пританцовывала сиськастая бабёнка, кажется, это была Любовь Орлова в шляпочке перед отправкой на Луну. Напротив Сталина сидел Демон Врубеля и с укором «спрашивал» вождя: «А когда ж он придёт, этот ваш Коммунизм, или он задержался в дороге?!». На правом плече Васьки были выколоты спасательный круг, маяк и медведь с бутылкой водки. У зверя почему-то была женская грудь! Надпись гласила: «Весёлые минуты». На другом плече лежала русалка, демонстрируя свою синюю попу, густо поросшую волосами Васьки. Пониже неё стояла церковь и ангелочек порхал. Шутливая подпись была такой: «Ангелочек, дай разочек - на руках буду носить!» У Царя также были разрисованы ноги (даже пятки, на которых были наколоты подковы), сюжетов множество, в основном неприличных. Не знаю, может, и под трусами тоже у него чего было…

Наконец показался старый баркас с чадящей чёрной трубой, похожей на папиросу. И мы отчалили…

XIV

Остров представлял собою большой пойменный луг. На берегу для зеков натянули военную брезентовую палатку. Вместо нар бросили матрасы, набитые соломой, откуда в первую же ночь стали выползать всякие изголодавшиеся гады. Установили полевую кухню для баланды. Сделали ещё несколько ходок туда-обратно и привезли нарубленных дров, крупы и картошки несколько мешков, сала, сухарей и консервы. У костра свалили целую связку отточенных кос. Трава, глядя на них, кажется, пригорюнилась и прижалась к земле. Осваивая территорию, я обнаружил маленькое озерцо, на котором охотилась цапля. Услышав голоса, она тут же взлетела и, сделав прощальный круг, покинула свою обитель. И мне в тот момент захотелось так же, как она, вспорхнуть и улететь отсюда за кромку тёмного леса. Мечты, мечты…

Сделать это будет не так и сложно. Конвой не ходит по пятам. Мне показалось, что они больше сами себя охраняют, чтобы зеки на них не напали и не разоружили. Вместо лодки можно использовать бревно. Съестные припасы стырить из общего котла. Хорошо бы, конечно, иметь попутчиков… Но куда держать путь, я не знал. Думал уйти в Монголию. И там начать новую жизнь… К побегу, конечно, стоило основательно подготовиться, это тебе не в кусты сходить по малой нужде!

Царю шестёрки установили на живописной возвышенности, где росло единственное на весь остров дерево, камышовый шалаш. Он там как Ленин куковал, правда, без товарища Крупской. Чтобы начальник не посягал на его персональный Коммунизм, мужики и даже ослабевшие духом воры должны были горбатиться. Слово Царя - закон. Взял косу - иди маши. Правда, не у всех это толково получалось. Люди-то многие были городские. Тогда они просто дёргали траву! Я, конечно, на работу забил. Ушёл в противоположную сторону острова гулять. Там разнагишался и загорал, пока меня не нашли царёвы опричники. Вежливо попросили к Царю.

- Я же сказал, что я вор! - ещё разок напомнил я пахану.

- И чё теперь, мне за тебя горбатиться? - вспыхнул Васька.

- Это меня не касается…- бросил я эти слова вместе с окурком, и даже сухая трава в том месте вспыхнула.

Но не успел сделать и трёх шагов, как был сбит с ног ударом в затылок. Падая, успел заметить шестёрку Балду. Сибиряк с кувалдами вместо кулаков. Видать, огрел он меня вполсилы, иначе я бы точно окочурился. На подмогу ему уже бежал второй «шкаф» Мухтар, в руке у того блеснуло длинное шило. Ну, я юшку из-под носа рукавом отёр и, улучив момент, когда оба лба приблизятся ко мне вплотную, выставил своё секретное «оружие» - протез. Кнопочка щёлкнула, пружинка простонала, и заточка мягенько, как в масло, вошла снизу в печень Балде. Кувыркнувшись, я сбил с ног Мухтара и вонзил ему заточку в самое ухо. Когда оттирал травой лезвие, оно было жёлтое от его мозгов. Хотя какие могут быть мозги у Мухтара? Он же у Царя в шавках бегал. Ну, вот дело сделано. Лежат два бугая, распластавшись, как два пьяных косаря. Правда, Балду ещё раз пришлось продырявить. Я даже утомился, как будто бы тяжёлую работёнку провернул.

- Дай,- говорю офигевшему Васе,- подымить что ли? Видишь, умаялся я…

Он молча мне свой портсигар бросил, как заслуженную дань. Я, не глядя на него, спрашиваю:

- Ну чё, вор я или не вор, Василий?

- Вор, вор…- пробубнил он.

Я, чтобы отвести от себя подозрения, положил Балду поверх Мухтара, как будто бы драка между ними произошла. Особо расследовать убийство тут никто не станет. Запишут как несчастный случай на производстве с трагическими последствиями. Ну, типа сосной придавило или трактор задом наехал. Зароют молодцов в песочек в обнимку. Навеки друзья!

Так мне пришлось в очередной раз отвоёвывать себе место под солнцем. Но Царя я свергать не стал. Пусть себе правит! Управлять толпой, оставаясь невидимкой за его спиной, куда лучше. А в шалашике ему всё же пришлось подвинуться…

Царя Гороха я даже пожалел. Сидел он в сторонке и плевал себе на наколотою на кисти львиную голову, чтобы оттереть от грязи. Он и сам теперь стал походить на старого беззубого льва, которого подвинул в сторону молодой лев. Но таковы законы джунглей, хоть мы и в тайге! Я не собирался пользоваться привилегиями, мне победа над Царём нужна была совсем для другого…

- Слышь, Вася! Устрой мне побег - и мы будем квиты…- предложил я ему.

- А чё устраивать? - не понял он.- Вон река, прыгнул - и ты на свободе!..

- Ты чё, не понимаешь? Так меня быстро сцапают. Мне нужно основательно…

- Когда собрался когти рвать? - И в глазах Царя сверкнул интерес. Ведь если я уйду, то он опять Царь!

- Сообщу через газеты!..- съязвил я и пошёл на боковую.

Васька сам из зоны валил раз пять, я это знал, поэтому его познания в этом деле мне были ой как нужны.

- Начало лета для побега самое то! - зашептал ночью в шалаше Васька.- Тока комарики, сам понимаешь - тучами ходят. Лося так облепят, что бедняга только в воде и спасается. Кстати, его дерьмо помогает, или медвежье. Обмажь себе морду и руки, а на себя даже в жару ватные штаны натяни! Смотри под ноги, когда бежишь. Кочки, ямки, коряги… Сунул ногу не туда - и вывих! А уж на одной ноге куды ты, Бурундук, убежишь?! Потом, змеи эти… Разуй уши, где зашипит, туда лучше не сувайся и на всякие палки не наступай, это змея может быть. Так, теперь жрачка… Ну, ягоды сейчас пошли… Помню, один у нас беглец полянку отыскал каких-то синеньких ягодок, думал, голубика. Набил пузо, и так ему хреново стало, что побежал обратно на зону, в санчасть. Так конвой его так прикладами и каблуками отметелил, что он про то первое хреново забыл, раз теперь пришло другое!

- Может, сухарей заныкать мешок? - предложил я.

- Сухари можно, но до Монголии далеко. В деревни лучше не заходить, местные все повально стучат чекистам. Заложат и получат за тебя премию. Лося тебе не завалить. Заточкой тут маши не маши, а он лягнёт, и ты - жмурик! Ну, с учётом того, что топать тебе до монголов месяцев четыре, думаю, без тёлочки не обойтись…

- Какой ещё тёлочки? - не понял юмора я.

- Мы когда из Иркутска ноги делали, то взяли с собой малолетку. Увалень такой на восемьдесят пять кило, чистого мяса из него вышло ровно наполовину,- сглотнул слюну Царь.- Это только так кажется, что вокруг зверья и рыбы полно. Да, само собой, чё-то там летает, ползает и прыгает, но поймать ничего ты не можешь. А подстрелить - ружья нету! Как-то мы по тундре уходили. И там, на склоне, который отогрело солнце, вдруг увидели хобот! Разгребли немного и вытащили часть туши мамонта. А костёр из чего развести? Из ягеля что ли? Ну, вот так и жевали его, как яловую кожу… Тьфу!

- Ну, а человечина-то как? - спросил я брезгливо.

- Мясо как мясо, сладковато только…- простодушно отвечал зек.- На костре поджарили кусочки, э-э-э, такой шашлык получился - закачаешься!

У нас был такой вор Миша Таёжный - выдумщик большой по части побегов. Как-то он предложил вырыть яму на делянке, забраться туда втроём, сказать шестёркам, чтоб поверх сделали настил из толстых брёвен, присыпали землёй и развели костёр.

- Погодь, а как же поверка? Вечером конвой соберёт бригаду и перед этапированием проведёт перекличку, тут и обнаружится, что троих нету! И начнут шуршать…

- Ты чё, думаешь, мы лохи?! Мы продуктов с собой в яму взяли дня на три, для воздуха полую ветку подготовили, воткнули рядом - стоит как деревце. С отхожим местом, конечно, херня вышла. Обделались мы там по полной. Утром ещё стряпчий накормил какой-то бурдой! Козёл! Конвой бросился искать, но никто из них не догадался, что мы под кострищем сидим. План вроде как удался, но… Бригаду на следующий день перебросили на другую делянку, нас сочли сбежавшими в тайгу. Там и искали. Ну, сидим три дня, четыре, пять… Жрачка закончилась, курить охота - жуть! Начали мы тихонечко выбираться. Пробуем брёвнышко приподнять, чёрта с два! Шестёрки постарались исправно. Замуровали нас в склепе так, что даже эсэсовцы с собаками не разыщут! Мы уж там подыхали… Ладно, мужик один раскололся на допросе и выдал нашу схему. Мы готовы были его расцеловать! Нас вытащили и даже не били, так как прикасаться к нам брезговали, мы же в этом были… Вот и такой у меня клёвый «побег» был.

Царь достал из вещмешка флакон медицинского спирта. Видать, местный врач его снабдил - молодой паренёк, которого зеки запугали. Налил граммов сто по кружкам, и, не разбавляя, мы проглотили. Зажевали листиком крапивы. А мне это было непривычно. Я чуть-чуть полежал и почувствовал, как спирт превращается во мне в девятый вал, он несётся по всему туловищу, по всем конечностям - к голове, сокрушая на своём пути робость, страх, раскаяние…

Я выполз из шалаша, спирт возмутил мою голову, поднял со дна воспоминания. Мама готовит борщ, но по-татарски - из баранины. Папа, который забивал козла во дворике, даже носом повёл в сторону форточки. Вот во дворик въезжает телега, на неё грузят баулы. Лошадь фыркает, от её губ пахнет тёплым хлебом. Навоз, который она тут же навалила целые кучи, тоже пахнет сытно и вкусно. Может, вы поморщитесь, но это так. Соседи по фамилии Тушновы съезжают в новую квартиру. Об этом весь двор неделю судачил, люди даже знают куда - в зелёный Мергасовский дом, его только что отстроили на берегу высохшего Чёрного озера. Мой приятель Сеня помогал им стулья заносить. И рассказал, что там в каждой квартире своя уборная, но не дырка в полу, иначе на соседа снизу упадёт, а белая ваза. Больше он ничего не успел разглядеть. Или вот я лечу с горки на велосипеде, это рядом с тюрьмой,- на спор. На немецкий фонарик поспорил: если не заторможу и доеду до самого обрыва, после которого начинается река Казанка,- то выиграю. Спуск был крутой - просто бешеный. Я летел так, что мне казалось: всю мою одежду и даже волосы на голове сорвёт встречный ветер. К тому же дорога была вся в ямках и ещё вдобавок мокрая от неисправной водопроводной колонки. Колёса вот-вот должны были сорваться, и тут я увидел белого котёнка, который выкатился клубком на дорогу из чьих-то детских рук. Мой истошный крик огласил всю округу, из окон повылезали морды, а я взял чуть влево, нарушил траекторию и влетел во дворик, уронив будку сортира с жужжащими мухами. Какая-то бабуська сидела в это время на очке и со спущенными рейтузами принялась гоняться за мной. Покорёженный велосипед, а точнее, его пять частей, не считая звонка, отнесли участковому. Ну, потом была взбучка… Красные полоски от ремня быстро забылись, а вот тот самый полёт к серебристой Казанке я вспоминаю до сих пор!..

Я всегда любил пощекотать себе нервишки. Иначе жизнь пресной штукой покажется. И чё тогда жить? Вот и сейчас я задумал этот побег не для того, чтобы уйти от притеснений, от невыносимого существования здесь, за колючей проволокой, от измывательства и голода, нет… Этого нет. Положение своё я выправил. Жить можно! Но я хочу новых ощущений. Иначе, чую, мхом тут зарасту…

XV

Начальник санчасти Иван Тимофеевич включил лампу. Покосился на белое пятно на стене, где ещё вчера висел Иосиф Виссарионович. Из ведомства позвонили, сказали, что уже отпечатаны и вот-вот должны прийти портреты Никиты Сергеевича Хрущёва. Конечно, всё ещё оставалось по-старому, и даже воздух за окном стоял недвижим. Полный штиль! И пока в эти глухие края докатится волна перемен из Москвы, может пройти месяц и два… А может, и целый год! И трудно сказать, в чём они будут выражаться. Ну, ванны-то для спецконтингента вряд ли начнут устанавливать и кафе для них открывать. Зона есть зона. Бить их уже давно не бьём. В последние годы стали делать упор на воспитание. Хотя зеки это восприняли как слабинку с нашей стороны и стали наглеть. Но вот напряжение должно уйти. Не секрет, что каждый начальник, да и простой офицер, постоянно боялись, что за ним придут. Подъедет к дому с погашенными фарами «воронок», захлопают двери и застучат каблуки по лестнице, неумолимо приближаясь к двери. А потом? Сорванные погоны, шельмование и лагерная баланда. А семья? Об этом лучше не думать… Иван Тимофеевич поэтому семьи и не заводил. Уж лучше жизнь прожить бобылём, чем обрекать на муки жену и детишек. Доносы на него в Москву летели регулярно. Он это знал точно. Поэтому страх его был обоснован. Мать-старушку давно схоронил. Завёл себе овчарку, её-то уж как члена семьи врага народа не репрессируют. В последнее время даже о политике с ней стал говорить. Потом показывал, как надо червя на крючок насаживать. Совсем чокнулся, старый!

Который день из головы у него не выходил этот татарин Газизов. Он на нём споткнулся как воспитатель. После ареста замполита ему приходилось заменять своего товарища. Третий год пошёл, а нового кадра всё ещё не прислали!

«Сложным он субъектом оказался,- размышлял Иван Тимофеевич,- никак не могу понять его. Раскусить этот орешек. Почему он всегда выскальзывает от меня?»

До начальника санчасти доходила информация из таёжной колонии, куда на перевоспитание был направлен заключённый Газизов. Он и там не изменил своим воровским привычкам. Видимо, погряз окончательно. И вытащить его из болота не под силу было бы даже Макаренко! Горбатого только могила…

«Но что, если взглянуть на обстоятельства глазами вора? Так ли он не прав, этот Газизов? - мучил себя вопросами Иван Тимофеевич.- Вот он говорит, что ворам не пристало работать, и поэтому, кроме ложки, ничего в руки не берёт. Почему он не хочет вместе с нами строить Коммунизм? Может быть, понимает всю сказочность и посему тщетность этого всенародного дела, несбыточность его? Я и сам, признаться, не верю и не верил в это никогда! Красивая сказка, не более. Но народу нужна такая сказка, которая вела бы их куда-то туда… Вперёд! И неважно, что не станет эта сказка былью ни завтра, ни послезавтра, ни через год, ни даже через сто! Главное, верить в эту романтику и слепо идти за вождём. Иначе смысла нет в этой жизни! А в чём же тогда? Наверное, в попытке стать лучше, духовно богаче, в романтизации реальной действительности. В том, что на словах одно, а на деле другое. Мы должны врать, лгать, фантазировать сами себе и всем другим…».

Иван Тимофеевич думал. Достал из новенького хромового сапога (на днях каптёрщик выдал) бутылку водки с толчёными кедровыми орешками. Опорожнил стакан. Закурил. Петля табачного дыма, плавно изогнувшись, вдруг повисла перед самым его лицом и начала дразнить. «Это что за намёки?» - с ужасом подумал начальник и судорожно разрушил дымный рисунок ладонью.

Толкнул окно и втянул всей грудью июньский травяной настой. «На росе, на лунных слезах, вечер в душу мне вползал!» - вспомнил он строчки заключённого поэта, который на днях принёс ему школьную тетрадку, исписанную детским почерком. Она лежала на столе. Открыл и прочёл первое попавшееся…

У фонтана на белой скамейке Одинокая пара сидит. А направо у летней беседки Дворник сада метёлкой шумит. Уж глубокая ночь наступила, Шумный парк от людей опустел, Одна пара лишь только бродила. Расставаться он с ней не хотел. Нежной лаской её увлекая, Он глухое местечко нашёл И, плащом он её прикрывая, На лужайку он с нею пошёл. Положил на зелёную травку, Стал её обнимать, целовать. Расстегнул осторожно булавку, А рукой стал чего-то искать …

Иван Тимофеевич так увлёкся стихами, что недавние мрачные мысли выветрились из головы и комнаты как папиросный туман. Это была наивная, но искренняя зековская песня с закрученным сюжетом на двенадцать страниц. Молодой парень встречает девушку и влюбляется по уши, но друзья сбивают его с правильного пути, и он грабит в сельмаге народное добро. Случайно поблизости оказался патрульный экипаж, и вора ловят с поличным. И вот его ведут судить. А судьёй оказалась та самая девушка - его любовь:

…И судья за столом пошатнулась, Ну, а крикнуть она не смогла И от зала суда отвернулась. Полны слёз у ей были глаза!

И всё-таки странный он, мир заключённых: жестокий и наивный одновременно. Это про них сказано в Книге, по которой нам теперь не преподают в школе: «Не ведают, что творят!» Зеки как дети! Злобные дети…

XVI

Конвой не сразу хватился трёх заключённых. На перекличке за них отвечали другие. Народ не пересчитывали, потому что собрать всех вместе было сложно: одни косили, другие переправляли стога на противоположный берег, третьи занимались просушкой и, спрессовывая сено, изготовляли из него брикеты. Кто-то работал в хозчасти и отвечал за дрова, костёр и походную кухню, были здесь и свои водовозы. Так что поди разберись, кто где…

А Бурундук вместе с двумя попутчиками углублялся всё дальше в дремучую тайгу, местами еловые ветви смыкались так низко над головой, что казалось, будто они идут по зелёному коридору - в таинственную страну, которой нет на карте. Лица были оцарапаны и распухли от комариных укусов, на ногах горели мозоли (внешне они уже напоминали монголов). Но зеки шли и не оборачивались. Им казалось, что на затылки были наведены стволы винтовок. Они постоянно их чесали, но не оглядывались назад. Только на третьи сутки позволили себе передых. Свалились как подкошенные на мягкую мураву и заснули сном мертвецов. По ним ползали змеи, в рукава залезали муравьи, комары пировали неподвижными тушами, но беглецов как будто бы не было, они не существовали!

Бурундук, Пашка Могила и Лёха направлялись в Монголию. Почему-то Бурундуку казалось, что там растёт магнолия - наверное, из-за случайного созвучия. Он слышал, что оттуда вышел Чингизхан. Пашка был накануне побега крепко избит ворами, а потом и конвоирами. Обида придала ему решительности. И вообще, мотать пятнашку он не намеревался. Лёша был той самой несмышлёной тёлочкой, о которой говорил Васька Царь. Как они его будут жрать, Бурундук даже не представлял себе. Может, обойдётся ещё…

Продолжение следует