С корабля… в редакцию

Перед вами отрывки из дневника простого советского парня, комиссованного в самом начале Великой Отечественной войны из армии. Он был списан с корабля на берег и вернулся к родителям в провинциальный городок. Искал дружбы и любви. Сам себя тоже искал. Пытался разобраться с мыслями и чувствами, которые обычно кружат голову юноше. Его записи позволяют нам перенестись в 40-е годы и увидеть жизнь обычных, негероических людей на гражданке — далеко от войны.

Один из наших читателей, Рафаэль Мунирович, принёс в редакцию семейные реликвии — чёрные ленточки от бескозырки, фотографии, пожелтевшие газетные публикации и толстую тетрадь, испещрённую мелким почерком, который можно было разобрать только с лупой. Это осталось от его тестя Валерия ПОМИНОВА, моряка Тихоокеанского флота. 
Долгие вечера провела за расшифровкой записей своего отца Лидия КАРЦЕВА, доктор социологических наук и профессор ТИСБИ. Закончив свой труд, она подготовила книгу и издала её небольшим тиражом в 60 экземпляров.

Валерий Поминов

Хотелось взять его за руку
— Это наследие моего отца, Валерия Фёдоровича, его дневниковые записи, которые он вёл с мая 1942 года по декабрь 1947 года, — рассказывает Лидия Валерьевна. — Вначале думала, что терпения моего не хватит разбирать крохотные буковки выцветших чернил. Взяла линейку и замерила их размер. Две строчки умещаются в полсантиметра, высота букв — ровно миллиметр. Отец явно экономил бумагу. 
Мучаясь от неопределённости ситуации, метаясь в поисках близкого человека, вглядываясь в лица и характеры тех, с кем свела судьба, отец, страдая от очередного разочарования, пытался разобраться в том, кто перед ним. Очевидные вещи проходили мимо его сознания, вызывали такие мучительные переживания, столь негативные эмоции, что хотелось сесть рядом, взять его за руку и пожалеть…
Жил так, как ему подсказывает сердце. Ко власть имущим пиетета не испытывал. Чтобы выжить, пытался заниматься «бизнесом» — закупал товары, конфискованные демобилизованными солдатами у фашистов. Торговал на улице махоркой, отсыпая стаканами. Обостряло положение то обстоятельство, что, став инвалидом в 20 лет, талантливый человек был обречён на ограничение своей подвижности… «Горько и обидно, что я зависим и почти беспомощен», — признавался он. 
Семья жила еле-еле. Денег, несмотря на все усилия, по-прежнему не хватало. 
«Для начала занял около двух тысяч рублей. Сейчас на восток беспрестанно идут воинские эшелоны из Германии, делая остановки на станциях. Солдаты торгуют всем, начиная от одежды, обуви, кончая обстановкой. И всё недорого. Что-то подешевле покупал, а у себя в городе на базаре подороже продавал. Несколько вещей оставил себе: карманные часы, байковое одеяло, брюки, бумагу. Всё шло неплохо. Но в третий раз вляпался — забрали в милицию».

Верю в силу 
печатного слова!
— Поставил себе цель — быть журналистом, равняясь на любимого писателя Джека Лондона. Устроился корреспондентом в редакцию газеты Тихоокеанского флота «Боевая вахта», печатался также в «Красном знамени». Взялся за работу журналиста, как в бой ринулся!
«Товарищи из райкома партии зовут меня дружески оптимистом. Да, я — оптимист! Свою работу газетчика люблю, как нельзя любить что-либо другое. А люблю её потому, что верю в силу печатного слова. Как другие люди неравнодушны к звукам музыки, так и я с каким-то волнением слышу шелест газетных листков и прямо‑таки по-мальчишески радуюсь, когда почтальон приносит почту — целую пачку газет. Нет для меня ничего дороже писем из редакции и телефонных звонков. Нет дороже и почётнее двух небольших книжек — партбилета и коррес­пондентского удостоверения. Я чувствую себя особенно сильным, когда выполняю задание редакции, являюсь представителем огромной армии советской печати». 
Был сверхтребовательным к себе: «За прошедшие дни в двух газетах помещены мои пять коррес­понденций. Кажется, неплохо, но радость мимолётная. Чувствую, что могу сделать лучше, больше, и поэтому в душе ужасная неудовлетворённость. Стал нервным, вспыльчивым, ужасно похудел. Всё время думы, думы…»
— Так писал мой отец, Валерий Фёдорович, о себе, о своей жизни в молодые годы, — говорит Лидия Карцева. — А состариться ему не пришлось — умер молодым, не дожив двух месяцев до тридцати пяти. «Его статьи, корреспонденции и зарисовки о доярках, лесозаготовителях, школьниках, вожаках молодёжи всегда отличались теп-
лотой, свежей мыслью, — писали коллеги в некрологе. — И это неудивительно. Только корреспондент, работающий непосредственно в цехе, тракторной бригаде, живущий в студенческом общежитии, может правдиво, смело и страстно написать, быть выразителем общественного мнения». 

Я обнаружил, как страстно люблю тебя!
— Дорогим для отца человеком стала моя мама, Тамара Алексеевна. То, что душевную поддержку не принесла ему какая-то другая девушка (а он влюблялся часто и писал об этом откровенно), сделало меня счастливой… — признаётся дочь.
Из письма жене: «Знаешь, Томуська, я соскучился по обыкновеннейшим житейским мелочам, которым ранее совсем не придавал значения. И захотелось, чтоб скорее приехала ты и чтобы по вечерам ты рылась в своих коробочках или вышивала что-то. И я уж, наверное, не сказал бы, что это чепуха. А потом мы думали бы о будущем… Так и бегут мысли чередой, всякие. Хорошие, грустные, о тебе, о жизни, друзьях, делах, дровах и многом другом. И снова веришь в приметы, карты, сны, всякую чертовщину. И право, никому, кроме тебя, милой и бесконечно дорогой, не хочется об этом говорить. Как будто бережёшь и накапливаешь хорошие слова, ласку, которые потом отдашь своей спутнице… Странно признаться, но только теперь я обнаружил, как страстно люблю тебя, что ты милый и хороший человек, и только понять тебя нужно, оценить по-настоящему. А всё это время, со дня женитьбы, мне некогда было глубоко подумать об этом, я всё вертелся, торопился, работал, спешил в самый короткий срок сделать большое и, право, не подумал о твоём сердце и твоей душе». 

Журналист Валерий Поминов спешил жить, говорил сам себе, что нужны изменения, нельзя останавливаться, если есть силы — нужно потратить их наиболее разумно, целесообразно и идти вперёд. День без нового был для него зря прожитым, пустым. Может быть, предчувствовал, что век его короток. 

Корреспондент Валерий Поминов в редакции газеты «Красное Знамя».
СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА
1944
Июнь

«Сегодня пришёл ответ из «Огонька». Мой «Сын орла» не принят. Советуют послать в Гослитиздат, что я и сделал»; 
«Танцевали, потом смотрели «Джордж из Динки-джаза» и «Серенаду солнечной долины».

Примечание редакции. В военные годы по всей стране крутили много американских кинокартин с синхронным переводом. Среди них были комедии, мюзиклы и военные драмы, такие, как «Северная звезда». С успехом (у нас и там) шла американская мелодрама «Песнь о России». По сюжету дирижёр Джон Мередит отправляется с оркестром в СССР за несколько недель до начала войны и влюбляется в советскую пианистку Надю Степанову. Во время гастролей по сорока советским городам зрители видят огромную страну и счастливых строителей Коммунизма.

«Вчера ко мне пришли подруги и, взяв гитару, мы отправились в лес. Ходили на лебедянские поля и, разостлав на траве одеяло, сидели вместе. Я играл на гитаре, пели, баловались. Вернулись в половине десятого немного уставшие с большими букетами цветов».

Сентябрь

«Во вторник всей компанией были в саду. Танцевал с Валей, после провожал её, поручив Лену Жене. В одном из переулков мы остановились, и помню, я много ей говорил о своём полном разоча-
ровании в Лене, о надоевших мне бессмысленных мимолётных увлечениях, о желании серьёзной и глубокой привязанности»;
«Ну, вот, снова за перо. Не знаю, есть ли у человека судьба, но я в неё верю. Суждено болеть мне, скитаться по больницам… Вызвали врача, и пошло: порошки, температура, дни в бреду, отчаянье, тоска… Вот лишь второй день, как поднялся, мало-мальски появился аппетит. Похудел, ослаб и, честное слово, и жаль себя, и отвращение к себе, и какая-то вина перед семьёй. В чём она — не знаю, но мне всё кажется, что я — обуза, и мне лишь из приличия не говорят об этом».

Декабрь

«На сцене бренчал духовой оркестр, зал наполняла масса народу в маскарадных костюмах. Позднее на сцене появился какой‑то болван в роли Чарли Чаплина с глупыми и грубыми ужимками…»;
«Был патефон, выпивка, молодость. Плясали, выстукивая каблуками, девчата. Показал свою прыть отец. Кончили в час ночи»;
«Так закончился мой 1944 год. В пожелании к Лене я заикнулся о личных чувствах, привязанности, а на коробке написал: «На долгую память о запутанных днях». И действительно, дни крайне запутаны. Я стал неожиданно для себя равнодушен к Вале, но я и Лену не люблю. У меня нет к ней глубокой страсти, есть лишь чувство товарищеского…»; 
«Это всё личное. А жизнь, большая жизнь летит впереди, и неотвратимо движется день, час, когда то, чем заполнена жизнь сейчас, отойдёт на задний план. Впереди появится серьёзная жизненная цель, которую будет необходимо достигнуть. Где, как — не знаю, но ясно, что всё это необходимо, что невозможно вести полумещанскую жизнь». 

1945
Январь

«Снова побежали дни, быстрые и незаметные, приносящие новые радости, огорчения, суждения и молчания, страсти и раскаяние. Часов в девять утра мы все уселись за стол, заставленный скромными кушаньями: пельменями, жареной яишней с картошкой, винегретом и т. д. Появилась бутылка белого. Выпили немного за скорое окончание войны…»;
«Завтра Новый год по старому стилю. Сегодня надо бы хоть для успокоения души что-то загадать, сворожить и, вообще, совершить магический обряд»; 
«Проверял облигации — выиграл 100 рублей»; 
«Вчера получил письмо от Женьки. Пишет: «Мой милый друг!», и я целую эти строки. Глубоко в душе я плачу, не видя её. В жизни моей она стала идеалом»;
«Узнал, что Лосева, этот ангел добродетели моего брата, вышла замуж. Боже мой, кому же верить в этой жизни? Ужель всё так низко, практично и трафаретно?»;
«Эти дни посвящены «хождению по мукам». Решил снова пройти медкомиссию на инвалидность. И странное дело — раньше, до армии, я считал даже слово «инвалид» чем-то позорным и удивлялся, как это можно быть бесполезным человеком в наше кипучее время! Но вдруг всё изменилось, я сам стал инвалидом и теперь цепляюсь за эту инвалидность, как хамелеон, окрашиваюсь ею, стараюсь продлить, чтобы иметь право на какую-то помощь от горсобеса».

Апрель

«На улице стоят просто весенние дни, пригревает солнце, и в душе появляется новое чувство, желания, стучит кровь в висках… Вместе с тем, появляется большая потребность душевного освобождения, высказывания своих мыслей человеку, равному по развитию, целеустремлениям. Уже надоела эта болтовня с моими друзьями об обыкновенной каждодневной чепухе, о жи-
тье-бытье, о хлебе насущном, проделках, мелких досадах и проч. Все мои поиски серьёзной девушки пока ни к чему не привели. Они как-то до однообразия скучны. Им бы лишь грубое объятье, пустые разговоры и, быть может, животная страсть. Нет утончённого остроумия в разговоре, нет глубины переживаний, нежности, милого щебетания по вечерам. Всё слишком примитивно»; 
«С прошедшей среды внёс в жизнь свою волнующую нить — стал посещать кружок баянистов...»; 
«Вернулся домой, поужинал, переоделся и отправился на танцы. Танцевал с разными девицами. Потом до конца вечера с Машей. И я рассказывал ей во время танцев о себе. Слухах и делах, о моих сомнениях, исканиях, охлаждении к Вале и т. д. Было приятно чувствовать свободу суждений, культуру языка, когда не было необходимости подделываться под «ваньку» и быть трафаретным… Уходя домой, уносил в душе этот неожиданный вечер, танцы, разговор по душам и образ, вдруг ставший мне дорогим и милым»; 
«Вечером ходил на шахматный турнир. Попался какой-то тугодум, только в 11 часов вечера мы закончили с ним партию. Я проиграл. В душе был взбешён этой тактикой — брать измором»; 
«В четверг был на концерте артистов госцирка. Много смешного и остроумного творил на сцене клоун, и вечер прошёл недурно. Вечером ходил на концерт ансамбля железнодорожных войск НКВД»; 
«Был на концерте, слушал арии из оперетт «Сильва», «Марица», «Баядерка»;
«В горсобесе получил карточки на жиры и выкупил всё причитающееся по нему: консервы, сливочное масло… Вечером ходил в кино, смотрел «Зелёные горы»»; 
«День был солнечный и тёп-
лый, по улицам бродила хорошо одетая публика, празднично настроенная, весёлая. Гремело радио…»; 
«Был футбольный матч. Оркестр, смех, шутки. И солнце, весеннее, милое… Говорил со знакомыми девчатами, и в душе снова жалел Мэри. Она была недалеко от меня, такая же стройная и хорошая в чёрном платье, чёрных шёлковых чулках, красиво облегавших её стройные ноги, и чёрных туфлях. Пышные косы змеились по её спине. Она мила, хороша, но холодна, и это отдаляет нас»;
«…Сразу же попали в объятья Якубова, встречены были шумно и весело. Все были пьяны, на столе закуска: сельдь, консервы, сыр, масло, белый хлеб, сахар и т. д. И водки до чёрта. Якубов, пьяно улыбаясь и обняв меня, говорил: «Валерий! Я отдаю тебе Ленку, но сдеру с тебя калым!» Все смеялись, смеялся и я, отвечая ему: «А я, Усман Ягудинович, сдеру с вас приданое!»

Май

«Третьего мая ходил в библио­теку. Читал радостное известие — взят Берлин! Кажется, скоро войне конец»; 
«Вовсю идёт подготовка к Пасхе. Стряпают печенюшки. Вижу, что нет недостатка: белая мука, масло, сахар»; 
«Вчера Германия встала на колени. 9 мая 1945 года произошло то, чего мы так страстно ждали все эти четыре года войны. С утра прошёл дождь, но все, кто мог — взрослые и дети — все спешили на митинг. Колонны школьников, работников предприятий, флаги, музыка, слёзы радости на глазах. Многие целуются, поздравляют друг друга с победой. На улицы высыпало тысячи людей. Знакомые девчата расцеловали меня на крыльце Дома Советов. В поклонницах нет недостатка, но что они мне? Ни одна из них до конца не нравится…»; 
«Когда вернулся домой, папа с мамой закончили чаепитие и оба плакали от радости. В час ночи выступал Сталин»; 
«В воскресенье с утра ходили с мамой на базар, купили порося за 1000 руб. Потом пошёл на стадион, где состоялся парад физкультурников…»

Июнь

«Время бежит незаметно, дни заполняются мелкими и крупными событиями, часто появляется мысль о бесцельности этих записей, хочется их уничтожить, но верный своей привычке не принимать решение под влиянием нахлынувших чувств, откладываю мнение своё на следующий раз…»; 
«В июньские дни являюсь тайным посетителем городского сада, где устраивают танцы. И вновь проснулась сильная страсть к Маше. Я думаю о ней всегда: днём ли, тогда, когда нахожусь с Леной, и жажду её, когда ложусь спать. Я люблю её лицо, обрамлённое русыми волосами, заплетёнными в две длинных косы; её девичий стан, стройность фигуры, упругость грудей; её жест доверчивости, когда она кладёт руку мне на плечо, начиная танец. Она остроумна, легко схватывает мысль и видит её обратную сторону. Но более всего я люблю её смех, — искренний, задорный, негромкий. Едва удерживаюсь, чтобы не сказать ей: «Я люблю тебя, Маша!»

Сентябрь

«Писем ни от кого нет, как и денег из редакции. Не унываю. Всему своё время!

Наша жизнь подобна арфе: 
две струны на арфе той,
На одной играет радость, 
скорбь играет на другой…»