Логотип Казань Журнал

Видео дня

Показать ещё ➜

МАШИНА ВРЕМЕНИ

Смешно и познавательно

Журнал "Казань", № 7, 2013 Исторические анекдоты о Казани и казанцах XVIII - начала XX века «Анекдот!» - заметил читатель в заголовке и приготовился смеяться. Но неожиданно был смущён словом «исторический»... Читатель, спешим развеять твои сомнения - будет смешно и познавательно одновременно! Что же это за анекдот такой - исторический?...

Журнал "Казань", № 7, 2013

Исторические анекдоты о Казани и казанцах XVIII - начала XX века

«Анекдот!» - заметил читатель в заголовке и приготовился смеяться. Но неожиданно был смущён словом «исторический»... Читатель, спешим развеять твои сомнения - будет смешно и познавательно одновременно!

Что же это за анекдот такой - исторический? Мы привыкли к анекдотам о Штирлице, Чапаеве и Петьке, Вовочке и новом русском. И не многие знают, что жанр анекдота зародился далеко не в XX веке. Анекдот в переводе с греческого означает «неизданный», и первое употребление этого слова относят ещё к VI (!) веку. «Тайная История» византийского историка Прокопия, содержащая ряд интимных рассказов о царствовании императора Юстиниана, вскоре стала известна под названием «анекдотов».

С этого момента начинается победное шествие анекдота по Европе. В России взлёт этого литературного жанра начинается в XIX веке. Разумеется, не обошлось без Пушкина, который составил антологию исторических анекдотов под заголовком «Table-Talk». Вторил ему и его приятель Пётр Вяземский со своей «Старой записной книжкой».

В конце XIX века возникает настоящей бум анекдотической литературы. Целую серию книг публикует собиратель анекдотов Михаил Шевляков («Пётр Великий в анекдотах», «Суворов в анекдотах», «Пушкин в анекдотах»), полны анекдотов и книги историка Михаила Пыляева («Замечательные чудаки и оригиналы», «Старая Москва», «Старый Петербург»).

Большинство таких исторических анекдотов, ясное дело, происходят в Москве и Санкт-Петербурге. Однако нам стало обидно за отчизну и захотелось собрать какое-то количество анекдотов и курьёзов о родном городе. Надеемся, что эта подборка будет интересной для любого казанца, полезной для краеведа и экскурсовода, а кроме того - войдёт в копилку большой работы по сбору казанского исторического анекдота, которую нашему историческому сообществу ещё предстоит проделать.

Державные гости

Один из самых благодатных источников исторических анекдотов - биографии державных персон. Сама фигура главы государства как будто бы придаёт особую значимость всему, что царь или царица сделали или сказали. Очевидно, что большинством таких анекдотов в интересный нам период по праву может похвастаться Санкт-Петербург. Но ведь и в Казань державные гости заезжали, и здесь случались с ними порой забавные или просто занятные происшествия.

Первым русских монархом, посетившим Казань после Ивана Грозного (чей визит, надо думать, было не слишком анекдотичным), стал Пётр I. Был он в Казани не единожды, впервые - в 1722 году, при отправлении в персидский поход.

Осматривая учреждённую им за восемь лет перед тем казённую суконную фабрику, Пётр остался недоволен ею, в особенности по сравнению с частною суконною же фабрикою купца Михляева, в доме которого квартировал, вследствие чего он и решился передать ему казанскую казённую суконную фабрику...

Предание рассказывает о следующем проявлении Михляевым верноподданнических чувств. По случаю похода в Персию Император очень нуждался в деньгах, что ни для кого не составляло тайны. Однажды, погружённый в думы о предстоящем походе, Пётр сидел, запершись, в своей рабочей комнате. Является к царской квартире пожилых лет человек и, невзирая на отказ, настоятельно требует свидания с Государем. Доложив об этом Императору, который велел впустить дерзкого и собирался было уже по-своему расправиться с ним, когда тот вымолвил: «Удержись. Государь! Я - здешний гражданин Михляев, имеющий шерстяной (суконный) завод... Я слышал, что ты нуждаешься в деньгах, и могу оказать тебе помощь». «А где твой завод?» - спросил смягчившийся Пётр.- «Неподалёку отсюда»,- ответил Михляев. Император удостоил завод своим посещением и, убедившись в том, что дело здесь идёт лучше, нежели на его казённом, решил отдать этот последний Михляеву. При посещении Императором завода Михляев преподнёс ему целый поднос золотых и серебряных денег, а жена его - миску жемчуга и драгоценных каменьев. [1]

Великая названая внучка Петра Екатерина II прибыла в Казань в 1767 году, в ходе своей поездки по восточным губерниям.

Императрица встретила в Казани самый востор­женный приём: «Мы нашли город,- писала Екатерина отсюда,- который всячески может слыть столицею большого царства. Приём мне - отменный; четвёртую неделю видим везде одинаковую радость, а здесь ещё отличнее; если бы дозволить, то горожане бы себя вместо ковра постлали, а в одном месте, по дороге, мужики свечи давали, чтоб предо мною поставить, с чем их и прогнали».[1]

***

При разборе «Описания путешествия по России» аббата Шаппа (в «Антидоте») Екатерина писала: «В Казани мы могли бы, если бы хотели, танцевать в течение месяца на девятнадцати балах: когда мы увидели это, то потеряли желание возвратиться в столицу и не будь к тому необходимости, не знаем, чем бы кончилось дело». [2]

В 1798 году в Казани прожил целую неделю император Павел I, прибывший сюда осматривать войска Оренбургской военной инспекции.

Прибыв в Свияжск,- последнюю перед Казанью остановку, где Император обедал,- 24 мая, Павел Петрович в тот же день отбыл отсюда в Казань на катере, приготовленном для этого казанским адмиралтейством. В исходе шестого часа дня императорский катер вошёл в реку Казанку, где у Тайницкой кремлёвской башни устроена была для встречи высоких гостей особая пристань, на которой прибытия их ожидали все власти города. Но тут произошла маленькая неприятность: катер, бывший морской конструкции, сел на мель, не дойдя до пристани, и высокие особы переехали на берег в лодке простого лодочника. [1]

***

Император Павел остался очень доволен Казанью и публично высказался, что «ему было сказано о народе Казани, что - грубый, но он, напротив, нашёл много обходительных и просвещённых, а паче дам: и в самой Москве таковых мало находил...» [1]

В 1836 году в Казань прибыл Николай I. Почти весь второй день своего пребывания в городе император осматривал университет, заглянул он и в университетскую клинику.

Рассказывают, что, войдя в клинику, Николай Павлович спросил:

- А где же у вас больные?

- Их нет, Ваше Императорское Величество...

- А отчего так? - продолжал Государь.

- По случаю каникулярного времени,- было ответом на этот вопрос.

- Вот как! - засмеялся Император.- Стало быть, у вас и для больных каникулярное время полагается! [1]

Однако и наши, казанские, правители не лыком были шиты. В 1708 году указом Петра I в России были образованы губернии.

Первым казанским губернатором был окольничий Пётр Матвеевич Апраксин, назначенный на эту должность при первом учреждении в 1708 году губерний и бывший на этом посту ещё в 1711 году.

Насколько примитивно сознавали в ту пору новые губернаторы сущность своих обязанностей, не будучи в состоянии отрешиться от прежних представлениях о «кормлениях», видно из следующего курьёзного факта. Отправляясь в 1711 году из Казани в закубанский поход, Апраксин весьма сокрушался, что некому поручить вверенную ему губернию. Уже в Царицыне вспомнил он об оставленном в Казани четырёхмесячном сыне и послал в Казань с дороги приказ, которым объявил этого младенца своим «наместником». А «по малолетству» приставил к нему старых слуг своих, приказав им именем его всякие дела справлять; этот указ был публично почитан гражданам на площади, в присутствии самого «наместника», которого мамка держала завёрнутым в одеяло. «А как он в Казань сам возвратился,- повествует официальный акт,- так того сына своего приказал маме вынести под одеялом в палату, где множество людей было, и благодарил за мудрые его поступки», в ответ на что младенец разревелся, дав отцу своему повод заметить: «Вот сами смотрите, какое у меня умное дитя: обрадовался, да и плакать стал!..» [1]

Студиозусы

Созданный в 1804 году Казанский университет сразу стал центром общественной жизни города. Неудивительно, что много исторических анекдотов нам подарил именно он, да и вообще вся учебная система города.

Почти за пятьдесят лет до того, в 1758 году, была образована Первая Казанская мужская гимназия. Первым её директором был позабытый сейчас поэт, прозаик, драматург Михаил Верёвкин. А одним из первых её учеников - поэт Гавриил Романович Державин.

Верёвкин был директором Казанской гимназии, когда Державин был там учеником. «Помнишь ли, как ты назвал меня болваном и тупицей?» - говаривал потом бывшему начальнику своему «тупой» ученик, ставший министром, статс-секретарём и первым поэтом своей нации.[6]

В 1805 году старшие воспитанники гимназии стали первыми студентами Казанского университета. Был среди них и писатель Сергей Аксаков, оставивший удивительное для любого современного студента свидетельство любви к учёбе:

Нельзя без удовольствия и без уважения вспомнить, какою любовью к просвещению, к наукам было одушевлено тогда старшее юношество гимназии. Занимались не только днём, но и по ночам. Все похудели, все переменились в лице, и начальство принуждено было принять деятельные меры для охлаждения такого рвения. Дежурный надзиратель всю ночь ходил по спальням, тушил свечки и запрещал говорить, потому что и впотьмах повторяли наизусть друг другу ответы в пройденных предметах. [7]

Но недолго пришлось молодым казанцам вкушать прелести студенчества. В 1819 году, в ответ на дошедшие до Петербурга слухи о весьма неприятном положении дел в молодом Казанском университете, сюда направлен ревизор - член главного правления училищ Михаил Магницкий. «Семь лет тяготел над Казанским университетом тот удушающий кошмар, который известен в истории его под названием «эпохи Магницкого»,- пишет об этих годах Николай Загоскин.

Чтобы оценить всю степень наступившего мракобесия, достаточно прочесть выдержки из инструкции ректору Михаила Магницкого:

Профессор философии обязан все философские системы «привести к одному началу и показать, что условная истина, служащая предметом умозрительной философии, могла заменять истину христианскую до пришествия Спасителя мира, ныне же в воспитании допускается как полезное токмо упражнение ума»...

Профессора врачебных наук обязаны «принимать всевозможные меры, дабы отвратить то ослепление, которому многие из знатнейших медиков подверглись от удивления превосходству органов и законов животного тела нашего, впадая в гибельный материализм именно от того, что наиболее премудрость Божию открывает; студенты должны быть предостережены на счет сего ужасного заблуждения».[1]

Однако следует признать, что порой недовольство Магницкого положением дел в университете было оправданным.

По мнению ревизора, университет оказался в крайне расстроенном состоянии. В частности, хозяйственные дела были запущены и в беспорядке. Особенно поразил Магницкого анатомический театр: «Ничего не может быть постыднее для публичного ученого заведения, как то, что при Казанском университете называется анатомическим театром. Он есть изба, довольно неопрятная, с русскою печью; на столе стоит ящик с инструментами и недалеко небольшой шкаф с набранными, как бы по случаю, человеческими разных частей костями, из коих некоторые объедены крысами. Есть только полный скелет четвероногого петуха и двух уток. Причиною того, что нет остовов человеческих тел, мужского и женского, сказано мне медико-хирургом, что три мужские тела, два женские, один медведь и лошадь размачиваются уже три года в особенном доме, который куплен для сего городом».

Вымачивание совершалось в Подлужной слободе не в доме, а на открытом месте, огороженном лишь забором. К этому «заводу» приставлен был один инвалид из университетской команды, который был обязан в тёплое время, раз в неделю, менять в кадках воду, выливая старую тут же на поверхность земли. От заражённого воздуха ежегодно умирало по одному или по два сторожа... [2]

Нелегко пришлось студентам в годы «правления» Магницкого. Вот что пишет о них Иван Лажечников, знаменитый писатель, бывший в ту пору сначала директором Казанской гимназии, а после инспектором университета:

«Из студентов было образовано что-то вроде отшельнического братства. Провинившиеся из студентов назывались грешниками и вместо карцера заключались в «комнату уединения», на стенах которой был изображён страшный суд; об этих грешниках возносились в храме молитвы, к ним приходил духовник для увещания. По торжественным праздничным дням на университетском дворе приготовлялись обеденные столы для нищей и убогой братии, которым студенты должны были прислуживать». [2]

Однако ничто не вечно под луною. Следующая большая ревизия университета, случившаяся в первый год царствования Николая I, выявила множество злоупотреблений и даже хищений, не чуждым которым оказался и сам попечитель. Звезда Магницкого закатилась.

В сороковые годы XIX века в университете открывается много новых кафедр, а заместителей для них не было. Тогда, как и в первые годы существования университета, волей-неволей пришлось обратиться к иностранным учёным.

Особенно славился в ту пору курьёзнейшими типами немцев-профессоров юридический факультет университета. Любопытные воспоминания о них сохранились и в местных преданиях, и в печатных мемуарах старых казанских студентов. Вот, например, профессор римского права Камбек, немец, почти не знавший русского языка, который из года в год начинал свой курс крикливым диктованием: «Рымское право! Р - большое, П - тоже большое, и пунктум... Запшытэ это сэбэ на боке (то есть на полях)»; диктованием на ломаном русском языке передавал профессор и весь свой дальнейший курс, в котором встречались, например, такого рода перлы: «Римляне ымэли своего архиеррея, краго (профессор читал сокращенно краго, а не которого: так для него были переписаны лекции) называли вэрховный жэрэбэц» (то есть жрец). Другой профессор той же эпохи, криминалист Густав Фогель, следующим образом иллюстрировал, например, самостоятельность вердиктов суда присяжных: «Когда‑то и где-то одна молодая дэвушка билла обвиняема в ужаснэйшем прреступлении самым сквернейшим образом учиненного... Когда-то и где-то била найдэна какая-то каша чэловэческих костей и ммяса... И ссуд присеэшнных оправдал её!» Недурён был и профессор международного права Гельмуд Винтер, почти не знавший русского языка, а потому читавший свои лекции по какой-то ветхой тетрадке по-французски. Он «скакал в пафосе» по аудитории, показывая наглядно картину вступления в 1813 году союзных государей в Париж, или картинно размахивал запачканным табаком носовым платком, демонстрируя слушателям морские сигналы, или изображал ртом, немилосердно надувая щёки, «салютационную канонаду». [1]

Но, несмотря ни на что, земля казанская рождала собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов. Одним из самых знаменитых выпускников и преподавателей Казанского университета был выдающийся математик Николай Лобачевский.

Лобачевский дружил с архимандритом Гавриилом, который читал в университете богословие и был известен своим красноречием. Лобачевский, как истый математик, был сосредоточенным и глубокомысленным; архимандрит Гавриил отличался находчивостью.

На похоронах одной казанской аристократки про­изошёл анекдотический случай.

Архимандрит в начале своей речи заявил, что усопшей боярыне шестьдесят лет от роду, но, продолжая речь, спутался и вдруг задал вопрос:

- Что была боярыня назад тому семьдесят лет?

Лобачевский со вниманием слушал речь отца Гавриила, и, когда дело дошло до упомянутого вопроса, он, зная и лета покойной, и заявление проповедника, что ей шестьдесят лет, не мог удержаться, чтобы мимически не выразить своего изумления.

Архимандрит Гавриил прочитал изумление на лице Лобачевского. Вспомнив, что усопшей было только шестьдесят, а не семьдесят лет, он мгновенно решил поправить дело и одновременно отпарировать Лобачевскому его же оружием, то есть математикой. И на свой вопрос архимандрит сам же ответил:

- Усопшая боярыня назад тому семьдесят лет была математическою точкой, которая существовала только в воображении её родителей, а потом, через десять лет, она явилась на этот свет...

Лобачевский после упрекнул архимандрита Гавриила, что он в проповедях своих выходит из богословских рамок и залезает в математику, а Гавриил ответил ему (они были на «ты»):

- А ты думаешь, я не заметил, как ты обрадовался моей ошибке и думал, что я нагорожу чепухи; нет! Я вовремя спохватился и за злорадство, написанное на твоём лице, решился побить тебя твоим же математическим оружием... [3]

Другое светило казанской науки, Александр Михайлович Бутлеров, ещё в казанском пансионе Топорина, в котором воспитывался до университета, почувствовал страсть к химии. Он усердно возился с какими-то склянками, банками, что-то таинственно переливал из одного пузырька в другой. В один прекрасный весенний вечер, когда воспитанники шумно и весело играли в лапту на просторном дворе, в доме раздался оглушительный взрыв. Все ахнули, а надзиратель прыжком тигра очутился в подвальном этаже, где помещалась кухня с химикатами. Затем тигр вновь появился, безжалостно влача Бутлерова с опалёнными волосами и бровями.

К чести пансиона следует заметить, что в нём никогда не употреблялись розги, но так как преступление Бутлерова выходило из ряда вон, то педагоги на общем совете придумали небывалое наказание. Раза два или три преступника выводили из тёмного карцера в общую обеденную залу с чёрной доской на груди, на которой белыми буквами красовалось: «ВЕЛИКИЙ ХИМИК».

Эти педагоги, конечно, не предвидели, как блистательно оправдается титул, данный ими Бутлерову в наказание [3].

Литераторы

Не меньше поводов для анекдотов давали и гос­пода литераторы, как казанцы, так и заезжие. Пожалуй, самым известным казанским уроженцем на русском Парнасе был Гавриил Романович Державин, которому установили первый в Казани скульптурный памятник.

Торжество закладки памятника состоялось на университетском дворе 15 сентября 1844 и 1847 года; весною 1847 года доставлены были водою отдельные части памятника, и 23 августа того же года памятник был открыт, возбуждая немало толков среди толпившихся перед ним народных масс; одни видели в массивной фигуре певицы Фелицы «татарского богатыря, воевавшего с царём Иваном Васильевичем» а, другие - просто «богатыря», третьи - какого-то неведомого «генерала Державина» и т.п. [1]

Современником Державина был петербургский поэт и переводчик Ермил Костров, автор первого русского перевода «Илиады» Гомера. Если верить Пушкину, «однажды этого чудака занесло и в Казань».

Костров был от императрицы Екатерины именован университетским стихотворцем и в этом звании получал полторы тысячи рублей жалования. Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу для сочинения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым был он в тесной дружбе.

Херасков очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному. Костров какое-то время жил у Хераскова, который не давал ему напиваться. Это наскучило Кострову. Однажды он пропал. Его бросились искать по всей Москве и не нашли. Вдруг Херасков получает от него письмо из Казани. Костров благодарил его за все его милости, «но, писал поэт, воля для меня всего дороже». [4]

Кстати, о Пушкине. Любому казанскому краеведу известно, что он приезжал в Казань в 1833 году собирать материал для книги о пугачёвском бунте. Разбуди краеведа посреди ночи, так он даст тебе подробнейший расклад всех трёх дней пребывания солнца русской поэзии в нашем городе: у кого он был в гостях, что ел и что говорил. Что же, вот и анекдот, чтобы разбавить статистику.

К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Казанская поэтесса девица А. А. Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц‑подростков, сентиментальная и мечтательная, к приезду Пушкина переписала свои стихи в объёмистую тетрадь, озаглавленную «Уединенная муза Закамских берегов». Она вручила Пушкину для прочтения эту тетрадь, прося его вписать что-нибудь. Пушкин бегло посмотрел рукопись и быстро написал под заглавными словами Наумовой

«Уединенная муза

Закамских берегов»:

«Ищи с умом союза,

Но не пиши стихов». [3]

Другая казанская поэтесса, Александра Фукс, жена известного профессора университета Карла Фёдоровича, кажется, произвела на Пушкина гораздо лучшее впечатление. Когда книга о Пугачёве была закончена, она пожаловалась ему в письме, что не может достать экземпляр. Пушкин отвечает в своём духе - каламбуром:

«Не понимаю, каким образом мой бродяга Емельян Пугачёв не дошёл до Казани, место для него памятное: видно, шатался по сторонам и загулялся по своей привычке. Теперь граф Апраксин снисходительно взялся доставить к Вам мою книгу».[5]

Ещё одна мировая знаменитость, французский писатель Александр Дюма, посетил Казань в 1858 году.

Держал себя французский романист в Казани довольно странно. Поселившись на окраине города, в Адмиралтейской слободе, он носил, во всё время пребывания здесь, костюм русского ополченца, весьма бесцеремонно заявляя, что «оставил свой европейский костюм в последнем европейском городе - Петербурге». Дюма остался весьма доволен любезностью казанского общества. Будучи приглашён на охоту и настреляв порядочное количество зайцев, он сострил по этому поводу, что «meme les lievres sont aimables a Kasan» (даже зайцы в Казани очень дружелюбны). [1]

Но не боги горшки лепят. Удавалось стать притчей во языцех и литераторам куда менее маститым. Иные не чуждались для этого и чёрного юмора, как, например, забытый литератор Черепанов, о котором рассказал в своей книге «Замечательные чудаки и оригиналы» Михаил Пыляев.

Черепанов был незаметный, маленький литератор, свои писательства помещавший на страницах провинциальных газет, но, тем не менее, «в своих местах» довольно заметный. Жил он под конец жизни в Казани и работал в местных газетах. Всегда нуждался, терпел недостатки, но это не мешало ему быть «нескучающим россиянином» и всюду, где было можно, проявлять шутливость.

Однако все его шутки превзошло духовное завещание, которое было доложено в Казанском окружном суде.

Оно гласило следующее:

«Недвижимое моё имение, которое буду иметь только после смерти и единственно в моём трупе, завещаю учёному театру по следующим причинам: вся жизнь моя составляла какое-то постоянное противоречие всем обыкновенным условиям жизни; может быть по тщательном рассмотрении моего организма найдётся этому причина, которая тогда для других подобных субъектов, может быть сделается устранимой, и это будет им большое одолжение. Череп мой, имеющий довольно необыкновенные размеры, 14 вершков в окружности, бывший в нескольких местах проломленным, может быть удостоится чести быть помещённым в какой-либо музей. С самого детства я злоупотреблял зрением, читал и писал необыкновенно долго, часто целые ночи на пролёт, но играл в карты ещё долее, иногда по трое суток, вставая с места только для того, чтобы выпить и закусить. Словом, желаю быть анатомированным с научной целью и для точного определения смерти».

Внизу страницы другою рукой написано: «Череп Черепанова может с пользою служить наглядным доказательством того, что какой бы ни дала природа огромный мозг, но если у него нет строгого научного образования, то он даёт возможность совершать только ряд огромных глупостей».

Суд утвердил завещание только по отношению к «движимому имуществу». [6]

Вторая половина XIX века. Эпоха нигилизма, преклонения перед наукой. Не один чудак Черепанов хотел разузнать, что же там у него внутри. В Казани произошёл один из самых трагичных, но в то же время анекдотических случаев в жизни Максима Горького - тогда ещё Алёши Пешкова.

В 1887 году на Фёдоровском бугре на берегу речки Казанки девятнадцатилетний Алексей Пешков выстрелил себе в грудь с намерением прострелить сердце. Насколько серьёзно было это намерение, можно судить по тому, что накануне он внимательно изучал медицинский атлас. Тем не менее промахнулся. Когда юношу доставили в больницу, при нём обнаружили предсмертную записку:

«В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Прилагаю при сём мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой чёрт сидел во мне за последнее время. Из приложенного документа видно, что я А. Пешков, а из сей записки, надеюсь, ничего не видно...» [8]

Вскоре Пешков поправился - молодой организм! Записка же была передана полицией в духовную консисторию и рассмотрена на одном из заседаний. Вердикт:

«…Цехового Алексея Максимова Пешкова за покушение на самоубийство на основ. 14 прав. Св. Тимофея, арх. Александрийского, предать приватному суду его приходского священника, с тем, чтобы он объяснил ему значение и назначение здешней жизни...» [8]

Приказ, как и положено, был послан благочинному «первой половины Казанских городских церквей» протоиерею Петру Маслову. Маслов вызвал к себе Пешкова для разговора, но Пешков прийти отказался. Вместо себя он отправил ему нахальный стих:

«Попу ли рассуждать о пуле?» [8]

Тогда был наряжен насильственный допрос в Феодоровском монастыре. Много лет спустя Горький писал своему первому биографу Илье Груздеву:

«Допрашивали иеромонах, «белый» священник и третий - Гусев, профессор Казанской Духовной академии. Он молчал, иеромонах сердился, поп уговаривал. Я заявил, чтоб оставили меня в покое, а иначе я повешусь на воротах монастырской ограды.[8]

В результате Пешкова отлучили от церкви на семь лет.

Театралы

Театр - едва ли не самый неистощимый источник анекдотов и баек. Да, казанскому театру не суждено было греметь так, как гремели театры московский и питерский. Труба пониже - дым пожиже. Но и тут найдётся чем повеселить честную публику.

Первый специально выстроенный казанский театр появляется в 1803 году на возвышенности, прилегавшей к тогдашней Кузнечной площади, между Покровской и Грузинской улицами (нынешние Карла Маркса и Большая Красная). Устроителем этого театра стал казанский помещик и гвардии прапорщик Павел Есипов, старый и завзятый театрал, имевший в своей деревне крепостной театр (актёры и актрисы которого и стали первоначальной труппой его публичного театра).

Благодаря антрепризе Есипова казанская публика привыкла к театру. Стали посещать театр и татары, пока сам же антрепренёр своей бестактностью не отбил у них надолго охоту посещать его.

По рассказам старожилов, однажды на сцене есиповского театра давалась трагедия Вольтера «Магомет». Название пьесы привлекло в театр много татар, и спектакль шёл своим порядком до появления на сцене актёра, исполнявшего заглавную роль трагедии. Тут, увидев чалму своего пророка и услышав его имя, татары пришли в смятение и с криками «Алла, Алла!» бросились вон из театра. Другие сбрасывали обувь и с тем же возгласом падали ниц, вообразив перед собою настоящего Магомета, сошедшего к ним с укоризною за посещение театра. Долго после этого мусульмане не посещали театра, но уже к сороковым годам предубеждение их против него было забыто. [1]

Веселилась казанская публика, позабыв про горести и беды. Особенно если эти беды - чужие, как например, страшный хлебный недород и голод 1832-1834 годов. Так ведь и веселье можно обернуть на помощь обществу.

Благотворительные спектакли и лотереи в пользу голодающего населения губернии устраивались «благородным казанским сословием» и в течение зимы 1834 года.

«Давно город наш не был так богат удовольствиями, давно не веселились мы так радушно, как в нынешнем году,- пишет по этому поводу хроникёр «Прибавлений к Казанскому Вестнику».- Собрания, балы, маскарады, театры, благородные спектакли следуют беспрерывною цепью одни за другими и сталкиваются так, что затрудняешься в выборе наслаждений».

Играли на нашей сцене и знаменитые русские актёры. Среди них немало поводов для анекдотов давал Василий Андреев-Бурлак, впоследствии один из создателей Русского драматического театра (ныне - Государственный театр наций в Москве).

Служивший с Бурлаком в 70-х годах в Саратове и Казани В. Н. Давыдов пишет категорически: «Ролей он никогда не знал». Бурлак даже бравировал этим: «Мало ли автор какой ерунды нагородит!». «Даже играя Шекспира, делал вставки и отсебятины»,- не без ехидства замечает по этому поводу В. Н. Давыдов.[9]

***

Андреев-Бурлак должен был как-то в бытность свою в Казани прочесть на литературном вечере в клубе рассказ Слепцова «Свиньи».

Андреев вышел на эстраду и громко произнёс, обращаясь к собранию:

- Свиньи!

И затем, после паузы, начал рассказ.

Казанская публика возмутилась, и Бурлак принуждён был навсегда оставить Казань. [3]

Актёр Н. отличался незнанием ролей (не Бурлак ли скрывается под этим Н.? - А.Б.).

Однажды в Казани шла пьеса «Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь». Н. дали роль Строганова, а Ермака играл только что недавно приехавший на несколько спектаклей Николай Хрисанфович Рыбаков. Вот Н. выходит на сцену во главе московского посольства и начинает торжественную речь:

- Привет мой старшине разгульного народа!..

Дальше ни тпру, ни ну! Это всё, что он знал из своей роли.

Рыбаков ожидает реплики, чтобы начать свой эффектный монолог.

- Не диво, что тебя Ногаи боятся! - подсказывает суфлёр.

Н. не слышит его.

- Ну, что же дальше? - прерывает неловкую паузу Рыбаков.

- Не диво, что тебя Ногаи боятся! - почти вылезая из будки, надрывается суфлер.

Н., наполовину расслышавший фразу, выпаливает:

- Не диво, что такие нагаек не боятся!

Веcь театр разразился дружным хохотом. [3]

О, времена! О, нравы!

Богатой на анекдоты была и повседневная городская жизнь. Множество воистину анекдотических эпизодов можно встретить, листая дореволюционные казанские газеты и журналы.

Одним из любимых развлечений казанской публики конца XIX века был был-маскарад. Иные участники подходили к созданию своего образа не без чувства юмора.

Казанский телеграф, 1894, № 250:

«Оценка костюмов производилась самими участниками. Они при входе в театр снабжались особыми марками и должны были отдавать их той маске, которая заслуживала приз. Таких марок наиболее досталось одному лицу, изображавшему публику, ломившуюся к театральной кассе за билетами на праздничные спектакли... Лицо и руки у него были загримированы многочисленными синяками, кропоподтёками, ссадинами. Платье порвано, цилиндр измят, на спине - клочья волос. На груди надпись: «Достал билет в театр».»

Казанский телеграф, 1895, № 575:

«Премию за мужской костюм получил... молодой человек Д-о, нарядившийся в шитую из белого меха рясу католического монаха с кружкой для сбора на постройку моста через Волгу.

(Тут надо сказать, что Московско-Казанская железная дорога открылась в 1893 году. Однако между станциями Вязовые и Зелёный дол лежала река Волга. Через неё была устроена паромная переправа, отчего пассажиры, а паче того купцы терпели немалые убытки, а вот акционерное общество МКЖД, напротив, богатело, а оттого и не торопилось со строительством моста. В конце концов, мост был построен лишь в 1913. Разумеется, в Казани все эти годы он был притчей во языцех.)»

А вот полное драматизма наблюдение корреспондента газеты «Волжский вестник» (1896, № 14):

«На маскараде было скучно по той причине, что все дамы явились в сопровождении своих мужей».

Впрочем, мода в начале XX века была столь вызывающей, что границы между повседневностью и маскарадом стёрлись. Вот и истории в связи с этим возникали поистине балаганные.

«Казань», 1911, № 162:

«В субботу, 19.03, на Воскресенской ул. появилась роскошно одетая дама в модной юбке‑шарова­рах. Дама произвела сенсацию. Немедленно собралась толпа... и стала преследовать несчастную поклонницу моды по пятам, рассматривая и критикуя подробности её туалета. Послышались шиканье и свист. Бедной моднице пришлось спасаться на извозчи«Казанский телеграф», 1912, № 5740:

«Дама из Парижа О. Г. Перевозчикова, одетая по последней моде и разгуливавшая по Чёрному озеру 2.06., наконец, предстала перед мировым судьей 1-ой части... Судья за отсутствием состава преступления делопроизводство прекратил».

Дама отделалась лёгким испугом. А вот мужчины от капризов женской моды иной раз страдали не на шутку. Настоящий триллер описывает на своих страницах «Казанский телеграф» (1916, № 6862):

«В настоящее время постоянно приходится наблюдать на трамвае дам в шляпках с длинными острыми булавками без наконечников... В прошлые годы во избежание несчастных случаев в вагонах были вывешены плакаты о запрещении входа в вагоны с такими булавками... Ныне, таких плакатов нет, а кондукторши, заменившие кондукторов, очевидно, даже и не знают об этом запрещении... Дамы свободно входят с булавками на шляпах... Трамваи всегда бывают переполнены... Движение часто сопровождается толчками...»

А вот модная заметочка для тех, кто считает, что сексуальная революция произошла в США в 1960-е годы. «Казанский телеграф», 1895, № 171:

«Прежде всего - купальные костюмы. Зачем они?.. Разве прародители до вкушения добра и зла одевали... купальные костюмы?.. Нет! Придерживаясь этого взгляда, ни одна купальщица, идя к реке или озеру, не запасается купальным костюмом... Ну, конечно, раз дамы находят излишними купальные костюмы, то кавалеры и подавно согласны с этим взглядом... Не нужно никаких биноклей! Приди и виждь! Фотогра­фы‑любители свободно устраиваются тут же на берегу или на палубе «Ласточки» со своими аппаратами и щёлкают ими у всех на виду».

А вот представители сильного пола иной раз готовы потерять время, но сохранить достоинство. «Волжский вестник», 1895, № 171:

«Нередко кто-либо из посетителей купален просиживает там по 5-6 часов в ожидании из дому рубахи и штанов, считая неприличным показаться без них на улицах города».

Рубеж веков. Феминизм уверенной поступью наступает и на провинциальную Казань. Пресыщенная толпа в саду Панаева развлекается... женской борьбой. «Казанский телеграф», 1909, № 917:

«И вот на сцену появляется римско-греческая борьба с женщинами в ролях исполняющих должность гладиаторов... Если находятся восторженные поклонники боя петушиного, то почему бы не найтись поклонникам драки куриной?..»

Такой вот казанский шоу-бизнес! Порою странный, а порой и вовсе мошеннический. «Волжский вестник», 1884, № 135:

«Девица с бородой и усами, показывавшаяся за деньги сначала в Казани, а потом в Самаре, оказалась... спившимся с круга казанским портным... «Красивая собой девица с бородой»... оказалась ловким мошенником, которые пользуются легковерием и глупостью публики. Нужно только удивляться, каким образом позволялось мошенникам печатать афиши».

Источники

1. Загоскин Н. П. Спутник по Казани. Иллюстрированный указатель достопримечательностей и справочная книжка города.- К.: Типо-литография Императорского Университета, 1895

2. Пинегин М. Н. Казань в её прошлом и настоящем. Очерки по истории, достопримечательностям и современному положению города.- Спб.: Издание книгопродавца А. А. Дубровина, 1890

3. Шевляков М. В. Исторические анекдоты из жизни русских государей, государственных и общественных деятелей прошлого и настоящего.- Спб.: 1898

4. Пушкин А. С. Table-Talk // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т.- Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977-1979

5. Пушкин А. С. Письмо А. А. Фукс 20 февраля 1836 г. из Петербурга в Казань // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т.- Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977-1979

6. Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы.- Спб.: Издание А. С. Суворина, 1898

7. Аксаков С. Т. Воспоминания // Аксаков С. Т. Собрание сочинений в 5 т.- М.: Правда, 1966

8. Павел Басинский. Какой чёрт сидел во мне... // Октябрь, № 10'99

9. Морозов М. М. Василий Николаевич Андреев-Бурлак // Шекспир, Бёрнс, Шоу... - М.: Искусство, 1967

10. Ерунов Б. Г. Казанский калейдоскоп.- Казань, 2003

11. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. / Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского.- М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925

Следите за самым важным и интересным в Telegram-каналеТатмедиа

Нет комментариев