Волшебник, дарящий детям крылья

Но лишь художники открыли,

Как прорастают эти крылья.

А прорастают они так,

Из ничего, из ниоткуда.

Нет объяснения у чуда.

Геннадий Шпаликов

Главный художник Татарского государственного театра кукол «Экият» Сергей РЯБИНИН много работает и пьёт много кофе. Он — большой и делает своими большими руками волшебные куклы для маленьких зрителей. Размашистым шагом молниеносно переходит из одного цеха в другой, где успевает раздавать указания и при этом держать всю картину задуманного в голове. Именно в цехах происходит воплощение идей художника-волшебника и режиссёра, создаётся вся та магия, которая завораживает малышей, дарит им волшебство и крылья. Но, к сожалению, очень часто случается, что дети, став взрослыми, в суете дней забывают о крыльях.

Он пришёл в Театр кукол «из драмы» (Рябинин учился на курсе Валерия Яковлевича Левенталя в Школе-студии МХАТ, а потом работал в драматическом театре) и никогда до этого не имел дел с куклами. Но быстро освоил процесс создания кукол и влюбился в них, ведь существовать с ними возможно только по любви и никак по-другому.

— Вы когда-нибудь думали о том, что станете театральным художником, были ли к этому какие-то предпосылки?

— Я, конечно, в своё время посещал художественную школу, но ничего тогда в искусстве не понимал. А началось всё с того, что когда-то в детстве я удачно срисовывал рисунки с фантиков конфет и шоколадок, а мама с папой почему-то говорили, что у меня хорошо получается. Под нами, этажом ниже, жил художник Сергей Иосифович Лывин, он уже в те времена был членом Союза художников Татарстана. Бабушка решила, что у меня есть способности, и поговорила с ним по поводу меня. Я никогда не думал о том, чтобы учиться рисовать, но однажды меня спросили, хочу ли я пойти в художественную школу. А мне тогда казалось романтичным, что учиться рисовать я буду у профессионалов. И будучи в классе четвёртом обычной школы, я записался в четвёртую художественную школу города Казани, где первым моим педагогом была Людмила Юрьевна Слесарская.

Закончив художественную школу, стало жалко этих четырёх лет обучения, и я подумал, может, пойти в Казанское художественное училище, но возник вопрос, на кого там можно учиться. Тогда было только два варианта — художник‑оформитель и художник-педагог, но я подумал, какой из меня педагог? Я совсем не представлял себя учителем.

На вступительных экзаменах не хватило то ли одного балла, то ли полбалла. И меня и ещё четырёх человек взяли вольнослушателями. Нам сказали: «Учитесь, и кто сдаст спецпредметы на хорошую оценку, того и зачислим позже в группу», однако ни одного из нас не перевели из вольнослушателей, всем пришлось поступать на следующий год в училище на общих правах.

— Не было сожалений, как часто говорят, о «потерянном годе»?

— Честно говоря, был я то­гда в тоске и печали, но встретил Наилю Кумысникову, и она сначала пригласила меня на летнюю практику, а потом позвала к себе на театральный курс, который организовала в КХУ и руководителем которого являлась. Сказала, что у меня и рисунок, и живопись стали лучше. А всё потому, что, будучи вольнослушателем, я смотрел, как рисуют старшекурсники, и меня-таки зацепил академический рисунок. И с тех пор я пропал, начал рисовать практически безостановочно и, сам того не понимая, автоматически «набивал» руку. Меня увлёк мир рисунка.

— И вы решились испытать судьбу во второй раз?

— Да, я поступил заново на театральное отделение и экзамены сдал уже на пять с плюсом.

Я был парень шебутной, полдня проводил в училище, полдня на улице, где у меня были первая любовь и друзья. Но меня так ­увлекли театральные задания Наили, что я стал погружаться в мир непонятный, полусказочный, полувыдуманный, но для меня он был и со смыслом, и с драматизмом.

— Как пришло понимание того, что рисование станет неотъемлемой частью вашей жизни?

— Я был непоседой, но тут каждый вечер включал лампу, садился и рисовал. Просто брал какую-нибудь пьесу и рисовал свои ассоциации к прочитанному. И однажды я понял, что та, дворовая жизнь, перестала меня интересовать. Мы стали взрослее, у каждого стали намечаться свои жизненные пути. Я ничего не искал, но, к счастью, нашёл. Понял, что это моё и ни на что это не променяю: ни на двор на улице Хади Такташ, где мы жили, ни на свободу — даже её мне не нужно было на тот момент, мне только надо научиться говорить на этом художественном языке, языке театра.

— Вы решили продолжить ­обучение и рванули в Москву. Как же вы попали в знаменитую Школу-студию МХАТ?

— После окончания театрального курса Наили Кумысниковой, я собирался идти в армию — подошёл призывной возраст. О поступлении в институт и о продолжении обучения профессии театрального художника я не особо думал — чувствовал себя уже способным работать в театре, мне нужна была постановка, нужен был режиссёр. Казалось, что свой сценический язык, приёмы уже найдены, — дайте мне работу! Но, как свойственно всем молодым людям моего возраста, я ошибался. Искать и находить в театре мне только предстояло. После некоторых размышлений, я поехал поступать в институт, в столицу.

В Школу-студию МХАТ я пошёл, скрипя зубами, потому что она не очень высоко котировалась среди студентов-художников и выпускников Казанского художественного училища. Просто многие тогда не знали, что это такое — театральный институт, на слуху всегда был Московский институт имени В. И. Сурикова, курс художников театра вёл Михаил Курилко-Рюмин. В Суриковский из регионов ежегодно брали всего два человека, но только из Казани со мной приехали человек пять, на разные факультеты. Я выбрал курс обучения у Валерия Левенталя.

А Школа-студия МХАТ была какой-то закрытой территорией, совершенно незнакомой. Я привёз из Казани три котомки своих работ. Произошла комическая ситуация, в результате которой я заочно познакомился с Валерием Яковлевичем Левенталем, набиравшим тогда студентов. Левенталь прослужил 30 лет в Большом театре и семь из них был главным художником. Я приехал в Школу‑студию в выходные дни, приёмная комиссия не работала, а на входе в здание меня встретили двое: один — большой, волосатый, а другой — маленький и лысый, они спросили меня, не поступать ли я приехал. Боясь какого-нибудь подвоха в чужом городе, я грубовато отвечал, что — да, поступать, а вам, собственно, чего надо? Эти люди, как впоследствии оказалось, специально поджидали таких вот иногородних абитуриентов, перепутавших выходные с будними днями. Большой волосатый мужчина оказался Сергеем Александровичем Алимовым, который впоследствии стал главным художником Театра кукол им. Образцова и нарисовал мультфильм про знаменитого льва Бонифация, а человек небольшого роста — Александр Соломонович Боим, известный художник кино и живописец. Они посмотрели мои работы, потёрли руки, поняв, что возьмут меня на курс, и сказали, чтобы я ехал домой, дескать, пока делать тебе нечего в столице, приезжай к началу учебного года. Таким образом, был пройден предварительный отбор, и я получил допуск к вступительным экзаменам. Я был тогда неформал с длинными волосами, и они таким образом позаботились о моей безопасности, чтобы я ненароком не впутался в какую-нибудь историю. Левенталь тогда был на даче, и надо было дождаться его окончательного вердикта. Он посмотрел мои работы и тоже сказал, что меня нужно брать. При поступлении очень легко сдал экзамены на четвёрки с плюсом и пятёрки.

После того, как поступил, жена мне сказала: «Хотя бы приезжай иногда», вот так я и мотался по маршруту Казань — Москва и обратно, как челноки в то время. Я всегда стремился в Казань, потому что у меня тогда родилась старшая дочка. Было здорово несмотря на то, что время было очень нервное и голодное, но благодарное в смысле идей, фантазии и творчества.

Сейчас интересно наблюдать за теми, с кем учился на параллельных курсах, например, за Сергеем Безруковым, актёрские работы которого я наблюдал на курсовых и дипломном показах. Ярослав Бойко, Виталий Егоров, Максим Дрозд и другие будущие талантливые актёры курса Олега Табакова и Авангарда Леонтьева — жили и дружили мы под одной крышей нашего общежития. Со многими до сих пор общаемся в соцсетях.

— Зачастую на первом месте работы после окончания вуза нужно забыть всё, чему учили. Что для вас было сложным в освоении профессии?

— В 1996 году, будучи уже на последнем курсе, мы вместе с режиссёром Игорем Власовым поехали ставить в Ульяновск спектакль по произведению Валентина Распутина «Последний срок». Это была моя дипломная работа. Она стала своеобразной проверкой для меня, как для художника-постановщика, и я тогда понял, что ещё многого не умею в театре, а умею только фантазировать, рисовать картинки, строить макеты. Но макеты не профессиональные в техническом плане, а лишь художественные.

— Известно, что довольно сложно найти место в театре, потому что профильные вузы каждый год выпускают много молодых специалистов.

— После учёбы так сложилось, что вместе со своим будущим другом, выпускником режиссёрского факультета ГИТИСа Александром Плетнёвым, я попал в Калужский областной драмтеатр и именно там осваивал профессию театрального художника-постановщика

в полной мере. Я начал не просто рисовать красивые картинки и рефлексировать на бумаге, выдавая свои ощущения, а научился продумывать, как технически грамотно работать с материалами и фактурами для того, чтобы прийти в цеха и чётко и понятно объяснить, как и что нужно сделать. А всему этому меня научил нынешний директор Калужского областного драматического театра Александр Анатольевич Кривовичев, который тогда работал заведующим постановочной частью. Каждый свой чертёж он бережно хранил и показывал приезжающим художникам в нужный момент, как образец подготовки задания в цеха театра. А Калужский областной драмтеатр — театр серьёзный. Показал, как нужно правильно делать чертежи, — он в своё время учился на художника-технолога. Показывая мне свои работы, приговаривал при этом: «Вот, смотри, учись, пока я жив». Я с ним проработал год, а на второй стал лично подавать задания в цеха. Со временем я освоился и спокойно начал разговаривать с работниками цехов на одном языке, не бледнея и не краснея от того, что задание не поймут и сделают не то, что я задумал.

— Как сложился ваш творческий тандем с Александром Борисовичем Плетнёвым, с которым вы проработали не один год?

— Мне очень повезло: я встретил человека всего лишь на три года старше меня, оба вчерашние студенты, в нас было много задора и энергии, и поэтому было очень интересно начинать работать вместе. Он — режиссёр, я — художник. Вместе мы проработали около семнадцати лет. Саша был (и остаётся в моей памяти) потрясающим человеком: необыкновенно талантливый, энергичный, открытый, сумевший объединить вокруг себя огромное количество самых разных людей — от актёров, художников и театральных критиков до губернаторов и депутатов. Мы с ним срослись-сработались до такой степени, что нас называли самым дружно-творческим тандемом в России. Это был романтизм, свойственный юности, переросший потом в крепкую дружбу. Мы с ним поставили несколько интереснейших спектаклей, каждый из которых оставил след и в жизни театра, и в нашей собственной. Проходных спектаклей не было. И сам режиссёр А. Б. Плетнёв, поднявший уровень театра на огромную высоту и воспитавший плеяду замечательных актёров для Калужской драмы, навсегда остался в памяти театра. Потом из-за безвременной кончины моего друга я окончательно вернулся в Казань.

— Был момент, вы сменили сферу деятельности...

— Да, меня пригласили работать художником на телеканал «Татарстан», спустя какое-то время я стал главным художником. Полтора-два года эта работа была мне интересна, а потом наскучило делать одно и то же. Постоянно нужно было оформлять телестудию, но оформление было статичным, не считая световых и видеоэффектов, это, по сравнению с театральной сценой, казалось очень однообразным. Я пробовал разные стили, мне очень понравилось работать с детской редакцией, но всё-таки моя работа сводилась к тому, что я готовил оформление съёмочного павильона и настраивал три камеры: крупный, средний и общий планы. Зато в то время мне посчастливилось поработать над художественным фильмом «Дочь хана Нурсултана». Это было интересно.

Несмотря на то, что я на ка­кое‑то время уходил из театра, чтобы заработать деньги для семьи в самом начале двухтысячных, я всегда возвращался в профессию, которую полюбил и выбрал. Это мой выбор.

— Вы никогда не соприкасались с куклами и вдруг попали в Театр кукол «Экият»...

— Это получилось абсолютно случайно. Моя мама познакомилась с тогдашним главным режиссёром Ильдусом Зиннуровым, когда они сидели в очереди на перевязку в поликлинике, у мамы была сломана рука, а у Зиннурова — нога. Он поведал о том, что остался без художников и не знает, кого теперь найти, а мама ответила, что у неё сын художник театра, неприкаянный, ищет работу и режиссёра. И Ильдус Насихович пригласил меня к себе. Вот так я попал в наш театр.

— Каково было переходить из драматического театра в Театр кукол, где главным действующим лицом становится не актёр, а кукла?

— Поначалу я посчитал Театр кукол полусерьёзным занятием, смотрел и думал: «Ну да, гротесково, сказочно, смешно, иллюстративно, а где же ассоциативный ряд, ведь я привык работать с условными формами, с превращением, с трансформацией форм на сцене?» И как-то я забоялся, подумав, неужели Театр кукол такой? Но в который раз мне помогли книги, я стал читать про создание кукол, знаменитых кукольников и понял, что Театр кукол намного богаче, чем Театр драмы, в нём больше фантазии, мастерства. Можно ведь и в живописи показать характер, например, ботинка, но попробуй это сделать на сцене! Это был новый для меня мир. Мне было интересно понять чисто технически, как делается кукла, как двигается, как у неё открываются глаза и т. д. Например, я узнал, что даже у самых маленьких кукол могут двигаться пальцы, и я полюбил делать механику, оживлять кукол сообразно своим представлениям о её характере, ведь любую классическую схему оживления можно сделать по-своему.

— Какой спектакль бы хотели оформить в качестве художника?

— Историю про муми-троллей. Они очень добрые. И это не семья обывателей, они практичные, но они романтики. И это довольно необычное сочетание. Муми-папа, понятное дело, романтик, но мама, несмотря на то, что она обо всех заботится и обеспечивает уют, тоже романтик. Вспомните, она вместе с семьёй по ночам бегала купаться, в то время как нормальные существа дома спят. В книге о муми-троллях нет никакой морали, там нет нравоучений, она просто рассказывает об отношениях, о жизни живых существ, при этом не навязывая никаких правил. Единственное существо, которое мне там не нравилось — это маленькая Мюмла (крошка Мю), которая всё время что-то сгрызала, подъедала, но понял я её намного позднее. Мы в училище все болели троллями, героями Толкиена. Видимо, все отболели, а я ещё нет.

— Вы уже восемь лет работаете с куклами. Чем они для вас стали и чем они вам интересны?

— Мне очень интересно придумать и оживить куклу! Например, эта кошка, которая сейчас у меня в руках, она не живая, но мне нужно придумать, как её оживить, уловить характер движений, способ это передать, и в этом есть какая-то толика волшебства.

Театр кукол оказался для меня очень заманчивым. Некоторые могут сказать, что куклы из перчаток, варежек — это примитивно, но я с этим не согласен, если это сделано неординарно. Мне интересно сделать персонаж из какого-то предмета, а ведь его можно соорудить из чего угодно.

В имитации живого существа интересно, как мы его оживляем: протягиваем тяги, создаём какие-то механизмы. Есть объекты, которые оживляются с помощью двух-трёх человек, но мне очень интересны те куклы, которые оживают при помощи одного человека. Я считаю — это верх мастерства и я к нему стремлюсь, меня именно это завораживает. Когда мне это перестанет быть интересным, я, возможно, остыну, но, дай Бог, это случится не скоро. Этот интерес и заставляет меня просыпаться в шесть утра, намечать план действий, рассчитывать свои силы и думать, успею я или нет. Даже если я не выспался, мне тяжко, я всё равно стараюсь прий-

ти на час раньше, чтобы побольше успеть сделать, особенно если сроки поджимают и нужно готовиться к премьере. Мы в театре стремимся к тому, чтобы спектакль сделать красивее, качественнее и интереснее. Люди, работающие со мной, тоже этим увлечены несмотря на то, что мы не кричим каких-то лозунгов и не бежим с шашками наголо, но собираемся и делаем. Нам интересно, потому что мы все работаем в одном направлении, никто голову не прячет.

Отдельным этапом творческой жизни я могу назвать встречу с режиссёром и драматургом Ильгизом Зайниевым. Это очень интересный и талантливый режиссёр и человек, много и плодотворно работающий и дающий актёрам и художникам огромный творческий простор и пищу для вдохновения. Сейчас он художественный руководитель и главный режиссёр нашего театра. Мы с ним работали над созданием спектакля «Альфия» о жизни певицы Альфии Авзаловой, гордости татарской музыкальной культуры. Ильгиз очень необычный и глубокий человек — не каждому удаётся так органично сочетать в себе талант режиссёра и драматурга, это дорогого стоит. Мне иногда кажется, что работа над текстом пьесы помогает ему в создании ­режиссуры действия спектакля, и наоборот, — режиссёрская профессия даёт хороший творческий импульс для создания пьес. Это здорово. К тому же он не приемлет стандартные подходы и  привычные решения в чём бы то ни было, и любую форму действия со сцены, например, подаёт остро и неординарно. Это очень заряжает творческой энергией всех, кто с ним работает, и меня, как художника-постановщика спектакля, ведь самое главное в искусстве, на мой взгляд, — как можно острее и точнее, остроумнее выразить образы и темы драматургии и сказать то, что хочется сказать зрителю, интересно и ярко. В спектакле-балете «Шурале — новая фантазия» это получилось. В нём мы сочетаем не только различные сценические жанры, но и необычные материалы, из которых изготовлены некоторые куклы — в сказочном лесу героиню встречают куклы, сделанные из тонкого полиэтилена, лёгкие, воздушные, светлые и какие-то бестелесные, словно туман над рекой, словно духи леса. Этот, казалось бы, обычный материал оказался самым выразительным и интересным для воплощения идеи спектакля. Из него же сделаны и крылья для главной героини — во время исполнения финального танца они зависают и парят над сценой в воздухе, рисуя в нём причудливые узоры. Я очень благодарен режиссёру и актёрам за эту работу — все мы работали с огромной отдачей и от чистого сердца.

— У вас есть места, где вы черпаете энергию?

— Да. Это Казанский Кремль, я знаю, что он изрыт подземными ходами. Мы с двенадцатилетнего возраста пацанами лазили, искали входы и находили, несмотря на то, что некоторые были забетонированы.

Мне нравится район Парка Горького, Верхнего озера Кабан, там, где посёлок Борисково. Мне очень нравится центр города — улица Толстого, Площадь Свободы, Фуксовский садик. Для меня места силы там, где есть история, сохранились старинные дома, которые пока ещё не разрушили. Для меня эти места — там, где наполняешься энергией истории города, связываешься с ней, представляя образы и картинки людей и событий.

Несмотря на то, что я русский человек, но почему-то ничего не чувствую в казанских церквях, зато большой интерес вызывают у меня мечети. Может быть, это связано с тем, что я читал много литературы местных писателей, по сюжетным картинкам представлял, запоминал, а потом находил эти объекты на местности, и я их очень люблю.

Наверное, это связано с наличием штампов: если ты русский человек, должен любить вот это и это. Со мной совсем всё иначе: я люблю там, где всё без фанатизма, где красиво и где что-то меня вдохновляет, наполняя впечатлениями.

Например, в Свято-Успенском Зилантовом женском монастыре очень спокойно, ничего тебе не навязывают, и в сезон цветут очень красивые розы. Там есть маленькая часовенка, всего метров пять высотой, на которую нужно взобраться по винтовой лестнице, согнувшись в три погибели, чтобы не удариться головой. Это удивительное по красоте место, несмотря на то, что вокруг промзона.

Мне очень нравится наш Дом писателей, который расположился в двухэтажном особняке Оконишниковых, вокруг него кованый забор и сделали его в деревне кузнецов Чебакса, где у нас есть дом и сад.

А ещё согревают и вдохновляют к жизни и творчеству мои друзья и близкие — моя семья, две наших дочери. Со своей супругой Ларисой я познакомился во время учёбы в Казанском художественном училище на курсе Наили Кумысниковой, она талантливый художник-живописец, а также книжный график. У нас есть небольшой дом в деревне, куда можно уехать и жить хоть какое-то время. И ещё есть яблоневый сад.

Мне нравится место Бишбалта — там находится старинное кладбище, это в районе улицы Брюсова, где есть выход на Волгу. Мне пять лет подряд предлагали переехать в Калугу, я прожил там два года и всё равно вернулся сюда. Oка — она маленькая, и мне не хватало простора. Когда я выходил на берег Оки, то всегда впадал в тоску. Я всегда тосковал по Волге и, когда мне поступило предложение поработать на телестудии в Казани, я сразу вернулся. Волга для меня очень крепкая привязка к месту и очень мощный источник сил и вдохновения! И отношусь к ней как к живому существу, потому что она столько видела. Несомненно, Волга — это моё место, ведь я — человек волжский, поэтому для меня место силы — это Волга-матушка. Особенно мне по душе правый берег Волги — Камское Устье, Свияжск, Рудник. Мне нравится высокий берег, на который можно залезть, откуда открывается неописуемый вид. Я бы там с удовольствием поселился.

Когда учились в Художественном училище, ездили из Казани в Свияжск, ночевали в небольшой гостинице для художников для того, чтобы встать рано утром на рассвете и рисовать пейзажи. Там находили старинные монеты, женские серёжки. Я очень люблю археологию, потому что чувствую, что соприкасаюсь с прошлым. Художники такие люди, — если соприкоснулись с прошлым, то в мозгу возникают какие-то картинки. Я, как человек любознательный, коплю в себе всё, что нахожу, что вижу, всё, что мне интересно. Если ощущения переполняют — всё это переносится в наброски или строчки-черновики, чтобы стать основой будущих эскизов, ну, или даже стихов. Люблю, чтобы всё шло в копилку памяти. Отовсюду можно что-то полезное выискать, и это потом может очень пригодиться в работе. Но иногда даже просто встреча с интересным человеком может вдохновить. Мне повезло встретиться в жизни с людьми, честно служившими и продолжающими служить Театру и профессии, и пример этих людей для меня неоценим. Валерий Левенталь, Александр Боим, Сергей Алимов, Олег Шейнцис, Эдуард Кочергин, Александр Плетнёв, Александр Васильев, Олег Табаков и многие другие — режиссёры, художники, артисты — эти люди помогают мне и по сей день чувствовать себя «в деле», их работы вдохновляют.

У каждого движения должен быть вектор, направление. Я очень благодарен своим учителям, всем людям театра, которые помогали мне и моим друзьям осваивать это направление — Театр — и щедро делились с нами своим опытом.

Фото Юлии Калининой