Ассалямагалейкум, аль-Баруди!

Лет десяток-полтора назад на академическом междусобойчике после очередной конференции кто-то из местных аксакалов провозгласил тост: «За достойного потомка великого аль-Баруди», и я не понял, смутился — почему все смотрят в мою сторону. Что «достойный», соглашался, не понял — при чём здесь и кто такой Баруди, хотя имя это я не раз слышал дома, в детстве. Расспросил отца и выяснил, что аль‑Баруди — псевдоним брата моего деда, а я, выходит, единственный его потомок по мужской линии, ибо собственных детей у него не было. Звали его Галимджан Галиев, а псевдоним он получил из-за того, что родился в Пороховой слободе (по‑арабски Баруди — пороховой), да и по характеру мой предок, оказывается, был «взрывным». Поучившись в Казани, он заканчивает затем бухарское медресе Мир Арап и возвращается в родную слободу имамом, преподавать в построенном на средства его отца, то есть моего прадеда, медресе «Мухаммадия». Став руководителем медресе, он превращает его в ведущее татарское учебное учреждение в России, получившее известность во всём мусульманском мире («Мухаммадия» находилась на нынешней Тукаевской улице, дом 34; сейчас там какое-то ПТУ). Баруди‑мударрис (по тем временам — профессор) издаёт книги, учебники, внедряет новую методику. Мой родной дед, Салихжан Галиев, тоже был в чалме и руководил своей школой при Розовой мечети (сейчас её можно увидеть в конце 6-го трамвайного маршрута, обезглавленную и выкрашенную в грязно-зелёный цвет; там, кажется, профилакторий мехкомбината).

Потомок Галимджана Баруди Булат Галеев

Братьям, похоже, было тесновато в канонических рамках ортодоксального исла­ма, они вводили в учебную программу светские дисциплины. В «Мухаммадия», кроме общепринятого предмета — изучения Корана на арабском языке — преподавали литературу, историю, географию, русский и турецкий языки, знакомили с основами математики, физики, химии, педагогики, медицины. Поощрялась и художественная самодеятельность. На поэтических вечерах бывал Габдулла Тукай. При медресе создаются производственные мастерские, специальная школа-интернат для детей бедняков и сирот, находящихся на «гособеспечении» (точнее, на содержании самого медресе). Организуются особые женские классы — под руководством супруги Баруди,— где девушкам давалось учительское образование. Также и многие юноши-выпускники преподавали в разных медресе России и Средней Азии. «Мухаммадия» при Баруди расширялась, обрастая пристройками — в годы расцвета здесь учились одновременно до 500 человек. Помогали тогдашние спонсоры из местных богатеев — понятно, им нужны были квалифицированные кадры, а не только толкователи Корана...

Здание медресе «Мухаммадия»

Но не зря говорил Экклезиаст: «Знания умножают печаль». Шибко грамотные ученики обеих школ, руководимых Галиевыми, были самыми баламутными в 1905–1507 годах, и, в конце концов, обоих мударрисов сослали в Вологду, вместе с моим малолетним тогда отцом. Тут и местные власти постарались, и «чёрные» муллы, раздражённые активностью наших героев-младомусульман. Видел я как-то местную газету «Казанский телеграф», если не ошибаюсь, за 1911 год, где верноподданный журналист (и тогда были такие) сетовал: вернулись, мол, из ссылки братья Галеевы, эти большевики от мусульманства, куда смотрят власти, опять начнётся «буза» — и т. д. и т. п.

Родной дед, правда, уже не бузил, увлёкся демографическими проблемами, у него было навалом детей, вследствие чего, кстати, удалось появиться на свет и мне. А Баруди воспитывал учеников, именами многих из них сейчас названы улицы Казани: революционеры Хусаин Ямашев, Камиль Якуб, писатели, драматурги, учёные Фатых Амирхан, Карим Тинчурин, Галиаскар Камал, Мазит Гафури, Бурхан Шараф, Ахмет Исхак, Наки Исанбет, художник Баки Урманче, композиторы Султан Габяши, Салих Сайдашев... Их было много, тех, кого воспитала «Мухаммадия», среди них и мой отец, Махмуд Галеев.

Понятно, Февральская революция стала для Баруди «праздником души». На Первом Всероссийском мусульманском съезде в мае 1917 года его избрали главой Духовного управления мусульман внутренней России, Сибири и Казахстана. Судя по всему, он был вроде аятоллы Хомейни, но — наш родной, советский аятолла, ибо миссию духовного главы он выполнял и после Октябрьской революции. Я не знаю арабского письма, не читал — но у нас дома сохранились рукописные воспоминания Баруди, и, судя по тому, как отец их прятал раньше, из-за наличия в них «контрреволюционных» страниц, отношения с новыми властями у «аятоллы» были натянутыми. Да и судя по прессе тех лет, не очень-то они его жаловали (хотя бы за то, что участвовал в «Миллет меджлиси» в 1918 году, а меджлис этот ох как не полюбился латышским стрелкам).

И, вероятно, не кончилось бы всё это добром, если вспомнить, сколько моих старших родственников и сколько учеников «Мухаммадия» погибло в 20-30-ые годы, но Баруди «повезло» — он успел умереть в 1921 году. Умер он не в домашней постели, умер, так сказать, на своём посту — во время поездки в Москву, когда, не обращая внимания на болезни и хвори, метался по стране в поисках гуманитарной помощи для голодающих Поволжья. Центральное правительство выделило для его возвращения на родину в Казань специальный вагон. Но хоронили его, по решению местных партийных кругов, тихо, скромно, и постарались забыть, предать его имя забвению. А если и вспоминали затем, то только в ругательном контексте, выдумывая всякие нелепицы. (Например, будто бы он служил у Колчака и т. д. Нашли колчаковца! Да из него такой же колчаковец получился бы, как из меня будёновец.) Доставалось ему и от будущего академика Галимджана Ибрагимова... Забвение не удалось. Сейчас имя Баруди произносят открыто и с уважением.

Связывает ли меня с ним что-либо, через эти лихие десятилетия? Как философ‑материалист я не очень-то верю в прямую наследственность. Если и есть что близкое, передалось, конечно, через семью, через отца моего, который всю жизнь имел единственную мебель — книжные шкафы. Говорят, у Баруди была роскошная, огромная библиотека. Тысячи книг — и у меня. Он — мударрис, я — мударрис, только в другом медресе, под названием КАИ. Он создал свою школу. Есть своя школа и у меня. Попадало ему изрядно при царе, доставалось и при советской власти. Значит, имел собственное мнение. Потому и не угоден, что не удобен... Тоже похоже — не очень-то жаловали меня при коммунистах, единственного по тем временам беспартийного философа. Вызывали в партийные и другие органы, журили, уговаривали. Намекали: партия — это столбовая дорога к своему НИИ, нельзя же всю жизнь руководить студенческим КБ. Удержался — выходит, всё же сказались недобитые гены. А уж сейчас жить стало совсем невмочь, бывшие коммунисты и комсомольцы совсем затюкали, обзывая меня «последним марксистом Европы». Всё вверх ногами! Совсем недавно — с пеной у рта о светлом будущем, а сегодня будто и не было у них кумачовых флагов и неких убеждений. Но ведь это не «трусы-недельки», чтобы менять их каждый день! Всё совпадает. И здесь скорее не гены, история повторяется. Даже в таких мелочах: у Баруди, когда пришли красные — разрушили его храм, школу «Мухаммадия». А у меня разрушили мой храм, на который я положил свою жизнь — единственную в СССР студию светомузыки. Только сделали это уже нынешние белые, из бывших комсомольцев. Тут ни прибавить, ни убавить — судьбы схожие. Сегодня и тогда, тем и другим — оба мы, Галимджан и Булат Галеевы, оказываемся не очень-то нужными. Ну и ладно, была бы, как говорится, честь предложена...

Пусть и поздно это пришло ко мне, но я горжусь своими предками. Горжусь Баруди, горжусь и отцом — его, самого младшего в семье, братья уговорили спрятаться, уехать учительствовать в каком-то глухом закоулке Средней Азии, когда начались сталинские репрессии — пусть хоть один выживет. И не только выжил — стал Заслуженным учителем РСФСР (представляю, как приходилось ему вкалывать, каким порядочным быть, чтобы получить — социально чуждому и не члену партии — такое звание). Там, в Средней Азии, он встретил мою мать. Её гены — совсем иные. Брат её, подобно герою Аркадия Гайдара, гонялся под красными знамёнами по степям за белыми, весь из себя молодой, семнадцатилетний. Такая вот случилась у меня разноцветная родословная... А что получилось — судить не мне. Всё же, думаю, Баруди тоже гордился бы своим потомком. Простил бы за то, что я атеист. Уверен, не стал бы упрекать, что жена у меня — русская, тем более, что хорошенькая и умница, и за то, что среди моих друзей — есть и татары, и русские, и евреи, есть и внуки латышских стрелков.

Мне недавно предложили в полушутку, а может и всерьёз: «Булат, бросай свою светомузыку, займись делом, надень чалму, жену новую найдём, нашу, приватизируй все галеевские мечети, восстанови «Мухаммадию», перехвати эстафету Баруди, кому, как не тебе это делать...» Но сегодня — 1993 год, и у меня своя Мекка. Колесо истории не имеет заднего хода. Что же поделать — Баруди учился в Бухаре, Каире, знают и почитают его по сей день в Турции, в Саудовской Аравии, где он бывал в качестве хаджи. У меня — свои маршруты: Амстердам, Варшава, Вена, Будапешт, Берлин; содрогаясь от присущей мне скромности, могу сказать: меня тоже знают и почитают — в Европе и в Америке. Дела разные, маршруты разные, но оба мы выступали там, в чужих землях, с одной, нашей родовой фамилией, оба представляли там нашу родную землю, нашу Казань.

Впрочем, в этом ли только дело? Главное, что «Баруди» и «Прометей» — единого корня, связаны с огнём, а не тараканьими бегами...

Благодарен предкам, родителям — воспитали так, чтобы если и молиться, то не деньгам, чтобы жить не перекрашиваясь на ходу и с перепугу — как некое хвостатое пресмыкающееся — из белого мгновенно в красное, из красного в белое, или в зелёное. Делать, невзирая на все передряги, то, что нужно и что в радость людям. Цвета флагов растворяются во времени, а люди и истина остаются.

Галеев Булат Махмудович — профессор, доктор философских наук, руководитель СКБ «Прометей» Казанского государственного технического университета (КАИ).

Памятная книжка

Галимджан аль-БАРУДИ

«Памятная книжка» Галимджана аль-Баруди —  бесценная реликвия, позволяющая соприкоснуться с его внутренним миром и по-новому взглянуть на ряд исторических фактов 1920 года и всего начала прошлого столетия.

Рукопись муфтия Оренбургского Магометанского Духовного Собрания предоставили редакции для публикации член редколлегии журнала «Казань» Булат Галеев и его сестра Сунбуль.

Не одно десятилетие с опасностью для жизни её хранили Шарафы и Галеевы. Перевёл реликвию на русский язык Энгель Нигматуллин.

Окажется ли полезной Республика Татарстан?

24 июня, четверг. Перед гаетом, в связи с ожиданием объявления республики, повсюду идут приготовления. Среди мусульман заметно некоторое удивление, тревожит сомнение: полезно это или вредно для мусульман? Любви к коммунистам не наблюдается, считают их взгляды на религию отвратительными. У коммунистов заметны несдержанность, невоспитанность, неопытность. Даже если они убеждённые безбожники, они должны, пока укрепляют свою политику, устраивают окончательно своё правление, привлечь на свою сторону народ, без обиды и спесивости выслушать мнение каждой группы, выработать хорошее отношение. Люди этого желают. Они же по всякому поводу шумят, открыто демонстрируют безнравственность в отношении к Исламу. Мусульманское население религиозно, верует, обладает чистой душой, совершенно не переносит проявление безнравственности в отношении к религии. По этой причине задумалось в тревоге: «Если эти коммунисты правительственные люди и все дела и договоры окажутся в их руках, будет ли от этого польза мусульманам?» Таково великое сом­нение. Однако сомнение это не к месту. Нынешнее правительство нужно сравнить с Шуро, состоящим в большинстве из людей с мусульманскими именами или же из татарских коммунистов.

Татарская республика — не респуб­лика возрождения религии и проповеди Ислама, а республика, в основе своей опирающаяся на принципы коммунизма. Но хотя они и будут опираться на канон Шуро, они всё же лучше поймут духовный мир татар, положение мусульман, будут действовать более понимающе по сравнению с чужими людьми. Пусть нет единения душ, но есть зов крови. Каждое явление при возникновении бывает несовершенным. Со временем, вследствие согласия мнений, изменения политики, возможны положительные реформы, явления. Прекратятся официально санкционированные издевательства над религией. Если Аллаху будет угодно, станут относиться к ней с большим вниманием. В частности, коммунисты утверждают, что защищают бедняков. Бедняки из мусульман, особенно верующие, тверды в религии. Вольно или невольно и коммунисты поправят, изменят свои взгляды. Этот смысл я и постарался разъяснить народу, поздравил с днём провозглашения республики (25 июня 1920 года) в пятницу, после пятничной молитвы. Пусть последствия будут благополучными. Вместе с народом просил у Аллаха милости.

Взгляд на республику Татарстан и её путь. День её провозглашения:

Хотя мы говорим, что правительство татарское, что это правление тюрков, однако не следует надеяться, что правители и рядовые представители власти являются религиозно настроенными, появятся в мечетях и станут совершать обряды. Особенно не следует на это надеяться, когда религия отделена от правительства, вышла из-под покровительства правительства, а политики не имеют никакого отношения к религии. Лишь бы татары, учредившие эту республику, продолжали политику булгарских тюрок, в определённой степени владевших политическим искусством, установили хорошие отношения в своём руководстве, привлекли к себе разные народы, находящиеся под их правлением. Пусть в будущем народ перейдёт на их сторону и всегда будет на их стороне, считая своим правительством, пусть обеспечит его будущее. В таком случае могут родиться великие надежды.

Пусть мусульмане по доброй воле веруют, будут стойки в религии, совершают обряды, строят мечети, медресе и школы. Не будет запретителя, будут свободны в волеизъявлении, архиерей не будет запрещать мечеть, инспектор не помешает строить медресе. Не появится лукавый миссионер-креститель, не будут высылать на Сахалин проповедника, направляющего на путь мусульманства; каждый исповедующий кровную веру будет свободен, будет веровать, как ему по душе.

Если будет в отношении к мусульманам самое полезное, с минимумом вреда и катастрофических шагов, то вполне возможны социалистическое правительство и политика в форме этой республики, с ясными, естественными жизненными целями, с желанием вернуть народ в простое и естественное состояние. Только с таким условием: чтобы прекратились войны, чтобы верхние и нижние функционеры были искренни, с ясными целями, чтобы без лживых партийцев. Нужно, чтобы они стали опытнее, считались с народом, руководствуясь принципами человечности и совестливости. В суре о повествованиях, в связи с тираном и бен-Исраилем, Всевышний глаголет: стремитесь оказывать благодеяния и милости обитающим на земле немощным людям, ставить их во главу угла дела, помогая им стать обладателями земель и скота, обустраивать их на земле. Стремитесь показать им страх перед ними тирана и его воинов.

Эти аяты — о тиране и бен-Исраиле. Но если вдуматься в смысл аята, в обычай Аллаха в конце концов помогать слабым и растерявшимся, то эта республика и советское правительство, хорошо организуя и поправляя себя, беря, наподобие предыдущих вождей, пример с исламской мудрости, с таинств религии, смогут постичь смысл этого стиха Корана. В сущности, государство основано ради милосердия к нищим и бессильным, ради строгости к самоуправным и надменным богачам. Но вмешательство многих безнравственных людей, карабкание на главные посты алчных людей, обделённых мудростью и испорченных неумеренным, самовластным правлением, вызывают ненависть. Нижние чиновники приносят ту же пользу, что и невежественный друг, нищие вызывают ненависть богатых. Авось, со временем исправятся, пробудятся.

О том, какое отношение имеет к Исламу эта доктрина, насколько близка она духу Ислама, будет написано в другом месте, благодарение Аллаху. Короче говоря, мы хорошо встретим эту республику, приветствуя её рождение, желая ей здравствовать и исправляться.

При объявлении этой республики условием было не произносить много религиозных слов, но если бы привлекли учёных-богословов и, в частности, муфтия, то произвели бы большое впечатление и заслужили симпатию народа. Народ увидел бы, что всё делается согласно его воле. Но такое направление, по их мнению, не было возможным. Правда, на совещаниях мусульманские коммунисты упоминали о таком желании, однако русские товарищи выразили опасение, стали пугать: «В таком случае необходимо будет участие попов, архиереев и кампания примет религиозный характер». Хотя мусульман было большинство и они могли взять верх, однако сочли нежелательным вызывать разногласия. Считая удобным только своё участие, открыли путь ошибкам.

25 июня 1920 года, пятницу, объявили через печать днём провозглашения республики. В пятницу спозаранок каждый, стар и млад, вычищал места перед своими домами и близлежащее улицы. Пожелали, чтобы каждый начал этот день, первый день татарской респуб­лики, участием в совместном труде, чтобы каждый зарабатывал хлеб трудом, отдалился от повадок мурз, от той испорченной жизни, от высокомерного поведения.

И, действительно, в 6-7 часов утра народ, хозяева и постояльцы, привели в порядок дома и дворы, вы­шли подметать свои улицы. Собрали мусор в кучи до прибытия правительственных повозок. Утром, около 9 часов, народ, согласно намеченной программе, стал собираться на площади.

Накануне, в четверг, в шесть часов вечера, я почувствовал слабость. Легче не стало, появилась сильная рвота, редко случающаяся, испортив настроение и обессилив тело. И всё же наутро в восемь часов я потихоньку стал двигаться и по просьбе живущего по соседству Гали, сына Исмагила, сына Исхака Субая, зашёл проведать его. Вышел несколько успокоенный. Температура у него поднялась выше сорока, он лишился сна, тяжело болел, взял лекарство у врача. По обычаю предков я прочитал молитвы, дабы сбить температуру.

Получив известие о некотором улучшении его состояния, я благодарил Аллаха. Около девяти часов пришёл мулла Сафиулла-эфенди. Немного поговорили относительно будущего этой республики.

— Жизнь покажет. Не пожелали официально участия учёных-богословов, но нужно, чтобы учёные-богословы участвовали, выдвинув свои требования. Я сейчас пойду,— сказал я и проводил его до ворот.

Чувствуя слабость, но уповая на лучшее, я потихоньку дошёл до площади. На площади собралось много народу. Народ всё прибывал. Я встретился с четырьмя‑пятью муллами. Постоял немного. Оратор из молодых коммунистов сказал, что будет воздвигнут памятник мученически погибшему Муллануру, сыну Мулладжана, сына Гарая, сына Габдулахата, что будет заложено основание. Говорили речи. Настроение у меня было неважное, и хотя мулла Сафиулла желал, чтобы я там остался, я, немного побыв, вернулся домой с муллой Зарифом, сыном муллы Хусаина Амирхана, муллой Тарифом, сыном муллы Мухаммади, и другими.

Упомянутый Мулланур работал с начала революции. Впоследствии стоял во главе мусульманского дела в Москве. Бывший студент медресе «Галия». На нашем съезде в Москве в 18-м году немного перепало от него пользы. Можно было получить пользы побольше, да только мы сами, из‑за непредусмотрительности и важничания сотоварищей, вернулись, не сумев как следует выполнить наши дела. У меня не было знакомства с этим человеком, но я слыхал, что он исламист, мусульманин-коммунист, хороший нацио­налист, с ясными и твёрдыми взглядами. Убийство его по взятии чехами Казани, по-моему, было ошибочным делом. Если бы я был там, я бы сделал всё, что в моих силах, чтобы сберечь его жизнь.

На том месте, где дом Шамиля (сейчас дом Ибрагима Апанаева и Ралиуллы Ибрагимова), рассчитывают построить театр для татар. Для зданий, как говорят, закладывают фундамент.

Татаро-Башкирская республика:

Уйдя с этого вечера, я был приглашён в дом к Мирсаиту Султангалиеву, и мы проговорили два часа. Он вспоминал прошлые времена, сказал, что ущемление интересов башкир произошло из-за непродуманных действий, без учёта перспектив. Назначенный к ним Преображенский действовал во вред им, снимая с должностей русских и назначая только мусульман, что вызвало подозрения. Противодействие Заки Валиди и тех, кто был с ним, Татаро-Башкирской республике обозлило стоявших за республику коммунистов. Со временем Заки взяли в столицу, на его место поставили другого, правление организовали по-иному.

Мирсаит и мусульмане-коммунисты с другими взглядами положительно оценивали Татаро-Башкирскую республику, приложили много старания, чтобы наделить её широкими правами. Даже объявили, что если она будет маленькой, не согласятся с этим. Все авторитетные коммунисты в Казани и в столице были того же мнения. Когда дело дошло до выполнения намеченного, отказ башкир, колебание таких, как Шамигулов, противников республики, противодействие армян и Преображенского, с сомнением относившихся к Башкирской республике, позиция Саитгалеева, выразившего согласие на сокращённую в географических границах Татарскую республику — всё это привело к тому, что вместо большой Татаро-Башкирской республики создали небольшую Татарскую республику. Вначале на пост руководителя этой республики назначен был Султангалиев, но он отказался принять эту маленькую республику. Поэтому поставили Саитгале­ева, сразу же изъявившего согласие.

Я повернул разговор к тому, что интересовало меня. Он ответил:

— Насчёт здания следует обратиться к высоким инстанциям, в ведении которых находятся все здания, поэтому невозможно скоро решить этот вопрос.

— А нельзя быстренько уладить обращение к ним? — спросил я.

Он обещал постараться. Дал обещание и в отношении других вопросов. Не были бы обещания обманчивыми.<...>

Подошло время чтения молитвы икенде.

— Я прочитаю молитву. У вас, коммунистов, нет, верно, молитвенных ковриков,— обратился я к его жене.

— Сейчас найдёт,— сказал Мирсаит.

И в самом деле, в соседней комнате Мирсаит постелил молитвенный коврик в направлении киблы. Я прочитал молитву, сказал о некоторых других нуждах и распростился.

Как слышно, в пятницу, 20 августа, фунт ржаного хлеба стоил тысячу двести рублей, пуд сена — двенадцать тысяч рублей.