Юлия Зиганшина: «У меня нет желания понравиться всем»

С известной исполнительницей романса, которая начинает сезон сразу с юбилея, мы встретились в Музее-усадьбе Боратынского. Уже не первый год она представляет на его площадке концертные программы, успела стать «резидентом» этого любимого казанцами места. Её творчество также хорошо знакомо любителям редкого жанра по всей России и за рубежом.

Как выпускница журфака КГУ стала звездой сцены? Что помогает восстанавливаться в активном концертном графике, и причём здесь… балет? Можно ли петь по шпаргалке? Об этом артистка рассказала в беседе с культурным обозревателем «Казани» ­Айсылу Мирхановой и профессиональным музыкантом Гульнарой Латфуллиной.

Журналисты знают, что сакральный процесс интервью начинается с прозаического, но очень важного ритуала проверки и настройки техники. Эта «кухня» знакома нашей собеседнице не понаслышке. В её студенческой практике на журфаке университета даже был случай, когда сорокаминутная беседа пошла насмарку от того, что «репортёр» всё это время, оказывается, был отключен. Хрестоматийный казус. С этого воспоминания и начался наш разговор.

— Юлия, всегда интересно понять, из каких случайностей складывается судьба. Как это получилось, что ты, отучившись в десятилетке при консерватории, окончив музыкальное училище, попала на факультет журналистики?

— С одной стороны, это было осознанным решением — не идти в консерваторию, так как диплом училища уже давал право работать по специальности. С другой — была в этом выборе и доля предопределённости. Дело в том, что журналисткой по своему второму образованию была моя мама. По первому она — инженер. До поступления у меня уже были пуб­ликации в её заводской газете. Я думаю, что журналист — это очень специфическая профессия, скорее, больше, чем профессия — сфера деятельности. В неё должны идти люди, уже имеющие какое-то базовое образование. Поскольку у меня был красный диплом училища, то мама сказала: идём на журфак. Я поступила и была очень рада. Университет дал интересные знакомства и многое определил в дальнейшей жизни. Хотя, когда я туда поступила, моя преподавательница музыкальной литературы удивилась и «напророчила»: «Юля, роль слушателя тебя надолго не задержит». Так и случилось.

— Ты училась в университете в самый разгар перестройки. Какая-то была в то время особая атмосфера, «ветер перемен»?

— Мне сложно сравнивать. Не знаю, как там было до, и как складывалось после. У нас в принципе была прекрасная атмосфера, очень творческий курс. Среди его выпускников сейчас есть и дизайнеры, и певцы — не только я, и известные телеведущие, и даже реставраторы.

Во время учёбы мы делали прекрасные радиожурналы на университетском радио. Помню, там стояли такие допотопные магнитофоны с бобинами. Представлялась почему-то картина, как Ольга Берггольц читает перед такими стихи в блокадном Ленинграде, хотя бобинных магнитофонов в СССР тогда ещё не было, но это я узнала гораздо позже. Мы выпускали еженедельные программы, к нам приходили интересные гости, жизнь кипела бурная. Я тогда думала, что радиожурналистика это, пожалуй, — моё, во время практики работала на нашем республиканском радио. То есть, моя журналистика, как и нынешняя профессия, была связана со звуком.

— Кто-то из преподавателей запомнился?

— Филологи запомнились, русисты. Журналисты — тоже. Но сказать, чтобы кто-то стал «личностью навсегда»?.. Наверное, мне сложно было тогда это в полной мере оценить в силу какой-то ещё не-открытости миру. Я была достаточно «позднего» развития ребёнком — с домашним воспитанием, спец­школой-десятилеткой, занятиями виолончелью. И до определённого времени совершенно не ощущала потребности смотреть на мир шире. Такой «тепличной» девочкой я попала в университет и оставалась ею, пока не встретилась с группой «Уленшпигель». С этого момента началась история с бардовской песней, фестивалями, концертами. Я начала раскрепощаться, получать от жизни больше удовольствия и очень изменилась. «Уленшпигель» вообще сыграл в моей жизни судьбоносную роль. Благодаря ему я познакомилась с будущим мужем, поэтом Алексеем Гомазковым. Началась другая жизнь. Написание дип­лома совпало с записью нашего альбома и поездкой в Москву. Свою выпускную работу я написала всего за неделю — просто села и сказала себе, что не буду мыть голову, пока не закончу. Зато потом — защитила и уехала с ребятами на фестиваль.

— «Уленшпигель» случился в университете, а до этого ты вообще не пела?

— В школе у нас был небольшой ансамбль. Мы, несколько девочек в пилотках и гимнастёрках, исполняли военные песни. Нас собирала моя мама, мы выступали по заводам, институтам, ездили в Москву, Одессу. Пели под гитару. Всё это было искренне, до слёз. С тех пор День Победы для меня — главный праздник в году. Потом, уже в университете, у меня был ансамбль «Уникон», три девочки из университета, одна из консерватории. Уни-кон. В этом ансамбле меня однажды и заметил Дмитрий Андреевич Бикчентаев. Мы репетировали в комнате студклуба, а он в соседней вёл курсы по обучению игре на гитаре. И уже после этого мы познакомились с Виталием Харисовым, который и позвал меня в «Уленшпигель». Вместе с ним, кстати, мы потом из этого состава отпочковались, у нас был свой ансамбль — «Маятник». А с Гомазковым у нас образовался проект под названием «Зиганшин‑буги» — очень смешной коллектив. Я играла в нём на бас-гитаре, в таких мощных рокерских ботинках.

— Понятно. А откуда романсы возникли?

— После университета я начала преподавать в Доме пионеров Советского района. Однажды одна коллега увидела объявление о том, что начинается конкурс «Романсиада», уже второй по счёту. Был 1998 год. Директор Дома пионеров Людмила Фёдоровна Мугинова сказала: «Надо участвовать». Она знала, что я пробую на этой ниве что-то делать. Мы поехали в Астрахань, и там я стала победителем регионального тура. Финал конкурса проходил уже в Москве, в Колонном зале, я стала лауреатом второй степени.

— Именно тогда ты поняла, что романсы — твоя стезя?

— Окончательно определилось всё там. Хотя первый толчок случился намного раньше, в 1984 году, когда на экраны вышел фильм «Жестокий романс». Я и в кино ходила много раз, и пластинку мне подарили, которую я до дыр заслушала. Тогда же я впервые узнала про Валентину Пономарёву, с которой позже имела счастье и честь встречаться и общаться.

Сама «Романсиада» — это целый мир. Так было и в то время, и сейчас продолжается. Когда я в ней дебютировала, кто только не сидел в жюри! Какие имена! Брегвадзе, Пономарёва, Сличенко, Серебрянников, Соловьяненко, Баянова... Живые «легенды», которые создавали этот жанр. Попав в этот мир, выйти из него уже невозможно. Возникает ощущение сопричастности, роскоши чувств, переполняют эмоции. Судьбоносным человеком в моей жизни стала Галина Сергеевна Преображенская, продюсер этого конкурса. Мы познакомились с ней в Астрахани.

После «Романсиады» нужно было выбирать — сцена или преподавание. Это вещи, к сожалению, либо трудно совместимые, либо несовместимые совсем.

— Но когда-нибудь к педагогике не хотела бы вернуться?

— Я немного ею занимаюсь. Но мне кажется, что всё-таки в педагогике самое главное — это системность. Сейчас в основном работаю в формате мастер‑классов, провожу их на фестивалях. Это такие разовые акции. Иногда ко мне приходят ставить голос, но я больше люблю работать над исполнительским мастерством. Ему редко внимание уделяют, хотя в этом и есть смысл пения.

— В чём особенность такого мастерства?

— С романсом вообще очень сложная история. Он, конечно же, требует постановки голоса, иначе это просто самодеятельность. С другой стороны, этой постановки не должно быть слышно вообще! Нужно, чтобы возникало ощущение того, что исполнитель разговаривает, просто разговаривает! Об этом есть статья на моём сайте. В ней я пишу о том, что опера — это, в первую очередь, вокал, джаз — свобода, рок‑музыка — ритм, фолк — состояние, бардовская песня — поэзия, шоу-бизнес — экстерьер. А романс — это, прежде всего, чувство меры. Абсолютно во всём, что мы до того перечислили.  Поэтому я считаю, что романс — это самый сложный жанр, он сложен из многочисленных составляющих. Человек, его исполняющий, должен за три минуты ввести слушателя в нужное состояние, а потом суметь также быстро перенастроить на другое. Он должен быть и свободным, и ритмичным, и выглядеть должен соответственно. В брюках певицам лучше романсы не петь.

Свои мастер-классы в основном я даю на бардовскую аудиторию. Но всё равно жду спроса и от романсовых исполнителей, надеюсь, что знаю, как надо петь романсы. Готова делиться.

— Такой вопрос: сама ты где этому училась? Специального образования ведь не получала?

— Нет, не получала. Думаю, что, наверное, большую роль в моём становлении как исполнительницы сыграл муж Алексей. Он поэт, я пела и пою романсы и песни на его стихи. Работа со словом началась вместе с ним. Большую помощь оказывала Валентина Дмитриевна Пономарёва. Её советы помню до сих пор и стараюсь им следовать.

— То есть это был сплав какого-то опыта, да?

— Безусловно.

— Скажи, а проект, который мы можем назвать «Юлия Зиганшина», — что это за люди вообще?

— Такого проекта нет. Это просто я.

— Поспорим — со стороны виднее: Юлия Зиганшина сегодня — состоявшийся проект. Ты его лицо, бренд.

— Будете смеяться, это — не бренд. Это, повторюсь, я сама. Не в том смысле, что «какая я молодец». Хотя, может, так оно и есть. Но всё-таки надеюсь, что люди, которые читают на афише «Юлия Зиганшина», идут в первую очередь за общением и человеческим контактом, а не за товаром. И я это чувствую. У меня нет безумной популярности, но и не хочется искусственно её раскручивать. Скажу так, Юлия Зиганшина — это, скорее, команда, но не бренд. От этого слова меня даже немного коробит.

— Ну, хорошо, пусть команда.

— Команда — прекрасная! Это люди, которых я берегу, могла бы — на руках носила. Мой директор, Ника Коварская, которая прикрывает все тылы по многим и многим вопросам. Конечно, это мой муж — не беру сейчас какие-то личные отношения, а говорю именно о нашем творческом партнёрстве. Он пишет для меня, ведёт концерты. Из музыкантов — легендарная казанская пианистка Маргарита Коварская, гитарист Саша Лаврентьев, джазовый пианист Володя Штейнман. Два потрясающих москвича — тромбонист и композитор Дмитрий Толпегов и баянист Андрей Ковалёв. Недавно сразу две программы появилось в сотворчестве с московским пианистом и композитором Виктором Фридманом, который когда-то аккомпанировал Алле Николаевне Баяновой. В Казани сотрудничаю с ребятами-народниками из «Креатив-квинтета». Невероятно горда общими творческими проектами с оркестрами Анатолия Ивановича Шутикова и Рустема Юнусовича Абязова.

Отдельно хочу сказать о моём концертмейстере. С пианистом Максимом Мулиным мы познакомились, когда ему было всего двадцать шесть. До этого мне рекомендовали другого молодого человека: хороший, говорят, пианист. Пришла с ним на встречу, говорю: «Шульженко!» и понимаю, что это имя он слышит от меня в первый раз… «Вертинский!» — та же история… Стало ясно: воспитывая его, потрачу зря время. Мы разошлись. А потом на одном мероприятии пересек­лись с Максимом. Считаю, что это судьба, просто находка. В плане романса он знал не только Шульженко и Вертинского, но такую экзотику, о которой мало кто вообще слышал! У Максима много прекрасных качеств — и творческих, и человеческих, но одно мне хочется выделить особо — он абсолютно адекватен на сцене. Об этом качестве мало думает и знает зритель, но музыканты меня поймут. Когда ты чувствуешь на сцене блестящую ответную реакцию того, с кем творишь, это дорогого стоит.

— А как насчёт Романа Ланкина?

— С ним у нас другая — дуэтная история. Очень любопытная и интересная. Рома — известный исполнитель авторской песни, песен ретро и босановы. Яркий, самобытный и ни на кого не похожий. Мы с ним долгое время стремились к сотворчеству, и это случилось, когда нашли точку соприкосновения — жанр ретро. Рома — тот человек, с которым мы внутренне очень похожи. Оба обладаем таким качеством, как приспособляемость. Выбираем не конфликт, а подстройку. В творческих вопросах это так же важно, как и в личных. Нас это очень сближает.

— Кто в твоей команде принимает решения? Кто придумывает программы, кто всё планирует, кто выбирает партнёров?

— Всё это делаю я. Конечно, советуюсь. Но принимаю решения сама.

— А «горизонт планирования» у тебя какой?

— Сейчас вообще об этом сложно говорить. Не могу сказать, что у меня есть какие-то перспективные планы на пятнадцать лет вперёд. Есть, скорее, какие-то внутренние задумки. Например, проект «Герои моего романса», который я веду с 2017 года. Четырежды в сезон представляю в нём монографические программы, посвящённые поэту, композитору или исполнителю. Все они — личности, которые не просто внесли большой вклад в историю романса или песни, а оказали или оказывают влияние, в первую очередь, и на меня. Это большая поисковая работа, практически в каждом концерте очень много премьер. И на будущее у меня уже есть длинный список «героев», которых хочется представить. Уже есть планы на предстоящий сезон. В том числе по случаю юбилея. Лишь бы не вмешалась снова какая-либо объективность.

— За границей ты выступаешь?

— Незадолго до изоляции, в конце февраля, участвовала в «Днях Казиника» в Риге вместе с Максимом Мулиным и с артистом-чтецом, уроженцем Казани ­Рустемом Галичем, который живёт теперь в Нью‑Йорке. А вообще в моём гастрольном маршруте были Германия, Франция, Испания, Италия, Израиль, Польша, Америка.

— На зарубежные концерты кто, как правило, ходит? Представители диаспоры?

— По-разному. Бывают концерты на местную публику, бывают на нашу. Расскажу про Польшу — вместе с Сашей Лаврентьевым и Максимом Мулиным мы почти всю её исколесили. Наши концерты организовывал продюсер Кшиштов Птак. Обычно, если я выступаю для «аборигенов», то стараюсь работать с переводчиком, который перед исполнением рассказывает краткое содержание песни или романса. Мне кажется это правильным. Но Кшиштов сказал: не надо. Старшее поколение поляков, по известным причинам, русский язык учили, знают. Несмотря на это, я сама проделала большую предварительную работу: взяла словарь и выписала слова и выражения, которые, как мне показалось, созвучны нашим, по смыслу схожи. Старалась вставлять их в свою речь. Польские гастроли это, пожалуй, самый удачный наш проект. Мы собирали полные залы оперных театров и филармоний крупных городов, большие серьёзные площадки.

— Скажи, как ты переносишь нагрузки, которые сама себе планируешь?

— Бывает и тяжело. Во многих вопросах, к сожалению, я — перфекционист. Особенно, что касается творчества. На концертах у меня обязательно несколько премьер, а иногда это — восемьдесят процентов репертуара. Я никогда не пою по бумажке, хотя сейчас очень многие так делают. Считаю, что лучше красиво забыть, чем жалко подглядывать. Это какая-то пошлость, мне кажется, — когда одно ты выдаёшь за другое. Думаю, может, даже и петь-то надо заканчивать, если память подводит. Сейчас у меня в репертуаре порядка тысяч произведений. Иногда в них очень сложные тексты, усталость бывает ощутимая. Это большая психологическая нагрузка.

— Как ты разгружаешься?

— Меняю деятельность. Совершенно не умею отдыхать. Могу лежать только во время сна. Мне всё время надо что-то делать, постоянно нахожу себе занятия. Недавно, например, пошла на курсы кройки и шитья — это как раз онлайн-история. Никогда этим не занималась. И вдруг, буквально два месяца назад, в руки мне попадает журнал «Бурда», который мы все помним, когда-то выписывали. Листаю его и понимаю, что ведь тоже могла бы этим заниматься. Сейчас я в полном восторге от постижения нового. Мне нравится чертить выкройки, заниматься моделированием. Так как я женщина с нестандартной фигурой, то у меня всегда были проблемы с поиском одежды, не говоря уже о концертных костюмах. Правда, с концертными костюмами всё в порядке — их шьёт прекрасная швея, мастер своего дела. А вот в плане повсе­дневной одежды, думаю, польза от ­увлечения будет. Между прочим, моя прапрабабушка была известной в Казани рукодельницей — стегала ватные одеяла с таким мастерством, что швов не было видно ни с одной стороны! Когда праздновалось двухсотлетие Дома Романовых, Казань собирала подарок. Для него прабабушка вышивала золотом тюбетейку. Говорят, что Императорский двор ответил подарком на подарок. Специально для искусной золотошвейки в нём была шаль-паутинка. Она, конечно, не сохранилась, но семейная легенда осталась. А моя бабушка, о которой я с большим теплом вспоминаю, была мастерицей готовить. Знала всю татарскую кухню.

— Если уж возникла тема татарских традиций, корней — можно ли ждать, что ты начнёшь исполнять татарскую песню?

— К сожалению, я не знаю татарского языка на том уровне, чтобы исполнять песни для публики, которая им владеет. У меня, признаюсь, вообще нет никаких языковых талантов. В детстве меня отправляли в татарскую деревню специально для того, чтобы выучить язык. Но когда приехали через три месяца, чтобы забрать, то все дети там уже говорили по-русски. В школе нам язык не преподавали, учась в университете, искала курсы татарского, но напрасно. Понимаю, что жить в Татарстане, иметь татарскую фамилию и не говорить по-татарски, это, конечно, неправильно.

Что касается татарской музыки в принципе — в ноябре прошлого года с подачи Маргариты Яковлевны Коварской мы подготовили программу произведений Рустема Яхина. Но пела я по-русски. Считаю, что это был правильный ход, потому что Яхина можно и нужно петь русскоязычным певцам. Эта музыка может звучать на любой сцене. Там же, кстати, впервые со времён окончания училища я сыграла на виолончели. Исполнила яхинскую «Элегию». Но петь на татарском пока решусь едва ли.

— Но ведь ролик с исполнением песни «Туган тел» в день рождения Тукая, который ты выложила в соцсетях во время самоизоляции, имел большой резонанс…

— Это исключение. Песню «Туган тел» с нами когда-то давно выучила девушка-вожатая в пионерском лагере. Это единственное, что я знаю. Проблема в том, что я не могу выучить текст, который не до конца понимаю. Более того, сильно сомневаюсь, что скажу что-то новое в татарской музыке.

— Снова готовы поспорить… Скажешь! А что ты умеешь ещё?

— Во-первых, я очень рада, что «виолончельная» тема имеет продолжение: мы собираемся струнным квартетом с прекрасными музыкантами и сейчас, после известного вынужденного перерыва, собираемся во­зобновить репетиции. Во-вторых, стараюсь осваивать многие вещи вокруг своей профессии: делаю афиши, освоила нотный редактор. На своём сайте предлагаю целый список романсовых произведений — их набралось много, с удовольствием делюсь совершенно бесплатно. Сайт, кстати, полностью веду сама. Очень его люблю. Уже два с половиной года каждую пятницу на моём сайте выходит еженедельный литературно‑музыкальный, иллюстрированный звуковой Журнал, что-то наподобие «Кругозора». Во время самоизоляции начала новый проект «Песня с историей» на ютюбе, работаю в видеоредакторе, снимаю, монтирую. За время карантина выложила более ста роликов.

Это всё, что касается непосредственно профессии. Дальше круг моих интересов тоже довольно широк. Я занимаюсь балетом, хожу в зал со станком, где всё оборудовано по-настоящему. Безмерно восхищаюсь моим преподавателем Таисией Ялгузовной Иссиной, которая открыла для меня новый мир! Шла туда из-за проблем со спиной, но даже предположить не могла, сколько открытий, новых — личностных и сценических, невероятных ощущений подарит это увлечение. Долгое время я занималась декорированием деревянных изделий, увлекалась мыловарением. Обожаю вышивать — одну из работ с изображением фасада усадьбы Боратынских подарила музею.

— Ты, кстати, начала вести здесь экскурсии.

— Да. Помню даже минуту, день и час, когда мне пришла эта идея. Был концерт, посвящённый Матвею Блантеру. До его начала я шла через анфиладу комнат. Иду и понимаю — хочу петь в каждом из уголков этого удивительного дома, озвучить его. И вот осенило: сделаю концерт-экскурсию. Беру гитару, рассказываю о Боратынских и исполняю романсы, соответствующие эпохе. Ведь весь спектр моих романсовых изысканий совпадает с концепцией музея — это культура Золотого и Серебряного века. С музеем я дружу давно, но никогда хорошо не знала историю Боратынских. Теперь пришлось вникнуть. Это тоже одно из приятных «побочных» приобретений от этого проекта. Водила бы эти экскурсии чаще, но, к сожалению, нет большого спроса.

— Не пробовала заняться раскруткой этого проекта?

— Не хватает на это времени. К счастью или несчастью, у меня нет желания понравиться всем. Само творчество важнее славы, узнаваемости. К тому же, чем популярнее сегодня становится человек, тем больше льётся на него грязи. Особенно в соцсетях. Я живу по другому принципу: кто со мной — с теми поделюсь всем, чем могу.

— Кого в жизни ты считаешь главными учителями?

— У меня есть четыре педагога, которые в своё время совершили в моей жизни революцию. Это педагоги училища и школы. Преподаватель сольфеджио Лилия Михайловна Хуснутдинова, с её лёгкой руки я начала петь осознанно; педагог по виолончели Лурий Газизович Ибраев, чьи уроки исполнительского мастерства я помню всегда; Валерий Филиппович Соменко, преподававший в училище историю мировой культуры — это было такое окно в мир! И, конечно, Клавдия Захаровна Щербинина, у которой профессионально занималась вокалом, и благодаря которой в прямом и переносном смыслах «дышу» песнями и романсами! Думаю, должна созреть и написать об этих людях. Это тоже — «Герои моего романса».

— С легендарной Клавдией Захаровной ты занималась, когда уже начала петь?

— К ней меня отправил Саша Лаврентьев. Причём её лично он не знал. Но знал одного человека, который у неё занимался. Знал до и после, увидел результат её работы, и сказал: тебе надо к ней! Я начала ходить на занятия уже во времена «Маятника». Добрые люди мне перед этим советовали: ни в коем случае об этом не говори, не нужно ей этого знать. И вдруг однажды она меня спрашивает: «Слышала, ты там в группе какой-то поёшь?». Господи, думаю, кто ж принёс‑то? — «Ну да», — говорю. — «Так вот — распевайся перед репетициями!»

— Как ты считаешь — ради чего ты всё в жизни делаешь?

— Хороший вопрос. Цели разные. Во-первых, я фаталист. Считаю, раз у меня есть к этому способности, то я должна это делать. Во-вторых, многие вещи я делаю в память о тех, кто работал в этом жанре. К сожалению, многие сегодня забыты. Есть и песни, которые должны звучать, но не звучат. И ещё — я верю зрителю, который признаётся в том, что моё дело помогает ему жить. Для меня это важно.

— От чего больше всего получаешь удовольствие?

— Недавняя пандемия и изоляция лишили меня, как выяснилось, очень важного момента. Не так травмировало само отсутствие концертов — хотя это и заработок, и выхлоп, и вообще — я очень люблю стоять на сцене. Мне было странно ощущать себя без всей предварительной подготовительной суеты. Состояние подготовки к концерту — для меня норма. А его не было… Удовольствие для меня — петь на сцене. Самое главное «не пропустить» свой концерт. Это ужасно, когда ты поёшь, а мысли где-то витают. Эдит Пиаф в таких случаях немедленно снимала песню с репертуара. Быть здесь и сейчас — в этом смысл сценического искусства. Это запомнится зрителям и артистам. Самое большое наслаждение, когда на сцене ты понимаешь, что владеешь ситуацией. Чувствуешь момент, когда ты сам сел на этот крючок, и всех остальных зацепил. И вот — тишина… И ты делаешь, что хочешь!

— Побольше таких моментов в жизни тебе и нам, твоим слушателям! Спасибо за беседу!

Фото из личного архива Юлии Зиганшиной