Занавес

Фото: Юлии Калининой

Из архива журнала "Казань" № 12, 2022 г. 

Из жизни профессоров

Профессору натирали ботинки, купленные накануне в «Обуви Красильникова», из-за чего он выбился из графика привычного ночного маршрута от Петропавловского собора до Совпарт­школьного переулка у речных пристаней, где жил.
Декабрь 1926 года в Томске оказался теплее обычного, но утренние минус тридцать бодрили. Ему вспомнилась фраза «сраные сибирские морозы», часто употреб­ляемая во хмелю коллегой Борисом Семёновичем Фишером, тоже профессором. 
Они дружили ещё с Казани, где до революции преподавали в местном университете на кафедре физики и космографии. После эвакуации в Сибирь в 1918 году они по распоряжению Времсибправа были прикомандированы к Томскому университету. 
Иван Аркадьевич Слётов в Казани считался перспективным учёным, восходящей звездой космографии, что не мешало аспиранту императорского университета вести весёлую жизнь в кругу местной богемы, куда его привела любовница, актриса Наталья Проскурина. 
Скоро она вышла замуж за Собольщикова-Самарина, известного театрального магната, и забыла о молодом учёном Ване, которого засосала разгульная жизнь. Он мог бы спиться или даже быть убитым в пьяной драке, если бы не революция. 
Оказавшись в Томске, Слётов не нашёл подходящей компании для подобных загулов, пить с аборигенами в местных трактирах ему скоро наскучило, а Борис Семёнович женился и перестал составлять компанию. 
Тогда профессор «ушёл в завязку», и чтобы заполнить образовавшиеся пустоты в своей и так дырявой душе, создал театральный кружок «Кенгуру», занимавшийся организацией семейных вечеров сатиры и юмора для научных работников города. 
С детства Ваня хотел стать клоуном. Приходя с родителями в цирк, он больше всего ждал выхода двух смешных идиотов, томясь от выступления каких-нибудь воздушных гимнастов, вытворявших под куполом невиданные трюки и поражавших достопочтенную публику своим мастерством.
Впоследствии это желание пропало, но тяга к сцене осталась, и вот, при Клубе учёных Иван Аркадьевич организовал театральный кружок, в который вошли четыре профессора и университетский завхоз Бурдыга, который до революции работал в драмтеатре и, по слухам, блистал в роли призрака отца Гамлета.
В постановках были задействованы члены их семей, сценарий и текст писали коллективно, в духе постреволюционного времени. 
Это не были полноценные спектакли, скорее «капустники», в сатирической форме высмеивающие коллег из Сибирского технологического института имени товарища Ф. Э. Дзержинского и всю большевистскую систему образования. 
В финале представления все обязательно пели гимн «Кенгуру», написанный профессором математики Поповым. Режиссёром и постоянным ведущим являлся Иван Слётов.
Зал набивался под завязку, аудитория состояла в основном из преподавательского состава многочисленных институтов «Сибирских Афин», но попадались и люди ручного труда. Они приходили после работы, выпив по дороге пол-литра тридцатиградусной казённой, и громче всех выражали восторг после каждой шутки, не вникая в смысл текста, но искренне радуясь весёлым артистам.
Вскоре в ГПУ поступил анонимный донос, в котором перечи­слялись антисоветские высказывания на одном из представлений. Тут же в газете «Красное Знамя» вышел фельетон скандально известного репортёра Жоры Сибирского «Смердящие», в котором он со строгой иронией описывал одно из представлений, где «профессоры-снобы позволяют себе смеяться над советским обществом и не стесняются заказывать на свои сборища танцовщиц кабаре из ближайшего кабака». 
Впрочем, из-за нехватки в стране профессоров ГПУ от них отстало, получив взамен бессрочный абонемент на два места на все представления «Кенгуру».

В четыре утра профессор, прихрамывая, шёл по мосту через речку Ушайку, в утренних морозных сумерках покрытую туманом из-за тёплых нечистот, текущих из бань Муковозова. В стерильный морозный воздух вползал запах керосина и тухлых яиц.
Слётов возвращался домой от Тамары Синичкиной, с которой провёл ночь в разговорах о тайнах космоса. 
Тамара работала в Комитете содействия туземным народностям Томской губернии бухгалтером, имела грудь пятого размера, жалованье в девяносто четыре рубля и большое желание когда-нибудь оказаться на Марсе.
Однажды на работе прямо в своём столе она нашла книгу английского писателя-фантаста «Война Миров» — дешёвое издание Сойкина 1918 года. Роман начинался с одиннадцатой страницы, десять были кем-то вырваны. 
Прочитав книгу, ей стало понятно, что неизвестный читатель варварским способом унёс с собой часть тайны красной планеты. Но она ошибалась — предыстория оказалась не такой романтичной. 
Комитет содействия туземным народностям находился на Новособорной площади, в здании Губисполкома, где до революции заседала городская дума. 
Местный комендант поместил в туалет небольшую библиотеку, оставшуюся от городской думы с революционной целью совместить образование с нехваткой старых газет, которые, по секретному решению ВКП(б), должны иметься в наличии в сортирах каждого государственного учреждения. Идея была простая: что прочитал — то и используешь, почти по Марксу. 
Однажды помощник второго секретаря гражданин Камалов съел в буфете жилтреста позавчерашний бутерброд с колбасой, мучился желудком, и успел прочитать десять страниц романа Герберта Уэллса «Война Миров», которые он и применил по назначению. 
Книга ему понравилась, и Камалов взял её с собой, собираясь потом дочитать, положил в стол, но на следующий день пропал. Ходили слухи, что он, скорее всего, арестован, и вряд ли вернётся в ближайшие дни.
Вскоре нововведение отменили, признали идеологической диверсией, и постановили: все книги вернуть в городскую библиотеку, а коменданта расстрелять, как вражеского шпиона. 
Всего этого Тамара не знала и решительно хотела разгадать тайну Марса. Она пошла в библио­теку, но «Войны Миров» там не  оказалось, не было её и в книжном магазине Макушина. 
Женское любопытство бесконтрольно. Космос и загадки красной планеты увлекли Тамару настолько, что она стала часто ошибаться в своих бухгалтерских расчётах, и её чуть не посадили за приписки. 
Это её не остановило, и она стала посещать бесплатные лекции и семинары в Клубе учёных, где и познакомилась с профессором Слётовым. 
В тот день он читал лекцию по астрономии о Солнечной системе, и того немногого, что Иван Аркадь­евич рассказал о Марсе, хватило для того, чтобы Тамара уже на следующее утро варила профессору кофе. Тот из спальни рассказывал Тамаре, что совсем скоро в Томске построят космолёт, и что он поспособствует, чтобы её взяли на Марс.
— На днях должны сдать все расчёты, чертежи... — профессор коварно развивал тему, приводящую бедную девушку в возбуждение. — Примут, куда они денутся... 
Кто такие «они», Иван Аркадь­евич не уточнял, и с добавленным энтузиазмом продолжал:
— А раз примут, значит, должны будут начать строить, деньги у них есть, теперь все золотые прииски на Дальнем Востоке наши, — профессор замолчал, размышляя, знает ли Тамара Синичкина что-нибудь про Дальний Восток, заскрипела кровать. — И лет через пять полетишь ты, Тамара, на Марс, а может, сначала на Луну... — он появился в дверях в коричневом халате с вышитым логотипом А.А.: — даже скорее на Луну — ближе. Тихомирнов из Питера что-то с топливом мудрит, правда, не сегодня завтра собирается испытания ракеты проводить... Но, честно говоря, конструкция у неё так себе...
Профессор стал приходить к ней вечерами по четвергам, после репетиций в своём кружке, рисуя за непременной бутылкой вермута картины недалёкого будущего, ко­гда любой гражданин сможет сесть в космолёт, как в трамвай, и полететь на любую планету Солнечной системы. Тамара слушала и млела.

Придя домой и сняв ботинки, Слётов обнаружил на правой пятке мозоль. Это было некстати — завтра новогодний спектакль, который они готовили два месяца, и он не хотел хромать на сцене, высмеивая своего давнего соперника и коллегу из СТИ профессора Кузнецова. Зритель не должен испытывать жалость к клоуну.
В шкафу он нашёл мазь, «заживляющую всевозможные раны и другие повреждения кожи», если верить знакомой проститутке с Бочановской, продавшей ему флакон за десять рублей. 
Из того же шкафа он достал бутылку коньяка, налил рюмку, выпил, намазал пятку мазью, сел в кресло и уснул. И приснился ему сон.
За кулисами на табуретке сидел и курил папиросу клоун, ожидая своего выхода. Лицо его ничего не выражало, глаза были открыты и смотрели в одну точку. Ваня (во сне профессор почему-то был снова маленьким) попытался посмотреть туда же, но кроме ведра с опилками ничего не увидел. 
К клоуну подошёл конферансье, что-то резко ему сказал, тот несколько раз кивнул головой. После последнего кивка он уже голову не поднимал, застыв в этой позе.
Ваня никогда не видел клоуна так близко, и в его поведении виделась какая-то тайна. Было неясно — как может самый главный человек в цирке, чьё появление ждёт весь зал, быть таким грустным и несчастным? 
Паяц встал, оглянулся по сторонам, затушил каблуком огромного башмака окурок, и вдруг что‑то с ним случилось. На лице у него появилась глумливая улыбка, он подмигнул Ване, подошёл к конферансье и с ходу дал ему пинка. Тот не успел среагировать — открылся занавес, и за кулисы с лаем ворвалась свора мелких собак цирковых пород. Конферансье выругался, вышел на сцену и с идеальной улыбкой объявил «великолепную Лялю Коварскую и её четвероногих партнёров». Сзади к нему не спеша подходил клоун, он жестами спрашивал зрителей: что здесь делает этот никчёмный человек? Ладно, говорил он своим видом, подождём — сейчас он уйдёт, и все увидят настоящего артиста. 
Конферансье по реакции зрителей понял, что сзади кто-то стоит, обернулся и увидел клоуна. Тот отскочил, сохраняя достоинство. В зале засмеялись. Конферансье развёл руками, то ли показывая публике, что он ничего не может поделать с этим идиотом, то ли призывая их к аплодисментам, и ушёл со сцены. Занавес закрылся, и Ваня перестал видеть, что происходит на сцене. Он повернулся к конферансье, но тот пропал. Потянуло сыростью. 
Мальчик увидел, что стоит в большом гроте, с потолка которого свисали сталактиты. С некоторых неспешно капала вода, недалеко догорало два костра, в пещере никого не было. 
Ваня увидел занавес на стене грота, из-за него доносились громкий смех, аплодисменты и неразборчивые вопли клоуна. Но теперь между мальчиком и занавесом текла неширокая, но непроходимая вброд река. 
Впрочем, на берегу, привязанная цепью к сталагмиту, лежала тёмная от старости лодка. На её боку белой краской было выведено: «Харон и сы-я. Водные прогулки». 
На носу лодки лежала, придавленная веслом, картонка с надписью химическим карандашом: «Ушёл на обед». 
Ваня сел в лодку и стал ждать. За кулисами смех и аплодисменты становились громче, голос клоуна изменился с ненадёжного тенорка на уверенный баритон.
Через какое-то время к лодке подошёл тип в парусиновых штанах и голым торсом. Он был длинный и очень худой, с синей щетиной на лице, на голове — шапка-ушанка из рыжего меха. Запахло алкоголем. Тип долго смотрел на мальчика.
— Ну, что надумал, пацан? На тот берег или ещё тут посидишь? — он нехорошо улыбнулся, показав гнилые зубы: — Ты как сюда попал?
— Не знаю, дядя, я же сплю, мне снилось, что я в цирке был, за кулисами... Там клоун ещё курил, слышите, он до сих пор выступает... — за занавесом слышался рёв зала: — Вы Харон? Я про вас читал в одной книге...
— Нет, мальчик, я его внук, а он сам давно сидит дома, оболы считает... — он из грязной сумки достал фляжку, отвинтил пробку, сделал несколько глотков: — Ты хочешь, чтобы я перевёз тебя на тот берег? Говори — зачем, только чётко и ясно...
Ваня кивнул.
— Я хочу туда, в цирк, смотреть на клоуна... Мне не нравится в вашей пещере.
За занавесом стало тихо.
— Дело твоё... Но имей в виду, что обратно мы никого не перевозим... Ни при каких условиях... Ладно, садись, — за тебя уже заплатили...
Он отвязал лодку, и скоро они уже были на другом берегу. Внук Харона пожал мальчику руку.
— Ну всё, прощай, у меня вон, новые клиенты, — он показал шестом на тот берег. Там стояли люди и ждали лодочника.
Ваня тяжело вздохнул и направился к занавесу, за которым было слышно ржание лошадей и почему-то артиллерийскую канонаду. Подождав, пока она стихнет, он раздвинул тяжёлую штору и на время ослеп от яркого света. Вместо арены цирка перед ним расстилалась снежная равнина, ослепительно светило солнце, стоял мороз. До самого горизонта лежали трупы людей и лошадей, дымились воронки от взрывов. На снегу, в ведре с песком стояла ёлка, увешанная бумажными звёздами и настоящими пряниками. Ваня сорвал один, откусил.
Сзади раздалось ржание. Ваня обернулся и увидел клоуна в военной форме верхом на лошади. Кривляясь, паяц подмигнул мальчику. Пошёл снег.